х -  вспомни
меня.
     Я не из тех, кого можно запросто бросить.
      -  Я  и  не  знал, что тебе не дает покоя слава  Марии
Медичи,  - заметил Филипп. - Но обещаю: умирая, буду  думать
исключительно  о  тебе.  - Ничтожество,  дрянь,  сволочь,  -
отчетливо выговорил ангел и положил трубку.
     Слава Пресвятой Деве, представление закончилось.
      Филипп  брезгливо  швырнул  трубку  в  угол  дивана  и
некоторое  время сидел, унимая раздражение и что-то  похожее
на  отвращение к самому себе, - непонятный коктейль  чувств,
которому он не находил названия.
      Да,  конечно, он сделал все правильно, и очень хорошо,
что ему даже не пришлось искать предлог для расставания. Он,
можно  сказать,  упал  ему прямо  в  руки  -  его  дала  ему
сумасшедшая девица, которая через два дня должна  стать  его
женой.
      Связь, которую он разорвал, не приложив к тому  особых
усилий, давно тяготила его. Он понимал: еще полгода, год - и
ему  придется или жениться, что было совершенно  невозможно,
или  ввязываться в длительные унылые скандалы  не  только  с
самим ангелом, но и с его семейством. От одной мысли об этом
Филиппа передернуло.
     О том, что ангел вполне серьезно собирается поймать его
и  обратить  в  истинную  семейную  веру,  Филипп  догадался
относительно  недавно, когда его отъезд в Москву,  вроде  бы
никак    ангела   не   касающийся,   неожиданно   закончился
грандиозным скандалом, да еще в общественном месте.
      Филипп  долго  не мог взять в толк, почему  он  должен
выслушивать  явный бред о крушении какого-то  божественного,
ниспосланного свыше чувства, о предательстве и равнодушии от
независимой и очень молоденькой девицы, с которой  он  спал,
когда ему этого хотелось. Она решила, что он попался, вот  в
чем   дело,  и  хорошо,  что  Филипп,  хоть  и  с  некоторым
опозданием,   но  все  же  это  понял.  Нужно  было   срочно
предпринять  что-то  такое, что заставило  бы  ее,  хотя  бы
временно, держаться от него подальше.
      Конечно,  он был уверен, что, обдумав со  всех  сторон
тяжкое  оскорбление, нанесенное им, недоумком, не понимающим
своего  счастья, она вскоре бросится за ним в погоню. Изучив
азбуку  общения  с  подобного рода  существами,  позднее  он
добрался,  можно сказать, до высшей математики  и  теперь  с
точностью  до  дня  мог предсказать, как  будут  развиваться
события.
      Конечно,  он справился бы с ситуацией, как  справлялся
всю жизнь, но эта внезапная женитьба очень ему помогла...
     Филипп покосился на телефон, лежавший в углу дивана.
      Может,  стоит позвонить невесте и о чем-нибудь  с  ней
поговорить?
      В  полированном боку телефона отражался во  много  раз
уменьшенный прямоугольник окна, за которым, словно с  трудом
переставляя ноги в мокрых резиновых сапогах, тащился осенний
московский   день  с  ранними  сумерками,   залитыми   водой
тротуарами,    грязными   боками    измученных    машин    и
переполненными троллейбусами.
      Филиппа  Бовэ редко занимали такие мелочи, как  погода
или  грязь  под ногами, но в Москве все было не так,  как  в
остальном  мире, к которому Филипп за свои почти  сорок  лет
жизни  неплохо  приспособился. В Москве  пришлось  ко  всему
привыкать заново.
      В этом городе он чувствовал себя не в своей тарелке. В
нем все было по-другому, как на Марсе. Другие правила жизни,
другие  отношения  между людьми, другие  светофоры,  собаки,
еда, питье, женщины, бизнесмены, автомобили...
      Правильного, чистенького и блестящего, как  парниковый
огурец,  европейца  Москва ошеломила  с  первой  же  минуты,
"k" +(" на него наглость, хамство и тяжеловесную, неотвязную
услужливость  таксистов в Шереметьеве, бравших  "до  центра"
сотню долларов. Потом к этому добавились постоянно висящий в
воздухе автомобильный смрад, то и дело принимающийся  дождь,
низкое серое небо, неприветливые лица прохожих и непрерывная
истерия водителей в бескрайних, вонючих, вынимающих всю душу
"пробках".
      Каменная сердцевина этого города пугала и завораживала
одновременно.
      Ничего не помогало - ни вывески знаменитых европейских
бутиков, ни глянец, наведенный в последние годы на несколько
главных   центральных  улиц,  ни  вездесущий   "Макдоналдс",
подмигивающий рекламой "Кока-колы" и телевизоров  "Самсунг".
Все  равно  этот громадный, мрачный, бестолково  выстроенный
город  никак не становился европейской столицей.  Царь  Петр
давно уже умер, бояре исправно научились брить бороды,  пить
кофе  и  даже полюбили европейские машины, которые в  народе
именовались  идиотским  словом  "иномарка",  а  Европа   по-
прежнему  отстояла  от  Москвы так же  далеко,  как  Великая
Китайская стена от аэропорта имени Кеннеди.
      Первые  несколько  дней в Москве Филипп  Бовэ  всерьез
сомневался,  что  сумеет довести свою затею  до  конца.  Ему
казалось:  долго  он тут не выдержит. Но  Москва  продолжала
преподносить сюрпризы.
      Оказалось,  что в нее можно втянуться, она действовала
как наркотик, да и русские Филипповы корни не дремали.
      На  Поварской,  возле  вполне обитаемого  особняка,  в
котором  родилась  и  выросла Филиппова бабушка,  они  вдруг
ожили  и  так сдавили сердце, что Филиппу пришлось  постоять
возле  чугунной  островерхой  ограды,  держась  за  один  из
прутьев.  Какая-то  пожилая  женщина  с  нелепой  сумкой   в
ромашках заглянула ему в лицо, но ничего не спросила. "Все в
порядке, - сказал ей Филипп и улыбнулся. - Спасибо".  -  "Не
за  что",  - тихо ответила она, и Филипп еще долго  провожал
взглядом желтую сумку с ромашками.
      Москва  жила  по  каким-то особым законам,  но  Филипп
пробыл  в ней еще слишком недолго, чтобы понять, что это  за
законы.   Он  был  уверен,  что  в  конце  концов  во   всем
разберется,  ведь именно за этим он сюда и приехал.  А  пока
что,  как  и все здесь, он был малость не в себе.  Наверное,
потому  он  и согласился на эту авантюру с женитьбой.  Более
разумного объяснения он не мог придумать, даже для себя.
      Историей о том, что ему целый год не придется  платить
за квартиру, пусть тешится его будущая жена. Для него самого
это никак не могло быть побудительным мотивом. Думать о том,
что  он  пытается  всего  лишь  сэкономить,  все  равно  что
убеждать  себя, будто самый лучший способ заработать  -  это
начать петь в церковном хоре.
      Конечно, она ему нравилась, эта девица. Вся,  целиком,
от  очень коротких, стильно подстриженных волос до маленьких
ступней, обутых в трогательные дешевые ботиночки. У нее была
изумительная фигура - не худая, но и не слишком полная,  как
раз  такая,  о которой можно сказать - "совершенство  форм".
Бестелесных  созданий,  состоящих из  острых  углов,  ребер,
+.*b%)  и  жеребячьих  выпуклых коленок,  Филипп  не  любил,
красоты  их не понимал, в ресторанах с ними скучал и никогда
не  мог  взять  в  толк,  чем хороша  талия,  которую  можно
обхватить   двумя  пальцами,  и  кому  это  может  доставить
удовольствие.
      Итак, тело как раз было привлекательным. Филипп не без
удовольствия  думал,  что целый год это  тело  будет  в  его
личном  пользовании.  Но Александра  Потапова,  его  будущая
жена, состояла не только из тела...
     Зачем ему громадный, грязный, тяжелый мешок ее проблем?
Не успеет он и глазом моргнуть, как ему придется помогать ей
тащить его, или он ничего не понимает в жизни.
       Именно   такие  женщины,  как  Александра,  и   умеют
подобраться  совсем  близко,  так  что  очень  скоро  и   не
различишь - где одна душа и где другая и когда они  начинают
сливаться воедино. Именно такие женщины и могут со  временем
стать  необходимыми,  как воздух и вода,  да  простится  ему
банальность этого сравнения.
      Именно  они,  а  не волшебные создания  с  ангельскими
голосами по-настоящему опасны: с ними очень легко привыкнуть
к мысли, что жизнь и вправду можно с кем-нибудь разделить, и
тогда одиночество тебе не грозит...
      Все  это так, но решение принято, и менять его  он  не
собирается.  Он женится в Москве на неизвестной  сумасшедшей
только для того, чтобы отвязаться от ангела и его семейства.
И только.
      И  все-таки - позвонить или нет, и если позвонить,  то
что сказать?
     Филипп покосился на телефонную трубку и, тяжело вздыхая
-  будто старик, обремененный годами, - отправился на  кухню
варить кофе.
      Насыпав  в  турку  четыре ложки  кофе,  он  неожиданно
вспомнил зловещее обещание начинающей Марии Медичи: отравить
его  при случае. Очевидно, он и впрямь вывел ее из себя, раз
она  не  только  не  сумела скрыть обиду,  но  еще  и  вслух
пожелала ему смерти. Это было серьезным нарушением все  того
же   неписаного   свода   правил,  которому   беспрекословно
подчинялись все без исключения ангелы, их друзья и  подруги,
родственники и знакомые. Маленькая дурочка, решившая, что уж
от нее-то он не уйдет.
      Вновь поднялось острое, как игла, чувство недовольства
собой.
      Не так нужно было поступить, не так. Следовало хотя бы
поговорить  по-человечески. Но - Пресвятая Дева!  -  как  он
ненавидел  подобного  рода объяснения и  разговоры,  как  не
любил  -  и  не  желал  - углубляться  в  лабиринты  высоких
душевных терзаний, предаваться которым обожают женщины!
       Нет  уж,  пусть  все  остается  как  есть.  Со  своим
взбунтовавшимся  чувством  вины  он  как-нибудь   справится,
главное, обошлось без длительных и многотрудных объяснений.
     Задумавшись, Филипп чуть было не проворонил кофе.
      Телефон  зазвонил,  когда  он  с  цирковой  ловкостью,
буквально  в  последнюю  секунду,  схватил  турку  с   огня.
Чертыхнувшись,  Филипп  осторожно  пристроил  кофе  на  край
-%"($  --.#. доисторического сооружения, которое именовалось
почему-то  плитой,  и, отыскав в углу дивана  трубку,  нажал
кнопку.
     - Алло!
      -  Привет,  -  сказал  холодный мужской  голос  совсем
близко.
      -  Привет,  - ответил Филипп и присел на край  дивана.
Этого звонка он не ожидал.
      -  Может,  ты объяснишь мне, что происходит?  -  Голос
окончательно  заледенел.  Филиппу казалось,  что  из  трубки
прямо ему в ухо дует холодный северный ветер.
     - Что я должен объяснить? - спросил он, помедлив.
      -  Ты  что, в самом деле собрался жениться? Или просто
придумал себе новую игру?
      -  Почему  это  тебя  интересует?  -  полюбопытствовал
Филипп, против воли начиная говорить обычным в разговорах  с
этим человеком отстраненно-равнодушным тоном, ненавистным им
обоим. - И как ты об этом узнал?
       -  К  несчастью,  я  твой  сын,  и  потому  меня  это
интересует.  Давай  лучше не будем задерживать  друг  друга.
Мне,  как  и  тебе,  эти  разговоры не  доставляют  никакого
удовольствия...
      Поборов  искушение отключить телефон,  Филипп  Бовэ  с
силой потер затылок.
     Это была его пожизненная каторга, наказание за грехи, и
не было на свете ничего хуже этого наказания...
     - Хорошо, давай поговорим, - согласился он.
      Они  разговаривали, наверное, минуты три. Потом Филипп
долго пил кофе, грея о большую кружку озябшие руки. Он думал
свои  тяжелые,  как  жернова,  думы  и  совсем  забыл,   что
собирался позвонить Александре.
     Андрей Победоносцев сидел за громадным, красного дерева
столом   в   кабинете   продюсера  общественно-политического
вещания первого канала, ожидая, когда Илья - так запросто он
называл  теперь этого великого человека - закончит  разговор
по телефону.
     Кабинет был шикарный, только что евроотремонтированный,
и очень напоминал хозяина.
       Вообще  Андрей  придерживался  теории,  что  кабинеты
гораздо  больше  похожи  на  своих  хозяев,  чем,  например,
автомобили  или  собаки. Про собак ему  рассказывала  бывшая
жена. У нее была какая-то очередная слюнявая мечта: когда  у
них появятся дети, они купят им здорового доброго пса, и  он
будет катать их зимой на санках.
      Вот, черт побери, запомнилась же ему эта глупость и до
сих  пор  лезет в голову, хотя в его голове не  может  и  не
должно  быть  места  ни  для каких  глупостей.  Андрей  даже
опасливо  глянул  на  великого  человека,  развалившегося  в
кресле  по  ту  сторону громадного стола, как будто  он  мог
подслушать  крамольные Андреевы мысли.  Но  великий  человек
многозначительно кивал и иногда одобрительно  похохатывал  в
трубку, не обращая внимания на Андрея.
       Андрей  поправил  безупречную  складку  на  брюках  и
переложил  слева  направо тяжелую кожаную папку,  с  которой
-(*.#$  теперь не расставался.
     Викин подарок.
      Илья Цветков позвонил ему сегодня утром на мобильный и
предложил  встретиться после обеда. Позвонил  сам,  даже  не
через секретаршу. Это была неслыханная и невиданная милость,
о которой Андрей еще месяц назад не смел и мечтать.
       -  Ну  и  что?  -  потягиваясь  среди  алых  шелковых
простыней, спросила Вика, когда, совершенно ошеломленный, он
положил  трубку  и  сказал ей, кто  звонил.  -  Поду-умаешь!
Привыкай, дорогой. Теперь они будут с тобой считаться.
     - Почему? - тупо спросил Андрей.
      - Потому, что ты теперь со мной, - нараспев произнесла
Вика и, перекатившись на необъятной кровати, игриво ущипнула
его  за живот. Ему было больно, но он стерпел. - Потому, что
теперь  они  все будут делать то, что нужно тебе, понимаешь?
Ты  думаешь, этот Цветков, который в АПН три рубля  зарплаты
получал,  не  дорожит своим местом, где ему со  всех  сторон
текут  в карманы ручьи твердоконвертируемой валюты? А  вывел
его в люди мой папанька, облагодетельствовал, можно сказать.
Так  что  привыкай, Андрей Николаич. Не всем так везет,  как
тебе...
      Конечно,  после этого ему пришлось долго и старательно
заниматься  с  ней любовью, как бы в порыве чувств.  Он  уже
научился виртуозно симулировать порывы, когда этого требовал
неровный Викин темперамент. Сегодня утром ей хотелось, чтобы
все  было  быстро  и  грубо, и как бы насильно,  словно  она
монахиня, которую дикари-индейцы заманили в пампасы под  тем
предлогом, что они жаждут быть обращенными в христианство.
       Но   ради  одного  звонка  от  Ильи  Цветкова  Андрей
согласился бы на все, что угодно, не только на такое в общем-
то довольно приятное занятие, как удовлетворение чувственных
Викиных фантазий.
     Впрочем, фантазии были не так чтоб очень... Средненькие
были  фантазии, это Андрей уже давно понял. Потом,  попозже,
нужно  будет дать ей понять, что он все же не электроаппарат
для  сексуальных  развлечений, который он однажды  увидел  в
московском секс-шопе.
      При воспоминании об аппарате столичный и, конечно  же,
очень  раскованный - никто не посмеет в этом  усомниться!  -
журналист  Андрей Победоносцев покраснел неровным  морковным
Цветом,  торопливо распахнул папку и стал быстро  перебирать
какие-то никому в данный момент не нужные бумажки.
       Вот   так   с  ней  всегда,  с  этой  раскованностью.
Стараешься, стараешься, да и попадешь впросак. Как недавно в
стриптиз-баре. Засунул красотке в трусики бумажку. Все вроде
правильно.  Но красотка почему-то взглянула на него  как  на
заразного,  и вся тусовка потом пялилась на него,  будто  он
вырядился в пиджак из магазина "Весна".
      Только после третьей рюмки мужики, пригласившие его на
стриптиз,  сжалились  и объяснили,  в  чем  дело.  Не  могли
сказать заранее, сволочи!..
      Оказалось, что это стриптиз-бар такого уровня, где  на
засунутую   им   в  прозрачные  трусики  аппетитно-новенькую
зеленую бумажку можно купить разве что зубочистку, а девушки
/.+cg   nb   "чаевые"  не  в  общем  зале,  а  в  "отдельных
кабинетах".
      Поди разберись, а ошибок, да еще таких грубых, тусовка
не прощает...

                             ***

      Ах, как Андрей ненавидел эту тусовку! Всю целиком.  Из
этой  тусовки  он  никого  не знал настолько  хорошо,  чтобы
ненавидеть  именно этого человека. Он ненавидел  их  всех  -
неистово,   яростно,   безоглядно...  Их   -   закормленных,
устроенных,  крепко вцепившихся в жирный кусок.  Не  то  что
остальные олухи.
      Некоторым эти куски перешли по наследству.  Другие  на
них  женились. Третьи, добывая их, в буквальном и переносном
смысле закладывали душу дьяволу.
      Они имели все, о чем Андрей только еще мечтал: замки в
Ницце  и  дачи  в  Рублево-Успенском,  джипы,  любых,  самых
недоступных девок, яхты, виллы, конюшни и личные самолеты...
И  наплевать  им  на  несправедливое  устройство  мира.  Мир
устроен ими и для них.
     Вся остальная шваль, живущая на так называемые зарплаты
и  пенсии  -  кстати, никто не знает, что  это  такое?  -  и
мечтающая   купить  к  Новому  году  детям   по   шоколадке,
существовала  постольку, поскольку  деньги,  собиравшиеся  в
нескольких, всем известных карманах, все-таки кто-то  должен
был реально делать.
      И - до ночных кошмаров, до дрожи в руках, до ломоты  в
искусственных  голливудских  зубах  -  Андрей   Победоносцев
мечтал  стать  одним  из  них.  Тем,  кого  он  так  яростно
ненавидел,  -  ведь они уже обскакали его, им теперь  только
вверх  и  вперед,  а  ему  еще карабкаться,  лезть,  ползти,
сбрасывая в пропасть слабых и зазевавшихся...
      -  Андрюш,  проснись! - пророкотал  голос  положившего
трубку Ильи Цветкова. - Утомился?
     - Да нет, все в порядке, - торопливо выныривая из своих
мыслей, отозвался Андрей.
      Зря  он  так  размечтался, да еще в кабинете  большого
начальника.  Кто  знает,  что  там  у  него  на   физиономии
отражалось?
      -  ВэГэ  звонил,  - многозначительно пояснил  Цветков,
называя  самого  большого  телевизионного  начальника   всем
известной корпоративной кличкой и тем самым как бы приближая
Андрея к себе. Возможность произносить эти инициалы с  видом
некоей  причастности  к "самым верхам"  дорогого  стоила,  и
Андрей   это  оценил.  Пожалуй,  Вика  права.  -  им  теперь
действительно придется с ним считаться.
       -  Так  вот,  Андрюш...  -  Илья  постучал  по  столу
немыслимой  красоты зажигалкой. - Ты что  думаешь  про  свой
эфир?
      - А что? - насторожился Андрей. А вдруг они вовсе и не
собираются  с  ним считаться, а, наоборот, решили  подложить
свинью?  Так  сказать, испытать на прочность новоиспеченного
тестя - прикроет или нет?
     - Ты уже готовишь первую программу или еще нет?
       -   Ну,  снимать  еще  не  снимаю,  и  штат  пока  не
утвержден... Да в чем дело-то?
      - Я поговорил тут с Кириллом, - так звали генерального
продюсера,  который, по слухам, ничего не  решал,  -  этакий
свадебный     генерал,    прикрывающий    собой     какую-то
сверхсекретную личность, реально управляющую первым каналом,
-  и  мы  решили:  в январскую сетку ставим  тебя  на  место
Вешнепольского.
     - Что?.. - переспросил ошарашенный Андрей. - Что?!
     Ничего подобного он не ожидал.
      Программа  Ивана Вешнепольского была самой  популярной
политической программой на первом канале, и выходила она  по
выходным,  в  самое  что ни на есть  лучшее  время  -  после
вечерних "Новостей". В отличие от многочисленных однодневок,
она  жила  уже  больше  двух лет  -  срок  для  политической
программы   не   просто   большой,   а   грандиозный.   Иван
Вешнепольский,  сгинувший несколько недель назад  где-то  на
Кавказе,  был как бы символом первого канала, неподкупным  -
по  крайней мере, с виду, ибо ни в чью неподкупность  Андрей
Победоносцев  не верил, - компетентным, знающим,  вызывающим
безусловное,  стопроцентное доверие зрителей. И  он,  Андрей
Победоносцев,  всего  несколько  месяцев  читавший  в  эфире
"Новости",   может  занять  его  место?  Место  всесильного,
непобедимого, знаменитого Ивана?
      -  Я  не  очень понимаю... - начал Андрей, лихорадочно
соображая,  как именно ему следует реагировать на  сообщение
Цветкова. - А если Иван к тому времени отыщется?
     - Не отыщется, - мрачно сказал Цветков.
     - Почему? - глупо спросил Андрей.
      -  Потому,  - ответил Цветков. - Н-да...  Может,  кофе
выпьешь?
     - Спасибо