ляю. И какая разница, где я его сватала. Если б  не
возле метро, то это лучше или хуже?
     - Пошла в задницу со своей журналистской демагогией!
     - Лада!
      -  Мань, если ты не можешь слушать, выйди в коридор  и
постой там.
     - Это моя идея - насчет Сашкиного замужества, поэтому в
коридор  я  не  пойду, - сказала Маша. - А  если  ты  будешь
непрерывно ругаться, мы тебе кляп вставим в одно место, и  я
даже знаю в какое.
     Лада от возмущения потеряла дар речи.
      Фыркнув, она повалилась в кресло, схватила со  столика
какой-то журнал трехмесячной давности и с мстительным  видом
начала его перелистывать.
     - Ну, правда, Саш, расскажи, что за француз и почему ты
за него замуж выходишь? - попросила Маша, закрывая глаза.
     - Потому что ты мне велела, - буркнула Александра.
      -  Я  велела вообще! - Я и выхожу "вообще", -  сказала
Александра,   с  жалостью  рассматривая  похудевшее   Машино
личико.  -  Он журналист, приехал книгу, что ли, писать.  На
год.  Я  с  ним договорилась, что на этот год он  становится
моим  мужем.  Живет у меня, за жилье не  платит,  я  за  ним
ухаживаю, стираю, готовлю, убираю. Потом он уезжает обратно,
а  я  к  этому  времени, имея замужний  статус,  уже  нахожу
работу. Вика про меня забывает, и Победоносцев... тоже...
      - Замечательно, - похвалила Маша, не открывая глаз.  -
Похоже  на то, как мужик, чтобы отомстить барину, на воротах
повесился.
       -  Вот  именно,  -  сказала  Лада  из-за  журнала.  -
Нормальные люди за фиктивные браки бешеные деньги  получают,
а  наша предприимчивая, наоборот, все расходы на себя берет,
А, предприимчивая?
      -  Это нужно мне, - мрачно сказала Александра. - Я  не
хочу  ставить  крест на своей работе. У меня еще  вся  жизнь
впереди. Как вы не понимаете, это же совсем просто!
      Она поднялась с дивана и, протиснувшись между Ладой  и
пианино,  подошла к окну. Ей так хотелось, чтобы ее  поняли.
Но  как  им объяснить?.. Ведь все очень логично и...  хорошо
продумано.
      -  Мне наплевать на этого мужика, - четко сказала она.
На  улице  снова  шел дождь, капли тяжело  стучали  о  жесть
подоконника. - И на всех остальных, по правде говоря,  тоже.
Наверное,  я больше никогда в жизни никому из них  не  смогу
доверять.  И не захочу. Но если для того, чтобы  меня  взяли
обратно на работу, мне придется ухаживать за параличным -  я
буду  ухаживать! И если мне придется еще раз умолять  чужого
человека  жениться на мне, я, черт вас возьми, буду умолять!
Я спать с ним буду, трусы его буду стирать, морду его каждый
день  созерцать - только ради того, что, может быть, у  меня
появится надежда когда-нибудь вернуться на работу. Ясно?
     Подруги молчали, глядя на нее во все глаза.
      - Я не знала, что ты такая... фанатичная, - выговорила
-  *.-%f  Маша. - Ну совершенно вроде Ваньки.  Он  такой  же
придурок...
      -  Трусы ты, конечно, будешь стирать, в этом, как  раз
никто  не  сомневается.  Трусы  перестираешь,  а  работу  не
добудешь, и что? - спросила Лада и пристроила журнал домиком
себе  на  голову. -Куда ты его потом денешь? А если от  него
невозможно будет отвязаться? И ты его что, пропишешь?
      - Да нет, конечно, - сказала Александра. - Не пропишу.
Я  тебя  хотела  попросить, чтоб ты нашла  кого-нибудь,  кто
понимает во всей этой юридической кухне - контракты,  сроки,
условия...
      -  Пропади  ты  пропадом! -  Плюнула  Лада.  -  Найду,
конечно. А деньги на жизнь он тебе будет давать или ты ему?
      -  Об  этом  мы еще не договаривались, -  пробормотала
Александра.
      - А между прочим, надо бы договориться, - подала голос
Маша.  - И так мы с Ладкой понять не можем, на что ты  целый
месяц живешь? Чужого мужика на шею сажать глупо.
      -  Моя шея сейчас никакого не выдержит, - улыбнувшись,
проговорила  Александра. - Ни своего,  ни  чужого.  Так  что
хочешь не хочешь - придется обговаривать.
      -  Я  дам тебе денег, - быстро сказала Лада.  -  И  не
выпендривайся ты, ради бога. У меня их полно. Васятка только
и  способен,  что деньги давать, а больше он ни  на  что  не
годен. Надо же как-то использовать его высокие чувства.
       Давай  хоть  деньги  его  проживать,  пока  очередная
революция не грянула.
     - Без меня проживешь, - отозвалась Александра.
      Баба  Клава никогда ни у кого не брала в долг.  Только
давала. И Александре брать не разрешала.
     - Ты нам его покажешь? - спросила Маша, но как-то через
силу.
      Александре  казалось, что она весь вечер разговаривает
через   силу.   Может,  потому  и  гроза   оказалась   такой
непродолжительной. Маше явно было не до чужих проблем.
     - Покажу, - пообещала Александра. - Ну что, девицы?
     Маша молчала, а Ладка с силой махнула рукой.
     - Женитесь, - сказала она с отвращением, - разводитесь,
топитесь...
      Кроме  того,  как я понимаю, нам все равно  ничего  не
изменить, если только сдать тебя в психушку...
      -  Правильно! - воскликнула Александра с  подчеркнутым
энтузиазмом  и  опрометью, чтоб ничего  больше  не  слышать,
бросилась на кухню, где чайник, судя по доносившимся звукам,
давно уже намеревался убежать с плиты.
      Когда она заварила кофе, внезапная и острая боль вдруг
скрутила живот.
     Такое с ней часто теперь случалось.
      Боль эта напоминала о том, как она сидела под столом в
комнате "Новостей" и слушала разговор своего мужа с Викой, а
потом стояла перед Михаландреичем, подписавшим ее заявление,
а затем дожидалась в кресле очереди на аборт...
      -  Ты чего? - испуганно закричала Ладка, пришедшая  за
чашками. - Чего ты, Сашка?!
      - Мне плохо, - выговорила Александра черными губами. -
Очень плохо.
     Совсем...
     Они ушли не скоро, вдоволь насуетившись над дрожавшей в
ознобе Александрой.
     Маша искала в коробке с лекарствами какие-то препараты,
снимающие  спазмы, Ладка все порывалась вызвать "Скорую",  а
потом  поехала в аптеку, поскольку Маша, конечно же,  ничего
подходящего  не нашла. Они бестолково метались по  квартире,
ругались  и,  кажется, даже всплакнули в  коридоре  -  иначе
почему бы у них обеих глаза стали вдруг такими красными?
     Александру вся их суета раздражала.
      Они  ничем  не могли помочь - ясно как божий  день,  и
метались  исключительно для успокоения собственной  совести,
так, по крайней мере, казалось Александре.
      -  Не нужно мне ничего, - раздраженно цедила она, пока
они  поили  ее  ромашковым  чаем и  звонили  Машиной  тетке,
которая разбиралась во всех болезнях и точно знала, что и  в
каком .случае нужно делать.
      Потом  ей стало стыдно за свои несправедливые  злобные
мысли,  и она принялась благодарить их, умоляла не поднимать
паники. Это у нее не первый приступ, она консультировалась с
врачом,  и  тот  заверил ее, что в конце концов  все  должно
пройти. Когда успокоятся расшатанные нервы.
     - А когда они успокоятся? - деловито спросила Маша.
      На  этот вопрос Александра не могла ответить,  как  не
могла и рассказать им про аборт. Страшно даже подумать,  как
много  всего  она  потеряла. И в черном списке  этих  потерь
работа шла вовсе не первым номером. Переложить на них еще  и
тот, самый черный, ужас?.. Нет, ни за что! Это ее крест,  и,
как бы он ни был тяжел, она должна нести его одна, сама, без
посторонней помощи.
     Никто ни в чем не виноват, виновата только она.
      Она оказалась плохой женой, слабой и никчемной. Она не
смогла  защитить  то,  что было ей  дорого,  -  Андрея,  его
ребенка  и  собственную жизнь. Андрей не виноват,  что  Вика
оказалась  интересней, свободней, сильнее и умнее его  жены,
размазни  и рохли! И никогда этого не понять Маше с  Ладкой,
которые  клянут изменщика Победоносцева на чем  свет  стоит.
Вот она его понимала хорошо.
     Наверное, он бы очень удивился, если б узнал, насколько
хорошо она его понимала!
      Он попробовал пожить с ней, благодарный за то, что она
когда-то   помогла  ему.  А  она  оказалась...  недостойной.
Господи, это же так понятно и объяснимо!
     Она никогда не оправдывала ничьих ожиданий.
       Не  должна  была  родиться  -  и  родилась,  заставив
родителей разойтись и пристроить ее бабушке, которой  и  без
Александры   жилось  нелегко.  Она  не  была  очаровательным
ребенком,  потом  превратилась в  некрасивого  подростка,  и
девушка  из нее получилась весьма далекая от совершенства  -
"слишком много мяса", как выражалась обычно та же Вика.
      И  она  никогда  не умела бороться,  быстро  уставала,
несмотря  на  свою  богатырскую  внешность,  и  уставала  не
d('(g%a*(, а душевно. Ей скучно было по сто раз переписывать
контрольные  по  геометрии, чтобы в  конце  концов  получить
вожделенную  пятерку,  и  вовсе не  хотелось  драить  пол  в
кабинете  у  ботанички, хотя всем было хорошо известно,  что
это  единственный путь в самое сердце ботанического рая.  Ей
нравился  английский  и  совсем не нравилась  химия,  и  она
никогда  не могла заставить себя полюбить химию и  разлюбить
английский, и это стоило ей золотой медали.
      Ей  было  лет  восемнадцать, когда баба Клава  впервые
высказала мысль, поразившую Александру. "Господи, -  сказала
бабушка  в  сердцах, - кто же тебя замуж-то  возьмет,  такую
недотепистую! Дал бы бог дожить до этого дня, я бы, кажется,
в Киев на богомолье съездила, если б тебя пристроила..."
      Бабушка  боялась,  что ее не удастся  "пристроить",  и
переживала из-за этого. Вот так... Раньше Александра никогда
об  этом  не задумывалась. Она даже заставила себя поверить,
что  баба  Клава смирилась с ее недостатками и даже  приняла
их.  Но  теперь  можно  не  сомневаться  -  бабушка  мечтала
избавиться от нее, хотя бы от взрослой. Ребенка она не могла
бросить  на  произвол  судьбы, но этот ребенок,  выросший  в
Александру, продолжал раздражать и огорчать ее.
      Баба  Клава не дожила до ее замужества, да и  вряд  ли
Андрей  понравился  бы ей. Ведь он не  забрал  Александру  к
себе, а, наоборот, пришел жить к ней.
     Конечно, она очень старалась. Наводила немыслимый блеск
в  своем  доме, с сумасшедшим упорством вкалывала на работе,
стремясь заработать побольше денег, и отчаянно сожалела, что
бабушка  не видит ее успехов, когда - правда очень  редко  -
успехи  все-таки были. Ей очень нравилось, что  у  нее  есть
муж,  и телевидение, и собственный дом, похожий на дома всех
"нормальных". Подруги приходили к ним в гости, по праздникам
собирались  шумные  компании, на Новый  год  все  бегали  на
бульвар  запускать  импортную хвостатую ракету,  привезенную
Димкой Тимофеевым из какой-то заграницы... И все было просто
чудесно. Наверное, бабушка ошибалась: Александра всем нужна,
всем  необходима,  вон  сколько у  нее  друзей,  и  -  самое
главное!  - Андрей, с которым она проживет долгую интересную
жизнь...
      Только  одно маленькое сомнение, затаившееся  в  самом
потаенном  уголке  души, не давало  ей  покоя.  Въедливое  и
коварное, как колорадский жук, которого нужно было  обирать,
ползая в жару на коленях вокруг кустов ненавистной картошки,
оно   отравляло  Александре  жизнь  даже'  в  самые   лучшие
мгновения. И ничем его было не истребить...
       Ей  казалось:  по  какой-то  неведомой  причине  она,
Александра  Потапова, временно заняла чужое место.  Об  этом
никто еще не догадывался, никто, кроме нее самой.
       Так  получилось,  что  место  жены  этого  красивого,
преуспевающего   человека,   подруги   этих    образованных,
блестящих людей однажды оказалось почему-то свободным. То ли
хозяйка  отошла куда-то, то ли ее еще и вовсе  не  было,  но
Александра  по  какому-то непонятному стечению обстоятельств
вдруг  оказалась в ее владениях. И как самозванец,  играющий
чужую роль, как нищий, завладевший троном принца, она ловила
*  &$cn секунду своего чужого счастья, упивалась ею и  ждала
беды,  уверенная, что, когда обман раскроется, пощады ей  не
будет...
     Так в общем-то все и вышло.
      Нет,  не  осуждала Андрея его бывшая жена и - напрасно
беспокоилась  Вика Терехина - не собиралась  возвращать  его
обратно.
      Все наконец-то встало на свои места. Андрей прозрел  и
понял,  что  ему  не  место рядом с ней,  никчемной  толстой
дурой,  телевидение перешагнуло через нее, так и "не заметив
потери бойца", как пелось в какой-то революционной песне,  -
самозванка  получила  по  заслугам.  И  теперь  нужно   было
начинать  заново  строить  себя,  возрождая  из  пепла,  как
возрождалась   какая-то   птица  Феникс,   историю   которой
Александра  с  детства  не  могла  запомнить.  Однако  самое
трудное и печальное состояло в том, что Александра не знала,
для   чего   нужно   стараться,  кому   понадобится   новая,
возрожденная  Александра Потапова. Самой себе  она  была  не
нужна.  Саму  себя она ненавидела и презирала и  знала,  что
теперь так будет всегда, что бы она ни делала, за что бы она
ни взялась.
     И все-таки ей требовалось начать все сначала. Она долго
не  могла понять, для чего именно. Для чего она затеяла  всю
эту  историю  с  Филиппом Бовэ, рискуя  укрепить  подруг  во
мнении,  что  от горя она все-таки спятила. Почему  паралич,
сковавший  ее  в  первые  дни после катастрофы,  так  быстро
прошел, уступив место ежедневным заботам: что поесть,  когда
постирать,   чем   занять   время,   которого   раньше   так
катастрофически не хватало... Ведь душа-то умерла,  осталось
лишь громоздкое, вялое тело, требующее постоянных забот.
      И все же что-то держало ее на поверхности, не давая  с
головой  ухнуть в отвратительную зловонную жижу воспоминаний
и  разодранных  в  клочки  иллюзий. Это  "что-то"  осторожно
прокрадывалось  из  фальшиво-смиренных  глубин  подсознания,
когда Александра, наглотавшись снотворного, заставляла  себя
спать.  Оно растекалось ледяной лужей в мозгу, заставляя  ее
трястись  в  настоящем ознобе, оно требовало  -  борись,  не
сдавайся, докажи всем, что ты лучше, умнее, сильнее,  чем  о
тебе  думают.  Думают  все,  даже  самые  близкие,  те,  кто
действительно  тебя  любят. Пусть они узнают,  какая  ты  на
самом деле.
      Придумай себе новую жизнь и сделай ее такой, как  тебе
хочется, и тогда посмотрим... Тогда мы еще посмотрим, так ли
ты ничтожна и слаба, как всем кажется...
      Она  засыпала только под утро, но просыпалась, как  от
толчка,  всегда  ровно  в  семь, чтобы  броситься  на  кухню
готовить  Андрею  завтрак.  Он очень  рано  уезжал  и  много
работал, ее бывший муж...
       Ночные   видения,  в  которых  она   неизменно   была
победительницей,  днем рассеивались,  но  из  них  вызревало
цепкое, до горлового спазма, желание сделать что-то такое  -
необыкновенное,  удивительное,  невозможное,  -  чтобы   все
поняли наконец, какая она, Александра Потапова!
     Филипп Бовэ держал около уха нагретую телефонную трубку
(  злился.  Он  начал  злиться с самого утра,  когда  принял
решение  позвонить, и теперь уже злился как-то  по  инерции,
понимая, что дозваниваться все равно нужно.
      Он  набрал  один  номер, где никто не  ответил,  потом
другой, затем, сверяясь по записной книжке, третий. В  этом,
третьем, месте трубку взяли сразу, но переадресовали Филиппа
на  четвертый номер, который он торопливо набрал,. опасаясь,
что не выдержит и швырнет легкую пижонскую трубку в стену.
     - Это я, - сказал он, услышав ангельской чистоты голос.
- Я в Москве, так что особенно не возбуждайся.
       Обладательница   ангельского   голосочка   засмеялась
переливчатым  бриллиантовым  смехом,  в  котором  сочетались
умеренная  радость  от его звонка, нежный  упрек,  намек  на
чувственность,  легкий  вызов  и  еще  три  десятка   разных
оттенков,  Которые Филипп давно научился  различать,  -  как
будто   выучил  специальную  азбуку  для  привилегированных.
Сегодня ему очень не хотелось пускать эту азбуку в ход.
     Переждав нежный смех, он спросил почти сердито:
     - Как дела?
      -  Почему такой странный голос? - пропел ангел на  том
конце  телефонного провода. Или провода уже давно  отменили?
И, вообще говоря, ангелы не поют, а трубят...
      Внезапно развеселившись, Филипп ответил, что с голосом
у него все в порядке, просто проблемы со связью.
      "Да  еще  какие, - подумал он стремительно, -  да  еще
какие проблемы со связью..."
      -  Зачем  ты звони-ишь? - растягивая гласные,  спросил
ангел. - Соскучился?
      - Нет, - сказал Филипп честно. - Очень много работы  и
очень   много   проблем.  По  правде  говоря,  мне   некогда
скучать...
       Ангел  обиделся.  Это  тоже  входило  в  азбуку   для
привилегированных, поэтому Филипп понял сразу.
      -  Ну-ну,  -  сказал  он  неопределенно.  -  Не  стоит
сердиться, дорогая, это тебе не идет.
      Иногда он ненавидел штампы, которыми разговаривал и  с
этим ангелом, и со всеми другими, ему подобными. Иногда, как
сейчас,  он  радовался, что они существуют. Этот специальный
язык  изобрели  для того, чтобы можно было говорить  сколько
угодно  и  не  быть пойманным за язык, а в итоге  ничего  не
сказать.
     По-русски так разговаривать было невозможно.
      - Я не сержусь, - поколебавшись, пропел - или все-таки
протрубил?  -  ангел.  -  Я просто очень,  о-очень  по  тебе
соскучилась. А ты все пропада-аешь в своей гадкой  Москве  с
белыми медведями.
      - Белые медведи на Северном полюсе, - сказал Филипп, -
а на Южном - пингвины.
      -  Что?  -  опешил ангел, неожиданно съехав со  своего
ангельского  тона.  -  Филипп, я не  понимаю,  как-то  плохо
слышно...
      -  Я женюсь, - сказал Филипп, решив разом покончить  с
жизнью  - зачем длить мучения? - Я женюсь, здесь, в  Москве.
Ничего   страшного,  это  всего  лишь  на  год,   потом   мы
`  '"%$%,ao,  здесь же, в Москве. Этого  требуют  дела  -  и
только.  Я просто ставлю тебя в известность. Покуда  я  буду
женат, встречаться мы не будем.
      -  Филипп,  ты  заболел?  - спросил  ангел  нормальным
человеческим  голосом, забыв добавить в  него  серебристость
колокольчика и свежесть Утреннего средиземноморского  бриза.
- У тебя температура? Или тебя похитила эта... как там ее...
ах, нет, я забыла... Да! Русская мафия?
      - Мафия? - переспросил Филипп. - Впервые в жизни слышу
это слово. Где ты его взяла?
      -  Но  как  же, - растерянно забормотал ангел,  -  это
теперь  все знают. Все знают, что она в Москве всех похищает
и творит всякие беззакония...
     - Кто? - спросил Филипп.
      -  Мафия,  -  совсем убитым голосом  сказал  ангел.  -
Русская мафия.
      -  А-а... - протянул Филипп и замолчал, зная не только
из  литературы, но и по собственному жизненному опыту,  что,
взявши паузу, нужно держать ее до последнего, не сдаваясь.
      Конечно, ангел паузы не выдержал, и Филипп понял,  что
первый раунд - за ним.
     - Филипп, может, ты все-таки объяснишь, что происходит?
-  холодно  спросил  ангел. - Или я не имею  совсем  никаких
прав?
      -  Ты  имеешь все права, - заверил Филипп, - и  можешь
спрашивать о чем угодно, только я пока отвечать не  буду.  Я
имею на это право, как ты считаешь?
     - Филипп, ты невыносим! - со слезами в голосе выкрикнул
ангел.  В  эту минуту Филипп себя ненавидел. - Ты  свихнулся
там,  в своей Москве! Господи, как я ненавижу этот твой тон,
если  бы  ты  только  знал... Зачем ты  мне  звонишь?  Чтобы
сказать,  что  ты меня бросаешь? Ну так придумай  что-нибудь
более  оригинальное, чем какую-то идиотскую  женитьбу!  Тебе
тридцать восемь, а ведешь ты себя, как... как...
      - Как мальчишка? - подсказал Филипп гнусным голосом. -
Как свинья? Как осел?
      От злости ангел моментально овладел собой, чего Филипп
и добивался, затевая все представление.
      -  О'кей, - сказал ангел, и в голосе его, даже не зная
азбуки  для привилегированных, можно было расслышать ярость.
-  Я  больше не скажу тебе ни одного слова. Считай,  что  мы
никогда не встречались. Но если однажды после чашки кофе  ты
начнешь  блевать и корчиться в предсмертных мука