"девятка"  стояла на тротуаре  за  домом.  Филипп
предполагал, что она там и останется.
     - Мы прилетим, и она нам еще понадобится, - соврал он с
ходу. - Я перегнал ее в гараж. Ты хочешь поесть?
     Она покачала головой.
      -  Что  с  тобой,  Алекс?  - спросил  он,  решив  быть
внимательным   и  нежным,  хотя  это  у  него   никогда   не
получалось. - Ты заболела?
     Она опять покачала головой.
      -  Тебе пора бы привыкнуть к тому, что вокруг тебя все
время  стрельба и поножовщина, - сказал Филипп, рассматривая
ее  лицо.  -  Сегодня был просто еще один эпизод гражданской
войны. Забудь о нем.
     - Я не забуду о нем никогда, - сказала Александра тихо.
-  Тебе  хорошо говорить, ты не уезжаешь неизвестно зачем  в
чужую страну и не бросаешь в опасности близких тебе людей.
      -  Все  обойдется, - сказал Филипп, стараясь быть  как
можно  более убедительным. - Поверь мне. Через пару  месяцев
ты не будешь никому нужна, потому что дело Глебова полностью
и окончательно сдадут в архив. Павлик сказал, что он вот-вот
получит   какой-то  министерский  портфель.  Даже  если   не
получит, все равно время работает на тебя. Поживи со мной  в
Париже,  отдохни и реши, чего ты на самом деле хочешь.  Если
захочешь вернуться в Москву - я отпущу тебя.
     Слышишь?
      Она пошевелилась под кучей теплых одеял, но ничего  не
сказала.
     - Иван не нуждается в твоей защите. Мы же тогда вам все
рассказали. Он справится без тебя, Алекс!
      -  Я  очень боюсь, - из-под одеяла сказала она.  -  За
всех.  За себя, за тебя, за ребят. Ты точно уверен,  что  от
нас отстанут, если мы затаимся?
     - О, боже, боже... - пробормотал Филипп. - Я женился на
забавной, красивой и славной девушке. И что вышло?
     - Что? - спросила Александра.
      -  В меня стреляют, и я стреляю в ответ. Объясняюсь  с
милицией.  Ищу...  как это называется...  заказчиков.  Прошу
государственного     деятеля    вмешаться     в     какие-то
полукриминальные дела, и он вмешивается...  Я  плохо  кончу.
Слышишь, Алекс?
     Сбросив одеяло, Александра обняла его за шею.
      -  Я  боюсь,  - повторила она. - Лучше бы  меня  убили
тогда, на лестнице.
     - Не болтай, - сказал Филипп холодно. -И, если тебе это
важно, я могу сказать, что убивать тебя на лестнице никто не
собирался.
       -  Как  не  собирался?  -  несколько  даже  обиделась
Александра. - А мои боевые ранения? А больница?
     Филипп молчал, и Александра заволновалась.
     - Нет, ты уж договаривай! - Она всмотрелась в его лицо.
- Я что-то не понимаю. Если не хотели убить, тогда зачем?
     - Пугали, - сказал Филипп неохотно.
     - Меня? - поразилась Александра.
      - Меня, - отрезал Филипп и поднялся. - Нужно дожить до
завтра,  Алекс. И тогда все будет хорошо. Ты задашь мне  все
свои  вопросы,  и  я  на них отвечу. А  пока  давай  полежим
немного...
      Они  и вправду лежали, не засыпая и не читая, и думали
каждый о своем.
      Александре хотелось подумать о бабе Клаве, от  которой
она  уезжала  так  далеко  и  так  надолго,  но  у  нее   не
получалось. Баба Клава все время отступала куда-то  в  тень,
словно  специально  освобождая место  для  других  мыслей  и
чувств.
      Вот-вот  замкнется  один  круг.  И  начнется  какой-то
другой,  о котором Александра еще ничего не знает.  Что  там
будет,  в  этом втором круге? Будут ли в нем ее  девочки,  и
Филипп,  и  Иван Вешнепольский? И каково ей  самой  будет  в
чужой  стране  с  чужим языком, привычками, обычаями?  Ведь,
наверное, там у Филиппа Бовэ есть родственники и друзья, как-
то  они  к ней отнесутся? И вдруг ей снова придется страдать
из за собственного несовершенства?
      А  может, еще их убьют по дороге в Шереметьево,  и  не
нужно будет никому ничего доказывать...
      Почему-то  она  шла  по дорожке к своему  деревенскому
дому, но не со стороны электрички, а со стороны леса, и  она
боялась этого леса и хотела побыстрее дойти.
      Александра так и не продала этот дом после  бабушкиной
смерти,   хотя  ездить  ей  было  совсем  некогда.  Катерина
Максимовна, соседка, приглядывала за ним и раз в год  писала
Александре письма, в которых уведомляла, что все в  порядке,
дом  стоит  -  и  еще  сто  лет  простоит!  -  имущество   в
сохранности.
      Бабушку она увидела в огороде. Заслонившись от  солнца
ладонью, она смотрела на приближавшуюся Александру.
     Сердитая, поняла Александра.
      -  Наконец-то, - сказала бабушка язвительно.  -  Я  уж
думала, не дождусь.
      -  Привет, бабуль, - поздоровалась Александра тихо.  -
Что это ты в город не едешь?
      Там,  в  этой  перевернутой реальности,  бабушка  жила
почему-то в деревне.
      -  Мне и тут хорошо, - сказал бабушка независимо. -  Я
его сроду не любила, город этот. То ли дело здесь - красота,
воздух, лес какой! Старики говорят, на сто верст! Всю  жизнь
в городе промаялась, а зачем? Здесь только и жить.
       Солнце   валилось  в  луга  -  лохматое,  красное   и
нестрашное.  Было  тепло  и пахло  полем,  травами,  близким
дождем.
     - У вас дождь был? - спросила Александра.
      -  Был, - согласилась бабушка. - Это у вас там  ничего
нет. А у нас тут все есть.
      Они сели на крылечко, как и вправду сидели когда-то  -
маленькая  Александра  с  тряпичной  самодельной  куклой   и
бабушка с вязаньем. Солнце переливалось и путалось в спицах,
и  Александра  никогда не могла понять, зачем  летом  вязать
такие теплые и толстые носки.
      -  Видишь, как хорошо? - спросила бабушка,  когда  они
посидели немного молча. - Все у меня хорошо. Ты не переживай
за  меня,  Саша. Хоть я и не в городе живу, а все знаю,  все
вижу. Конечно, может, мне не стоило в деревню переезжать,  я
бы за тобой ухаживала, а может, присоветовала бы что-нибудь,
уберегла, защитила...
      - Да что ты, бабуль, - пробормотала Александра. - Ты о
чем?
      - О том! - вспыльчиво сказала бабушка. - Не перебивай.
Я же ведь не старая дура безмозглая, как некоторые бабки. Ты
меня слушай. Ты поезжай, Саша.
      Может, и хорошо. Мне вот тут видишь как хорошо, хоть я
и  одна, без тебя. А поначалу знаешь, как себя ругала?  Ведь
переехала  и  бросила  тебя  одну-одинешеньку,  девочку  мою
маленькую...
     - Бабушка! - закричала Александра. - Не плачь!
     - А кто плачет? - гордо спросила бабушка и высморкалась
в  белоснежный платок. - Я? Я никогда не плачу. Это ты у нас
по этой части мастерица.
      - Бабуль, - начала Александра, торопясь и понимая, что
свидание это скоро закончится, - а ты... ты...
      Нет,  не могла она решиться и спросить ее об этом.  Не
могла.
      - Тебе было трудно со мной? - быстро договорила она. -
Все-таки маленький ребенок, такая обуза...
      - Какая обуза! - махнула рукой бабушка. - Лучше тебя и
ближе  тебя у меня за всю жизнь никого не было. Что  делать,
характер такой... А ты все терпела да ласкалась, как  щенок.
Я бы за тебя жизнь отдала, Саша. Вот как любила...
      Александра  потянулась ее обнять, прижалась,  чувствуя
знакомый  запах свежести и высушенного на солнцепеке  белья.
Ах,  что  это был за запах, единственный в мире, оберегающий
от  бед  и  несчастий, от болезней, напастей,  дурных  снов,
плохих   людей...  Она  вдыхала  его,  стараясь   запастись,
надышаться впрок, и рыдала, не в силах остановиться.
     - Саша! - сказала бабушка строго. - Грех так убиваться.
Не плачь.
     Посмотри, красота какая.
      Александра кулаком вытерла слезы, и бабушка подала  ей
свой платок, не тот, который был у нее в руке, а свежий,  из
кармана  - льняной, отглаженный и с ее инициалом, затейливой
буквой К.
      Бабушка  любила  вещицы с ее инициалами.  Куда-то  они
пропали  из  дома,  когда  ее не  стало  и  Александра  даже
позабыла о них, а теперь вот вспомнила.
       Все   еще  вздрагивая,  Александра  посидела,   тесно
прижавшись к ней боком и мусоля платок.
      -  Ну,  -  сказала бабушка, - иди. А то на  электричку
опоздаешь.  Вот всегда с тобой беда - нет бы на  час  раньше
приехать,  я  бы тебя накормила. А сейчас голодная  поедешь,
что ты там будешь есть, в городе своем?
      - У меня все есть, бабуль, - улыбнулась Александра.  -
Не ворчи.
      -  Езжай! - сердито приказала бабушка. - И в следующий
раз пораньше приезжай. Или на выходные...
      -  Алекс!  -  позвал ее кто-то осторожно.  -  Вставай,
Алекс!
     Она открыла глаза.
      Филипп  стоял над ней, наклонившись и рассматривая  ее
лицо.
     - Ты улыбаешься? - спросил он и поцеловал ее. - Сегодня
у тебя нет похмелья? Если нет, приготовь завтрак, а я соберу
свои вещи.
      -  Мне  приснился  такой потрясающий  сон,  -  сказала
Александра, приподнимаясь на локтях и проверяя себя, все  ли
она помнит. Оказалось - помнит все, до мельчайших деталей. -
Слышишь, Филипп?
     Она даже засмеялась тихонько.
      -  Про  мою  бабушку. Как будто  она  теперь  живет  в
деревне, а я к ней приехала в гости. И она мне сказала,  что
она меня очень любит и с детства любила...
     - А как может быть иначе? - искренне удивился Филипп. -
Она  тебя  вырастила.  Не  отдала в  детский  приют  или  на
удочерение. Конечно, она тебя любила.
     Это было совершенно новое чувство, перед которым меркли
все остальные.
      Может,  и вправду бабушка любила ее? И маленькая  -  а
потом  большая  - Александра была нужна ей?  Может,  бабушка
видела  в ней не только одни недостатки? Может, зря она  так
убивалась над собственным несовершенством, если бабушка  все
равно любила ее такой, какой она была?..
      Это  была  необыкновенная, почти кощунственная  мысль,
ведь Александра двадцать пять лет прожила с убеждением,  что
ее нельзя любить "просто так", а можно только "за что-то".
     Как жалко, что это был сон и что он был такой короткий!
И Филипп со своими призывами влез так некстати...
       Задумчиво  улыбаясь,  Александра  откинула  одеяло  и
обнаружила,  что спала в джинсах. Как легла  вчера  вечером,
так и в конце концов уснула.
      Нужно  принять  душ, и умыться, и освоиться  со  своим
новым состоянием, в котором бабушка ее любила.
     Нащупав в переднем кармане какой-то комочек, Александра
сунула туда руку и вытащила мокрый и мятый носовой платок.
      Он  был  из белоснежного льна, и в уголке у него  была
вышита затейливая буковка К.
      В  два позвонили из приемной верного друга Павлика,  и
вежливый  мужской  голос сообщил, что машина  будет  к  пяти
часам, номер такой-то.
      -  Филипп!  - крикнула Александра, положив  трубку.  -
Сказали,  что  приедут в пять. Номер рядом  с  телефоном  на
бумажке записан.
      Филипп  выглянул из спальни, где складывал  в  чемодан
какие-то вещи.
     - Спасибо, - поблагодарил он. - Алекс, я прошу тебя все-
таки  что-нибудь взять из того, что тебе нужно. Я,  конечно,
кое-что  собрал, но я представления не имею 6 том, где  твои
очки, часы, трусы и серьги.
     Александра виновато на него посмотрела.
      Она  сидела  на  диване все время, что он  лихорадочно
готовился к отъезду - выгребал из холодильника еду,  выносил
мусор,  задумчиво посвистывал перед щитком с  электрическими
пробками и, наконец, бестолково пихал в чемодан какие-то  ее
вещи.  Себя  он  собрал легко и быстро. С  ее  барахлом  ему
действительно  было не управиться, тем более  что  он  сразу
сказал,  что  вещей нужно взять очень мало. Только  то,  без
чего  действительно невозможно обойтись,  и  то,  что  будет
непосредственно надето на отъезжающего.
     Ей было очень стыдно, что она совсем ему не помогает, а
просто сидит сложа руки. Как инвалид.
       Бабы-Клавин  платок  был  припрятан  на   самое   дно
элегантного  кожаного рюкзачка - подарок  Филиппа  к  Новому
году.  С этим рюкзачком Александра сама себе очень нравилась
и казалась необыкновенно стильной.
     Она даже не позволила себе усомниться в том, что платок
ей  дала  именно бабушка, когда Александра поехала в деревню
навестить ее. Да и откуда еще ему было взяться?! В гардеробе
таких  платков не было, Александра, любившая порядок,  знала
это  точно. В ящиках комода тоже. Как раз недавно в приступе
нелюбви  к  себе Александра перебирала в комоде  вещи  и  не
видела там никаких платков.
      Значит,  все  правда! Значит, Александра действительно
виделась  с бабушкой, и разговаривала с ней, и она  сказала,
что всегда любила свою внучку...
      В  это  невозможно было поверить, это невозможно  было
описать   словами,   это  было  началом  новой,   совершенно
особенной  жизни, в которой Александре было отведено  совсем
другое место.
     Место любимого ребенка.
      Почему же она раньше не догадалась, что бабушка любила
ее?
      Филипп  был прав - она не пристроила ее в детский  дом
или,  как  щенка,  в  хорошие руки, хотя  вполне  могла  это
сделать, и никто бы не осудил ее. Разве старому человеку под
силу  растить  младенца?  Да потом  жить  с  этим  подросшим
младенцем на одну пенсию?
     Нет. Оставила у себя. Растила, учила, обшивала, кормила
и  поила,  и  устраивала праздники, и возила  в  деревню,  и
катала на санках, и прятала под елку подарки... Конечно, она
ругалась,  ворчала  и  никогда ничем  не  была  довольна.  И
наверное, трудно было рассмотреть за этим... любовь.
     Вот Александра и не рассмотрела.
     - Алекс! - сказал Филипп. - Если ты не в силах оторвать
задницу  от  кресла, чтобы собраться, свари  хотя  бы  кофе!
Иногда она его раздражала. Как сейчас, например.
      Сидит, и на лице трагическое выражение, и руки сложены
!%'".+l-.,  и  голова опущена печально, и весь  вид  как  бы
говорит о глубине отчаяния, захлестнувшего ее тонкую натуру.
      Тонкая натура даже не поинтересовалась, откуда у  него
пистолет  и почему он так хорошо стреляет. И что  именно  он
сказал  приехавшим на стрельбу омоновцам. И не поблагодарила
за  то,  что  он  заставил Павлика  вмешаться  и  помочь  ее
драгоценному Ивану. И не проявляет никакого интереса к тому,
что  через  несколько  часов она  будет  в  Париже,  где  им
предстоит еще очень многое объяснить друг другу.
     - Прости, Филипп, - пробормотала Александра. - Конечно,
я веду себя ужасно. Но я сейчас же возьму себя в руки...
      -  Да  уж,  постарайся,  пожалуйста...  -  пробормотал
Филипп.
       Она   заставила  себя  встать,  включила   чайник   и
моментально вытряхнула из чемодана то, что он туда  напихал.
Вся  его  укладка никуда не годилась, и ей пришлось начинать
заново.  Это заняло ее на некоторое время, и, когда  чемодан
был собран, было около четырех.
      Она  не  стала звонить девицам, опасаясь,  что  совсем
расклеится  и  не сможет никуда ехать. Они  и  накануне  так
договорились, что она позвонит им из Парижа, когда - если  -
до него доберется.
      В  дорогу  она  приготовила себе самый  лучший  черный
брючный  костюм  и куртку - в Париже тепло,  сказал  Филипп.
Тепло и дождь.
     В молчании они попили кофе, и Филипп выставил в коридор
два  своих щегольских чемодана. В чемодане поменьше были его
вещи, а в чемодане побольше - вещи Александры.
     Время ползло с медленным шуршаньем, как старый удав.
      Без десяти пять Александра в двухсотый раз выглянула в
окно,   хотя   Филипп  строго-настрого  запретил   ей   даже
приближаться к окнам.
     Красная "девятка", расплескивая мерзлую воду, проползла
за угол.
     Соседский "Запорожец" мирно дремал, заканчивая свой век
в   луже.  Грязная  "Нива",  устало  фырча,  остановилась  у
подъезда. Из нее вылез лысый дядька с третьего этажа и  стал
тянуть из багажника какие-то трубы.
     Телефонный звонок обрушился на Александру, как знамение
судьбы, заставив ее сильно вздрогнуть. Филипп был в ванной и
не мог ответить на звонок.
     Помедлив, она взяла трубку.
      -  Госпожа  Бовэ?  -  спросил  низкий  мужской  голос.
Александра Потапова никогда не думала о себе как  о  госпоже
Бовэ,  но тем не менее кивнула, как будто собеседник мог  ее
видеть.  -  Меня зовут Сергей Говоров. Я буду  у  вас  через
четыре минуты. Вас предупредили, что я приеду?
      -  Да-да, - растерянно сказала Александра. -  Мы  ждем
вас.
     - Отлично, - ровно сказал Сергей Говоров. - До встречи.
      Александра  бросилась  в ванную  и  вытолкала  из  нее
Филиппа, который зачем-то вздумал бриться, потом кинулась  в
туалет,  проверила, выключен ли утюг и чайник, хотя это  уже
сто  раз  было проверено, на ходу, пролетая мимо изумленного
"a/+%a*.,  ее  активности Филиппа, она побрызгалась  духами,
схватила элегантный рюкзачок и замерла около двери.
      Филипп  что-то  восхищенно пробормотал  по-французски.
Когда позвонили в дверь, на часах было ровно пять.
      -  Здравствуйте, - сказал, шагнув в коридор, громадный
мужик. - Это я Сергей Говоров. Не узнаете меня?
      Это был один из тех громил, что насмерть перепугали ее
в санатории.
      Помнится, он тогда сидел под дверью их гостиной, а  на
соседнем кресле скромно, но красноречиво покоился автомат.
      -  Мы  с  вами  в тот раз не познакомились,  -  сказал
громила чуть смущенно, глядя на Александру.
       -  Ничего,  -  стараясь  быть  вежливой,  пролепетала
Александра, - зато сейчас познакомились... Хотите кофе?
     - Мы будем пить кофе в Шереметьеве, - сказал Филипп из-
за  двери.  Все-то всегда слышал ее муж! - Да, -  согласился
громила озабоченно. - Сейчас лучше поедем. Пробки всякие,  и
мало ли что...
       Вдвоем   с   Филиппом  они  обошли  квартиру,   вдруг
показавшуюся  Александре совсем чужой,  и  он  подхватил  ее
тяжеленный чемодан, как будто он был из бумаги.
     Громила взялся за второй.
      Они  вышли  на лестницу, и Александра повернула  ключ,
запирая на замок всю свою прошлую жизнь.
      Невзгоды  бедного  детства,  болезни,  обиды,  тяжелая
безрадостная  учеба, работа по ночам, вечное и беспросветное
безденежье,   бабы-Клавина  смерть  за   швейной   машинкой,
предательство   Андрея,  тяжелые  ночные   раздумья,   когда
кажется,  что  невозможно дождаться утра, и  стыд,  стыд  за
себя,  доверившуюся, ничего не замечавшую,  -  все  осталось
там,  за коричневой дерматиновой дверью, за низким порожком,
который  она  осторожно  перешагнула,  не  слишком  уверенно
держась в новых лакированных ботинках.
      Странно улыбаясь, она стала спускаться по лестнице,  и
гуськом,  громила  первый, Филипп последний,  они  вышли  из
погребальной   сырости  подъезда  в  промозглые   мартовские
московские сумерки прямо к ожидавшему их черному джипу.
     - Старый знакомый, - сказала джипу Александра.
     - Что? спросил сзади Филипп.
       -   Ничего,  -  ответила  она,  отчаянно  пытаясь  не
заплакать. - Все хорошо.
      Внутри  джип  был  обжитым и уютным  -  с  газетами  и
бутылкой  минеральной  воды на сиденье,  с  открытой  пачкой
сигарет  на  щитке,  со  смешным медвежонком  на  зеркале  и
стойким запахом кожи и одеколона.
      Филипп  покидал  в  багажник вещи и открыл  Александре
заднюю дверь.
      - Садись! - пригласил он вежливо. Она заплакала, когда
джип  стал  выбираться со двора, где  прошла  ее  жизнь,  но
быстро справилась с собой и больше уже не плакала.
     Даже когда "Боинг" как будто чуть осел на задние колеса
и  стал стремительно набирать скорость, а потом оторвался от
земли,  поднимаясь  все  выше и выше и  радуясь  собственной
сумасшедшей свободе.
      Аэропорт  имени  Шарля де Голля, где  через  три  часа
приземлился   их  самолет,  оказался  совсем  непохожим   на
Шереметьево.  Других международных аэропортов Александра  не
видела и потому судить о них не могла.
     Шарль де Голль был громадной и суматошней. Похоже было,
что  здесь  внезапно  пересеклись все  человеческие  дороги.
Обилие самолетов, людей, разноязычная речь, сверкание витрин
и   чистых   стекол,  одетые  прозрачными  панцирями   ленты
эскалаторов, бесконечные объявления по меньшей мере на  трех
языках  и  неизменное "аттенсион силь ву пле", повторяющееся
каждую  минуту,  заставили  Александру  притихнуть  и  взять
Филиппа за