сь и Вика  благополучно
вышла замуж за другого сотрудника.
   - Нереализованные сексуальные потребности, диктат со стороны  матери,
невозможность преодолеть комплексы, - заключила Катя.
   - Все это напиши и сдай Березину.
   - Березину?
   - Теперь это дело ведет он.
   - А Вера?
   - О ней мне.
   - Девочка с такими приметами в последние дни никуда не поступала.
   Дверь четвертой палаты открылась, однако это был не врач, а  дежурная
медсестра.
   - Пуришкевич здесь? - спросила она.
   - Здесь, здесь, - встрепенулась Софья Николаевна.
   - Звонили снизу, там к вам срочно посетитель. Вы сможете спуститься?
   То, что произошло в следующую секунду,  наблюдали  разве  что  жители
древней Иудеи, присутствовавшие при чудесах, творимых святыми. Умирающая
женщина поднялась, ловко сунула ноги  в  тапочки  и  понеслась  вниз  по
лестнице, забыв о существовании лифта.
   Однако это оказался не  Глеб.  Внизу  у  гардероба  стоял  незнакомый
молодой мужчина в черной замшевой куртке.
   - Вы Софья Николаевна Пуришкевич?
   - Я, - ответила старая женщина, чувствуя, как подкашиваются  ноги.  -
Извините, - сказала она и села на стул.
   - Успокойтесь, - сказал молодой  человек,  -  я  старший  следователь
транспортной прокуратуры Самарин Дмитрий Евгеньевич. Ваш сын задержан  и
находится сейчас в КПЗ отделения милиции Ладожского вокзала.
   - Господи, - только и смогла выдохнуть мать. - 3а что? Что он сделал?
- И тут же добавила:
   - Это какая-то ошибка.
   - Вы так в нем уверены? - спросил следователь.
   - В своем сыне я уверена, как в самой себе, - твердо заявила  пожилая
дама.
   - Хотел бы я разделять вашу уверенность...
   - Но что же он совершил?
   - Обвинение ему пока не предъявлено,  -  уклончиво  ответил  Самарин.
Очень не хотелось брать на себя роль горевестника  и  объявлять  матери,
что ее .сын подозревается в том, что он насильник, убийца и  сексуальный
маньяк.
   - Я пока ничего не могу сообщить. Это делается в интересах следствия.
Но я хотел бы вам заедать несколько вопросов. Ваш  сын  Глеб...  Что  он
собой представляет? Другими словами, что он за человек?
   Софья  Николаевна  растерялась.  Трудно  оценивать   своих   близких,
посмотрев на них со стороны.
   - Ну, он хороший сын. У меня не было с ним больших хлопот, хотя  жили
мы тяжело. Его отец рано умер...
   - Он не был женат?
   - Нет.
   - И что же он у вас такой... Инфантильный.
   Дмитрий подобрал явно неверное слово,  но  иначе  было  не  выйти  на
нужную тему.
   - Вовсе не инфантильный, - возмутилась мать, - почему вы так  решили?
Что он не бросается на любую вертихвостку? Это оттого, что он серьезный,
ответственный и уважительно относится к женщине. Я имею в виду Женщину с
большой буквы.
   "С вами все ясно, - подумал Дмитрий, - интересно, есть  ли  на  свете
еще такие, кроме вас самой. Тут и Агния, пожалуй, выйдет вертихвосткой".
   - Друзья были у него?
   - Конечно. У Глеба всегда были прекрасные  друзья.  Приходили  к  нам
домой,  я  с  ними  любила  разговаривать.  Хорошие   мальчики.   Сейчас
разбрелись кто куда.
   "Значит, близких друзей нет. На работе то же самое".
   Разговор шел в том же  духе.  Все,  что  говорила  мать  Пуришкевича,
прекрасно укладывалось в схему, сложившуюся у Дмитрия в  голове.  Это  и
радовало, и не очень. Слишком уж все гладко.
   - Так что же все-таки сделал мой сын? - спросила Софья Николаевна.
   - Пока не имею права вам отвечать. Через два дня ему  либо  предъявят
обвинение, либо  выпустят.  Дело  сначала  вел  я,  потом  его  передали
следователю Березину. Вот его телефон.  Позвоните  через  пару  дней.  -
Дмитрий протянул бумажный квадратик.
   - Почему поменяли следователя? - насторожилась мать.
   - Это наши  внутренние  дела,  -  уклончиво  ответил  Самарин.  -  До
свидания.
   Он сделал шаг к выходу и обернулся. Мать убийцы не двинулась с  места
и пристально смотрела на него.
   - С моим сыном что-то серьезное? - прошептала она. -  Не  обманывайте
меня.
   Я чувствую.
   - Я ничего... - начал было Дмитрий, но осекся под ее взглядом.
   "Возможно, она так никогда и не поверит... Мать есть  мать.  А  вдруг
действительно ошибка?" Не сам ли Дмитрий недавно говорил об этом Кате?
   - Софья Николаевна, - неожиданно для себя сказал он, - подумайте, нет
ли у вас знакомых в адвокатуре? Может быть, вам связаться  с  кем-нибудь
из них.
   Больше ничего посоветовать не могу. Простите.
   - Погодите, - сказала она, видя, что следователь уходит. - Вы  видели
его?
   Глеба?
   - Да, я его допрашивал.
   - Как он?
   - Как он? - Самарин вспомнил Пуришкевича во время утреннего  допроса.
- Держится неплохо. Я бы сказал - с чувством собственного достоинства.
   - Это - да, - кивнула мать, - Глеб уважает других, но уважает и себя.
   Больше у Дмитрия не было сил видеть это лицо с посеревшими губами. Он
попрощался, надел шапку и, не оглядываясь, вышел.
   - Он не виноват! Вы сами убедитесь! - услышал он за своей спиной.
   "А ведь она права, у него есть чувство собственного достоинства.  Его
не так легко сломать, как считает Гусаков", - думал Самарин,  притопывая
ногами на трамвайной остановке на улице Лебедева. Он бы сэкономил время,
если бы поехал на метро, но останавливала  мысль  о  том,  что  придется
делать крюк.
   Наконец пригромыхал нужный номер. "А если все-таки ошибка? -  подумал
Самари! влезая на подножку; а потом, уже расплачиваясь кондуктором:
   - Все-таки разжалобила, старая карга"
   - Господи, Дмитрий,  опять  тебя!  Не  дадут  поужинать  спокойно.  -
Агнесса скривилась. Это был верный знак -  звонит  не  женщина.  Самарин
молниеносно выбрался из-за стола.
   - Дмитрий Евгеньевич, я из Покровской больницы, - зазвучал  в  трубке
голос Никиты Панкова, - хотел тут  уточнить  насчет  Пучкиной  и  других
пропавших.
   - Ну и что ты надыбал? Что потерпевший?  Та  действительно  нанесение
особо тяжких?
   - Есть такой момент, - отозвался Никита. -  Побит  он  здорово.  Руки
переломаны, правая нога вывихнута, лицо сплошной синяк.
   - Хорошо его отделали.
   - Знаете, Дмитрий Евгеньевич, не будь я следователь,  я  бы  ему  еще
добавил.
   - То есть ты считаешь, он виновен в смерти,  ну  по  крайней  мере  в
исчезновении, этих двоих?
   - Не-е, - протянул Никита, - этому убить - кишка тонка. Мразь просто.
   Раздавил бы его, как таракана.
   - Ты эти эмоции брось, - сурово  одернул  его  Самарин,  -  наказание
налагается за действие или бездействие, а не за то, кто мерзкий,  а  кто
прекрасный. Тогда у тебя мошенники на доверии вообще никогда не сядут  -
они все такие душки.
   - Вы бы сами поговорили с ним, еще  бы  не  то  сказали,  -  обиделся
Никита.
   - Ладно, давай излагай по сути.
   Потерпевшим  оказался  некто  Муравьев  Валерий  Сидорович,  тридцати
четырех лет, неработающий. Родился в  городе  Прокопьевске,  Кемеровской
области.  Прописан  оригинальным  образом  в  Приднестровье  в   поселке
Слободзея. Документов при  нем  не  было,  потому  Панков  сомневался  в
достоверности этой информации.
   В  Питер,  по  словам  самого  Муравьева,  он  прибыл  недавно.  Его,
разумеется, сразу же обокрали. Он пытался искать работу, не нашел и  был
вынужден искать пропитание на свалках и вокруг  вокзалов.  На  Ладожский
его не пускали местные  бомжи.  А  избили  его  просто  из  ненависти  к
приезжим.
   - А наличие при нем платка Пучкиной и картуза Мориса  объясняет  тем,
что нашел, - закончил свой рассказ Никита. - Честно вам  скажу,  Дмитрий
Евгеньевич, что там правда, что нет, черт его разберет. А глаза, знаете,
бегают... Дрянь мужик, в общем.
   - Но не убивал?
   - Убил бы. Да трусоват больно.
   - Ну а что на Ладожском? Опера что говорят?
   - Селезнев ходил спрашивал. Но там глухо. Публика ведь такая, фига  с
два от них чего добьешься. Не видали, не слыхали, не знаем,  первый  раз
слышим.
   - Так, тогда завтра с утра ты  не  в  прокуратуру,  а  на  Ладожский.
Селезнев Селезневым, а ты попробуй разобраться сам.
   - Ой, Дмитрий Евгеньевич! - взмолился Никита. - Работать  с  бомжами!
Рядом постоишь, кажется, год не отмоешься.
   - Никита! Что  за  разговор!  Кстати,  почему  только  с  бомжами?  А
вокзальных работников Селезнев  не  опрашивал?  Носильщиков,  грузчиков?
Надо опросить.
   Софья Николаевна поднялась и рывком открыла  дверь  в  палату.  Мысли
были об одном - что-то случилось с Глебом.
   - Господи, - вздохнул кто-то, - ну напугали вы. Я думала,  не  иначе,
главврач. - И больная вытащил из-под  подушки  бутерброд  с  ветчиной  и
соленым огурцом, хотя ей полагался бессолевой стол.
   Софья  Николаевна  только  пробормотала  что-то  ответ,  бросилась  к
тумбочке, стала спешно перебирать вещи, нашла записную  книжку  и  пулей
вылетела из палаты.
   - Во дает бабулька-то, - заметилаженщина-прапорщик.
   - Значит, полегчало, - с завистью раздался от окна тонкий голос. -  А
все оттого, что стали колоть кордиамин. Болезненная, гадость, а  смотри,
что творит.
   Больная Пуришкевич действительно воскресла сейчас неслась по коридору
к кабинету заведующего отделением.  Она  постучалась  и,  не  дождавшись
ответа, распахнула дверь.
   - Вы должны мне помочь! - с порога заявила она.
   - А для чего мы  тут,  собственно,  находимся,  по-вашему?  -  развел
руками завотделением.
   - Мне необходимо позвонить! - Больная  та  решительно  направилась  к
телефону, что Лев  Семенович  опешил.  Он  не  разрешал  занимать  линий
пустыми разговорами, но теперь только обалдела смотрел, как седая дама в
халате энергично крутит телефонный диск. Он припомнил, что видел  ее  на
обходах.
   "Ишемическая болезнь сердца".
   Но сейчас в ней было нелегко заподозрить кардиологическую больную.
   - Алло, - сказала  больная,  когда  на  том  конце  сняли  трубку,  -
попросите, пожалуйста, Осафа Александровича. Ты, Ося? Соня Пуришкевич.
   "Ну конечно, Пуришкевич, - вспомнил Лев Семенович,  -  тяжелая  форма
ишемической болезни сердца. Или в диагнозе ошибка..."
   - Тоже рада тебя слышать, Ося. Я по делу.  Ты  ведь  имеешь  какие-то
связи с милицией? Я точно ничего не знаю, но только что ко мне  приходил
следователь.
   Глеба забрали.
   На миг у Льва Семеновича  потемнело  в  глазах.  Это  "забрали",  эта
решительная  женщина,  ворвавшаяся  к  нему  в  кабинет...  И  только  в
следующий момент  пришло  осознание  того,  что  на  дворе-то  девяносто
седьмой год, а не шестидесятый и уж тем более не тридцать седьмой.
   Заведующий вновь прислушался.
   - Случилось что-то серьезное. Следователь так со мной разговаривал...
Нет, не дома. Я говорю из больницы... Да,  приходил  сюда...  Не  сказал
ничего, кроме того, что Глеб находится в отделении Ладожского вокзала...
Нет, нет. Я не узнавала. Сразу позвонила тебе. Что? Нет, сказал, что вел
дело, но его передали другому. Мне очень не  понравилось,  очень...  Что
именно? Нет, не он сам, а его тон... Что? Куда мне перезвонить? -  Софья
Николаевна повернулась к заведующему отделением и попросила:
   - Продиктуйте ваш номер.
   - Но... - Лев Семенович не  находил  слов  и  некоторое  время  молча
разводил руками. Странная женщина продолжала вопросительно смотреть,  и,
к своему собственному удивлению, врач услышал, как произносит семь цифр,
которые соответствовали номеру его служебного телефона  -  того  самого,
который сейчас узурпировала "Соня". - Но я скоро уйду и запру кабинет, -
наконец смог выговорить он.
   - Ося, ты слушаешь? Звони на пост. Последние две цифры - сорок семь.
   "Соня" повесила трубку и, сказав: "Большое спасибо,  Лев  Семенович",
вышла из кабинета. Только теперь врач смог оправиться от потрясения.  Он
встал из-за стола и вышел к сестринскому посту.
   - Какое лечение назначено Пуришкевич? - спросил он.
   - Со вчерашнего дня кордиамин. Внутримышечно три раза в день.
   - Интересно, - покачал головой завотделением. Это был первый случай в
его практике, когда такое достаточно известное лекарство произвело столь
чудодейственный эффект.

***

   Чак Норрис сидел у двери и ждал,  когда  же  хозяин  положит  наконец
трубку и обратит внимание на своего верного пса.
   Чак скучал. В последние дни хозяина как подменили. Все-то он сидит  и
думает. Это случалось и раньше, но только дома. А на улице наступало  их
время, когда хозяин был целиком и полностью со своей собакой.
   Теперь все кончилось. Потому что даже во  время  прогулки  хозяин  не
смотрел на Чака, а был погружен в свои мысли. Вот и теперь вместо  того,
чтобы идти гулять, говорит по телефону.
   Наконец  Дмитрий  повесил  трубку.  Пес  хотел  было  подбежать,   но
отвратительный телефон зазвонил снова.
   - Дмитрий Евгеньевич?
   - Слушаю.
   - Андрей Журба беспокоит. Вас поздравить можно?
   - Не знаю, - Самарин понял, что Журба говорит  о  поимке  маньяка,  -
пока не собраны доказательства, говорить ни о чем нельзя.
   - Принципиальный вы человек. - В голосе Журбы слышались  одновременно
ирония и уважение. - Вот я у вас и хотел спросить. По какому праву Завен
руки к рынку тянет?  Организовали-то  его  мы,  охрану  поставили,  щиты
понавесили. И чистота, и  саннадзор  -  все  наши  люди  делали.  А  как
раскрутили точку, как она заработала, так теперь ее Завену передавать, и
только потому, что он под ментовской "крышей"?
   Самарин вспомнил огромный оптовый рынок,  растянувшийся  вдоль  речки
Оккервиль. Он и сам, бывало, захаживал туда. Все знали, что эту точку не
только контролируют, но и организовали  тихвинцы.  Значит,  Завен  решил
прибрать рынок к рукам...
   - Но это не моя  компетенция,  Андрей.  Я  к  этой  "крыше"  не  имею
никакого отношения.
   - Знаю, - спокойно ответил Журба. - Нам нужна информация.  Что-нибудь
на Завена. Он ведь дрянь человек. Наверняка за ним что-то есть.  Нам  бы
очень хотелось это знать, Дмитрий Евгеньевич.
   "Негритенок! - пронеслось в голове Самарина. - В связке с Жебровым. А
тот  племянник  начальника  Ладожского  отделения...  Есть  кое-что   на
Завена..." Но с какой стати он будет выкладывать это Журбе? Он пока  еще
не работает на тихвинскую группировку и в дальнейшем  не  собирается.  А
так - пусть вор у вора дубинку отнимает...
   - Мне о Завене ничего не известно, - сказал он.
   - А вдруг услышите чего... Короче, как связаться со мной - знаете.
   - Вряд ли...
   - Посмотрим, гражданин следователь. Мало ли что бывает.
   В трубке запищали короткие гудки. Но Самарин еще долго  сжимал  ее  в
руках.
   "Что это было? Угроза? Нет, угрозами нас не возьмешь".
   - Ладно, Чак, - обратился Дмитрий к собаке, - ты гулять не против? Ну
я так и думал. Пошли, мне надо проветриться.

***

   Осаф Александрович Дубинин повесил трубку и некоторое время  стоял  в
задумчивости. Соня Пуришкевич... Сразу нахлынули  воспоминания.  Военное
Детство в Ташкенте, куда их родителей эвакуировали  вместе  с  Академией
наук, возвращение в Ленинград. Тогда она, правда, была Соней Стаблиной и
понятия не имела, что Оська Дубинин по ней тайно вздыхает,  тому  что  у
него так и не хватило духу признаться.
   Возможно, потому и не хватило, что не  было  шансе  на  успех.  Оська
Дубинин превосходил Серегу Пуришкевича во всем - он лучше бегал,  дальше
прыгал, н Соня выбрала не его. Они оставались друзьями, втроем гуляли по
Островам,   корпели   над   учебниками,   хотя   Соня   собиралась    на
филологический, Серега на восточный, а Оська на юридический.
   Шел  1954  год,  время  было  странное,  и  казалось,  впереди   ждет
совершенно  новая,  потрясающая   жизнь.   Потом,   когда   в   середине
шестидесятых Серега Пуришкевич внезапно умер от лейкоза, а Соня осталась
с маленьким Глебом на руках, Оська,  вернее,  молодой  криминалист  Осаф
Александрович Дубинин был уже женат и также обзавелся  маленьким  сыном.
Он помогал Соне всем, чем мог, но ни разу не заикнулся  о  своем  к  ней
чувстве.
   И вот теперь Соня просит его о помощи. Осаф Александрович вернулся  к
действительности. Глеб арестован  и  содержится  в  Ладожском  отделении
транспортной милиции. Судя по всему, обвинение ему еще  не  предъявлено.
Это означает, что в отделении  откажутся  отвечать  на  вопрос,  за  что
взяли. Имеют право; И  все-таки  Дубинин  работал  не  где-нибудь,  а  в
агентстве "Эгида-плюс", связанном со вполне определенным  ведомством.  А
потому он протянул руку к телефону и  набрал  номер,  который  в  городе
знает далеко не каждый.
   - Береза, триста шесть.
   - Вас слушают, - ответил мужской голос.
   - В Ладожском отделении транспортной милиции задержан Пуришкевич Глеб
Сергеевич, шестьдесят  третьего  года  рождения.  Я  бы  хотел  получить
информацию, в чем он подозревается. Какова причина задержания.
   - Оставайтесь  на  линии,  -  сказал  голос,  и  в  трубке  раздались
убаюкивающие звуки "Санта-Лючии". Когда неаполитанская песенка  началась
в третий раз, Осаф Александрович нервно забарабанил пальцами по  столику
- пауза явно затянулась, и это не предвещало ничего  хорошего.  Судя  по
всему, Глеб влип основательно.
   "Санта-Лючия" заиграла снова, и Дубинин заволновался всерьез.
   - Вы слушаете?
   - Да-да.
   - Глеб  Сергеевич  Пуришкевич,  шестьдесят  третьего  года  рождения,
подозревается в убийстве Марины Александровны Сорокиной,  совершенном  в
электропоезде вечером двадцать второго  октября.  Убийство  совершено  с
особой жестокостью.
   - Причина? - холодея, спросил Дубинин.
   - Детали изобличают маньяка-убийцу.
   - При каких обстоятельствах и когда он был задержан?
   - Задержан в воскресенье второго ноября на станции Школьная Гдовского
направления,  был  опознан  по  фотороботу,  составленному   пассажирами
электрички.
   - Кто ведет дело?
   - Старший следователь Березин из транспортной прокуратуры.
   - У меня есть информация о том, что следователя меняли.
   - Первые допросы проводил старший следователь Самарин. Пока все.
   - Спасибо. - Дубинин положил трубку и тяжело опустился на  стул.  Все
это совершенно не укладывалось в голове. Глеба он знал с  тех  пор,  как
тот, красный, лысый и сморщенный, лежал в кроватке, завернутый в голубое
байковое одеяльце.
   Он помнил его подростком в очках, который, когда  мать  выгоняла  его
спать, запирался в туалете с книжкой в руках. Конечно, рос без  отца,  и
Соня  оказалась  чересчур  авторитарной  мамашей,  так  что  сын  вышел,
пожалуй, слишком слабохарактерным... Но поверить в то, что  он  способен
на убийство... Во всем этом следовало разобраться.
   Первый вопрос, который приходил в  голову:  почему  транспортники  не
передали дело в ГУВД в группу по раскрытию особо тяжких? Там отфутболили
очередной "висяк"?  Более  чем  возможно.  Почему  через  день  поменяли
следователя?
   Подозрительно. Первый их чем-то не устроил. Дубинин вспомнил,  что  к
Соне в больницу пришел именно  тот,  первый,  следователь.  "Самарин  из
транспортной  прокуратуры",  -  вспомнил  Осаф  Александрович.   Он   же
посоветовал  матери  задержанного  найти   кого-нибудь,   связанного   с
адвокатурой.
   "Это парень сделал по собственной инициативе, - рассуждал Дубинин,  -
а не по приказу начальства. По нынешним временам это поступок.  Понимал,
что в отделении матери ничего не скажут".
   Но Глеб!
   Осаф Александрович знал, что  маньяки-одиночки  в  обычной  жизни  не
выделяются ничем. И убийцей может оказаться ваш сосед, сослуживец... Или
человек, которого ты знаешь с рождения. Сын Сони Пуришкевич.
   Конечно, его вина еще не  доказана  и,  значит,  есть  надежда...  Но
Дубинин привык готовиться к худшему и принимать правду такой, какая  она
есть.
   Но  как  сообщить  об  этом  Соне,  которая  и  без  того  лежит   на
кардиологии?
   Дубинин решительно оделся.
   - Господи, Ося, куда? - из кухни вышла жена.
   - Прости, неотложное дело. Я ненадолго.
   -  Знаем  мы  это  "ненадолго",  -  сказала  жена,  когда  за   мужем
захлопнулась дверь.
   - Встать, скотина! Глеб встал.
   Власенко размахнулся и метко ударил под ребра слева со сторон