н, хорошо?
     -  Разумеется, -  отозвался  Гуэн. - Спокойной ночи, доктор. Спасибо за
помощь.
     - Да, да, большущее спасибо, - отозвался Отто. Неуверенной походкой все
направились к выходу. Я извлек бланки  свидетельств и принялся заполнять их.
Затем  запечатал их в один конверт и документ, предназначенный для капитана,
- в другой, едва не забыв поставить под  ним собственную подпись, и понес их
в ходовую рубку Аллисону, чтобы тот при смене  вахты передал пакеты капитану
Имри. Аллисона в рубке не оказалось. Тепло одетый, закутанный почти по самые
брови штурман восседал на табурете  перед  штурвалом, не прикасаясь  к нему.
Время от времени штурвал  вращался сам по себе  -  то по  часовой, то против
часовой  стрелки.  Реостат  освещения   был  отрегулирован  на  максимальную
мощность.  Штурман  был  бледен, под глазами очерчены  темные круги,  но  на
больного похож он не был. Поразительная способность восстанавливать силы.
     - Гидрорулевой включен, - объяснил  он почти веселым голосом. -  И свет
как дома в гостиной. К чему ночное зрение при нулевой видимости?
     - Вам следует соблюдать постельный режим, - заметил я сухо.
     -  Я только  что из-под одеяла и снова нырну туда.  Штурман Смит еще не
поправился  окончательно и знает это. Пришел сюда лишь затем, чтобы уточнить
наши координаты и подменить Аллисона, пока тот чашку  кофе  выпьет. Ко всему
рассчитывал встретить вас здесь. В каюте я вас не нашел.
     - А зачем я вам понадобился?
     - "Отар-Дюпюи", - произнес штурман. - Как вам нравится это название?
     - Название отличное. - Смит слез с табурета и направился к буфету,  где
капитан хранил собственные запасы горячительного. - Но не затем же вы искали
меня по всему судну, чтобы угостить бренди.
     - Нет. По  правде  говоря, я  размышлял. Правда,  мыслитель я  оказался
аховый, судя по тому, в какой  переплет попал. Рассчитывал, вы мне  поможете
разобраться, - произнес он, протягивая стакан.
     - У нас с вами может получиться отличная сыскная бригада, - сказал я.
     Смит улыбнулся, но улыбка его тотчас погасла.
     -  Три  мертвеца  и четыре  полумертвых.  Пищевое  отравление.  Что  за
отравление?
     Как сделал это  с Хэггерти, я принялся  вешать ему лапшу на уши  насчет
анаэробов. Но оказалось, Смит - не Хэггерти.
     -  Чрезвычайно разборчивый яд. Поражает А и убивает его; пропускает  Б;
поражает, но не убивает В, оставляет в покое Г и так далее. А все ели одно и
то же.
     - Действие яда  непредсказуемо. Во  время пикника  шесть  человек могут
съесть  один  и тот  же  инфицированный продукт, после чего  трое  попадут в
больницу, а остальные и рези в желудке не почувствуют.
     - Понятно, у  одних болят животики, у  других нет. Но тут совсем другое
дело. Речь  идет о сильнодействующем  яде,  вызывающем  мучительную и скорую
смерть одних и совершенно не действующем на других.
     -  Я  сам  нахожу  это  странным.  У  вас  есть на этот  счет  какие-то
соображения?
     - Да. Отравление было преднамеренным.
     -   Преднамеренным?   -   Я   отхлебнул  бренди,  соображая,  насколько
откровенным можно  быть со штурманом. Не слишком.  Пока,  во  всяком случае,
решил  я. -  Разумеется,  преднамеренным.  А  как  просто  это  делается.  У
отравителя есть маленький  такой мешочек с ядом. И  еще - волшебная палочка.
Стоит ею взмахнуть, и он превращается в невидимку, а потом начинает носиться
между  столами. Щепотку  Отто,  мне  ничего,  щепотку вам и  Окли,  ни одной
щепотки Хейсману и  Страйкеру,  двойная доза Антонио, ни одной  для девушек,
щепотка  Герцогу, по  две  Моксену,  и  Скотту и  так  далее.  Своевольный и
капризный тип, этот ваш приятель-невидимка. Или вы назовете его разборчивым?
     - Не знаю, как я назову его, -  серьезно ответил Смит, - зато знаю, как
назову вас: неискренним, заметающим следы,  уводящим  в сторону, не  в обиду
будь сказано.
     - Разумеется.
     -  Вы  не  так  уж  просты. Не станете же вы уверять, будто у  вас  нет
определенного мнения по этому поводу.
     -  Такое  мнение  у меня  было. Но поскольку я размышлял  о случившемся
гораздо   дольше,  чем   вы,  эти  сомнения   я   отбросил.  Ни  мотива,  ни
обстоятельств, ни способа отравления - ничего  этого  установить невозможно.
Разве  вы  не  знаете:  когда  доктору   становится   известно  о  случайном
отравлении,  он  прежде  всего подозревает,  что  отравление это  отнюдь  не
случайно.
     - Итак, вы во всем разобрались?
     - Насколько это возможно.
     -  Понятно. -  Штурман помолчал, потом прибавил:  - Вам известно, что в
радиорубке  у  нас   имеется  приемопередатчик,  с  помощью  которого  можно
связаться  практически с  любым пунктом  в северном  полушарии? У меня такое
предчувствие, что скоро нам придется его использовать.
     - За каким бесом?
     - Просить о помощи.
     - О помощи?
     - Именно. Сами знаете, что  это  такое.  Это  то,  в чем вы нуждаетесь,
попав в беду. Думаю, помощь сейчас нам нужна. А если случатся новые такие же
непредвиденные неприятности, без помощи нам каюк.
     - Прошу  прощения, - ответил  я, - но я  вас  не  понимаю.  Кроме того,
Великобритания довольно далеко от нас.
     - Зато атлантические силы НАТО недалеко. Они проводят совместные учения
где-то возле мыса Нордкап.
     - Вы хорошо информированы, - заметил я.
     -  А  это полезно, когда  имеешь дело с лицом, которое, по  его словам,
вполне  устраивает,  что  три  человека  на  борту  судна умерли  загадочной
смертью.  Я  уверен, до тех пор, пока не выяснится причина их смерти, нельзя
успокаиваться. Признаюсь, я не отличаюсь особой проницательностью, однако не
намерен недооценивать те умственные способности, которыми я располагаю.
     -  Я тоже не  намерен. Однако не надо  недооценивать и мои способности.
Спасибо  за  угощение,  - ответил  я  и  направился  к правой  двери.  Судно
раскачивалось  вдоль  и поперек,  содрогаясь  всем корпусом,  но по-прежнему
двигаясь  в  нордовом  направлении,  рассекая  огромные  валы. Только теперь
сквозь  снежную круговерть нельзя было рассмотреть не то что гребни волн,  а
даже  то, что творится  на расстоянии  вытянутой  руки.  Мой взгляд  упал на
заснеженную палубу крыла  мостика, и  при  тусклом  свете, пробивавшемся  из
рулевой рубки, я заметил чьи-то следы. По тому,  насколько они отчетливы,  я
решил, что всего несколько секунд  назад кто-то стоял  на  крыле  мостика  и
подслушивал наш разговор со штурманом.  Но в следующую минуту сообразил, что
следы эти оставлены мной самим, а снег не успел их запорошить потому, что их
защищал брезентовый  обвес. Спать, скорее спать: из-за недосыпания, нервного
напряжения  последних  часов,  штормовой  погоды   и  мрачных  предчувствий,
которыми  поделился  со мной Смит, у  меня  начинались галлюцинации.  Тут  я
заметил, что рядом со мной стоит штурман.
     - Вижу, вы от меня не отстаете, доктор Марлоу, - проронил он.
     - А  как  же иначе.  Может быть, вы считаете  меня тем самым  невидимым
Борджиа, который как тень появляется то здесь, то там со своим ядом?
     - Нет, не считаю. Не считаю также, что вы придерживаетесь моего мнения,
- прибавил он мрачно. - Но, возможно, когда-нибудь вы об этом пожалеете.
     Впоследствии   выяснится,  что  он  был  прав.  Знай  я,  как  сложатся
обстоятельства, мне не пришлось бы оставлять Смита на острове Медвежий...
     Вернувшись в салон, я устроился на угловом  диване и,  закинув ноги  на
соседний стул, без особого интереса принялся читать сценарий, который всучил
мне  Гуэн. В эту минуту дверь с подветренного  борта открылась  и вошла Мэри
Стюарт.  Соломенные  волосы ее  были запорошены  снегом, на  плечи  накинуто
теплое пальто.
     - Вот вы куда забрались, -произнесла она, с грохотом захлопнув дверь.
     - Именно, - подтвердил я. - Сюда-то я и забрался.
     - В каюте вас не оказалось. У вас там света нет. Вы об этом знаете?
     -  Знаю.  Мне  нужно было составить кое-какие бумаги, и потому я пришел
сюда. Что-нибудь случилось?
     Стараясь  не упасть  на шаткой палубе, девушка подошла  к дивану и села
напротив.
     - Что же может случиться хуже того,  что уже случилось? - ответила она.
Они со Смитом составили бы подходящую пару. - Не возражаете, если я останусь
здесь?
     Я лишь улыбнулся.
     - Я почувствовал бы себя оскорбленным, если бы вы ушли.
     Улыбнувшись  в  ответ, Мэри устроилась поудобнее, плотно закутавшись  в
пальто, и закрыла глаза. Длинные темные  ресницы оттеняли бледность ее щек с
высокими скулами.
     Наблюдать за Мэри было  отнюдь не  обременительно, но отчего-то я  стал
испытывать неловкость. Смущала  меня не  ее показная  потребность в  чьем-то
обществе,  а  то, насколько  неудобно ей  было  сидеть. В  довершение  всего
девушка начала дрожать.
     - Садитесь на мое место, - предложил я. - Можете закрыться одеялом.
     - Нет, спасибо. - Она открыла глаза.
     - Тут  их  много,  - настаивал я. Ничто так не  действует на меня,  как
страдание с улыбкой на  устах. Взяв  плед, я подошел к Мэри и укутал ее. Она
внимательно взглянула на меня, но не произнесла ни слова.
     Забравшись в свой угол, я  взял сценарий, но, вместо того чтобы  читать
его, стал думать о том, кто может побывать  в моей каюте, пока я отсутствую.
В ней успела побывать  Мэри Стюарт,  но об этом она  сообщила мне сама, а ее
приход в кают-компанию объяснял причину ее посещения. Во всяком случае,  так
казалось.  По  ее словам,  ей страшно,  и поэтому  нужно чье-то общество. Но
почему  именно мое? А не, скажем, Чарльза  Конрада, который гораздо моложе и
симпатичней меня. Или, если уж на то пошло, не общество его  коллег  Гюнтера
Юнгбека и  Иона Хейтера, весьма видных мужчин? Может быть, я нужен ей совсем
по иным причинам? Может быть, она наблюдает за мной, даже стережет, а может,
дает кому-то возможность заглянуть ко мне  в каюту? Тут я  вспомнил,  что  в
каюте есть предметы, которые не должны попасться на глаза постороннему.
     Положив сценарий, я направился к двери. Девушка подняла голову.
     - Куда вы?
     - На палубу.
     - Простите... но вы еще вернетесь?
     - Вы тоже меня простите. Не  хочу  вас  обидеть, - солгал я, - просто я
очень устал. Спущусь вниз. Через минуту вернусь.
     Кивнув,  Мэри  проводила  меня  взглядом.  Я  постоял  у  двери  секунд
двадцать,  не  обращая внимания  на  хлопья снега, проникавшие даже сюда,  и
делая вид, будто  поднимаю воротник и заворачиваю низ брюк. Потом торопливым
шагом подошел к  окну.  Девушка сидела в прежнем положении,  подперев руками
подбородок и медленно качая головой. Лет  десять назад я бы тотчас вернулся,
обнял  бы ее и сказал, что все беды теперь  позади. Но так произошло  бы лет
десять  назад. А  сейчас  я лишь взглянул  на нее  и  пошел  вниз, в сторону
пассажирских кают.
     Дело было  далеко за полночь, но бар был  еще открыт. Не опасаясь,  что
Джерран  застанет  его  врасплох,  Лонни  Гилберт  открыл  дверцы  буфета  и
устроился за  стойкой с  бутылкой виски в одной руке  и сифоном с  содовой в
другой. Старик покровительственно улыбнулся мне. Я хотел было объяснить ему,
что добавлять содовую в хорошее виски -  только  добро переводить, но вместо
этого кивнул и стал спускаться по трапу.
     Если кто-то и побывал у меня в каюте и осмотрел вещи, то сделал это, не
оставив следов. Похоже,  все предметы  находились  на своем месте,  но  ведь
опытный преступник  редко  оставляет следы... На  внутренней  стороне крышки
обоих  моих  чемоданов   были   карманы  с   резинками.   Удерживая   крышки
горизонтально,  я  положил в верхнюю часть карманов по  мелкой монете, после
чего запер замки. Если бы  кто-то открыл чемодан и поднял крышку,  то монета
упала бы на дно кармана. Затем запер  чемоданчик с  инструментами и выставил
его в коридор. Вставив спичку между нижней частью полотна двери и комингсом,
я закрыл  дверь. Стоит  кому-нибудь  хоть  на палец  открыть  ее, как спичка
упадет.
     Когда я вошел в салон, Лонни находился в прежней позе.
     - Ага! -  произнес он, удивленно посмотрев на пустой стакан,  и твердой
рукой наполнил его снова. - Наш добрый лекарь со своей сумкой, полной чудес.
Спешим на помощь страждущему человечеству? Эпидемия косит  наши ряды? Старый
дядя  Лонни гордится тобой, мой мальчик. Жив  еще  дух Гиппократа... Кстати,
что вы скажете на то, чтобы принять по наперсточку этого эликсира?
     -  Спасибо,  Лонни, не  сейчас. Почему не  ложитесь? Ведь  завтра вы не
встанете.
     - В том-то и дело, дорогой, что я не хочу завтра вставать. Послезавтра?
Хорошо, если  нужно, то  послезавтра  я встану. Видите ли, все завтра, как я
заметил,  до  унылости   похожи  на  сегодня.  Единственно,  что  хорошо   в
сегодняшнем дне, это то, что в каждый данный момент частица его безвозвратно
уходит  в  прошлое. Иные  пьют, чтобы  забыть  прошлое. Я  пью, чтобы забыть
будущее.
     - Лонни, послушайтесь совета  врача, убирайтесь  отсюда ко всем чертям.
Если Отто вас увидит, он вас вздернет на дыбу, а потом четвертует.
     - Отто? А знаете, что я вам скажу? - доверительно наклонился  Лонни.  -
Отто очень добрый человек. Я люблю его. Он всегда был добр ко мне...
     Увидев, что  я убрал бутылку в буфет,  запер дверцы  и, положив ключи в
карман его пижамы, взял его под руку, Лонни на полуслове замолчал.
     - Не  хочу  лишать  вас  радостей жизни, - объяснил  я.  - Не намерен и
мораль вам  читать. Но у  меня чувствительная натура, и мне не  хотелось  бы
оказаться  рядом. Когда  вы убедитесь,  что характеристика,  которую вы дали
Джеррану, абсолютно не соответствует действительности.
     Лонни  безропотно  пошел  со  мной.  Наверное,  в  каюте  у  него  была
припрятана заначка. Спускаясь неверными ногами по трапу, он спросил меня:
     - Вы, видно, полагаете, что я на полной скорости несусь в мир иной, так
ведь?
     - Как  и  куда вы едете, Лонни, меня  не  касается, лишь  бы никого  не
сбили.
     Непослушным  шагом  старик  вошел в каюту и  грузно опустился на койку.
Однако  в то же мгновение  вскочил и передвинулся на другое место, видно сев
на бутылку. Пристально посмотрев на меня, Гилберт спросил:
     - Скажи мне, мой мальчик, на небе есть кабаки?
     - Я такой информацией не располагаю, Лонни.
     - Понятно.  Какое это  утешение  -  в  кои-то  веки  встретить доктора,
который не знает ответа на все вопросы. А  теперь можете покинуть меня,  мой
добрый друг.
     Взглянув на мирно спящего Нила  Дивайна,  затем на Лонни, с нетерпением
ждущего, когда я уйду, я оставил их.
     Мэри Стюарт сидела на  том  же месте, опершись руками, чтобы не упасть:
килевая качка заметно  усилилась, а бортовая ослабла. Оттого я заключил, что
ветер поворачивает  к  норду.  Девушка поглядела на меня огромными  глазами,
затем отвернулась.
     - Прошу  прощения, - зачем-то извинился  я. - С нашим  постановщиком мы
обсуждали вопросы классической литературы и теологии. - Я направился в  свой
угол и с удовольствием сел.
     Мэри  улыбнулась  и  закрыла  глаза.  Разговор  был окончен.  Достав из
выдвижного  ящика  еще один плед, я накрылся им (температура в кают-компании
заметно понизилась) и взял папку, которую дал  мне Гуэн. На первой странице,
где стояло лишь название "Остров Медвежий", без всякого вступления начинался
текст. Гласил он следующее:
     "Многие  утверждают, что киностудия "Олимпиус  продакшнз" приступает  к
созданию последней картины в условиях  чуть ли не полной секретности. Такого
рода заявления неоднократно появлялись в массовых и  специальных изданиях, и
вследствие  того,  что  руководство студии не помещало опровержений на  этот
счет, таким  утверждениям  зрители и  критики стали  придавать  определенный
вес". Я еще  раз  перечитал эту галиматью, написанную каким-то наукообразным
языком, и тут понял, в чем дело: руководство студии собирается снимать фильм
втайне,  и  его не  заботит,  как к  этому относятся  остальные.  Ко  всему,
обстановка секретности создавала будущей картине рекламу, подумал я. Далее в
тексте стояло следующее:
     "Иные   объекты   кинопроизводства   (очевидно,   автор   этого   бреда
подразумевал кинофильмы) задумывались, а  иногда и осуществлялись в условиях
столь же секретных. Однако  сведения  об этих иных  и часто  мнимых шедеврах
распространялись с расчетом получить  как можно более  широкую  и бесплатную
рекламу.  Мы не  без  гордости  заявляем:  не  это является целью киностудии
"Олимпиус продакшнз".
     Ах вы, мои умненькие,  добренькие кинодеятели из "Олимпиус", подумал я,
им  и  бесплатная  реклама  уже  ни  к чему.  Эдак,  глядишь,  и  Английский
национальный банк будет нос в сторону воротить, заслышав слово "деньги".
     "Наше  поистине  заговорщическое отношение  к  этой  работе,  вызвавшей
столько интриг и  ложных предположений, по  существу обусловлено чрезвычайно
важными соображениями: из-за того, что сведения  о фильме, попав  в недобрые
руки,  могут  привести  к   международным  осложнениям,  необходимы  крайняя
деликатность и утонченность  -  неотъемлемые качества  создателей эпического
полотна, которое, мы уверены, будет названо  эпохальным.  И все же  огромный
ущерб   неминуем  -  в  результате  мирового  скандала,  который   неизбежно
произойдет, если  сюжет фильма, который мы намерены снимать, станет известен
третьим лицам.
     Поэтому-то мы  и потребовали  от  каждого  участника  съемочной  группы
заверенного  нотариусом обязательства  хранить молчание  относительно данной
картины..."
     Мэри Стюарт чихнула,  и я  дважды пожелал ей здравствовать - во-первых,
потому  что  она  простудилась,  во-вторых, потому что  она  заставила  меня
прекратить чтение этой  высокопарной чуши. Чихнула  опять,  и я  взглянул на
нее. Девушка сидела съежившись, плотно сцепив пальцы, с бледным" осунувшимся
лицом. Отложив папку, я скинул с себя одеяло, шатаясь из  стороны в сторону,
подошел к Мэри и сел рядом, взяв ее руки в свои. Они у нее были холодны, как
лед.
     - Вы же замерзнете, -заметил я.
     - Со мной все в порядке. Просто устала немного.
     - Почему бы вам не спуститься в свою каюту? Там температура градусов на
двадцать выше,  чем  здесь. Тут  вы  не уснете,  вам  все  время  приходится
предпринимать усилия, чтобы не упасть.
     - В каюте мне тоже не уснуть. Я почти  не спала с тех пор, как... - Она
замолчала  на полуслове. - К  тому же  здесь меня почти...  почти  не мутит.
Оставьте меня в покое.
     -  Тогда сядьте, по  крайней  мере, на мое место,  в угол,  - продолжал
настаивать я. - Там вам будет гораздо удобнее.
     - Прошу вас. - Мэри убрала свои руки. - Оставьте меня в покое.
     Я  ей уступил. Сделав несколько шагов, я  остановился, затем вернулся и
не слишком деликатно поставил ее на ноги. Девушка лишь изумленно взглянула и
молча последовала за мной. Посадив  Мэри  в угол, я укрыл  ее двумя пледами,
опустил ее ноги на диван и сел рядом. Несколько секунд она смотрела на меня,
затем сунула ледяную руку мне под пиджак, ни слова при этом  не  говоря. Мне
бы следовало умилиться такой доверчивостью со стороны девушки,  но мелькнула
мысль:  если она сама или кто-то иной  хотел постоянно  держать  меня в поле
зрения, то более удобного случая, чем этот, не могло представиться. С другой
стороны, если  совесть ее чиста, как этот  снег, залепивший  окно  над  моей
головой, то злоумышленник  вряд ли решится  предпринять направленные  против
меня враждебные действия, ведь  Мэри фактически сидела у меня на коленях. Во
всяком случае, такой  поворот дела скорее  на  руку,  решил  я, взглянув  на
спрятавшееся у меня на груди миловидное лицо.
     Протянув руку к своему пледу, я обмотал его вокруг плеч,  словно индеец
племени навахо, и, взяв объяснительную записку,  принялся читать дальше. Две
последующие  страницы  по   существу  представляли  собой  вариации  на  уже
упомянутые  темы,  успевшие навязнуть в зубах, - чрезвычайная художественная
ценность  работы  и  необходимость  строжайш