Это  значит,  завтра  в
этом помещении не будет  не  только  ни  одного  подростка,  оно  примет
совершенно нежилой вид, и даже стекла станут грязными.
   Четырнадцать часов, а  именно  столько  длится  осенью  в  Петербурге
темное время суток, - достаточное  время,  чтобы  замести  какие  угодно
следы. А подростки окажутся в другом  таком  же  строении.  Может  быть,
пара-тройка из них будет обнаружена в ближайшие дни на путях, в  кюветах
или подвалах.
   - Надо действовать прямо сейчас.
   - Я о том же.

***

   Браки,  как  известно,  совершаются  на  небесах,  не  важно,  какими
церемониями  они  сопровождаются  переплетением   двух   кос   в   одну,
принесением в жертву ягненка или постановкой печатей в паспорте.
   Все началось, когда в подземном переходе у Ладожского появилась Зойка
с маленькой Ксюшей. Зойке было лет двадцать, а Ксюше лет  пять,  что  не
мешало им быть матерью и дочерью.
   Промышляли они новым для Ладожского вокзала способом. В городе  таких
развелось много, но тут Зойка с Ксюшей были  первыми.  Они  не  канючили
нудными голосами: "Люди добрые...", не сидели, тупо уставившись  в  одну
точку, повесив на шею картонку: "Хочу есть". Они устроились перед старым
аквариумом,  в  котором  копошились  котята  всех  цветов   и   степеней
пушистости. Здесь же находилась табличка: "Помогите домашнему приюту".
   Дело шло бойко. Просившие на новый протез, на похороны любимого брата
и на лечение, погорельцы, беженцы и прочий народ только хлопал  глазами,
глядя, как щедро подают кошатницам. Куда там! Не  проходило  дня,  чтобы
одного-двух котят не купили за пять, десять, а то и за пятнадцать  тонн!
Недостатка в новых котятах не было - их несли отовсюду.
   Сперва  погорельцы,  собиравшие  на  новый   протез   хотели   выжить
конкуренток из перехода. Они перевернули аквариум с кошками и уже начали
обрабатывать Зойку, но Ксюша подняла  такой  крик,  что  он  долетел  до
милицейских ушей.
   Разбираться явился сам  Потапыч.  И  в  результате  Зойка  не  только
получила прописку в переходе, но и теплое место в "крысятнике",  где  ей
выделили целый отсек!
   - Она же не одна, - важно пояснял Потапыч, - с дитями, - один свой, а
сколько зверят!
   Теперь  Зойка  по  праву  могла  говорить  о  "домашнем  приюте   для
животных".
   Глава вокзальных бомжей сам нередко наведывался в "Кошкин дом".
   Прошло еще немного времени, и все поняли - Потапыч обзавелся семьей.
   Неформальный лидер стоял, почесывая бороду и разглядывая ценники.  На
"Балтику-1" хватало, но хотелось "троечки", до нее недоставало.
   - Пантелеймон Потапович, - услышал он. Много  лет  он  не  слышал  по
отношению к себе такого  обращения.  Его  звали  или  по  отчеству,  или
"гражданин Верига".
   Потому он не без интереса обернулся.  Перед  ним  стоял  следак,  тот
самый, что приносил Зинаиде в буфет оперативку на маньяка.
   - Вы меня помните? Старший следователь Самарин. Можно вас на минуту?
   Потапыч позволил увести себя к стене, долго внимательно  слушал,  что
ему тихо толкует старший  следователь,  и  наконец  отрицательно  затряс
головой.
   - Не, не пойдет... - громко сказал он. -  Один  я  еще  туда-сюда,  с
дитем - нет.
   - Но,  Пантелеймон  Потапович...  Подумайте,  она  тоже,  может  туда
попасть...
   Было самое  начало  десятого,  когда  в  брешь  в  стене,  окружавшей
сортировку, прошли двое - грузный бомж с всклокоченной  бородой  вел  за
руку мелкое существо в лохмотьях, поверх  которых  был  завязан  большой
клетчатый платок.
   Они не спеша вышли на тропинку и направились к  темному  двухэтажному
зданию.
   - Эй, там! - громко крикнул Потапыч (ибо это был он). - Откройте!
   Дом ответил тишиной, и бомж, подойдя к запертой  двери,  замолотил  в
нее кулаком.
   На этот раз над  дверью  зажегся  яркий  фонарь.  Он  осветил  фигуры
взрослого и ребенка. По-видимому, их внимательно разглядывали изнутри.
   - Девчонку вам привел,  -  загрохотал  Потапыч,  -  ничейную.  Ходила
ревела по кассовому залу. Дали бы на бутылочку...
   За дверью загрохотали замками, голос крикнул:
   "Давай ее сюда!"
   - Не, господа хорошие, - покачал головой бомж, кладя  руку  на  плечо
девчушке, вцепившейся обеими-руками в полу его вылинявшей куртки.  -  Вы
сначала дайте тысяч десять...
   - Идите сюда, оба! - приказал голос.
   Потапыч вместе с жавшейся к нему девочкой подошел вплотную к щели, из
которой наружу пробивался свет. Дверь широко открылась, чтобы пропустить
девочку внутрь.
   - А деньги! - Потапыч выставил вперед ногу, мешая захлопнуть дверь.
   В то же мгновение все вокруг осветилось, как будто шла  киносъемка  и
заработали софиты. Из-за дома, из чахлых  кустов  -  отовсюду  появились
темные фигуры с прозрачными щитами в руках. В миг Потапыч был отброшен в
сторону, дверь распахнута настежь.
   Боевики ворвались в дом.
   Их было всего шесть человек, но казалось,  будто  в  одиноко  стоящее
здание вломилась всесокрушающая лавина. Ксюша  не  успела  испугаться  -
вмиг она оказалась в углу под прикрытием прозрачного  пуленепробиваемого
щита.
   В следующий миг молодой охранник, открывший Потапычу дверь, вскрикнул
и медленно осел по стене вниз.
   Группа захвата  разделилась:  часть  бросилась  по  лестнице  наверх,
остальные обшаривали фонариками коридор и комнаты первого этажа.
   Операция  заняла  ровно  столько  времени,  сколько  и  было  на  нее
запланировано: четыре с половиной минуты.
   Кто-то нашел рубильник, и во всех  помещениях  одновременно  вспыхнул
свет.
   После кромешной темноты сорокаваттные лампочки ослепляли.
   Дверь открылась, и в дом вошел Самарин.
   - Все осмотрели, Дмитрий Евгеньевич. - Один из боевиков снял  вязаную
шапочку с прорезями для глаз, и  по  его  плечам  рассыпались  рыжеватые
волосы.
   Если бы здесь сейчас чудом оказалась Агния, она непременно узнала  бы
в ней ту самую девушку-пантеру, которая встретила ее на даче в Ушкове.
   Улов оказался негустым. Шестеро ребят, испуганно жавшихся в  углу,  и
среди них Вера Ковалева, и мертвый охранник,  в  котором  Дмитрий  узнал
Игоря Власенко.

12 ноября, среда

   Ветер гнал по пустынной Пушкарской сухие  листья  и  обрывки  грязной
газеты.
   И, только посмотрев  на  облетевшие  деревца  сквера  на  углу  улицы
Ленина, Дмитрий вспомнил про Чака.
   Бедная псина!  Голодный,  невыведенный...  Как  он,  наверно,  сейчас
страдает.
   Жаль, что Агнессы нет... Хотя нет, не жаль. Все-таки  человек  важнее
собаки, какой бы любимой эта собака ни была.
   Дмитрий ускорил шаг, потом бросился бегом. Он прекрасно понимал,  что
две-три минуты роли не играют, когда собака брошена на сутки, и все-таки
не мог заставить себя остановиться.
   Он рывком  открыл  дверь  парадной,  лифт  вызывать  не  стал  (долго
ждать!), а, перепрыгивая через ступеньку, бросился по лестнице наверх.
   Между вторым и третьим этажом Дмитрий внезапно остановился.
   Происходило форменное "не то". Чак молчал. Обычно, уже открывая внизу
дверь, Дмитрий слышал приветственный лай,  иногда  с  под-скуливанием  -
когда он задерживался слишком надолго и пес не просто  радовался,  но  и
жаловался. Один раз, когда они с Агнессой слишком поздно возвращались из
гостей, они почти от самой Ординарной  слышали  душераздирающий  собачий
вой. "Прямо Баскервиль какой-то", - сказала тогда Агния. Подойдя ближе к
дому, они убедились, что роль страшилы с болот исполняла их  собственная
собака. Но сейчас Чак молчал.
   Одновременно возникло странное чувство. Самарин знал, что это  такое.
Это было чувство опасности. Оно есть у каждого человека, только  развито
в разной степени. К тому же не все привыкли прислушиваться к нему.
   У Дмитрия Самарина чувство опасности было развито средне  -  то  есть
значительно лучше, чем  у  обычного  человека.  Талантливый  спецназовец
почувствовал бы неладное еще на подходе к дому. Обычный человек - открыв
дверь квартиры. Дмитрий между вторым и третьим этажом.
   Первая мысль была - что-то случилось с  Чаком.  Конечно,  он  не  мог
умереть от голода и жажды, потому что суток для этого  мало.  Разве  что
кома  на  нервной  почве...  Когда-то  в  ветеринарной  клинике  Дмитрию
сказали, что у его собаки (тогда еще щенка редкой породы) слабая нервная
система.  В  полной  мере  он   понял   это,   когда   впервые   услышал
душераздирающий вой из окон квартиры. И все же... не настолько же слабая
нервная система, чтобы пес мог умереть  от  горя.  Хотя  кто  их,  псов,
знает...
   Или...
   Дмитрий прислушался.  На  лестнице  было  тихо.  Монотонное  жужжание
электричества.
   Похоже, на лестнице никого  не  было.  Значит,  в  Квартире?  Неужели
засада?
   Дмитрий медленно и тихо поднялся на четвертый этаж и подошел к  своей
двери. Внутри стояла гробовая тишина.
   Засада?
   Дмитрий внимательно осмотрел замочную скважину. Почему-то показалось,
что работали отмычкой. Видимых  царапин  не  было,  но  Самарин  знал  -
имелись мелкие, невидимые. Их наверняка  обнаружит  экспертиза.  Если...
Если она будет.
   В таких случаях не стоит вынимать ключ и открывать  дверь.  Пятьдесят
на пятьдесят, что сразу после этого - свинец в грудь.
   Но чувство опасности подсказывало - можешь идти. Там никого нет.  Они
были, но ушли.
   Дмитрий повернул ключ и распахнул дверь. В квартире стояла  кромешная
темень. Размеренно капала вода из крана на кухне. Тихий, мирный звук. Но
он не обманывал. Дмитрий знал: там, впереди, - ужас и смерть.
   Господи, неужели!.. Сердце сжалось в трепещущий комок. Самарин сделал
шаг вперед и, протянув руку, щелкнул выключателем. В  прихожей  Чака  не
было.
   Дмитрий выждал несколько секунд. Тишину  по-прежнему  прерывало  лишь
мерное капание воды. Чувство опасности прошло. Его не было, уже когда он
стоял перед дверью квартиры. Это было нечто  другое.  Что-то  случилось.
Беда. С кем-то очень близким.
   Дмитрий пошел по квартире, включая  свет.  Кухня,  ванная  и  туалет,
гостиная, спальня Агнессы... Перед дверью в свою спальню он остановился.
Она была плотно прикрыта. Дмитрий никогда  этого  не  делал.  Он  иногда
закрывал дверь изнутри, когда хотел послушать  радио,  чтобы  не  мешать
Агнессе или, наоборот, чтобы не слышать ее музицирования.
   Он никогда не закрывал дверь, когда уходил. Значит, дверь  закрыл  не
он.
   Осмотр своей спальни он оставил на конец.  Случайно  ли?  Или  шестое
чувство безошибочно подсказывало - это здесь.
   Самарин решительно толкнул дверь.  Темнота  пахла.  Кровь  и  смерть.
Ошибки быть не могло.
   Он привычным жестом включил свет. И  зажмурился.  Но  не  от  яркости
стоваттной лампочки под абажуром.
   Покрывало  на  его  кровати  было  откинуто.  Прямо  посредине  белой
простыни расплывалось огромное  яркое  пятно.  Кровь.  Она  вытекала  из
отрезанной головы золотистого ретривера. Его пасть  была  закрыта,  зубы
сжимали пушистый хвост цвета топленых сливок. Рядом валялись отрубленные
лапы.
   "Чак! Милый,  любимый  Чак!  Больше  ты  никогда  не  встретишь  меня
счастливым лаем. Не будешь вертеться под ногами в ожидании прогулки.  Не
пробежишься перед соседом доберманом. Твой мокрый холодный  нос  никогда
больше не уткнется в мою ладонь".
   Следующая мысль была о них. О тех, кто убил его. Не  просто  убил,  а
сначала мучил, издевался над бедным животным. Сволочи! Сволочи! Сомнений
не было, чьих рук это дело. Пусть не сам Жебров измывался  над  собакой,
пусть  даже  он  спокойно  просидел  весь   вечер   перед   телевизором,
обеспечивая себе железное алиби.
   - Я знаю - это ты, - сказал Самарин и,  только  услышав  свой  голос,
понял, что говорит вслух.
   Он подошел к кровати и погладил кудлатую голову. Пусть пока лежит. Он
уберет ее позже.
   Самарин подошел к  письменному  столу,  отпер  нижний  ящик  и  вынул
табельное оружие.
   Уже выходя из квартиры, он подумал:  "Хорошо,  что  нет  Агнессы.  На
месте собаки могла оказаться она".
   Самарин хлопнул дверью белой "шестерки". Водитель дал  газ  и  уехал.
Мимо прогромыхал  трамвай.  "В  парк,  что  ли...  Транспорт-то  уже  не
ходит..."
   Он шел по Московскому проспекту. Дом  сто  девяносто  шесть.  Немного
промахнулся, придется возвращаться назад. Дмитрий повернулся  и  зашагал
вдоль "сталинского" дома по направлению к башне со звездой.  Вот  и  сто
девяносто два.
   Не замедляя шага, вошел в просторный двор.  И  тут  же  закрыл  глаза
рукой, ослепленный светом фар, бившим прямо в лицо.
   - Самарин! - услышал он собственную фамилию. Дмитрий остановился.
   - Ты-то как узнал? - С ним говорил сам полковник Жебров.
   Дмитрий подошел ближе. Начальник отделения Ладожского  вокзала  стоял
рядом с милицейской машиной, ослепившей Самарина. Рядом было еще две, но
с потушенными фарами.
   - Мне позвонили, - коротко бросил Самарин прежде, чем  Жебров-старший
повторил свой вопрос.
   Он сразу понял все. Здесь побывал Николай Гринько.
   "Значит, ты все-таки справился... Сам, без нашей помощи..."
   Да только  справился  ли?  Ведь  он  еще  ничего  не  знает.  Самарин
повернулся к полковнику:
   - Иван Егорович, было покушение, я так понял.
   -  Какое  покушение,  твою   мать!   Убили!   Лицо   Жеброва-старшего
перекосилось, и Дмитрий увидел, что начальник отделения плачет.
   - Значит, меня не правильно информировали, - пробормотал Самарин.
   - Убит. Просто в голове  не  укладывается.  Мой  Толька  -  убит.  Но
скотина, которая это сделала, от меня не уйдет. Из-под земли достану!  Я
до Куликова дойду!
   - Следственная бригада на месте? - спросил Самарин.
   - Работают, - махнул рукой полковник. - Я только  что  оттуда.  Вышел
отдышаться. Как посмотрю на него... Своими руками придушил бы того,  кто
это сделал.
   - Я поднимусь.
   Не ожидая ответа, Дмитрий легко взбежал на третий этаж. Перед  дверью
на широкой лестничной  площадке,  какие  бывают  только  в  "сталинских"
домах, лежало распростертое тело. Инспектор по делам  несовершеннолетних
Анатолий Жебров - такой, каким его знали в  отделении.  Он  лежал  перед
дверью, в форме, сжимая в  правой  руке  связку  ключей  от  собственной
квартиры. Воспользоваться ими он не успел.
   Над трупом склонился судмедэксперт - Санька Попов. Дмитрий  почему-то
был уверен, что приедет именно он.
   - Санек...
   Попов вздрогнул, услышав его голос. Только потом повернул голову.
   - Когда это произошло? - спросил  Дмитрий,  кивнув  на  распростертое
тело.
   - Часа четыре назад. Думаю, действовал профессиональный киллер. Очень
аккуратный перелом между пятым и шестым позвонком. Ювелирная работа.
   Самарин вспомнил коренастую фигуру путевого  обходчика.  Неужели  это
мог сделать Гринько? Невероятно. Самарин дрался с  ним  всего  несколько
часов назад и мог поклясться, что этот человек  не  владеет  "ювелирной"
техникой рукопашного  боя.  Или  это.  получилось  случайно?  Бывает  ли
такое?
   - А вдруг случайность, Санек?
   Попов повернулся и покрутил пальцем у виска:
   - Димыч, у тебя определенно  поехала  крыша.  Это  невозможно,  и  ты
знаешь это не хуже меня. Сработал профессионал. Киллер.
   - Но кто...
   - А вот это не мое дело. Я всего лишь медэксперт. Говорю, что и  как.
А решать вопрос, почему, кто и за что - это уже ваша работа.
   Крыша и впрямь поехала, Гринько нанимает киллера...  На  какие  шиши?
Или он сам киллер, а тогда на путях просто придуривался, чтобы не выдать
себя?.. Бред!
   Чушь!
   Но кто тогда мог прийти и убить Жеброва?
   Самарин смотрел на затылок убитого. Он и не  подозревал,  что  Жебров
начал лысеть... Кем бы ни был неизвестный мститель, он немного  опоздал.
Потому что Жебров уже отдал  приказание  расправиться  с  ни  в  чем  не
повинной собакой.
   "Эх ты... - подумал Самарин, обращаясь к неизвестному киллеру,  -  ну
что тебе стоило прийти на два часа раньше... И Чак был бы жив".
   Он смотрел на лежавшего Жеброва. Одной падалью на свете стало меньше.
   За четыре с лишним часа до этого на станции "Парк Победы" из метро на
Московский проспект вышел коренастый мужчина в черной кожаной  куртке  и
такой же кепке. Тот, кто хорошо знал Николая Гринько, мог  бы  заметить,
что он страшно нервничал, и это само по себе  наводило  на  размышления,
ибо путевой обходчик со станции Бабино был вообще-то человек замкнутый и
не  склонный  к  явному  проявлению  эмоций  -   ну   разве   только   в
исключительных случаях. Видно, такой "исключительный случай" как  раз  и
пришел...
   Покинув освещенный вестибюль станции, Николай остановился на площадке
у  торгового  городка,  рядом  с  каким-то  отодвинутым  с  глаз   долой
заброшенным и обгоревшим ларьком, и некоторое время неуверенно  озирался
по сторонам. В этой части города он ни  разу  еще  не  бывал.  "У  парка
Победы, - зазвучал в памяти знакомый Митькин голос. - На Бассейной,  под
шпилем..."
   Ну и где это - Бассейная? Не спрашивать же...
   Недостроенное  сооружение  с  колоннами,   громоздившееся   напротив,
никакого шпиля не имело, справа  и  позади  станции  раскинулся  парк...
Наконец Гринько оглянулся  налево.  Стройное  высотное  здание  целилось
остроконечной иглой в  низкие  облака,  подсвеченные  оранжевым  заревом
города. На первом этаже дома был магазин; Николай разглядел вывеску - на
желтом поле что-то синее, с лучами, то ли солнышко, то ли  цветочек.  Он
нервно сглотнул и решительно зашагал в ту сторону.
   Во дворе было тихо, только где-то  вдалеке  надрывалась  сигнализация
потревоженного   автомобиля.   Гринько   выбрал   точку,    с    которой
просматривался  весь  двор,  и  остановился  в  потемках.  Не  до  конца
облетевшие тополя перешептывались над ним, шурша на ветру пожухлой бурой
листвой. Холод постепенно проникал под кожаную куртку, добираясь до тела
и сковывая его ознобом. Николай не знал ни номера квартиры  Жеброва,  ни
даже парадной. Зато, опять-таки с Митькиных слов, помнил марку  и  номер
машины. Рано или поздно сукин кот подъедет и остановится, и тогда...
   И тогда.... что? Николай вдруг трезво подумал о том, что в  своих,  с
позволения сказать, планах не предусмотрел самого главного. А  именно  -
каким образом он собирался расправляться с Жебровым. Ну подскочит к нему
и... Голыми руками?
   Некоторый опыт рукопашных сражений с  серьезными  людьми  у  него  за
последнее   время   появился.   Опыт,   прямо   скажем,   не    очень-то
вдохновляющий...
   Хулиганья Гринько, сколько себя помнил, не  боялся.  Но  с  ментом...
наверняка подготовленным... хотя бы как Самарин... Николай  поймал  себя
на том, что шарит по земле взглядом в поисках железного прута, палки или
хоть кирпича.
   Он вздрогнул от холода, попробовал рассуждать здраво и понял,  что  у
него будет всего один шанс. И то в лучшем случае. Если Жебров  умудрится
до последнего не заметить его...
   В это время под высокую  арку,  выходившую  на  Московский  проспект,
проворно и  почти  бесшумно  вкатился  автомобиль.  Мгновенно  взмокший,
Гринько оглянулся на свет фар и впился глазами в его номерной знак.
   Номер был ТОТ САМЫЙ.
   Вот  смолк  заглушенный  мотор,  погасли  фары,  из  машины  выбрался
человек,  щелкнула  дверца,  квакнула  деликатным  электронным   голосом
включенная сигнализация...
   Происходило все это на другом конце довольно обширного двора. Гринько
сорвался с места, уже понимая, что момент внезапности безнадежно упущен,
и к тому же было по-прежнему неясно,  что  он  все-таки  станет  делать,
догнав Жеброва, к примеру, на лестнице... если вообще сумеет догнать...
   Он резко остановился, не пробежав и десятка шагов. Потому что рядом с
жебровским подъездом распахнулась еще одна дверь. Железная задняя  дверь
того самого магазина с нарядной желто-синей эмблемой. Во дворе появились
двое  мужчин.  Николай  услышал  голоса  и  увидел  мелькнувший   огонек
зажигалки.
   Остановился он в общем-то машинально, но тут же понял,  что  поступил
правильно.
   Поблизости от магазинной  двери  раскачивался  на  ветру,  отбрасывая
мятущиеся тени, желтоватый фон