ения   компании  "Олимпиус
продакшнз",  Страйкер совмещал две  должности - дизайнера  и архитектора  по
декорациям:  Джерран  экономил  везде,  где только  можно.  Высокого  роста,
темноволосый красивый мужчина с коротко подстриженными усами, он сошел бы за
киноидола 30-х  годов, если  бы  не  отпущенные по  моде  длинные  спутанные
волосы,   ниспадавшие  на   шелковую  водолазку.  Решительный,  циничный  и,
насколько  я  понял,  аморальный  тип.  В  довершение  всего  он  удостоился
сомнительной чести быть зятем Джеррана.
     - Не  часто увидишь вас в столь позднее  время, доктор, -  произнес он,
тщательно,  словно  механик, регулирующий зазоры  клапанов в  моторе  "ролле
-ройса", ввинчивая в ониксовый мундштук  длинную сигарету. - Любезно с вашей
стороны приобщиться к массам, тем самым выражая  esprit  de corps (*3),  или
как там  это называется.  -  Он  закурил  и,  пуская клубы  ядовитого  дыма,
изучающе посмотрел на  меня.  -Хотя  нет,  вы  не из тех,  кому  свойственно
чувство  солидарности.  Мы объединены им  поневоле.  Вы  -  нет.  Вы слишком
холодны по натуре, обособленны, созерцательны и еще - одиноки. Я прав?
     - Довольно точное описание врача.
     - Выполняете служебный долг?
     - Пожалуй что так.
     - Бьюсь об заклад, вас прислал старый козел.
     - Меня направил мистер Джерран. Мне стало ясно: соратники Отто Джеррана
не слишком высокого мнения о личных качествах своего шефа.
     -  Его-то  я  и  назвал  старым  козлом.  -  Майкл  Страйкер пристально
посмотрел на Графа. -  Странная и непонятная заботливость  со стороны нашего
Отто, Тадеуш. Любопытно, чем это объяснить?
     Достав серебряную фляжку. Граф  налил себе очередную  порцию коньяка и,
улыбнувшись,  промолчал.  Я тоже  ничего  не  сказал,  решив, что ответ  мне
известен.   Даже   позднее   я   не   мог   упрекнуть   себя  в   отсутствии
проницательности.
     - Мисс Хейнс нет в салоне. Она здорова?
     - Пожалуй, нет. Моряк из нее плохой. Ее укачало, но что поделаешь?  Она
умоляет дать ей успокоительного или снотворного и просит позвать доктора, но
я, разумеется, вынужден был ответить отказом.
     - Почему?
     - Дружище,  она пичкает себя  таблетками  с той минуты, как ступила  на
борт  этой  мерзкой  посудины.  Глотает  то  свои  таблетки,  то  лекарства,
прописанные  вами,   в   перерывах   -  пепсин,  на   десерт  -  барбитурат.
Представляете,   что   может   произойти,   если   ей   добавочно  прописать
успокоительное или еще хоть что-нибудь?
     -  Занимайтесь  своим  кино, - вздохнул  я, - а медициной  предоставьте
заниматься мне. Где ее каюта?
     - Первая направо по коридору.
     - А ваша? - спросил я у Графа.
     - Первая налево.
     Кивнув  головой, я  поднялся  и покинул салон.  Вначале я постучался  в
каюту  направо и,  услышав слабый голос,  вошел.  Как и предполагал  Конрад,
Джудит   Хейнс   полулежала   в   постели   в  обществе   двух   симпатичных
коккер-спаниелей.  Моргая ресницами,  Джудит  посмотрела на меня прекрасными
зелеными глазами, улыбнулась  жалко и  одновременно отважно. У меня  сжалось
сердце.
     -  Мило,  что вы  пришли,  доктор. - У нее  был  низкий  грудной голос,
волновавший как при  личном общении, так и в кинозале, где выключен свет. На
ней была стеганая шелковая  пижама розового цвета, который  не  сочетался  с
оттенком волос,  и  зеленый шейный  платок, который подходил к  ее шевелюре.
Лицо  молодой женщины  было бело как мел. - Майкл сказал,  что  вы  ничем не
сможете мне помочь.
     -  Мистер Страйкер чересчур осторожен, -  ответил  я,  садясь  на  край
матраса, и взял ее запястье. Коккер-спаниель, лежавший с краю, глухо зарычал
и оскалил зубы. - Если этот пес укусит меня, я его зашибу.
     - Руфус и мухи не обидит, верно, милый? У вас аллергия на собак, доктор
Марлоу? - невесело улыбнулась Джудит.
     - У  меня  аллергия на собачьи зубы. Улыбка  погасла, лицо погрустнело.
Сведения  о  Джудит Хейнс  я получил от  ее  коллег,  то  есть на  девяносто
процентов это была ложь;  относительно мира кинематографа  мне было известно
одно:  грызня, лицемерие,  двурушничество, наушничанье, скверность характера
настолько вошли в плоть и  кровь жрецов этой  музы,  что было непонятно, где
кончается правда  и начинается ложь. Как  я установил, правда  кончалась там
же, где и начиналась.
     Утверждали, что возраст мисс Хейнс (по ее словам,  ей  двадцать  четыре
года) не  увеличивается вот  уже четырнадцать  лет. Этим-то  и  объясняется,
дескать,  ее  пристрастие  к косынкам из газа,  скрывающим  приметы времени.
Столь же безапелляционно утверждали, что она форменная  стерва, единственное
положительное качество которой - любовь к ее коккер-спаниелям.  Ей, дескать,
нужен  какой-то  предмет обожания. Раньше  таким предметом  были  кошки,  но
взаимной  привязанности  от  них  она  не  добилась. Бесспорным  было  одно.
Высокая,  стройная,  с роскошными каштановыми  волосами  и красивым,  как  у
греческой богини, лицом, мисс Хейнс была не подарок. Однако фильмы
     с  ее  участием пользовались  успехом: этому  способствовало  сочетание
царственной красоты и скандальной репутации. Не  слишком мешало ее карьере и
то обстоятельство,  что она приходилась дочерью Отто Джеррану, которого она,
поговаривали,  презирала, и  женой  Майклу Страйкеру,  которого, по  слухам,
ненавидела, а также тот  факт,  что она  была  полноправным членом правления
компании.
     Насколько я  мог судить, физическое  состояние Джудит было  сносным.  Я
спросил,  сколько  и какие таблетки  она  приняла  в течение  суток. Изящным
пальчиком правой руки она принялась загибать столь же изящные пальчики левой
- утверждали, будто мисс Хейнс умеет складывать фунты и доллары со скоростью
компьютера  -  и  сообщила  мне приблизительные  цифры.  Я дал ей  несколько
таблеток, объяснив, сколько и когда их принимать, и вышел.
     Каюта,  которую занимали Граф и Антонио, находилась  напротив. Я дважды
постучал, но  не получил  ответа.  Войдя  внутрь, я  понял  почему.  Антонио
находился в каюте, но, если бы я даже стучался до второго пришествия, он все
равно бы не услышал.
     Подумать  только, оставить Виа  Венето лишь затем, чтобы так  бесславно
околеть среди  Баренцева  моря.  То,  что  этот  влюбленный  в  жизнь  кумир
европейских  салонов  окончил свои дни в столь  мрачной и жалкой обстановке,
было столь нелепо, что разум отказывался верить. Но факт оставался фактом: у
моих ног лежал мертвый Антонио.
     В каюте  стоял кисловатый запах рвоты, следы ее  были повсюду.  Антонио
лежал не на  койке, а  на ковре рядом с нею, голова его была запрокинута под
прямым  углом  к  туловищу.  Рот и  пол рядом были в крови, не успевшей  еще
свернуться.  Руки  и  ноги  судорожно вывернуты, побелевшие  кисти  сжаты  в
кулаки.  По словам Графа, Антонио катался и  стонал,  и  он  был  недалек от
истины: Антонио  умер  в муках. Наверняка  бедняга надрывно кричал, звал  на
помощь,  но из-за  бедлама, устроенного "Тремя апостолами", криков его никто
не  услышал. Тут я вспомнил вопль, донесшийся до  меня в ту минуту,  когда я
беседовал  с Лонни Гилбертом у него в  каюте, и похолодел: как же я не сумел
отличить поросячий визг рок-певца от вопля человека, умирающего в мучениях!
     Опустившись  на  колени,  я осмотрел мертвеца,  но  не обнаружил ничего
такого, чего бы не заметил любой. Я  закрыл  ему веки  и, помня о неизбежном
rigor  mortis (*4),  без труда  расправил  его скрюченные конечности.  Затем
вышел из  каюты и,  заперев  дверь, после недолгого колебания опустил ключ в
карман: если у Графа столь тонкая натура, как он утверждает, он будет мне за
это только благодарен.


Глава 2

     - Умер?  -  Багровое лицо  Отто  Джеррана  приобрело лиловый оттенок. -
Умер, вы сказали?
     - Именно это я и сказал.
     Мы с  Отто  были в кают-компании  одни. Часы показывали ровно десять. В
половине  десятого капитан Имри  и мистер Стокс  разошлись по  каютам, где в
продолжение следующих  десяти часов  они  будут пребывать в состоянии полной
некоммуникабельности. Взяв со стола  бутылку бурды, на  которую чья-то •рука
без зазрения  совести  наклеила этикетку "бренди",  я отнес ее в буфетную и,
прихватив взамен бутылку "Хайна", вновь уселся.
     Отто,   похоже,   был   потрясен  известием:   он   не   заметил  моего
непродолжительного  отсутствия  и  смотрел  на  меня  невидящим взглядом.  Я
плеснул себе  в стакан, но Джерран никак  на  это не  отреагировал. Обуздать
скаредную  его  натуру  могло лишь чрезвычайное обстоятельство.  Разумеется,
потрясти может  смерть  любого  человека,  которого ты знал, но столь  явное
потрясение могло быть  вызвано лишь кончиной кого-то очень близкого, каковым
Антонио  для Отто Джеррана  вряд ли являлся. Возможно, подобно многим,  Отто
испытывал и суеверный страх; узнав о смерти на борту судна, он, естественно,
опасался,  как  бы  трагическое  это  событие  не  повлияло  на деятельность
съемочной  группы и  членов экипажа. Вероятно также, что Отто  Джерран ломал
голову,  не  зная,  где  среди  просторов  Баренцева   моря  найти  гримера,
парикмахера и  костюмера вместе  взятых,  поскольку все  эти обязанности,  в
целях экономии  опять  же, выполнял  покойный  Антонио.  С  видимым  усилием
оторвав свой взор от бутылки "Хайна", Отто впился в меня взглядом.
     - Откуда вы знаете, что он... умер?
     - Остановилось сердце. Дыхание прекратилось. Вот откуда.
     Взяв бутылку, Отто плеснул себе в бокал. Не налил, а именно плеснул. По
белой скатерти  расплылось  пятно.  Дрожащей  рукой он поднял бокал и залпом
выпил, пролив немалую толику виски на сорочку.
     -  Как он умер?  - Голос  Отто  звучал твердо,  хотя и негромко: бренди
сделало свое дело.
     - В муках. Если хотите спросить, от чего он умер, то я этого не знаю.
     - Не знаете? А еще доктор.
     Отто стоило огромного  труда  не упасть со стула: одной рукой он сжимал
бокал,  другой  опирался  о стол.  Я  ничего  не  ответил,  поэтому  Джерран
продолжал:
     - А не могла ли послужить причиной смерти морская болезнь?
     - У него действительно были симптомы морской болезни.
     - Но вы говорили, что от этого не умирают.
     - Он умер от иной причины.
     -  Вы сказали,  что такое  может произойти  при язве  желудка,  больном
сердце или астме.
     - Он был отравлен.
     Отто уставился  на меня в  недоумении.  Затем, поставив бокал на  стол,
вскочил  на  ноги.  Судно  отчаянно  швыряло  из  стороны  в сторону. Быстро
подавшись  вперед, я подхватил бокал, прежде чем  тот успел упасть.  В то же
самое мгновение,  покачнувшись,  Отто  кинулся  к  правому борту, с  размаху
открыв телом дверь. Несмотря на вой ветра и удары волн, было слышно, как его
выворачивает наизнанку.  Вернувшись с посеревшим лицом, Отто закрыл за собой
дверь  и  плюхнулся  на  стул. Взял протянутый  мною бокал, опорожнил  его и
наполнил вновь. Отхлебнув, вперился в меня взглядом.
     - А каким ядом?
     - Думаю, стрихнином. Все признаки налицо...
     -  Стрихнином?  Господи  Боже!  Вам  следует...  вы  должны  произвести
вскрытие.
     - Не мелите чепуху. Делать этого я не  собираюсь.  Вы не представляете,
какая  это  сложная  процедура. У меня нет надлежащего  инструментария. Я не
патологоанатом.  Ко всему, необходимо  согласие  родственников,  а  как  его
получишь посреди  Баренцева  моря? Нужно постановление  коронера, а где  его
взять? Кроме всего прочего,  такого рода  распоряжения  отдают в том случае,
если есть подозрение на убийство. Подозрений таких нет.
     - Нет подозрений? Но вы же сами сказали...
     - Я  сказал, что  похоже на  стрихнин. Я  не  говорил,  что  это именно
стрихнин.  Правда, налицо  все  классические признаки отравления стрихнином:
тело изогнулось,  точно натянутый лук, в глазах застыл ужас. Но когда я стал
распрямлять его конечности, то симптомов столбняка не обнаружил. Кроме того,
время  действия яда  иное. Обычно  отравление  стрихнином  дает о себе знать
спустя десять минут, и через  полчаса после того,  как вы приняли  его, ваша
песенка спета.  Между  тем Антонио сидел  вместе с нами за ужином  не  менее
двадцати  минут, но ничего, кроме симптомов  морской  болезни,  я у  него не
заметил. Умер он всего несколько минут назад. В довершение  всего, кому  мог
помешать такой безобидный паренек, как Антонио? А может, в вашей группе есть
отъявленный  негодяй,  который убивает от нечего  делать? Видите  ли вы  тут
какую-то логику?
     - Нет, не вижу. Но... но яд. Вы же сами заявили...
     - Пищевое отравление.
     - Пищевое отравление! Но от пищевого отравления не умирают. Вы имеете в
виду отравление птомаином?
     -  Ничего  такого я не имел в виду. Подобного отравления не существует.
Вы  можете съесть  птомаина  сколько  угодно  безо всякого  для себя  вреда.
Пищевое  отравление  иного рода, это  наличие химических веществ, в их числе
ртуть.  В  рыбе, например,  в  грибах,  устрицах. Но  самый  опасный  враг -
сальмонелла.  Это  убийца, поверьте  мне.  В самом конце войны  одна  из  ее
разновидностей  -  Salmonella  enteritidis  -  свалила  около трех  десятков
жителей Стока-на-Тренте. Шестеро скончались.  А существует еще более опасная
бактерия - Chlostridium botulinum - так сказать, двоюродная сестра ботулина,
восхитительного вещества, которое,  по данным министерства  здравоохранения,
способно с полной гарантией за одну ночь уничтожить население целого города.
Клостридиум вырабатывает эксотоксин,  яд,  смертоноснее которого  не бывает.
Перед войной группа  туристов, приехавших на расположенное в Шотландии озеро
Лох-Маре,  решила   перекусить.   На   завтрак   у  них   были  сандвичи   с
консервированным паштетом  из  дичи. У восьми  в  паштет проник этот яд. Все
восемь  скончались. В ту пору противоядия от  этой отравы не было, нет его и
теперь. Видно, Антонио отравился чем-то похожим.
     -  Понятно,  понятно, -  отозвался Джерран.  Отхлебнув  из  бокала,  он
посмотрел на меня круглыми глазами. - Господи Боже! Неужели вы не понимаете,
что это значит? Выходит, мы  все в опасности. Этот клостридиум, или как бишь
его, может распространиться со скоростью чумы.
     - Успокойтесь. Это не инфекция.
     - Но камбуз...
     - Полагаете, я об этом не подумал? Источник  отравления  не на камбузе.
Иначе мы все погибли бы... Ведь  пока Антонио не  утратил аппетита, он ел то
же,  что  и остальные.  Не  знаю  точно, но можно выяснить  у  его  соседей.
По-моему, это были Граф и Сесил.
     - Сесил?
     - Сесил Голайтли, ассистент оператора, или кем он там у вас числится.
     - Ах, Герцог!
     Низенького, себе на  уме, веселого, похожего на воробья кокни все звали
Герцогом, верно, потому, что титул этот никак  не сочетался с  его заурядной
внешностью.
     - Разве этот поросенок  что-нибудь  увидит! Он и глаз-то от тарелки  не
отрывает. Совсем другое дело Тадеуш, тот ничего не упустит.
     - Я выясню. Проверю также камбуз, кладовую и  холодильник.  Вряд ли  мы
найдем там что-то  подозрительное.  Думаю, у  Антонио был  собственный запас
консервированных   деликатесов,  но  все-таки  проверю.  Следует   уведомить
капитана.
     - Капитана Имри?
     - О случившемся нужно известить капитана судна, - терпеливо объяснял я.
- Факт  смерти  полагается зарегистрировать в  вахтенном журнале. Необходимо
составить  свидетельство о смерти.  Обычно  это делает капитан, но  если  на
борту  есть  врач,  то  капитан передает ему  такие полномочия.  Кроме того,
капитан должен распорядиться о подготовке к погребению. В  море, по морскому
обычаю. Думаю, похороны состоятся завтра утром.
     -  Да, пожалуйста, - вздрогнул  Джерран. - Окажите любезность. Конечно,
конечно,  по морскому  обычаю.  Пойду  к Джону, сообщу ему об  этом  ужасном
происшествии.
     Под Джоном Отто, очевидно, подразумевал Джона Каммингса Гуэна, казначея
и  экономиста  компании,  старшего компаньона  фирмы,  которого  большинство
считали ревизором и во многих отношениях фактическим хозяином киностудии.
     -  А  потом  лягу спать.  Да, да, спать.  Звучит кощунственно, понимаю:
бедный Антонио умер, а  я хочу спать. Но  я ужасно  расстроен, действительно
расстроен.
     - Могу принести вам в каюту успокоительного.
     - Нет, нет. Со  мной все  в  порядке.  - Он  машинально  сунул  бутылку
"Хайна"  в  один  из бездонных  карманов  просторного  пиджака  и  нетвердой
походкой вышел из столовой.  Похоже, Отто предпочитал  традиционные средства
от бессонницы.
     Открыв  дверь,  я  выглянул наружу. Волнение  действительно  усилилось.
Температура  воздуха понизилась, почти  параллельно поверхности моря неслись
редкие хлопья  снега. Волны походили на  водяные горы. Судно проваливалось в
ложбины  между  волнами,  гребни  которых  оказывались  вровень с  мостиком,
ударяясь  о них с  гулом, похожим на пушечный  выстрел, затем выпрямлялось и
валилось  на бок. Мне показалось, что ветер поворачивал к норд-осту; что это
предвещало,  я не  знал. Скорее  всего,  ничего хорошего  в  этих широтах. С
некоторым усилием я закрыл  наружную дверь, мысленно благодаря Всевышнего за
то, что в ходовой рубке находился Смит.
     Почему же я  не сказал Отто всю правду? По-видимому, он  не  внушал мне
особого доверия, тем более что много выпил.
     Антонио был отравлен не стрихнином. В этом я был твердо уверен, как и в
том, что не ботулизм явился причиной его  смерти. Действительно, эксоток-син
-  яд смертельный, но, к счастью, Отто  не знал, что действует он не раньше,
чем через четыре часа. Известны случаи, когда инкубационный период составлял
целых двое суток. Возможно,  Антонио днем поел консервированных трюфелей или
чего-то другого,  привезенного им  из  Италии. Но в  таком  случае  симптомы
проявились бы  за ужином; однако, кроме странного зеленоватого оттенка лица,
ничего   особенного  я  в  нем  не  заметил.  Вероятно,  это  была  какая-то
разновидность  системного  яда, но я  не слишком  большой специалист по этой
части. Трудно было также предположить чью-то злую волю.
     Открылась  дверь,  и  в салон  ввалились  два человека с  растрепанными
волосами, закрывавшими их лица. Увидев меня, они переглянулись и хотели было
уйти, но я позвал их жестом. Подойдя к моему столу, оба сели. Когда вошедшие
откинули со лба волосы, я узнал в них маленькую Мэри, помощника режиссера, и
Аллена, который был у всех на подхвате. Очень серьезный юноша,  незадолго до
того оставивший университет. Он был умен, но недальновиден, - он считал, что
крутить кино - это самое замечательное на свете ремесло.
     - Простите за вторжение, доктор Марлоу, - весьма учтиво произнес Аллен.
- Мы просто не знали, где бы нам приткнуться. Везде занято.
     - Вот  вам и место. Я ухожу. Отведайте великолепного  виски  из запасов
мистера Джеррана. Похоже, вам это ничуть не повредит.
     - Спасибо, доктор Марлоу. Мы не пьем, -  ответила маленькая Мэри  своим
звучным голосом. У нее были распущенные по плечам длинные платиновые волосы,
которых годами  не касалась  рука парикмахера. Должно быть, по ней-то и  сох
Антонио.  Несмотря на  серьезное  выражение лица,  огромные  очки  в роговой
оправе,  отсутствие макияжа, деловой и независимый  вид, в  девушке сквозила
какая-то незащищенность.
     - В гостинице не оказалось номера? - спросил я.
     - Видите  ли, - проговорила Мэри, - в салоне не очень-то поговоришь  по
душам. Кроме того, эта троица...
     - А что, "Три апостола"  стараются вовсю,  - кротко  отозвался я. -  Но
гостиная-то была пуста?
     - Вовсе нет, - осуждающим тоном сказал  Аллен, но глаза его смеялись. -
Там сидел мужчина. В одной пижаме. Мистер Гилберт.
     - В руках у него была  связка ключей. - Мэри  поджала  губы.  Помолчав,
продолжала:  - Он пытался открыть дверцы шкафа, где  мистер  Джерран  хранит
свой запас спиртного.
     -  Действительно, это похоже  на Лонни, - согласился я. - Что поделать,
если  мир  кажется  Лонни таким  печальным  и  неустроенным. А п