т электричества?
   - И насчет электричества тоже. Как у вас вообще дела в деревне?
   Женщины сдвинулись на широкой лавке, давая нам место,  и  та,  что  в
белом платочке, заговорила:
   - Без света сидим.  Симаковы,  два  брата,  провода  срезали,  четыре
пролета. Это ж  в  какие  деньжищи  нам  встанет  свет  провести,  страх
подумать. А Симаковым хоть бы что, ничего  не  докажешь,  хоть  и  точно
знаем, что они.
   - Зачем они провода срезали? - встряла  я  и  удостоилась  изумленных
взглядов.
   - Как зачем? Оба  пьяницы,  нигде  не  работают.  А  нам  теперь  что
делать?
   Участковый говорит, свет нам провести обязаны,  только  я  в  это  не
верю. У местного начальства денег нет, вот и выйдет  сказка  про  белого
бычка. Вы уж в газете напишите  про  нашу  беду,  может,  тогда  обратят
внимание.
   - Обязательно напишем, - кивнула Женька. - А вот Августа Поликарповна
утверждает,  что  в  вашей  деревне,  кроме  отсутствия   электричества,
происходит много чего нехорошего.
   - Это про нечисть, что ли? - хмыкнула женщина в платке.  -  Гутька  с
утра опохмеляться начинает, а как у Васьки жена померла и он  к  Гутьке,
считай, перебрался, так они вовсе не просыхают, вот и гоняют  чертей.  А
еще Иван Иваныч сказки  рассказывает.  В  том  году  внучке  моей  таких
страстей наплел, она из дома выйти боялась.  А  ведь  взрослый  человек.
Нехорошо это...
   - А кроме рассказов, ничего не беспокоит? - нахмурилась Женька.
   - Как же, вон у Валентины ложки украли. Кто-то в дом влез, пока она в
огороде была, и ложки утащил.
   - Ложки? - не поняла я.
   - Ага, - кивнула женщина в синем рабочем  халате.  -  Серебряные,  от
мамы достались. Надо было их Симке отдать, дочери. А  я  не  сообразила,
теперь вот нет ложек. Две  штуки,  маленькие  такие,  красивые,  и  Иван
Иваныч говорил, чистое  серебро...  этот...  антиквар...  Больших  денег
стоили.
   - Кого-нибудь из местных подозреваете? Или в деревне чужие были?
   - Кого ж подозревать, кто в окошко полезет? - вздохнула Валентина.  -
На детей подумать, так в деревне один ребятенок, вон Ванька,  а  на  что
ему ложки?
   Сказала участковому, он только  рукой  махнул,  говорит,  ищи  лучше.
Может, и впрямь куда сама засунула да и забыла.
   Рассказ о ложках на Женьку никакого впечатления не  произвел,  и  она
вновь подступила с расспросами.
   - А люди на болотах действительно пропадают?
   - Это точно, - кивнули все четверо. -  На  болотах  нечисто.  Как  не
пойдешь за ягодой, так непременно водить начинает. И водит, и  водит,  я
один раз уж решила, все, сгину в болотине, не знаю, как и выбралась.
   - Водит, - согласились остальные женщины, - а раньше дети  по  вешкам
ходили, и ничего. Редко-редко кто пожалуется, а теперь и  мы  не  ходим,
боимся.
   За деревней ягод наберешь, а чтоб на остров - ни-ни.
   - А кто водит? - нахмурилась я.
   Женщины пожали плечами.
   - Как ни назови... у нас говорят Кукуй... - Я  невольно  поморщилась,
ну вот, пожалуйста, опять Кукуй этот глупый. - Как люди пропадать стали,
мы и вовсе туда ни ногой. Участковый пошел проверить, да только чудом не
погиб.
   Обратились к батюшке,  в  том  году  крестным  ходом  вокруг  деревни
ходили, не помогло. Отец Сергей говорит, это вам наказание  за  то,  что
часовню ограбили, за чудотворную икону и кружку. Наверное, так и есть.
   - Деньги из кружки Вова Татарин взял, - вздохнула одна из  женщин,  -
ему на чекушку не хватало.
   - Это он сказал? - заинтересовалась Женька.
   - А что ему говорить, он в тот день с перепоя маялся, у Зинки  выпить
просил, а она ни в какую и бабам наливать ему не велела. А кто ж  с  его
Зинкой свяжется, вот и не наливали. Вовка исчез, а к вечеру Люська пошла
в часовню свечку задуть, боимся, не сгорела бы часовня, на ночь запираем
и огонь гасим, а кружки нет. Там было-то двенадцать  рублей.  Татарин  и
спер. Он один у нас басурман, опять же здорово мучился. Но икону Вова не
брал, зачем ему икона? И пропала она вечером, а он вечером у кума был  и
вернулся только к утру. Икона  чудотворная,  от  дедов-прадедов,  а  как
пропала, так не стало порядка. С болота вой идет, люди огни видели...
   - И на старой мельнице ночами светится, - кивнула Валентина. - Своими
глазами видела, малюсенький огонек, и вроде кто шепчет что-то.
   - А где эта мельница? - насторожилась Женька.
   - За деревней, прямо на реке, километра  полтора  отсюда.  Посмотреть
хотите?
   - Надо  бы  взглянуть,  -  пожала  Женька  плечами.  Мы  еще  немного
поговорили...  Тут  к  одной  из  сидевших  женщин  подошла   собачонка,
пятнистая дворняжка, ткнулась носом в ее руку, устраиваясь  рядом,  а  я
спросила:
   - У кого в деревне большая собака? Серая или черная. Лохматая,  вроде
кавказца.
   Женщины в недоумении переглянулись.
   - У наших одни дворняжки, больших собак никто не держит.
   - Как же так, - не поверила я, - мы ночью видели...
   - Может, прибежала откуда? - пожали  плечами  женщины.  -  Хотя  вряд
ли...
   - Зимой Зинкину собаку задрали, - напомнила  Валентина,  -  говорили,
волк.
   - Для волка слишком крупный, - вслух подумала я, хотя,  если  честно,
имела весьма смутное представление о волках. Тут  я  обратила  внимание,
что Иван Бородин, до того  момента  устроившийся  в  сторонке  прямо  на
земле,  жующий  какую-то  травинку  и  не  обращавший  внимания  на  наш
разговор, вдруг насторожился.
   Уставился на меня, приоткрыв рот, вроде бы даже испуганно.
   - Это не собака, - заявил он, - оборотень. Он с болота ходит,  кувырк
через голову - и поминай как звали. Я его чуть не выследил, но он бегает
быстро. А на болото идти за ним страшно, надо здесь ловить.
   Мы некоторое время молчали, переваривая информацию,  затем  Валентина
сказала, махнув рукой и обращаясь к Ивану:
   - Да будет тебе...
   А у меня возникла настоятельная потребность прогуляться. Мы с Женькой
направились по деревенской улице, и Иван с нами.
   Никого из жителей мы больше не встретили,  поднялись  на  пригорок  и
оказались  возле  небольшой  часовни.  Сообразив,  куда  мы  идем,   наш
сопровождающий исчез, не говоря ни слова.
   Часовня была деревянной, увенчана луковицей,  выкрашенной  в  голубой
цвет. Двустворчатая дверь заперта на задвижку. Оглядевшись и  никого  не
обнаружив поблизости, мы открыли  дверь  и  заглянули  в  часовню.  Если
честно,  в  ней  не  было  ничего  интересного:   ниша,   должно   быть,
предназначенная для иконы, ныне пустовала, лампадка, большой подсвечник,
две стеклянные вазы, на полу половичок  в  пеструю  полоску.  Без  иконы
часовня выглядела  сиротливо.  Мы  дружно  вздохнули,  заперли  дверь  и
устроились в трех шагах на зеленой травке.
   - Что скажешь? - спросила Женька.
   - Икону свистнул кто-то  из  приезжих.  Свои  вряд  ли  бы  рискнули,
секреты здесь не держатся, а за чудотворную икону могут и по шапке дать.
   - Ага, - вяло согласилась подружка. - А в остальном?
   - Что ты имеешь в виду? - удивилась я.
   -  Разгул  нечистой  силы,  естественно,  -  сказала  она,  даже   не
улыбнувшись.
   - С нашей хозяйкой все ясно, - ответила я.  -  Батюшка  прав,  подрыв
экономики, то бишь госмонополии на  водку,  свое  дело  сделал:  Августа
Поликарповна предалась фантазиям. Вова Татарин тоже всегда пьян,  как  и
Василий.
   - Но прочие бабки на  запойных  не  похожи,  -  задумчиво  произнесла
Женька, оглядываясь.
   - Ну и что? Люди живут без электричества, места глухие...  только  не
говори, что ты веришь во всю эту чепуху... Кукуй по болоту водит... надо
же придумать такое. Могли бы назвать его как-то поприличнее.
   - Да, имя у чертовщины не впечатляет, фольклор здесь еще в цене,  это
ясно. Давай прикинем, что мы имеем.  Есть  деревня,  довольно  интересно
расположенная,  есть  болото,  на  котором  остров,  с   некоторых   пор
труднодоступный.
   На болоте и в старой мельнице видят огни, а началось все это примерно
в одно время с исчезновением чудотворной иконы.
   - Это за уши притянуто, - возмутилась я. - Не можешь  же  ты  всерьез
решить, что здесь замешано нечто потустороннее. Я понимаю  твое  желание
наскрести  материала  хоть  на  крошечную  заметку,  но  Кукуй   -   это
неприлично. Из-за него не стоило тащиться за полторы  сотни  километров.
Напиши о бедственном положении сельчан, оставшихся без  света.  В  конце
концов, попытайся добиться, чтоб эти братья Симаковы понесли заслуженную
кару... Слушай, я  так  и  не  поняла,  зачем  им  понадобилось  провода
срезать?
   - Ты, Анфиса, совершенно темная, - вздохнула подружка.  -  Провода  -
это цветмет, денег стоит. Сдали во вторсырье...
   - Но ведь люди,  которые  у  них  вторсырье  принимали,  должны  были
видеть, что берут...
   - Анфиса, не тревожь меня, - взмолилась Женька. -  Ты  словно  первый
день  на  свете  живешь.  Конечно,  видели   и   наверняка   знали   или
догадывались, что цветмет свистнули. Ну и что? Им на это начихать.
   - Вот об этом и напиши, - возмутилась я.
   - Об этом никому не интересно, это  и  так  все  знают,  -  вздохнула
Женька.
   - Давай вернемся к нашим баранам, то есть к Кукую. Ты веришь,  что  в
Липатове что-то происходит?
   - Я тебе уже сказала, твой дурацкий Кукуй никуда не годится. Даже для
детских сказок.
   - А собака? - покусав губу, спросила Женька.
   - Какая собака?
   - Про которую ты сама спрашивала.
   - Ты же слышала, собака могла прибежать из другой деревни.
   - Через болото?
   - Может, здесь еще дороги есть, мы же не спрашивали. Точно есть,  раз
Вова Татарин к куму  на  мотоцикле  ездил,  выходит,  и  собачка  вполне
могла...
   Женя, надо искать лодку и возвращаться. Желательно до темноты.
   - Значит, ты считаешь, ничего здесь нет?
   - В смысле чертовщины? Конечно. И ты так считаешь, просто злишь  меня
и валяешь дурака.
   - Конечно, Кукуй - ужасная глупость, - .  вздохнула  подружка,  -  но
что-то во всем этом есть. Я пока сформулировать не могу. Люди не  просто
так исчезли...
   - Женя, здесь болота...
   - Слышала, бабка сказала: на болоте вешки, дети  запросто  бегали,  а
теперь Вова Татарин плутает.
   - Вова Татарин, с его привычкой пить с утра, может плутать  меж  двух
сосен.
   - Конечно, я и сама так думаю, -  не  стала  спорить  Женька,  что  в
общем-то  было  странно.  -  Однако  чувствую:  что-то  в  этой  деревне
происходит.
   Нормальные люди, пусть и любители выпить, по ночам с кольями сидят.
   - Они сами себя пугают.
   - Ага. А еще этот Иван Иванович. Не мешало бы с ним познакомиться.
   Историк и фольклорист. Не оттуда ли уши растут.
   - Хорошо, - пожала я плечами. - Давай познакомимся с этим типом. Хотя
лично я поговорила бы с участковым.
   - К участковому тоже заглянем. Мне  кажется,  что  стоит  задержаться
здесь на пару деньков.
   Предложение не показалось  мне  особенно  заманчивым.  Я  понятия  не
имела, что мы будем здесь делать столько времени,  но  у  подружки  было
такое выражение лица, что возражать я не стала.
   Что-то Женьку  беспокоило.  Если  честно,  и  меня  тоже.  Я  немного
покопалась в себе и пришла к выводу: мучает меня ночная собака.  Хотя  с
какой стати? Но мучает. Не она, конечно, а то, что Женька права: взяться
ей в общем-то  неоткуда,  карту  я  изучила  тщательно,  выходило,  либо
живность шла через болота, что, с моей точки зрения, маловероятно,  либо
сделала гигантский крюк.
   Интересно, зачем ей это понадобилось? "Анфиса, прекрати ломать голову
над всякой  чепухой",  -  сказала  я  себе,  но  это  не  подействовало.
Подозреваю, то же самое происходило с Женькой, вид у нее был несчастный,
и у меня, наверное, не лучше. В общем, я  согласно  кивнула,  все  равно
домой торопиться не стоило, кто  меня  там  ждет?  А  если  ждет,  пусть
немного помучается, ему полезно... Я  вдруг  заскучала  и  почувствовала
желание зареветь. Чтоб избавиться от нахлынувших эмоций, я попросила:
   - Расскажи мне про Холмогорского.
   - Про убийство? - подняла брови Женька и широко улыбнулась. Меня  это
разозлило.
   - Чего ты лыбишься?
   - Да брось  ты,  Анфиса,  -  сморщила  она  нос.  -  Я  понимаю,  это
профессиональное, ты же автор-детективщик,  убийство  -  твой  хлеб.  Но
рассказывать особо нечего. Холмогорский был неплохим  художником,  книги
писал, в основном автобиографические, детство его прошло в этих  местах.
Когда ему было чуть больше двадцати, он оказался за границей и решил там
остаться.  Как  ни  странно,  за  границей  он  преуспел,   но   не   на
художественной ниве, а на сугубо коммерческой, и, как часто случается  с
русским человеком, чем больше богател, тем ему  больше  хотелось  смысла
жизни.  Сколотив  весьма  солидное  состояние,  он  в  преклонных  летах
вернулся на родину. Жена у него к тому времени умерла,  детей  не  было.
Сам себе хозяин, оттого и  затеял  создать  здесь  музей  своего  имени,
дворянскую усадьбу, каковая действительно имела место быть, но к моменту
появления здесь Холмогорского  выглядела  крайне  плачевно.  Десять  лет
назад в усадьбе был дом инвалидов или дурдом, как  говорят  местные,  но
даже их перевезли куда-то из-за ветхости помещений.  У  Холмогорского  с
властями   наметилось   полное   взаимопонимание.   Старинный   дом   он
отремонтировал, парк расчистил, пруд углубил, мосты  через  него  возвел
заново. В общем стало не хуже, чем  в  Михайловском.  Этим  Холмогорский
всегда гордился. Но не только  отреставрированной  усадьбой  он  надумал
порадовать  земляков.  Сам  художник,  он  всю  жизнь   коллекционировал
картины. В основном русских мастеров. Особых шедевров в  его  коллекции,
сказать справедливости ради, не было, но  имена  известные  и  коллекция
серьезная,  практически  весь  русский  девятнадцатый  век  представлен.
Особенно интересны были усадебные портреты из имения Салтыковых. Кое-что
чудом  сохранилось  в  запаснике  музея.  Постоянно   бывая   в   музее,
Холмогорский нашел там свое счастье, то есть женился на женщине, которая
уже двадцать пять лет работала в музее  искусствоведом.  Она  ему  очень
помогала. Открытие музея действительно обещало стать событием не  только
в культурной жизни области. Чтобы разместить все задуманные  экспозиции,
срочно отреставрировали бывшие конюшни и ряд подсобных помещений. Работа
шла  без  перерыва,  и  жизнь  там  била  ключом.  Три  года  назад,  на
октябрьские  праздники,  рабочие  разъехались,   супруга   Холмогорского
находилась в Москве по делам, а он остался в доме  в  обществе  сторожа,
тоже весьма почтенного старца. Ничто, как говорится, не предвещало беды.
Дом хоть и недалеко от села, но стоит  на  отшибе,  к  тому  же  окружен
парком. Короче, никто ничего не слышал и не видел, пока утром кто-то  не
обратил внимание, что в усадьбе горит свет.
   Кинулись туда всем селом и  нашли  Холмогорского  в  его  кабинете  с
проломленным черепом возле открытого сейфа.  Вскоре  обнаружили  и  труп
сторожа в саду, под кустами. Должно быть, старик что-то услышал ночью  и
вышел проверить. - В доме были ценности? - спросила я. -  Я  не  картины
имею в виду...
   -  Были,  -  кивнула  Женька.  -  Реставрация  дело  дорогое,  хозяин
расплачивался наличкой, а хранил ее в сейфе.  Сколько  там  было,  точно
неизвестно, но по прикидкам никак не меньше двухсот тысяч долларов. -  Я
присвистнула, а Женька кивнула.  -  Вот-вот.  Сейф  хозяин  открыл  сам,
должно быть, под угрозой смерти. Вместе с  деньгами  исчезли  двенадцать
наиболее ценных картин, холсты просто вырезали из рам.
   - И что, в доме не было сигнализации?
   - Не было. Ни сигнализации, ни охраны, собаки и той не  было.  Только
сторож. Правда, на окнах решетки и дверь внушительного  вида...  Дело  в
том, что места здесь глухие, все люди на  виду,  никто  не  ждал  такого
поворота событий.
   Все дороги в районе были немедленно  перекрыты,  Холмогорского  здесь
любили и уважали, схватить убийцу стало делом  чести.  Как  он  или  они
ушли, уму непостижимо. В обход нельзя - кругом болота, да и операцию  по
поимке преступников проводили не  для  отмазки.  Работали  собаки,  след
потеряли  возле  шоссе,  которое,  кстати,  вело  в  Липатове.  И   все.
Преступники как в воду канули.
   Украденные картины, кажется, до сих пор нигде не всплыли, хотя это ни
о чем не говорит. А доллары и вовсе не проследишь.
   - И что, никаких следов? - не поверила я.
   - Никаких.
   - Так не бывает. Прежде всего, убийцы были хорошо осведомлены о  том,
что хозяин в доме один, да и о том, что в  сейфе  доллары,  должны  были
знать наверняка.
   - Само собой, - кивнула Женька. - Менты здесь носом землю рыли, но...
вроде подозревали одного из рабочих, однако доказать ничего  не  смогли.
Целых полгода здесь сыскари сидели, по ходу  дела  столько  преступлений
раскрыли, от угона скота до кражи магнитол из машин, но  на  след  убийц
Холмогорского так и не вышли. Музей стараниями его жены открыли, но сама
она по понятным причинам здесь не живет, хотя со всем рвением продолжает
дело мужа. В общем, детектив ты из этого вряд ли сляпаешь.
   - Это уж точно, - кивнула я, поднимаясь с травы.
   -  До  чего  ж  здесь  места  красивые,  -  вздохнув  полной  грудью,
мечтательно заявила Женька.
   Не согласиться с ней было невозможно. Места действительно красивые.
   Река, часовня на холме, слева  поля  с  перелесками,  сзади  сплошной
стеной лес, а над всем  этим  голубое  небо,  яркое  солнце  плюс  пение
жаворонка и прочие сельские удовольствия.
   - Если уж мы решили здесь остаться, не худо бы жилище себе подыскать,
- заметила я.
   - Чем тебе у Августы не нравится? - усмехнулась Женька.
   - Я по ночам спать привыкла,  а  у  нее  заняться  этим  нет  никакой
возможности. К тому же тетка явно спятила, меня просто  дрожь  берет  от
заостренных кольев, и еще одного окропления святой водой я  могу  просто
не выдержать.
   - Давай попробуем найти что-нибудь получше, - согласилась Женька. - А
сейчас я бы наведалась к Ивану Ивановичу.
   И мы зашагали к деревне.
   Женщины все еще сидели на скамейке, правда, теперь уже втроем.
   -  Прогулялись?  -  спросила  нас  Валентина.  Мы  кивнули,   а   она
продолжила:
   - Вы к нам надолго?
   - Пока с вашим Кукуем не разберемся,  -  засмеялась  Женька.  Женщины
тоже засмеялись, я хихикнула из солидарности и тут почувствовала  чей-то
взгляд, повернула голову и успела заметить на крыльце молодого человека:
узкое лицо, борода  клинышком,  колючий  взгляд.  Он  торопливо  прикрыл
дверь, и видеть его я больше не могла. Непонятно, с какой стати, но  эта
встреча  мне  не  понравилась,  более  того,   я   почувствовала   нечто
напоминающее страх. Нет, в самом деле что-то не так в этом  Липатове.  -
Ты видела? - шепотом спросила Женька, едва мы немного удалились от дома.
   - Ты имеешь в виду этого типа?
   - Конечно. Рожа, по-моему, на редкость противная.
   - Рожа как рожа, - не стала я преувеличивать,  -  но  взгляд  мне  не
понравился. Надо бы выяснить, что это за тип.
   - Выясним, - кивнула Женька.
   Деревенская улица сделала плавный поворот, мы свернули, и вскоре очам
нашим предстал дом с колоннами и верандою, издалека похожий на постройку
девятнадцатого века. Приглядевшись, я поняла, что  построен  он  не  так
давно, примерно в шестидесятых годах, может, чуть раньше.  Дом  окружала
ограда на кирпичных столбах, которые не мешало подновить, глаз  радовали
ворота, распахнутая настежь калитка и парк. С такого  расстояния  ничего
больше разглядеть не удавалось, до усадьбы было довольно далеко.
   - Что это такое? Дом Ивана Ивановича? - выдвинула я предположение.
   - Нет, - серьезно ответила Женька. - Больше похоже на санаторий.
   Правда, я ни о каком санатории не слышала.
   - Я тоже, - кивнула я в ответ, и мы затоптались на месте,  вожделенно
оглядываясь в поисках живой души, способной просветить нас.
   Окно дома по соседству распахнулось, и мы узрели  старушку,  которая,
не говоря ни слова, внимательнейшим образом принялась нас разглядывать.
   - Здравствуйте, - дружно ска