зутуев  был сильным противником,  и  неожиданная
победа   притупила  во  мне  все  чувства,  включая  чувство
самосохранения. - Можно, я пойду?
      Почтенный Дымбрыл Цыренжапович молчал. Он и  не  думал
угрожать  мне.  Бессмысленно угрожать  после  того,  как  ты
сказал чистую правду. Бессмысленно угрожать после того,  как
игра сыграна.
     - Верните ключ Ботболту, - бросил он мне напоследок.
      Я  уже  дошла до двери, когда внезапная, еще не совсем
оформившаяся догадка забрезжила у меня в мозгу.
      Только бы Дымбрыл в ярости не смахнул шахматы с доски!
Только  бы  не  смахнул!  Остается  только  уповать  на  его
степную, отшлифованную веками мудрость!..
     Дымбрыл не сдвинул ни одной фигуры. Должно быть, он все
еще переваривал услышанное.
      Я  упала на четвереньки и принялась разглядывать финал
шахматной партии... Так и есть. Никакой ошибки!
      -  Вы  все-таки решили поговорить о романе? -  несмело
сказал Дымбрыл.
     - У меня его и правда нет.
     - Тогда зачем вы приезжали?
     Это был честный вопрос, и я постаралась честно ответить
на него.
      -  Затем,  чтобы услышать то, что услышала...  Покинув
Дымбрыла и затворив дверь в комнату трех художников,  я  без
всякого  сожаления вернула пантеру Ботболту.  И  задала  ему
только один-единственный вопрос:
      -  Скажите,  Ботболт,  когда разбилась  ваза?  Ботболт
равнодушно пожал плечами.
     - Когда я нес шампанское в зал...
      -  Это понятно. Сколько бокалов было тогда на подносе?
Восемь или один?
      Узкие  глаза  бурята  заволокла дымка,  а  тетива  рта
натянулась до предела. Ну, давай, Ботболт, вспоминай!..
     - Восемь, - подумав, ответил Ботболт. - Восемь.
      ...Огрызок  вечера и всю оставшуюся ночь я  провела  в
квартире  Чижа.  И  до  одури  гоняла  копию  конфискованной
пленки, которая была отснята за ужином. Вернее, только  один
ее  фрагмент:  шахматную  партию между  Аглаей  и  Райнером-
Вернером.  Просто счастье, что я вертелась возле доски  и  в
объектив  влюбчивой "SONY Betacam" попадали  не  только  мой
перекошенный  глаз и свернутый набок нос,  но  и  фигуры  на
доске.  И  чем дольше я анализировала партию, тем яснее  мне
становилась картина.
      Аглая была не шахматным игроком. Она была превосходным
шахматным   игроком!  Суметь  так  тонко  окучить  дилетанта
Райнера-Вернера,  суметь  так  блистательно  ему  проиграть,
суметь  потерять  такое количество фигур  в  самых  выгодных
комбинациях!.. Для этого нужно было просчитывать не пять,  а
десять ходов вперед! Она играла за него и за себя, это  было
очевидно! Она гнала Райнера-Вернера к победе плетью  о  семи
концах, она просто не давала ему опомниться!
      Теперь,  промотав кассету сто сорок четыре раза,  я  с
уверенностью  могла сказать: Аглая проиграла только  потому,
что хотела проиграть.
     Ей было жизненно необходимо проиграть, чтобы...
     Чтобы разбить проклятый бокал!!!
      И  эти  ее постоянные отлучки в оранжерею, и  Ботболт,
которого  разбившийся горшок застал не с  одним  бокалом  на
подносе,  а  с  восемью... Поднос с одним  бокалом  был  уже
потом, Ботболт налил в него шампанское из начатой бутылки на
столе и, не задерживаясь, отнес в зал, чтобы она его выпила.
     Я почувствовала пьянящий привкус ярости на губах.
     Нет, Аглая не могла так поступить со мной, служившей ей
верой и правдой. С кем угодно - только не со мной! Шахматной
партии   и   бокала  было  слишком  мало,  для  того   чтобы
высказаться. А Аглая должна была, высказаться.
     Должна.
     А я должна была ее услышать. Ведь для чего-то она взяла
,%-o в секретари. Именно меня!
       После   часа  стояния  в  душе  я  наконец-то   нашла
недостающее звено. В самом финале "Украденных поцелуев".
       "УВЯДШЕЕ   СЧАСТЬЕ,   РАСТРЕПАННЫЕ   ВЕТРОМ   ВОЛОСЫ,
УКРАДЕННЫЕ  ПОЦЕЛУИ, УСКОЛЬЗАЮЩИЕ МЕЧТЫ... ЧТО  ОСТАЛОСЬ  ОТ
ВСЕГО ЭТОГО? СКАЖИТЕ МНЕ, ЧТО?"
      Это  был  подстрочник песни, которую Аглая  так  и  не
напела.  Но  произнесла, прежде чем отдать  бокал  Дашке.  И
дождаться своего собственного последнего бокала.
     Стоящего на подносе в гордом одиночестве.
      Ведомая каким-то дьявольским вдохновением, я принялась
ломать  коробку  из-под  кассеты с "Украденными  поцелуями".
Лицевая    сторона    не    представляла    собой     ничего
экстраординарного: цельный кусок пластмассы,  не  более.  Но
изнаночная  - с логотипом "КИНОЭТО-ПРАВДА24КАДРАВСЕКУНДУ"  и
реквизитами фильма - вовсе не была цельной: она состояла  из
двух   кусков.   Разделив   их   при   помощи   первого   же
подвернувшегося  под руку тупого ножа (ну  почему  холостяки
практикуют  тупые  ножи!), я нашла то, что  даже  не  думала
искать:  крошечный  блестящий ключ, спрятанный  в  таком  же
крошечном углублении одной из пластмассовых половинок...

                             ***

      ...Чиж  начал  ныть,  как  только  мы  приблизились  к
"КИНОЭТОПРАВДА24КАДРАВСЕКУНДУ" на расстояние двух кварталов.
      -  Это  бред, - с апломбом заявил он. -  Все,  что  ты
собираешься сейчас сделать, - это бред.
     - Но ведь ключ существует. Ты не будешь этого отрицать?
       -   Ну   и   что?   Ненормальный  ключ   ненормальной
писательницы. Только и всего.
      - Чиж, ты же всегда был сторонником самых экзотических
версий.
     - Теперь не сторонник.
     - А если это правда?
     - Это не может быть правдой.
      Это стало правдой, стоило мне только переступить порог
маленькой  студии по записи фильмов - буйных  пятидесятых  и
нежных  шестидесятых.  Она и впрямь была  маленькой:  метров
восемнадцать,  не  больше. Компьютер, два телевизора  и  два
видеомагнитофона,  небольшой  диванчик  с  валиками   вместо
подлокотников  (буйные пятидесятые). И два легких  кресла  с
поджарыми  ногами  и  такой  же  поджарой  спинкой   (нежные
шестидесятые).  Стену украшали два плаката:  один  к  фильму
"Безумный  Пьеро", другой - к фильму "На последнем дыхании".
Оба  названия,  так легкомысленно оккупированные  Годаром  и
Бельмондо, можно было смело отнести к самой Аглае.
      Тем  более  что на столе, прикорнувшем возле  окна,  я
увидела   то,  что  никак  не  ожидала  увидеть:   небольшой
изысканный   фонтанчик,  живо  напомнивший  мне   бамбуковые
радости   в   ландшафте   Дымбрыла   Цыренжаповича.   Желоб,
наполнившись водой, перегнулся, а я вдруг вспомнила  о  том,
что  в  последние несколько дней до нашего отлета из  Москвы
перестала  слышать  мерный  стук метронома.  Мерный  стук  в
-%$.ao# %,., Аглаином кабинете.
      -  Забавная  штучка, - сказала я молодому  человеку  в
бейсболке. Козырьком назад.
      -  Забавная, - согласился козырек, пугающе похожий  на
Жан-Пьера Лео из "Украденных поцелуев".
     - Никогда такой не видела.
     - Я тоже. - Жан-Пьер улыбнулся мне так, как будто украл
все   поцелуи  сразу.  -  Подарок  одной  нашей   постоянной
клиентки.
      -  Кстати, по поводу вашей постоянной клиентки... -  Я
вытащила  из кармана ключ и осторожно положила его  на  стол
перед Жан-Пьером.
      Он  не  удивился, он даже не стал задавать мне  лишних
вопросов. Он вынул из ящика шкатулку. Небольшую, но довольно
изящную, сработанную под сандал шкатулку. Только и всего.
     Но прежде чем открыть ее, я не удержалась и спросила:
       -   Простите,  это  не  вы  приносили   цветы   Аглае
Канунниковой?
     - А что? - Молодой человек поднял брови. - Разве в этом
есть что-то предосудительное?
     - Нет, но...
      -  Одна ее поклонница меня об этом просила. Та  самая,
которая подарила фонтанчик... Она часто к нам приходит.  Она
любит старые фильмы.
     - А вы?
     - Я тоже. Я старомодный человек.
      -  Четыре букета желтых гвоздик? Теперь Жан-Пьер  Лео,
удачно  сдублированный бейс-болкой козырьком назад, удивился
по-настоящему.
     - А вы откуда знаете?
     Я ничего не ответила ему. Дрожа от нетерпения, я сунула
ключ в шкатулку и вошла в Аглаин кабинет.
     Там не было ничего, кроме одной-единственной фотографии
и  сложенного вчетверо листка. Секунду поразмышляв, я начала
с  фотографии, быть может потому, что всеми силами  пыталась
оттянуть  финал.  И сразу же узнала часть оранжереи  в  доме
Дымбрыла   Цыренжаповича   Улзутуева   и   кухонную   дверь,
распахнутую настежь. В проеме двери стояли Аглая и  мужчина,
лет  на  десять  моложе ее самой. Мужчина обнимал  Аглаю  за
плечи,  а  Аглая  улыбалась.  Я не  очень-то  разбиралась  в
счастье, но, по-моему, они были по-настоящему счастливы.
      На  обороте стояла подпись: 1996 год. И больше ничего.
Ни  одного  имени. Впрочем, когда люди счастливы,  зачем  им
называть друг друга по именам?..
      Зато  письмо,  которое  я развернула  секундой  позже,
начиналось с имени.
     И это было мое имя.

     "Алиса!
     Если вы держите это в руках, значит, вы молодец. И я не
зря взяла вас на работу. Жаль, что мы так мало были вместе и
так мало узнали друг друга. Мне нужен был такой человек, как
вы.  Да что там, само небо послало мне вас! Сам господь бог,
в   свободное  от  работы  время  курирующий  мерзопакостный
&c`-  +lg(* "Роад Муви"... Да, мне нужен был такой человек..
Человек, влюбленный в "Украденные поцелуи". Человек, который
поможет мне обставить мой уход.
     Уход. Звучит сентиментально, не так ли?.. Простите меня
за  то, что я использовала вас вслепую, но посвящать вас  во
все    это   -   значит,   заново   переживать   собственную
беспомощность и собственную пустоту. Все дело в том,  что  я
не  могу больше писать. Не могу. Ни одной строчки. Ни одного
слова. Я часами сижу перед монитором, но это пустой монитор.
Пустой  монитор - это и есть роман, который я пишу уже  год.
Его  нет  и  никогда больше не будет. Как никогда больше  не
будет  писательницы Аглаи Канунниковой. Счастье, что  вы  не
пишете.  И  вам незнаком страх перед чистым листом.  И  ужас
перед тем, что ты когда-нибудь разучишься складывать буквы в
слова.
      Этот ужас стал для меня реальностью, увы. Если бы  жив
был  Андрей...  Если  бы жив был Андрей,  я  бы  знала,  чем
заполнить  пустоту и отсутствие слов. И мне не  пришлось  бы
прибегать  к  такой крайней мере... Но его больше  нет.  Две
пули  в  грудь  и  одна  в голову - это приговор.  Приговор,
приведенный  в исполнение людьми, которые никогда  не  будут
найдены. Приговор, который лишил жизни не только его,  но  и
меня.  Просто в моем случае он оказался отложенным.  Теперь,
когда  я не могу больше писать, это стало очевидно. Я  могла
бы сочинить массу историй, я могла бы придумать любой сюжет,
но это не вернуло бы к жизни Андрея, единственного человека,
который  был  мне по-настоящему дорог... Но сюжеты  покинули
меня,  ушли  следом  за Андреем. Совсем недалеко,  но  разве
смысл смерти не состоит в том, чтобы находиться поблизости ?
Под  рукой  ?  Под  рукой, которая  уже  никогда  ничего  не
напишет.  И  никого  не обнимет. И никого  не  потреплет  за
волосы.  И  дом Андрея - дом, по которому я могла  пройти  с
завязанными  глазами,  - его дом принадлежит  теперь  совсем
другому  человеку.  Завтра - господи  -  уже  завтра!  -  мы
отправимся  туда.  Прошу  простить  меня  за  те  неприятные
минуты,  которые вам придется пережить. Впрочем, думаю,  они
будут  компенсированы  забавными  персонажами,  которых   вы
встретите там. Для них у меня тоже есть несколько сюрпризов.
Как   вы  думаете,  кольцо  и  вышитый  платочек  понравятся
эксцентричным дамам средних лет ?
      Впрочем,  если вы читаете это письмо,  то  уже  знаете
ответ.
     И открыли закрытую дверь на кухню.
     Я же открою ее завтра.
      Как странно, для вас теперь - все в прошедшем времени.
Для  меня же - в будущем. Как странно - в будущем для  того,
кого  больше нет. Во всяком случае, сейчас, когда вы читаете
это письмо.
      Я  придумала  этот сюжет семь месяцев  назад,  в  день
рождения   Андрея,   именно  в  тот   день,   когда   поняла
окончательно:  вдохновение, единственное, что  держало  меня
здесь после смерти Андрея, - не придет никогда.
     Я придумала этот сюжет - последний в моей жизни, - и вы
уже  участвуете в нем. И даже пытаетесь скрыть свое волнение
/.  поводу дурацких цветов и дурацкой записки. Они не  очень
элегантны,  каюсь,  но  что  можно  требовать  от  писателя,
которого  покинула  способность писать?.. "Увядшее  счастье,
растрепанные ветром волосы, украденные поцелуи, ускользающие
мечты...  Что осталось от всего этого? Скажите мне,  что?.."
Интересно, смогу ли я достаточно внятно произнести это?
     Мне кажется, что смогу...
      Я  придумала  этот сюжет семь месяцев  назад,  в  день
рождения Андрея. А закончу - в день его гибели. Я никому  не
хочу  сделать больно, но ведь я все-таки Королева Детектива,
хотя  и отношусь к этому титулу иронически. И я не могу уйти
просто так, не сыграв напоследок.
       А   вам   понравился  убийца,  одинокий,  как  танцор
фламенко?..
      Целую  вас,  и  да  хранит вас бог.  Простите  меня  и
прощайте.
     Ваша Аглая".

      Я  сложила письмо и сунула его в карман. Я знала,  что
буду  возвращаться к нему десятки и сотни раз. Но не сейчас.
Только не сейчас.
      ...Чиж ждал меня на ступеньках, переминаясь с ноги  на
ногу.
      -  Ну  что?  - спросил он у меня. - Дохлый номер?  Как
кретины - приехали в эту чертову Москву... А у меня  от  нее
изжога, так и знай.
      -  Ты  гений. Ты Чиж - мама, не горюй! Ты  Чиж  -  ума
палата!  Ты  -  Чиж.  Лучший на свете Чиж,  -  сказала  я  и
поцеловала Чижа в щеку.
      Эпилог  Через  восемь тысяч семьсот  шестьдесят  часов
после убийства ...Умное волевое лицо, резко очерченные губы,
едва  тронутые  светлой помадой, и эксклюзивное  серебро  на
всех  пальцах. Такого серебра не найти ни в одном  магазине,
оно    передается    исключительно   по   наследству.    Или
завоевывается  как  трофей - вместе с карьерой,  деньгами  и
мужскими скальпами...
      А  если  прибавить  сюда  коротко  стриженную  точеную
голову!
      За  год Дашка кардинально поменяла свой внешний облик.
Да и саму жизнь, чего уж там скрывать.
     - Лучший детектив года и самый яркий дебют. Ты добилась
чего хотела, - сказала я.
      - Два лучших детектива года и пятое место по продажам,
- скромно поправила она. - Я должна сказать вам спасибо.
     - Ты уже сказала. В своем интервью.
     - Да, кажется. Вот только не помню, в каком именно.
     - Если уж на то пошло, ты должна сказать спасибо Аглае.
Это ведь был ее замысел.
     Дашка стряхнула пепел на пол, даже не поинтересовавшись
у меня, где бы разжиться пепельницей.
      -  Об  Аглае больше никто не вспоминает. - Сколько  же
было снисходительности в ее улыбке, боже праведный!..
      -  Почему  же никто? Мы вспоминаем. Да  и  ты,  как  я
посмотрю...
      -  Если  ты намекаешь на стрижку... Я еще в  институте
стриглась так коротко, помнишь?
      -  Конечно, помню, - соврала я. Ни черта я не помнила.
Или - благополучно забыла.
      -  Через  неделю  приезжает  Райнер-Вернер.  Дорогуша-
переводчик, если ты еще помнишь...
      -  Конечно, помню, - соврала я. Ни черта я не помнила.
Или  -  благополучно  забыла. - И чем  он  собирается  здесь
заниматься?
      -  Будет  переводить мои романы. Я ведь  перспективный
автор.
     - Очень перспективный, - заверила я Дашку.
     - Тогда, может быть, выпьем за это? - Она споро разлила
по  рюмкам  принесенный ею же коньяк и  пододвинула  ко  мне
тарелку с принесенной ею же клубникой.
     Я посмотрела в окно - поверх стриженой Дашкиной головы:
крыши,  занесенные  снегом,  и жарко-золотой  купол  Исаакия
вдали;  совсем не плохая компания для январской клубники.  А
Дашка - молодец...
     - Ну, за вас! - подмигнула мне Дашка, и в ту же секунду
в  дверь  деликатно постучали. И в дверном проеме показалась
голова Чижа.
     Моего мужа Чижа. Лучшего на свете.
     - Мы хотим есть, - промурлыкал Чиж. - Мы проголодались,
мамочка!
     - Я ненадолго, - сказала я Дашке.
      - Святое дело! - Дашка в полном одиночестве опрокинула
коньяк и закусила его клубникой.
      Я прикрыла за собой дверь и отправилась к двухмесячной
обладательнице  луженой  глотки  и  маленького  хохолка   на
макушке.
     Я отправилась к Аглае. Лучшей на свете.