то   троллейбус
разгоняется в неизвестность. Привычный мир вздрагивал и покачивался,  словно
грозя опрокинуться вверх тормашками и  это  ощущалось  почти  физически,  до
легкой тошноты, но  свежий  ветер  обдувал  лицо,  раздувал  потную  духоту,
намекая, что не все перемены к худшему.
   Вариация седьмая
   "УАЗик" несся по улице, тревожно подвывая  сиреной,  водитель  не  сильно
церемонился на поворотах и Фролов, не имея возможности  ухватиться  хоть  за
что-то скованными сзади руками,  летал  от  одного  борта  "обезьянника"  до
другого. Пара  шишек  уже  обеспечена,  хоть  бы  лицо  не  разбить...  Туго
застегнутые наручники  ножами  врезались  в  запястья,  кисти  уже  начинали
неметь, лишенные притока горячей крови.
   На райотделовской стоянке водитель затормозил так, что  Саша  всем  телом
ухнулся в железную стенку с решеткой, разнеся щеку двумя рванными ссадинами.
Ну вот... Теперь за лицо можно не беспокоиться.
   Щелкнул дверной замок и его вытянули спиной вперед, волоча, как мешок, по
нагревшемуся асфальту. Шлепки  остались  в  машине  и  выскочивший  водитель
брезгливо зашвырнул их подальше  в  кусты.  Штанам  тоже  досталось,  видимо
изготовитель не рассчитывал, что ими будут  елозить  по  дороге  и  бетонным
бордюрам.
   Двое здоровенных хлопцев в брониках и пятнистой ОМОНовской  форме  тащили
Сашу легко, играючи, не забывая пинать при каждом удобном  случае,  чтоб  не
расслаблялся. Бордюр, ступеньки, порог... Пальцы на босых ногах жгло,  будто
адовым пламенем, ногти больно корябали по асфальту, поэтому гладкий линолеум
вестибюля показался наградой за все пережитые в  жизни  страдания.  Дежурный
отпер дверь в коридор с камерами, деловито  отомкнул  наручники  и  пробежав
руками  по  двум  куцым  карманам  спортивных  штанов,  вытянул   проездной,
перочинный ножик и пару мелких банкнот.
   - В пятую камеру. - коротко кивнул он не молодому уже помощнику.
   Тяжело лязгнул грузный  железный  засов  и  Фролова  впихнули  в  затхлую
камеру, грохнув позади окованной дверью. Снова лязг засова и  удаляющиеся  к
дежурке шаги. Хорошо работают... Быстро и эффективно. Еще бы чуток  помягче,
но это мы уже привередничаем.
   Саша облокотился  о  стену,  не  глядя  на  заинтересованно  поднявшегося
сокамерника и блаженно растер промятые запястья. Как мало надо человеку  для
счастья, однако!  Снятые  наручники,  горячий  чай  после  морозного  ветра,
горстку плесневелых сухарей после трехдневной голодовки...
   - Чего вылупился? - прикрыв глаза, спросил он у стоящего над ним верзилу,
похожего на масштабно уменьшенную модель Кинг-Конга. Явно действующую.
   Правда Кинг-Конг никогда не носил белую майку с черной надписью "Yes!" на
отвисшем брюхе, коричневые шорты и кроссовки без шнурков. Ума  у  гигантской
обезьянки видать  тоже  было  побольше,  потому  как  сокамерник  на  вопрос
отреагировал  вяло,  продолжая  рассматривать  Фролова,   словно   тот   был
выброшенным на берег дельфином.
   - Сигареты есть? - басовито спросил верзила.
   - Ага... Полный мешок. - съязвил Саша. - Где я их должен был спрятать  по
твоему?
   - Ну...
   - Баранки гну. Отвали! Видишь, человек не в настроении.
   До верзилы доходило явно с  какой-то  задержкой,  он  протянул  волосатую
руку, намериваясь ухватить новичка за футболку, но тут же вскрикнул,  словно
коснувшись раскаленного утюга. Фролов  коротко  ударил  открытой  ладонью  в
вытянутые волосатые пальцы, да так, что у сокамерника хрустнуло аж до локтя.
Тот взвыл, ухватился за руку и сел в самом дальнем углу, свернувшись от боли
почти пополам.
   - Убью гада... - прошипел он.
   - Ага... - Саша сощурился, как мартовский  кот  на  солнце.  -  Только  к
нотариусу сначала сходи, а то так и сдохнешь, завещание не составив. Кому же
тогда достанутся твои распрекрасные штанишки?
   Верзила умолк, только цикал и постанывал, оглядывая опухшую руку.
   Фролов потянулся, осмотрел разбитые ноги и  отер  ссадины  наслюнявленной
рукой. Сойдет. Хотя воняет тут гадостно, наверняка и злые бактерии  водятся.
Но мы им не дадимся так просто, мы их забьем до смерти могучим  иммунитетом.
На противоположной  стене  проглядывалась  заботливо  выцарапанная  надпись:
"Генерал Дед ублюдок". Дальше другим почерком добавлено: "Падла", а еще чуть
правее  печатными  буквами:  "Петух".  Саша  усмехнулся,  сорвал  с  кармана
застежку  "молнии"  и  доцарапал  через  запятую  короткое  слово:   "Урод".
Получилось хорошо, выразительно.
   Свет от лампочки в коридоре пробивался в камеру через большое  окошко  из
толстенного стекла, устроенного в двери. Другого освещения не было, но  было
почти светло, зато духота стояла просто чудовищная, смешанная с ни с чем  не
сравнимым запахом сырого застенка. Саша постарался расслабить все мышцы,  он
знал, что жара, проникнув  в  тело,  очень  скоро  станет  привычной,  почти
незаметной. С холодом бороться куда труднее.
   Все же интересно, за что меня загребли? Конечно, особой разницы  нет,  от
ответа на этот вопрос клетка хоромами не  станет,  но  любопытство,  видимо,
является глубинным качеством людской натуры. И хоть никакой  вины  за  собой
Фролов не чувствовал, но призадуматься было над чем.  Хотя  бы  об  ОМОНовце
Вите, которого сейчас, скорее всего, отхаживают в реанимации. Травма  кадыка
- дело нешуточное. Ох... Не нужно было этого. Совсем ни к  чему.  Все  равно
ведь сдался...
   В  душе  шевельнулось  что-то  похожее  на   угрызение   совести,   когда
представилась милая  девушка  с  пушистой  крашенной  челкой,  плачущая  над
кроватью поверженного милиционера. Да... Худо. У него ведь  и  мама  есть...
Проклянет еще, буду потом в гробу переворачиваться.
   Что бы там ни было, а Саша почувствовал  вполне  оформившуюся  жалость  к
этому мальчику, наверняка пришедшему в  ОМОН  за  мужской  работой  и  своей
собственной капелькой славы. Мало ведь кто приходит в  милицию,  чтоб  стать
"ментом  поганым".  Это  наступает   чуть   позже...   Вместе   с   иллюзией
вседозволенности, с рутиной, с озлобленностью  на  всеобщее  непонимание,  с
чувством того, что ты стоишь выше Добра и Зла, что ты,  собственно,  и  есть
Зло, необходимое для расчистки дороги к  Добру.  Ты  начинаешь  делать  себе
поблажки,  начинаешь  придумывать  оправдания  действиям,  которые  вынужден
делать по долгу службы. А  то  и  просто  МОЖЕШЬ  делать,  пользуясь  зыбким
призраком  "служебного  положения".  Оправдания  очень  просты  и   у   всех
одинаковы... Интуитивно понятны, как принято говорить. Мы рискуем жизнью  за
вас, народ, значит вы, народ, ДОЛЖНЫ относиться к нам с  пониманием.  У  нас
такая работа. Мы не можем относиться ко всем людям  без  подозрения,  потому
что каждый день видим, какие ублюдки, подонки  и  звери  бывают  среди  вас,
людей. Поэтому извините нас за суровость. Иногда за жестокость.  Эта  злость
необходима нам для работы, иначе  мы  скиснем  и  не  сможем  вас  защищать.
Простите нас за ошибочные задержания, за удары дубинок,  когда  в  этом  нет
особой необходимости. Ведь правосудие очень несовершенно и в этом нет  нашей
вины, но мы каждый день ведем борьбу с мразью, на наших шкурах есть отметины
ее грязных зубов. И мы не можем проявлять милосердие при задержании,  потому
что скорее всего его проявит суд, назначив слишком  мягкую  меру  наказания.
Так пусть лучше преступник получит наказание сразу, на месте, пусть из  него
вылетит спесь и наглость, с которой он совершал преступление.  Простите  нас
лишь за то, что в пылу боя не всегда есть возможность  отличить  преступника
от его жертвы, что не можем мы сразу  определить  и  меру  вины  виноватого,
поэтому рубим с плеча, так чтоб сразу искры из глаз. Нас за это  наказывают,
увольняют, даже сажают, но мы не можем иначе. У нас  такая  работа.  И  если
хоть один раз мы проявим милосердие и не перешарим карманы задержанного,  то
этот раз может  обернуться  пулей  в  наших  сердцах.  Мы  несем  непомерные
моральные нагрузки, мы несем  бремя  ответственности  и  опасности,  но  нам
платят мизерную зарплату. Мы можем и должны исполнять свой  долг,  не  делая
никаких поблажек, и мы будем это делать, если вы,  люди,  этого  хотите.  Но
почему вы не хотите этого? Почему?! Почему вы кричите о  коррупции,  а  сами
даете червонец инспектору, когда проехали на  красный  сигнал  светофора?  И
если он не возьмет этот драный червонец, а составит на вас протокол,  то  вы
назовете его гадом и поганым ментом. Но если возьмет, то вы на весь гаражный
кооператив  кричите,  что  вас  обобрали.  Так  что  нам,  вообще   вас   не
останавливать? Ведь  у  нас  такая  работа!  Сколько  копий  сломано  вокруг
коррупции... Но еще больше пролито слез  провинившихся  граждан  с  МОЛЬБАМИ
взять взятку, но не доводить дело до законного наказания. Фролов усмехнулся.
До чего же логично и правильно все звучит. Плакать  хочется...  Но  во  всей
этой логике почему-то  выпадает  один  никому  не  заметный  момент  -  ВАС,
уважаемые, никто на эту работу не гнал.  Сами  пришли,  кто  за  чем.  И  вы
действительно должны делать ее, четко и до последней буквы правильно, а  вот
уже после этого извиняться за то, что из-за  мягкости  закона,  а  не  вашей
личной, преступник ушел от наказания.  Или  убил  вас  самих.  Такое  бывает
нередко, но вас никто на эту работу не гнал. Только тогда вы можете с  гордо
поднятой головой сказать: "Мы сделали все, что могли, все то,  что  позволил
нам закон и не наша в том вина, что он слишком  мягок".  Тогда  не  придется
извиняться. Сделав все до последней буквы правильно, вы сможете  не  опуская
глаз сказать: "Мы сделали все по закону. И  не  наша  в  том  вина,  что  он
слишком суров. Не преступайте его". И вы будете правы. От начала и до конца.
И тогда вы будете получать пули в сердце, финки в бок и нищенскую зарплату в
карман дешевых штанов, но у вас появится то, что ныне есть у очень немногих.
Честь.
   Маленькое, почти забытое слово, не  стоящее  ни  копейки  и  стоящее  так
дорого. Емкое слово, собравшее в себе честность, чистую совесть и  обыденное
чувство выполненного долга, с которым каждый вечер ложишься спать.
   Слава.
   Стоящая порою так дорого, но по большому счету не стоящая ничего.
   Не за этим ли вы идете в милицию? Если за  чем-то  другим,  то  лучше  не
надо. Ни вам, ни нам. Ничего кроме этих двух слов вы на столь трудной работе
не сможете получить в принципе, если сами не преступите закон.  Но  если  вы
заранее идете с мыслью брать взятки и пользоваться служебным  положением  не
во имя закона, то... Будьте вы прокляты! Уж лучше идите на  большую  дорогу,
грабьте и избивайте, но не позорьте имена тех, кто носил такую  же  форму  с
честью. И тогда вы будете называться положенным вам словом "преступники",  и
тогда я снова надену милицейскую форму и буду отстреливать вас как  бешенных
собак. И не надо ничего упрощать! Упрощение - и есть  истинный  корень  Зла.
Да,  трудно  поступать  по  закону  и  помнить  десятки  инструкций.  Трудно
удержаться от соблазна улучшить статистику раскрываемости, навесив  липу  на
подвернувшегося невиновного. Пусть он хоть сто раз  закоренелый  преступник,
но "вывешивание сухарей", это упрощение собственной работы, а значит Зло  по
сути своей. Трудно доказать вину виноватого, но вам ПРИДЕТСЯ делать это,  не
фабрикуя улик. Иначе грош вам цена! Иначе Зло быстро и уверенно затянет  вас
в темные сети, как бы прочно ни стояли вы на стороне Света в начале пути. Вы
даже не заметите этого, только в глазах бывших  друзей  прочтете  презрение,
только злорадство прочтете в глазах врагов.
   Струйки пота вяло текли по щекам с начавшей пробиваться  щетиной,  Фролов
почувствовал учащенный ритм сердца и чуть придержал бурлившие мысли. Он  сам
прошел через это, ощутил не только шкурой, но и самой душой.  Граница  между
Добром и Злом пролегла через сердце, через разум,  через  воспоминания.  Она
подрагивала на подушечке указательного пальца, ждущего команды на  спусковом
крючке, она блестела в линзах прицела, нацеленного в живое. Только  поступив
до последней буквы правильно, Саша мог позволить себе нажать спуск. И  когда
это "правильно" разошлось с его собственными представлениями о Добре и  Зле,
он без колебания попрощался со своей штатной СВДэшкой и пошел к  начальнику,
писать рапорт об увольнении.
   И теперь, уже поступив так, он не находил  оправдания  этому  несчастному
Вите, сначала занесшему  руку  для  удара,  а  потом  выкрикнувшего  формулу
задержания. ОМОНовец упростил себе работу. Значит совершил зло.
   Саша прекрасно понимал, что не думал тогда ни о  чем  подобном,  а  нанес
удар рефлекторно, в ответ на замах. Но в то же время  он  прекрасно  знал  и
контролировал свои рефлексы... Если бы Витя  сначала  крикнул:  "Стоять,  Вы
задержаны!", то потом мог бы вить из Фролова веревки. Но  неожиданный  замах
вызвал в ответ неожиданный рефлекс - короткий рубящий удар в горло.  Ничего,
выживет - в последний момент разум успел придержать бьющую руку.
   Определить время в четырех стенах, чуть тронутых желтым  светом  одинокой
лампочки, было никак невозможно, поэтому Саша совсем потерялся  в  смеси  из
ленивого течения бесцветных часов и собственных бурных  мыслей.  Лишь  когда
кожа уловила чуть заметный спад  духоты,  он  понял,  что  день  близится  к
вечеру. Снаружи жара быстро сползала в море, но нагретые  за  день  стены  и
просмоленная крыша еще долго удержат в камерах почти духовочную  жару.  Есть
не хотелось, но Фролов знал, что вместе со струями пота тело теряет огромные
количества соли, которые можно восполнить только с  едой,  иначе  нарушенный
водно-солевой баланс крови быстро даст о себе  знать  тошнотой,  вялостью  и
жуткой головной болью. В  боевых  условиях  он  принимал  небольшую  соляную
таблетку, запивая ее полным  стаканом  теплой  воды,  после  этого  и  жажда
сводилась в ноль, и пот не мешал работать, и о тепловом ударе можно было  не
думать. Но тут соли не было, еду тоже никто предлагать не думал,  поэтому  в
ушах уже начинало знакомо  посвистывать,  а  рот  обжигало  сухостью  жажды.
Верзила в углу чувствовал себя явно не лучше, скорчился на полу,  потел  как
зеркало в бане, а пересохшие губы дергались, что-то нашептывая.
   Ладно, не помрем... Ужин ведь  должны  принести!  Главное  после  еды  не
обпиться, а то совсем худо будет. В коридоре послышались чьи-то шаги, дважды
звякнула массивная вязанка ключей.  -  Фролов,  встать,  лицом  к  стене!  -
появилось в дверном окошке лицо помощника дежурного. - Живо!
   Саша вяло поднялся, опираясь  ладонями  о  шершавую  стену,  лицо  честно
выражало внутреннее состояние как души, так и тела - губы скривились,  глаза
собрались в узкие щелочки,  обозначив  морщины,  а  щеки  ввалились,  отчего
пробившаяся щетина выглядела особенно колоритно. Здоровенные ссадины на лице
и пунцовые шишки тоже не красили, а  если  принять  во  внимание  изодранные
штаны, босые ноги и потянутую футболку,  то  впечатление  получалось  просто
жуткое. Фролов попросту был похож на опустившегося алкоголика, пристававшего
к прохожим, получившего за это по морде и банально забранного в  милицию  за
непотребное поведение. Маскировка - лучше не  придумаешь.  Только  к  запаху
пота надо добавить напористый алкогольный дух.
   Снаружи лязгнул засов и дверь со скрипом  отворилась,  впустив  брезгливо
скривившегося помощника. - Назад не смотреть! - обыденно вымолвил он, сняв с
пояса наручники и застегивая Саше руки за спиной.
   Не смотря  на  неважное  самочувствие,  Фролов  почувствовал  к  бывалому
старшине вполне серьезное уважение. Вот это и называется -  вести  себя  "до
последней буквы правильно". Знает ведь  уже,  кто  такой  Александр  Фролов,
знает, что могу его убить не только отвернувшись, но и  вообще  с  закрытыми
глазами. Но не мутузит дубинкой до помутнения мозгов, не пинает  ногами,  не
дергает. Хотя и про Витю тоже знает наверняка.
   Подавляющее большинство милиционеров, работающих на улицах, сочло бы  его
поведение глупым, ведь  не  заботится  о  собственной  безопасности.  Многие
сочтут его безнравственным, ведь этот гад-задержанный посмел ударить верного
боевого товарища. Но на самом деле этот человек действительно был  на  своем
месте. Изо дня в день, без  надежды  на  почести  и  понимание,  за  скудное
жалованье он возится со всякой мразью,  просто  выполняя  то,  что  от  него
требуется. Это не признак ума, конечно, но  не  всем  ведь  звезды  с  небес
хватать! Зато по отношению к этому маленькому  сорокалетнему  человечку,  не
дослужившемуся даже до офицерских погон, можно применить замечательное слово
"честь". Оно позволяет ему спокойно спать, не  прятать  взгляда  на  улицах,
здороваться с соседями, не опасаясь презрения, одевать на праздники парадную
форму и гордиться ей по праву. А потом от души  напиваться  дешевой  водкой,
вместе с горсткой таких же как он. Жаль только, что такие погибают  первыми,
приняв на себя удар несовершенных  законов  и  глупых  приказов,  жаль,  что
другие, наворовав и заведя связи, не пьют дешевую водку,  а  жрут  в  те  же
самые праздники истекающий соком гриль, ездят на приличных машинах  и  водят
девок в хорошие кабаки. Именно эти сытые, вздрагивая  в  оправданном  страхе
разоблачения,  придумали  расхожую  ментовскую  поговорочку:  "Сегодня  живу
напротив тюрьмы, а завтра напротив своего дома." И пусть оно будет так, если
существует хоть где-то какая-то высшая сила. Ведь всегда, у всех есть  выбор
- упрощать или нет.
   - Вперед, на выход! - взявшись за цепь наручников,  скомандовал  помощник
дежурного.
   Саша склонил голову и, морщась от боли в  разбитых  об  асфальт  ступнях,
шагнул в коридор.
   Они прошли до конца коридора, где напротив дежурки светился прямоугольник
распахнутой двери в комнату  для  допросов.  Это  хорошо...  Что-то  куда-то
движется, а это намного лучше, чем стоячее болото неопределенности.
   Окон в комнате для допросов не было, только два прикрученных к полу стула
в торцах длинного тяжелого стола, да четыре лампы дневного света на потолке,
одна из которых  натужно  гудела  скрытым  за  ребристым  пластиком  нутром.
Помощник дежурного усадил Сашу на стул и  перестегнул  наручники  так,  чтоб
цепь проходила за крестообразной металлической спинкой. Теперь не вскочишь и
ради спасения жизни... Старшина сунул ключ от наручников в  карман  и  молча
вышел, оставив  задержанного  рассматривать  облупленные  стены  со  следами
плесени и наслоений селитры. Вентиляция у них тут хреновая...
   В коридоре мягко щелкнул электрический замок, отпирающий  дверь  дежурки,
знакомый голос что-то наставительно буркнул и тут же в комнату для  допросов
вошел Владислав Петрович - уставший, замученный, без очков и  без  папки,  а
рубашка расстегнута аж на две пуговицы. - Ну что, зэк... - с  чуть  заметной
улыбкой вымолвил он, усаживаясь на свободный стул. - Попался?
   - Во-во... - сморщил нос Саша. - По самые уши... Нос, блин чешется, спасу
нет. Почеши, а?
   - Иди ты... - уже смелее улыбнулся следователь. - Я смотрю тебя не сильно
тут укатало, если не считать чуть помятого вида.
   - Бывало и хуже, - пожал плечами Фролов. - За  что  хоть  меня  загребли?
Выяснил?
   - У меня, Саша, работа  такая,  выяснять  вынюхивать...  Вообще-то  из-за
ерунды ты влип, скажу честно, и если бы...
   - Короче. - насупился Саша.
   - А, ну да... Магнитофон Форсы помнишь, который ты в сквере разбил?
   - Ну.
   - А как зовут в миру этого Форсу не знаешь, небось?
   - Оно мне надо?
   -  Сейчас   да.   Потому   что   молодой   человек   по   кличке   Форса,
несовершеннолетний, ученик девятого класса третьей  школы,  носит,  согласно
свидетельству о рождении, гордое имя Константин Дед.
   - Что?!
   - Что слышал. Это родной и горячо любимый племянник нашего генерала.  Сын
его младшего брата. Каково?
   - Лихо... - невесело вздохнул Фролов. - Теперь я верю, что тот магнитофон
стоил сто баксов.
   - Тебе от этого легче?
   - Не очень-то...
   -