личия.
     Маша стала медленно подниматься из-за стола.
     -- На столе и так достаточно сладкого, -- неуверенно вставила бабушка.
     -- Конечно, -- поддержал дедушка. Маша начала медленно садиться.
     -- Отец прав, -- заявила мама. -- Ты должна всех угостить.
     -- Неси, неси, -- сказал папа.
     Маша принесла коробку и со вздохом положила на стол.
     -- Открывай, -- сказала мама. -- И предложи всем. Маша открыла.
     -- Она именинница, -- сказал папа, -- пусть возьмет первая.
     -- Я не хочу, -- прошептала Маша.
     --  Нет, хочешь,  -- сказала  мама. -- Бери. Вот  и  Кате тоже  хочется
попробовать. Угости Катю.
     --  Я  тоже не хочу, -- покачала головой Катя, с сочувствием  глядя  на
сестру.
     -- Возьми, -- строго сказал отец, и Катя была вынуждена послушаться.
     Перехватив полный отчаяния взгляд Маши, он тут же добавил, обращаясь  к
Кате, которая медленно жевала конфету:
     -- Возьми еще одну.
     -- Я не хочу.
     -- Нет,  хочешь!  -- сквозь зубы  процедила мама.  Катя  была вынуждена
запихнуть в рот еще конфету, после чего все тоже взяли по одной.
     Родители удовлетворенно закивали головами и, как  ни  в чем не  бывало,
переключили  внимание  на  торт.  Они  изо  всех  сил  старались возобновить
непринужденную трапезу, прерванную этим педагогическим инцидентом. Бабушка и
дедушка тоже  проявили  активность,  неловко  пытаясь  поддержать  разговор.
Только Катя напряженно  молчала и хлопала глазами. Вдруг  она вскочила из-за
стола и, взахлеб зарыдав, бросилась вон из комнаты. Мать поспешила следом.
     -- Зачем  вы  это сделали? --  всхлипывала Катя в соседней комнате.  --
Зачем вы обижаете ее?
     За столом воцарилось долгое молчание. Наконец Катя вернулась за стол, и
Маша  ей благодарно  улыбнулась.  И  все-таки,  несмотря  на  все  пережитые
страдания, Маше почему-то казалось, что это именно она сама, Маша, повинна в
том,   что   праздничный   ужин  оказался   испорчен.  Такой  вот   комплекс
неполноценности.

        "x x x"

     Полковник  Волк  стоял  на маленьком  балкончике и  оглядывал  с высоты
второго  этажа  панораму.  Собственно, панорама  была  совершенно  перекрыта
глухими бетонными стенами  каких-то  хозяйственных  построек, что  в  данном
случае являлось фактом чрезвычайно  отрадным -- значит, окно Машиного номера
недоступно для неугомонных снайперов.
     Подобрав  под  себя  ноги,  Маша  сидела  на  кровати  и  смотрела   на
полковника.  Она  сразу оценила то, как  умно  и  деликатно он  умеет  вести
беседу, -- расспрашивать о жизни, о  том, о сем и отцеживать необходимую для
себя информацию. Таким в ее представлении и должен был быть идеальный офицер
службы  безопасности или армейской разведки, которым,  вне всякого сомнения,
полковник и был. У него замечательно получались бы интервью. В нем пропадает
недюжинный  талант журналиста.  Впрочем,  почему пропадает? Надо  думать, он
блестяще ведет  допросы  плененных боевиков. В этом деле он  и шлифует  свое
искусство собеседника. Недаром дослужился до полковника...
     -- У меня сложилось впечатление,  -- говорил  он, и его  ладонь, словно
чуткий локатор, совершала плавное круговое движение в пространстве, -- что в
вас странным образом сочетаются чувство юмора и  пессимизм. Так мне кажется.
С чего бы это, а?
     Маша не спешила с ответом,  предпочитая уклониться от  такой заповедной
темы, как собственная душа. Как бы объяснить  ему попонятнее, что она отнюдь
не возражает против того, чтобы он занялся исследованием ее плоти -- лишь бы
в душу не  лез. Однако подходящие слова что-то  никак  не находились, хотя в
данном   случае,  пожалуй,   сгодились  бы  и  самые   развязные.  В  общем,
удовлетворительная формулировка  так и не пришла на ум,  несмотря на то, что
было самое время перейти непосредственно к интимной фазе общения.
     -- Как бы  вам это объяснить, -- сказала она, -- скорее всего, я  самый
обыкновенный  человек,  а  потому  радуюсь или  огорчаюсь в  зависимости  от
обстоятельств.  Неужто у меня на лице написан такой пессимизм? Я такая бука?
--  вырвалось у  нее, и она тут же пожалела о сказанном -- слишком глупо это
звучало.
     --  Да нет, не то  чтобы...  Я наблюдал  за вами несколько недель,  мне
хотелось  узнать   вас  получше,  но  вы  неуловимы,   как  опытный  полевой
командир... Впрочем, я часто видел, как вы смеялись и шутили, разговаривая с
другими.  С коллегами-журналистами,  с военными... Почему  же вы так  упорно
избегали меня?
     В этот момент  Маша снова не выдержала  и  отвела  глаза. Этот  волчище
отличался обворожительной настырностью. Слава Богу,  она  сразу это поняла и
смогла принять ответные меры.
     Маша  переменила позу и, подтянув ноги к груди, устроила  подбородок на
коленях.
     --  Прошу  вас,  полковник  Волк,  --  отрывисто  проговорила  она,  --
расскажите мне о себе.
     Будучи  весьма умен, он отнюдь  не  стал  ей  перечить, зная  по опыту,
приобретенному  на допросах, что немного  информации о себе  самом позволяет
собеседнику расслабиться и в результате развязывает язык.
     -- До  распада  Союза, -- гладко начал  он, --  мне довелось служить по
всей  стране.  Были и  заграничные  командировки.  Я  очень  гордился  своей
страной.  Несмотря  ни на  что, я восхищался ее мощью и славой.  Может быть,
потому что и  сам  чувствовал свою силу. Ведь я своими глазами видел, на что
мы способны, какими горами двигали.  Я родился и рос на Украине, а учился  и
служил в России и, кажется,  успел совершенно  обрусеть.  Пожалуй, я  считаю
себя самым настоящим русским.
     -- А как же ридна Украина? Это что же получается, запродались москалям?
-- улыбнулась Маша.
     --  Знаете,  кроме   шуток,  я  ведь  очень  хорошо  понимаю   подобные
настроения. Когда я бываю на родине, в нашем маленьком городке неподалеку от
Белой Церкви, и  смотрю  на людей, которых знаю с детства  и которые  за всю
жизнь не  выезжали  дальше  областного центра, то  могу  понять, почему  они
считают себя независимым государством. С равным основанием они могут считать
себя независимыми  не  только  от России,  но и от Китая с Гренландией.  Они
зависят только  от кума-участкового и предисполкома, который теперь и у  них
прозывается мэром.
     -- Но сейчас столько народа ездит в Россию торговать...
     -- Торговать!  -- усмехнулся  полковник.  -- Для них  это что-то  вроде
сказочных  путешествий Синдбада за  сокровищами -- так же опасно, сумбурно и
непредсказуемо.
     -- А  потом, --  подхватила Маша, --  они  возвращаются в свой тишайший
городок и за чаркой горилки вспоминают о тысячеглавых драконах, которыми  им
представлялись  толпы  на  рынках,  и  об   ужасных  железных  чудовищах  --
милицейских  "воронках",  из  которых выскакивают  злые-презлые  яйцеголовые
существа с резиновыми палицами...
     -- А  еще о беспощадных таможенных разбойниках,  от которых все труднее
откупиться...
     -- Тут уж одним салом не отделаешься.
     --  Так оно и есть,  -- кивнул полковник. -- Приблизительно такие у них
остаются впечатления от походов к чужестранцам.
     -- А вы, значит, совершенно переродились?
     -- Почему же совершенно?.. Какая-то часть моей  души  навсегда осталась
украинской.  На этом языке говорю  во сне, я люблю песни, которые  с детства
слышал от родителей...
     -- А вы всегда мечтали быть военным? -- вдруг спросила Маша.
     -- Нет,  -- ответил он,  пожимая плечами. --  Вообще-то  я хотел  стать
врачом... Но потом...
     -- Что потом? -- тут же поинтересовалась Маша.
     -- Вы спрашиваете таким тоном, как будто берете у меня интервью.
     --  Боже упаси, -- воскликнула  Маша.  --  Ничего подобного. Просто мне
показалось удивительным, как это  юноша, который мечтал о  том, чтобы лечить
других людей, вдруг решил овладеть искусством убивать.
     Она заметила, что он вздрогнул, словно от боли.
     -- Знаете, очень просто, -- вздохнул он. -- Я не поступил в медицинский
институт и пошел в армию, а потом...
     Тут умолк, словно задумавшись о прошлом.
     --  Кажется,  я  догадываюсь,  что было  потом,  --  сказала  Маша.  --
Наверное,  вы  попали  служить в какую-нибудь  горячую точку и там на  ваших
глазах погиб ваш любимый товарищ  или старший командир, которого  вы глубоко
уважали,  и  вы  дали  клятву  продолжать  его  дело.  Нечто  героическое  и
романтическое.
     -- Ничего подобного. Совсем даже наоборот.
     -- Как это?
     -- Никто не погибал и никакой клятвы я не давал.
     -- Неужели? -- иронично отозвалась она, как будто пытаясь таким образом
высвободиться из-под власти его обаяния, которое вдруг на себе ощутила.
     -- Два года срочной службы, -- продолжал он, не обращая внимания  на ее
задиристые попытки, словно понимая, что ею движет, -- два года  мне пришлось
провести за колючей проволокой одной и той же воинской части. Это была такая
глухая дыра, что вы себе даже представить не можете. Кроме строевых занятий,
ленинской комнаты и кухни, там было кино по воскресеньям, пьянство и драки.
     -- Вы меня разыгрываете, -- недоверчиво проговорила она.
     -- Честное слово. Единственное, что меня поддерживало,  это то, что все
это  время  я  занимался,  продолжая готовиться к поступлению  в медицинский
институт.
     -- Вместо кино, пьянства и драк?
     -- Отчего же? Параллельно.
     Маша не нашлась, что сказать. Только покачала головой.
     -- И  до того там было  тошно, -- продолжал он, --  что, когда всего за
две недели  до дембеля в соответствии  с  какой-то  разнарядкой  вдруг стали
агитировать  за   продолжение  службы   и   льготное  поступление  в  высшее
военно-десантное училище, я не раздумывая согласился. Чтобы вырваться оттуда
хотя бы на час раньше, я бы согласился, наверное, и к черту в пекло.
     "На что вы и подписались", -- подумала она, но промолчала.
     --  Что,  собственно  говоря,  я  и  сделал, -- улыбнулся он,  еще  раз
прочитав ее мысли.
     -- А как же мечта стать врачом?
     -- Я же  говорю,  что все очень просто.  Видимо, все  дело  в контрасте
того,  что я наблюдал  два года в воинской  части, и  того,  что я увидел  в
училище. Я  увидел  настоящую армию  и  был так потрясен, что думать забыл о
чем-либо другом.
     Маша  была глубоко тронута его рассказом, хотя в  нем не было абсолютно
ничего романтичного.  Она  была  поражена  той  необычайной  искренностью  и
доверчивостью, с которыми он вдруг  рванулся  к ней.  К  тому же он затронул
потаенные  струны ее  души. Это  точно.  Уж что-что,  а  кошмар  заточения и
безболезненная, но ужасающая пытка несвободой были  ей хорошо знакомы. Знала
она и что такое контраст.
     Все  это было  в ней задолго до  того, как  она впервые заметила его  и
стала избегать.
     В этот миг Маша испытывала  нечто гораздо большее, чем просто влечение.
Она едва сдержалась, чтобы  не броситься к нему на шею. Ей хотелось ласкать,
ублажать его губами, языком, всей своей плотью -- показать ему, как она  его
понимает, как рада близости их душ... Однако, как было сказано, броситься на
шею она,  конечно, не  решилась. Она вовсе  не  собиралась начинать войну  с
самой   собой.  Слишком  дорого  было   для  нее   хрупкое  перемирие  между
собственными сердцем и  головой. Она не желала снова превращаться в придаток
чужой души.
     -- Значит, вы  не жалеете о том, что  так и не стали врачом, -- сказала
она.
     --  Теперь мне даже удивительно,  что  я  мог  стать кем-то  еще, а  не
военным.
     -- Я вас понимаю...
     Он ничего не ответил, только пытливо взглянул ей в глаза.
     -- И  вот вы  -- полковник... -- медленно проговорила Маша после долгой
паузы.  --  Что же,  в наше  время  жизнь военного  --  вещь,  так  сказать,
обоюдоострая. Нищета  и заброшенность в целом, но  зато  возможность сделать
блестящую карьеру в условиях войны. Никогда не останешься без работы.  Дело,
конечно, небезопасное, но не более, чем, например, бизнес и коммерция.
     -- Или журналистика, -- спокойно добавил полковник.
     И снова Маша была вынуждена согласиться.
     -- Зато,  -- упрямо  продолжала  она, --  бравому полководцу никогда не
поздно переквалифицироваться в политика или того же коммерсанта.
     --  А бойкому журналисту разве  нет? -- искренне  удивился полковник, и
Маша была вынуждена убрать коготки и переменить тему.
     --  Служба,  наверное,  поглощает  все  ваше  время,  да? --  осторожно
поинтересовалась она. --  Я  хочу сказать,  что его не  хватает  для... -- И
запнулась.
     "Для семьи. Вообще, для личной жизни, -- хотела сказать она. -- А может
быть, это не причина, а следствие, -- промелькнуло у нее  в голове. -- Может
быть, именно поэтому он здесь?.."
     Он решительно качнул головой, давая понять, что  разговор о его персоне
закончен.
     -- Ну  а теперь поговорим о  вас,  -- предложил он.  --  Расскажите мне
немного  о  себе.  То,  что  вы  молоды, красивы  и уже  успели блеснуть  на
телевидении, это на поверхности. Но что поглубже?
     Маша  насторожилась. Как  соблазнительно  --  просто взять и выложить о
себе   все-все-все.   Излить  душу  этому  незнакомому  офицеру,  случайному
встречному, с  которым, уехав в Москву, она, скорее всего, больше никогда не
увидится.
     Однако инстинкт подсказывал, что если уж она порешила  отдать ему  свое
тело, то душу желательно приберечь для себя.
     --  Ну  вас, я вижу, армия тоже держит в  прекрасной форме, --  сказала
она, отделываясь ответным комплиментом. -- Вы подтянуты, энергичны...
     Он заметно смутился.
     -- Я  регулярно  делаю  зарядку. Не  пренебрегаю этим  даже  в  полевых
условиях...
     Он тоже решил отшучиваться, подыгрывая Маше.
     -- Ну а  вам, наверное,  особенно приходится поддерживать себя в форме?
-- спросил он.
     На  самом  деле, его  ничуть не интересовало, следит ли  она  за  своей
формой, фигурой,  тонусом и прочим. Куда любопытнее было бы узнать,  скажем,
почему в ее возрасте она до сих пор не обзавелась ребенком.
     А обстоятельства  были таковы, что прошло вот уже  три года  с тех пор,
как Маша произвела ребенка, который оказался задушен пуповиной, обвившейся у
него  вокруг  шеи.  И до сих пор  Маша  не могла  об  этом  говорить...  Как
объяснить,  что с самого начала  все  происходящее с ней было одним  ужасным
недоразумением.  Она  оказалась  в ловушке с того момента, как  ее  пронзила
Эдикова сперма.
     -- Я  разошлась с мужем. С тех пор не встречала мужчину, от которого бы
мне захотелось иметь ребенка.
     Такова была самая простая интерпретация.
     -- А когда были замужем, разве вам не хотелось иметь его от мужа?
     -- Нет, никогда. С первого дня я знала, что наш брак  -- это ошибка, --
ответила Маша и немедленно задала встречный вопрос:
     -- А у вас есть дети?
     -- Нет.
     Но  она  не  успела   перехватить  инициативу,  поскольку  он  тут   же
поинтересовался:
     -- Ас родителями вы, похоже, не часто видитесь?
     -- Насколько это возможно, --  с  усмешкой  ответила  она. --  Не  могу
сказать, что  у меня было счастливое  детство. Вот я и стараюсь держаться от
них подальше... Но  у меня  есть  сестра, и,  как только  я  возвращаюсь  из
поездки, мы обязательно встречаемся.
     -- Простите,  если напомнил  о неприятном,  --  извинился  полковник и,
достав  из  нагрудного  кармана  маленькую  черную трубку,  быстро набил  ее
табаком и закурил.  То, с каким изяществом он  это проделал, восхитило Машу.
-- Но  я вижу,  --  продолжал он, --  что  несмотря  на все неприятности  вы
стараетесь не терять чувства юмора.
     Она не  могла  не заметить, сколько  нежности  было в этот момент в его
взгляде.
     -- А я помню, когда впервые вас увидела, -- вдруг призналась она.
     Он удивленно вскинул брови.
     -- Неужели? И вы так долго... -- Он умолк и вздохнул.
     -- Это случилось через месяц после начала конфликта. Мы  пытались снять
материал в зоне боевых действий.
     --  Ваша  группа  пыталась взять интервью у  командующего армией или  у
начальника штаба, -- подхватил полковник, качая головой.
     -- Но нам так и не дали, -- напомнила Маша.
     -- А вот если бы вы тогда удостоили меня своим  вниманием, то  я, может
быть, вам в этом помог.
     -- В следующий раз я обязательно это учту.
     Она  почти  смирилась  со  своей зависимостью от  него и  уже  потеряла
контроль над  происходящим. В данной  стадии  возбуждения благоразумие  есть
нечто противоестественное.
     --  В тот первый день,  когда я вас увидел в Минеральных Водах,  вы вся
были  сплошная целеустремленность, --  вкрадчиво  продолжал  Волк.  --  Люди
смотрели на вас с изумлением. Женщина-журналист  на войне,  среди военных --
само по себе сенсация. В этом было что-то вопиюще несуразное.
     --  Я и сама чувствовала себя не в своей тарелке. Я даже засомневалась,
а не зря ли я вообще сюда приехала. Хотя поначалу всегда так бывает.
     Маша взглянула на него и увидела, что он сделался чрезвычайно серьезен.
     --  Вы  были такая  энергичная,  решительная,  а  мне  хотелось  как-то
защитить, оберечь вас... -- Он помолчал. -- Наверное, я говорю глупости, да?
Я смешон?
     Маша  поспешно кивнула, однако про  себя подумала  совершенно обратное.
Она и не предполагала, что в ней дремлет такая откровенная самка.
     Между  тем  полковник протянул ей руку, приглашая подойти к распахнутой
балконной двери.
     -- Солнце садится, -- сказал он.
     Маша  решила  подняться,  хотя  ощущала  ужасную  усталость и  не  была
уверена, что  в состоянии сделать эти  несколько шагов до балкона.  Пока она
собиралась с силами, полковник вдруг сказал:
     --  Если  ты встанешь, я тебя поцелую. А  если  я тебя  поцелую,  то мы
займемся любовью. А если это случится, я не позволю тебе уехать в Москву...
     Маша лихорадочно просчитывала в уме варианты.  Как бы там ни было и что
бы она ни говорила, день рождения она все-таки намеревалась провести в кругу
семьи. Приближение собственного двадцатипятилетия, как  это не  удивительно,
возбуждало  в ней священный трепет и ни на  чем не основанное  благоговение.
Видимо,   даже   трафаретный,   сусальный   образ  дня   рождения   оказывал
подсознательное   воздействие,  и,  душевно  размягчаясь,  Маша   не   могла
противиться  его обманному  очарованию.  Уже не  такой  глупой  и  фальшивой
казалась  ей  душещипательная  традиция,   когда  вдруг  обнаруживается  эта
странная  потребность  снова  почувствовать  себя  маленькой девочкой  и  со
слезами умиления обняться со своими близкими, собравшимися, чтобы обменяться
признаниями взаимной любви и трогательными воспоминаниями  о  давно минувших
днях... Очередная командировка  на  Кавказ подходила  к  концу,  нужно  было
лететь в Москву, а стало быть, не оставалось ничего другого, как  порадовать
родителей своим появлением.
     Однако окончательного  решения Маша  еще  не  приняла.  Напротив,  в ее
воображении  уже сложился текст телеграммы,  которую она  могла бы отстучать
родственникам:

        "МАМОЧКА ПАПОЧКА ТЧК ТАК ХОТЕЛОСЬ БЫТЬ  В ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ  С  ВАМИ И КАТЕЙ"
ТЧК  СОЖАЛЕНИЮ  НЕКИЙ  ПОЛКОВНИК  ВОЛК  СТРОГИЙ  ОФИЦЕР  НЕ  ТО  ФСБ  НЕ  ТО
КОНТРРАЗВЕДКА НА НЕОПРЕДЕЛЕННЫЙ СРОК ЗАПРЕТИЛ МНЕ ПОКИДАТЬ КАВКАЗ ТЧК ВЫЛЕЧУ
НЕМЕДЛЕННО  ПОСЛЕ ОСМОТРА  МЕСТНЫХ  ДОСТОПРИМЕЧАТЕЛЬНОСТЕЙ  ТЧК  ЦЕЛУЮ  ВАША
ЛЮБЯЩАЯ ДОЧЬ

     Тут полковник  и впрямь поцеловал Машу. Потом еще раз.  Потом уложил на
кровать. Что, собственно, и требовалось доказать.
     --  Я хочу тебя, -- шепнул он так  тихо, словно это была военная тайна.
-- Я захотел тебя в тот самый миг, как впервые увидел...
     Энергичным  движением  руки   он  смахнул  с  кровати   подушки.  Узкая
гостиничная коечка и без того слишком мала. Единственное освещение в комнате
--  рьяно-красный  кавказский  закат.  Маша  вспоминала,  каким  она  видела
полковника, встречая его в Минеральных Водах, Моздоке и Грозном. Вспоминала,
каким он был сегодня  на военном  аэродроме. Это похоже на  сон. Она  знала,