Вот и я о том. В принципе, твое задержание было  формальностью.  Просто
Дед распсиховался, что ты его племяша уделал и приказал задержать как  можно
более жестко, до выяснения обстоятельств. Ничего незаконного он  не  сделал.
Ну... На грани, можно сказать. В принципе тебя нужно было вызвать повесткой,
но тут дело семейное, сам понимаешь. Все повреждения, которые ты нанес,  уже
квалифицированны как  тяжкие  и  средней  тяжести,  но  все  три  объяснения
свидетелей и мой рапорт в твою пользу. Я из природной честности об  этом  не
упоминал, но все свидетели, словно  сговорившись,  написали  что  ты  сделал
замечание подросткам и те на тебя напали.  Выходит  самооборона.  Причем  от
группового нападения. Так что ни один суд не сможет наложить  на  тебя  меру
наказания. Не смог бы, точнее. Ведь Дед -  мужик  не  дурной  и  тебя  знает
прекрасно. Он нарочно устроил этот спектакль, чтоб ты где-нибудь  прокололся
и прекрасно добился поставленной цели.
   - ОМОНовец... - снова вздохнул Саша.
   -  Ага.  Сопротивление  работнику  милиции   при   исполнении   служебных
обязанностей, нанесение телесных повреждений средней степени тяжести.  Этого
вполне хватит, чтоб посадить тебя года на три.
   - Хрена с два... - зло сверкнул глазами Фролов. - Нарушение инструкции  и
незаконное задержание. Что-то я повестки не видел! Плюс жестокое обращение в
момент задержания. Пойдет? В течении трех суток сниму побои и...
   - Ничего не выйдет. Ты оказал сопротивление и они применили силу.  Статья
пятнадцатая Закона "О  милиции  Украины".  А  что  ты  говорил  о  нарушении
инструкции?
   - Сержант замахнулся до того, как сказал  мне  формулу  задержания.  Я  и
ответил. Веришь?
   - Да уж... Рефлексы? - Что-то вроде того.
   - Доказать это будет невозможно в принципе, поскольку никто из пятерых  в
жизни не напишет, что Виктор напал на тебя первым. А других свидетелей  нет.
Единственное для тебя спасение, это журналистская шумиха вокруг твоего дела.
Этим шакалам от пера только дай повод потявкать на Деда! Тем  более  тут  уж
есть   за   что   зацепиться...   Коррумпированный   генерал    выгораживает
племянника-хулигана, а  ветеран  всех  мыслимых  войн,  защитник  обиженных,
томиться в сырых застенках. Как?
   - Мне нравится... Особенно про защитника обиженных. - усмехнулся Саша.
   - В газетах будет смотреться еще лучше, весь город загудит,  как  очередь
за бензином. Если до журналистов дойдет хоть малейший слушок, то они раздуют
такую бурю, что только держись! В  этом  случае  Дед  сам  спустит  дело  на
тормозах, поскольку на его  посту  не  замараться  -  надо  святым  быть,  а
журналюги вывернут наизнанку все грязное белье, какое только найдут. Но  это
лишь в том случае, если слухи выползут наружу.
   - В смысле?
   - Ну... Информация пока закрытая, никаких  свидетелей  нет...  -  замялся
следователь.
   - А ты?!
   - Что я? Я ничего не видел. Честно. Выскочил, когда ты уже носом в стенку
уперся.
   Саша несколько опешил... А ведь  Владислав  Петрович  прав!  С  ужасающей
ясностью Фролов понял, что это как раз и есть та самая честность, о  которой
он размышлял сегодня все проведенное в  камере  время.  И  если  следователь
скажет то, чего не видел  собственными  глазами,  если  станет  выгораживать
старого  друга,  то  окажется  ничем   не   лучше   милицейского   генерала,
выгораживающего нагадившего племянника.
   Снова затрещала по швам теория объективности Добра,  которая  скрупулезно
выстраивалась несколько лет. Саша прикрыл глаза и чуть опустил голову. Какая
тут к чертям объективность, если одно и то же действие я сам с удовольствием
восприму как Добро, а для Деда это будет самое настоящее  Зло?  Но  нет  же!
Сколько раз эта теория  находила  блестящие  подтверждения...  Что-то  я  не
доглядел, что-то тут не так. Не может  предательство  быть  Добром,  как  ни
крути. Хоть тресни! А ведь честность Владислава Петровича  обернется  именно
предательством по отношению ко мне...  Он  сам-то  понимает  это?  Да  какая
разница! Самому бы разобраться вначале.
   - Чего притих? - спросил следователь.
   - Дай подумать, а?
   - Валяй. Я схожу позвоню. Наручники не давят? - Переживу.
   Саша глянул  вслед  вышедшему  в  коридор  другу  и  снова  погрузился  в
невеселые мысли. Так... Начнем с самого начала, с того, как  мы  эту  теорию
строили. И для чего.
   Вариация восьмая
   Еще в юности Фролов не раз удивлялся, как по разному  воспринимают  благо
разные люди. Правда тогда это мало его трогало - юношеские проблемы,  первая
любовь и вообще выбор пути занимали его мысли  гораздо  сильнее.  Но  прошло
пару лет и на старенькой видеокассете у одной из своих  подружек  он  увидел
фильм "Рембо-3". Это оставило в памяти настолько значимый след,  что  именно
этот день Саша для себя  обозначил  как  начало  создания  безумной  теории,
призванной разграничить Добро  и  Зло.  Ему  было  шестнадцать  лет,  только
закончилась афганская война и слова "добро" и "зло" еще не писались для него
с  большой  буквы,  но  расставленные  в  фильме   акценты   с   невероятной
очевидностью  показали,  что  любые  события  можно  повернуть  диаметрально
противоположно привычным.
   Это удивило, насторожило, но особых исканий не  вызвало,  пока  жизнь  не
забросила его на срочную, а потом и сверхсрочную службу в спецчасти  морской
пехоты. Точнее до тех пор, пока не пришлось убивать...
   Служба снайпера в мирное время мало чем  отличается  от  любой  другой  в
спецназе  -  изнурительные  тренировки  до  потемнения  в  глазах,   занятия
рукопашным боем, владение самым разным  оружием,  взрывное  дело,  вождение,
прыжки с парашютом, морские высадки,  стрельбы.  Но  когда  неумолимая  тень
войны заштриховывает мирную жизнь, все становится иначе. И если  для  любого
спецназовца смертельный риск боевой операции и работа на грани  возможности,
не всегда связаны с убийством, то каждый выстрел снайпера направлен в живое.
Его работа - убийство. За это ему платят деньги и именно это он умеет делать
лучше  всего.  Убивать.  Не  сражаться,  не  защищать,  а  именно   убивать.
Достаточно подло, оставаясь невидимым в  хорошо  укрытой  засаде,  почти  не
рискуя, если предательское солнце не коснется прямым лучом линзы  прицела  и
если  помощница-ночь  не  пропустит  через  себя  едва   уловимую   искорку,
вырвавшуюся из пламегасителя. И если он не может этого делать, то  грош  ему
цена. Как снайперу. А как Человеку?
   Даже после самых  горячих  боев,  когда  приходилось  стрелять  почти  не
целясь, Саша помнил лица всех убитых врагов, мог уверенно  назвать  окрас  и
породу каждой застреленной сторожевой собаки. Злые шутки порой играет с нами
память, но эти лица часто возвращались в снах, словно  кто-то,  с  нарочитым
садизмом, прокручивал длинную пленку, записанную электронным прицелом. Лицо,
выстрел, тьма... Снова лицо и  снова  выстрел...  Саша  мог  с  уверенностью
назвать точную цифру - число этих лиц, но даже перед самим собой  он  боялся
это сделать. Они были  очень  разными,  эти  лица...  Русские,  прибалтийцы,
чеченцы, арабы, солдаты, шоферы, связисты, даже женские лица были, но о  них
вспоминать труднее всего.
   Поначалу, когда еще не  было  и  пяти  зарубок  на  прикладе  его  первой
винтовки, он убивал не задумываясь, просто потому, что в прицеле был враг  и
потому, что таков был приказ. Но чуть позже, особенно когда война  для  него
кончилась и пошла служба в СОБР МВД Украины, четкость  позиции  "свой-чужой"
сильно размылась. Кругом царил мир, раскинулся город, жили люди,  улыбались,
ходили по магазинам. И среди них, частью этой всеобщей массы, словно раковая
опухоль жила преступность. Не  та  преступность,  которая  тырит  мелочь  по
карманам, а мощная  злая  сила,  которая  ни  перед  чем  не  остановится  в
страстном порыве добыть деньги. Ни перед унижением, ни  перед  запугиванием,
ни перед убийством.
   И в борьбе с этой силой понадобилось  универсальное  средство,  способное
четко и ясно разграничить Добро и  Зло,  гораздо  четче  и  правильней,  чем
приказ или перекрестье прицела. Ведь если на  войне  враг  был  явным,  имел
четкое местоположение и отличался от "своих" как внешним видом, так и каждым
действием, то в городе врагов не было вовсе.  Были  только  преступники,  то
есть лица, ПРЕСТУПИВШИЕ ЗАКОН. А каждый  знает,  что  преступником  человека
может назвать только суд. Да и то... В уголовном кодексе всегда были и  есть
преступления, которые ничего общего не имеют с  понятиями  Добра  и  Зла,  а
затрагивают только интересы совсем не безгрешного  организма  под  названием
"государство".
   Поначалу задача казалась неразрешимой - разные люди, разные  устремления,
разные страхи. Для жены преступника убийство мужа окажется страшным злом,  а
для милиционера, совершившего его при исполнении, вполне конкретным  добром,
выраженным в благодарностях и чувстве выполненного долга. Но что-то  в  этом
было  худое,  что-то  неправильное  -  одни  только  погоны  и   возложенная
государством задача не могут и не должны  быть  индульгенцией  на  убийство.
Ведь именно неважные законы, размывшие границу между Добром  и  Злом,  стали
причиной, по которой милиционеров прозвали "ментами", вложив в это  прозвище
всю ненависть и пренебрежение к людям, прикрывающимся  лишь  широкой  грудью
государства, а не собственной совестью. А государство, начавшее свой путь  с
революции, гражданской войны, террора и репрессий не могло  не  размыть  эту
границу,   поскольку   не   имело   собственной    совести,    заменив    ее
коммунистическими суррогатами чести и долга.  Не  за  идеологию  уравниловки
ненавидел Фролов коммунистов, а именно за ясное и конкретное  провозглашение
необъективности Добра. Все что хорошо для класса, захватившего власть силой,
то хорошо в принципе, то, по мнению коммунистов, и есть Добро. За  него,  за
это  Добро,  можно  убивать  не  задумываясь,   можно   грабить,   то   бишь
национализировать,  можно  высылать  целые  народы,   предавать   родителей,
расстреливать тысячи людей, как скот на бойне... Все это не просто МОЖНО,  а
НУЖНО делать для блага "людей труда". Потому  что  все  остальные  ОБЪЯВЛЕНЫ
врагами. Партия так сказала. Все. Незачем думать.
   А потом, коль что не сладится, можно эти действия  осудить  на  очередном
или  внеочередном  съезде,  пожурить  виноватых,  а  самых   злостных   даже
расстрелять. На всякий случай. Пролетариату от этого хуже не станет.
   Коммунисты  продержались  семьдесят  лет  только  благодаря  двум  вещам:
пролетариат был наиболее многочисленным классом и не было в новейшей истории
власти более жестокой, более склонной  к  подавлению  любой  оппозиции,  чем
советская. Если бы царский режим судил революционеров по тем законам и  теми
мерами, какие потом использовали они, то мы до сих пор бы жили в  Российской
Империи и ни одна собака не смогла  бы  даже  пискнуть  под  железной  пятой
монархии.
   Что стоила несчастная царская охранка, высылающая оппозиционеров в Сибирь
и уничтожавшая только явных киллеров, вроде Саши  Ульянова?  Да  ничего,  по
сравнению с жуткими конвейерами смерти в  подвалах  НКВД,  с  показательными
судами, с отречением детей от родителей... Вот это была работа! Вот это  был
прессинг! Даже фашизм вряд ли сравнится по жестокости  с  коммунизмом,  хотя
размах у фашизма был больше, на  этом  они  и  сгорели.  Коммунисты  нарекли
Добром пользу для одного класса, а фашисты пользу для одной нации. И  в  чем
разница? Те же лагеря, те же расстрелы. Только немцы подходили даже к  этому
с исконно национальной практичностью,  а  бесшабашные  русские  наслаждались
жестокостью ради жестокости. Или просто пытались выжить, по  приказу  убивая
других. Кто как. Но разницы нет. По формуле Нюрнбергского процесса,  приказы
начальства не  являются  оправданием  для  исполнителей  преступлений  перед
человечеством. И хотя сам процесс, как любая показуха, не был  непререкаемым
авторитетом, но в этой его формуле была великая правда - каждый должен иметь
собственную   совесть,   а   не   подменять   ее   коллективной,    сваливая
ответственность  на  вожаков.  Сколько   же   ходит   еще   по   земле   тех
безымянно-бесфамильных чекистов, которые хладнокровно расстреливали ни в чем
не повинных людей в мокрых от крови душевых и загаженных  кошками  подвалах?
Коммунизм отпустил им грехи во имя  себя.  Он  это  может.  Ведь  именно  он
заменил собой Бога.
   Наверное, если бы Фролов не служил в  МВД,  он  вряд  ли  так  уж  сильно
озаботился бы четким опознанием Добра и Зла. Но на милиции до сих пор лежала
грозная тень НКВД, поэтому он хотел быть уверен, что по ту  сторону  прицела
действительно враг, а не тот, кого врагом назначили.
   Именно  размышления  о  коммунизме  навели  его  на  мысль,   что   Добро
большинства, совсем не обязательно является абсолютным Добром.  Он  даже  не
имел доказательств, что оно вообще есть, это объективное  Добро,  он  просто
свято верил в это, как в Бога, которому хочется  служить.  Он  только  хотел
быть уверен, что это истинный Бог, а не очередная картонная иконка.
   Саша искал следы абсолютного  Добра  везде,  где  только  мог:  в  разных
религиях, в  философии,  в  собственных  оценках.  Но  все  монотеистические
религии, при коренных различиях между ними, твердили  то  же  самое,  что  и
коммунисты - лишь наш Бог  есть  единственно  истинный,  только  его  устами
говорит абсолютное Добро. Это было неправдой, потому что Добро не может быть
таким разным, не может оно одновременно говорить "подставь  другую  щеку"  и
вершить  суд  шариата.  Хотя   даже   внутри   христианства   было   столько
противоречий,  что  Фролов  совершенно  запутался.  Сын  Божий  в   нагорной
проповеди говорит: "Не противься злому", а потом бичом выгоняет торговцев из
храма Господня. Значит можно противится злому, даже нужно,  но  лишь  тогда,
когда зло направлено на Бога, не на тебя. На того Бога, которому поклоняются
христиане - другие не в счет, потому что  истинный  Бог  лишь  один.  И  так
утверждала, с пеной у рта, каждая из религий, каждая  секта.  Выходило,  что
чужие храмы разрушать можно и  должно,  втаптывать  в  пыль  чужие  святыни,
подвергать гонениям еретиков. Вот тебе и не противься злому...  Вот  тебе  и
Добро в чистом  виде.  Одних  толкований  Библии  десятки,  каждый  богослов
считает  своим  долгом  повернуть  зыбкий  иносказательный  текст,  как  ему
нравится. И каждый мало того, что считает себя правым, так  еще  и  пытается
втолдонить это другим. Фролов быстро разочаровался  в  религиозных  понятиях
Добра. В Бога можно только верить, никакие  доказательства  по  отношению  к
нему не имеют смысла. А вместе с Богом человек вынужден принять и то  Добро,
которое этому Богу угодно. Как единственно правильное.
   Философы  тоже  помогли  мало,   каждый   издумывал   что-то   свое,   но
доказательства не сходились концами, трещали по  швам,  как  дрянные  штаны.
Саша перечитывал десятки томов, от Ницше до  Маркса,  но  нигде  не  находил
достойного ответа. В СОБРе на него поглядывали косо, не могли понять, что он
ищет, если есть ясные и конкретные приказы, которым нужно подчиняться, а  не
усложнять себе жизнь. Но он продолжал искать.
   Успех пришел лишь когда Фролов отказался от мысли связать  воедино  Добро
для всех людей. Он решил подойти с другой стороны и с удивлением понял,  что
ответ лежит не так уж и глубоко. Оказывается куда  легче  найти  единое  для
всех Зло. Им оказалась  смерть.  Собственная  смерть  каждого,  естественно.
Чужая многих не заботила вовсе.
   И тут же разгляделось  всеобщее  Добро,  настолько  простое,  что  Фролов
смотрел на него и не замечал, видел каждый день, радовался ему,  но  не  мог
распознать. Теперь он ощутил его настолько ясно, что надежда  разгорелась  в
буйное пламя.
   Добром была жизнь. Просто жизнь, сама по себе. Тоже своя собственная  для
каждого, но это уже  меняло  мало.  Если  бы  Саша  поделился  тогда  своими
изысканиями, его попросту засмеяли бы, указав на кучу примеров, когда смерть
является благом или необходимостью, но он не делился ни с кем. Он знал,  что
теория еще далека до завершенного состояния, но уже видел  зерно  истины,  к
которой шел  не  один  год.  Он  разглядел  направление,  оставалось  только
продвинуться в нем.
   Любая теория несовершенна, если описывает лишь  частные  случаи.  Но  как
обобщить жизни разных людей, что в них общего? Была  даже  мысль,  что  хрен
редьки не слаще, что сказать: "Добро, это жизнь", все равно, что не  сказать
ничего. Ну разве проще обобщить понятие жизни каждого, чем привести к общему
знаменателю Добро для  всех  людей?  И  все  же  разница  была.  Просто  для
обобщения Фролову пришлось забыть о том, что он человек. Именно так!  Забыть
о том, что он представитель вида. Только вырвавшись из  плоскости  понимания
жизни, как цепи человеческих действий, Саша смог увидеть то, чего  не  видел
раньше. Физический смысл жизни. Зарывшись в книги по термодинамике,  он  уже
твердо знал, что стоит на верном  пути.  Оказалось,  что  всякая  физическая
система, если не вдаваться в заумную  терминологию,  стремится  к  нарушению
порядка, к хаосу. И только приток дополнительной энергии  может  привести  к
некоторому порядку. Но ведь живые организмы постоянно поглощают  и  выделяют
энергию,  растут,  усложняются,  разрушая  другие  организмы,  а   порой   и
окружающую среду. В  принципе  жизнь  -  это  постоянная  борьба  с  хаосом.
Непрерывная. Эти разрушения, творимые жизнью поначалу тоже  загнали  Сашу  в
тупик. Что толку бороться с хаосом в собственном организме, если  для  этого
приходится творить ничуть не меньший хаос снаружи? Какое же это Добро?
   Но подобравшись так близко к решению,  бросать  уже  не  хотелось,  да  и
нельзя было, поскольку не из праздного  любопытства  Фролов  взялся  за  эти
поиски.
   Он принялся наблюдать за течением жизни. Везде, где только можно было - в
парках, на море, в лесу, когда устраивал снайперскую засаду на дереве или  в
скалах. Даже дома наблюдал за тараканами  и  муравьями,  за  тем,  как  паук
плетет паутину и ловит в нее мух. Он просматривал десятки,  если  не  сотни,
журналов с фотографиями животных - зебры,  жирафы,  слоны,  волки,  медведи,
рыбы, птицы. Охотятся, спят, питаются, спариваются, выкармливают  детенышей.
Снова тупик.
   Ключ, выбранный Сашей для анализа жизни оказался  бесполезен.  Физика  не
соотносилась  с  биологией.  Порядок  и  хаос  в   живой   природе,   словно
сговорившись, удерживали четкий баланс, не было  ни  явного  усложнения,  ни
явного упрощения. Тигр пожирал оленя - кто из  них  сложнее?  Рыба  питалась
планктоном, птица зернами - вроде вот оно!  Жизнь  из  менее  сложных  вещей
создает более сложные, приводит  их  в  более  сложный  порядок,  борется  с
хаосом. Но вот рыба погибает от жизнедеятельности бактерий, а  птица  падает
лапками кверху вообще от вирусной инфекции. И это тоже жизнь! Какое  уж  тут
усложнение...
   Решение, вызревавшее несколько лет, пришло, как это часто бывает, во сне.
Утомленный мозг, отдыхая от сознания, раскладывал  по  полочкам  накопленную
информацию, проводил странные  подсознательные  связи,  генерируя  при  этом
зыбкие образы сновидений. Проснулся Фролов уже  совсем  другим  человеком  -
теперь он знал ответ.
   Все оказалось и просто, и сложно  одновременно,  но  теперь  теория  была
настолько общей, что даже жизнь оказалась лишь частным ее случаем. Все факты
перестали  противоречить  друг  другу,  все  доказательства  сияли,  подобно
граненным алмазам.
   Тем утром Саша встал, умылся, достал замусоленную тетрадку для записей  и
на последней странице жирными буквами написал: "Добро  -  это  усложнение  и
порядок. Зло - это хаос и упрощение". Задача была решена.
   День был воскресным, весенним, Фролов закинул в стол  бесполезную  теперь
тетрадку, не стал будить жену, оделся и вышел на улицу.  Хотелось  проверить
только что рожденную