делам  сердечным все происходящее  не имело  ни
малейшего отношения.
     Они долго  молчали. Эдик не сводил с нее "тяжелого" взгляда,  который в
данный  момент  был  ей  все  равно что  слону  дробина.  Молчание  ее также
нисколько  не  уязвляло.  Тогда  Эдик  встал  из-за стола.  Даже  не  сказал
"спасибо",  которым   обычно   одаривал  ее,  словно  царской  милостью.  Он
отправился прямо  в спальню,  сел на постель и  стал расшнуровывать ботинки.
Убрав со стола, Маша медленно разделась, умылась, расчесала  волосы и надела
ночную рубашку.  Когда  она вошла  в  спальню,  Эдик  уже  лежал в  постели,
повернувшись спиной.  Маша включила ночник и поуютней  устроилась с журналом
на  своей половине. Едва она  начала вникать в  современный  любовный  роман
неизвестного   автора,   который   как   будто    приглашал   свою   далекую
читательницу-незнакомку  вступить с ним  в  заочно-астральную близость, едва
она увидела воображаемого партнера в  волнах волшебного, искрящегося  моря и
ощутила знакомый трепет, коснувшись ладонью  своего  живота, как  вдруг ожил
Эдик, с протяжным вздохом повернувшись  к ней лицом, приподнялся на локте и,
вырвав у нее из рук журнал, раздраженно швырнул его на пол.
     -- Я решил не запрещать  тебе работать. Пусть  тебя сама жизнь проучит.
Если тебе не  хватает  острых ощущений,  то скоро ты  узнаешь, что такое  --
зарабатывать себе на жизнь!  Уж  я  об этом позабочусь.  Моему терпению тоже
есть предел.
     Странное,  двойственное  чувство испытала  Маша.  С одной стороны,  она
поняла, что ей с Эдиком не суждено прожить  вместе долгую счастливую жизнь и
умереть в один  день. С  другой стороны,  она вдруг впервые  ощутила к этому
человеку что-то  вроде привязанности. Ей даже  захотелось  сказать  ему, что
еще, может быть, не все потеряно, что  у них еще есть шанс... Ничего глупее,
конечно, и быть  не могло. Эдик Светлов все равно бы  ее  не понял, а она не
смогла  бы объяснить.  В  конце концов, и  она, Маша,  что-то теряла в  этой
комбинации, а не только ее бедный Эдик.
     Она даже не стала возражать,  когда он  выключил  свет и забрался к ней
под  одеяло. Он  овладел  ею  со  всем  возможным  для  себя ожесточением  и
страстностью. Это было ново для  обоих. И  все потому, что  оба были равны в
постели перед лицом грядущего.

        "XI"
     Блуждания  по  центру Москвы  порядком измотали  Машу.  Придя  домой  и
взглянув  на себя в зеркало, она едва  узнала ту, что  смотрела на нее из-за
стекла. Синие  круги под  глазами, скулы  туго  обтянуты  кожей, а спутанные
волосы в беспорядке рассыпаны  по плечам.  Особенно  удивил дикий взгляд  ее
собственных глаз.  Точно  такие же взгляды она ловила там --  на Кавказе,  и
удивлялась им... Словом, общее впечатление самое что ни на есть прискорбное.
Вдобавок куртка запылилась, а кожаная юбка и ботинки заляпаны  желтой грязью
--  извозилась,  когда пробиралась  через  двор Клавдии  Ивановны и  Михаила
Палыча.
     В голове словно работал автопилот, который  уже составил план ближайших
манипуляций -- принять ванну, переодеться  и немного подкраситься -- пока не
приехали Рита и Иван. Она должна была успеть замаскировать тоску,  с которой
вернулась из командировки.
     Хотела она  того или нет  -- все ее мысли  были о Волке. Воспоминания о
нем продуцировались с отчетливо параноидной  симптоматикой.  Она попеременно
представляла  его,  то  стоящего  на  военном  аэродроме  --  влюбленного  и
печального, то лежащего  в  постели с ранимой  и  скучной  Оксаной, которая,
стиснув  зубы,  одаривает  его  своими  супружескими  дарами  за верность  и
кротость.  И глупо  было  надеяться, что нежный полковник  ведет себя  с ней
иначе, чем с Машей...
     Маше вспомнились  их  прекрасные  и  сумасшедшие разъезды  по мятежному
Кавказу,  где  в каждой рощице могла  затаиться  смерть,  а они находили там
мимолетное  пристанище,  чтобы, как  говорится, заняться  любовью. Они  были
увлечены друг другом, даже когда он был за рулем, а она  сидела рядом. У них
было больше шансов врезаться в придорожный  столб,  чем нарваться на засаду.
Однако, казалось, объятия под прикрытием буйной растительности и на  жестких
сиденьях армейского джипа не насыщали их, а лишь разжигали, и, возвращаясь в
гостиницу на ночь, они набрасывались друг на друга с пылом и непредсказуемой
изощренностью  двух  маньяков. Разве это нормально, люди добрые?  Разве  это
любовь -- трахаться до кругов под глазами и в глазах? В какой-то момент Маша
даже  содрогнулась  от  мысли,  что, не  дай Бог,  едет  крыша,  что  в  ней
проснулась патологическая бешеная нимфоманка. Этого еще не доставало!..
     Каким  пустым и бесприютным показалось теперь Маше ее московское жилище
-- однокомнатная  квартира,  которую она хотя  и снимала,  но которую, пусть
временно,  старалась сделать своим домом. Повсюду  лежала  густая и  тяжелая
московская пыль.  Письменный стол был заставлен  сувенирами и  безделушками,
привезенными бог весть  откуда и  о  многом напоминавшими. Теперь между ними
поместились осколок гранаты, разбитый плеер и шеврон, какие носят в  полевых
условиях  полковники   --  вот  и  все  кавказские  "трофеи".  Рядом  старая
фотография еще  молодых родителей, которые улыбаются  из рамочки, словно они
ей  не  родители вовсе,  а друзья-ровесники.  Иллюзия... А  у  нее  даже  не
поднимается  рука,  чтобы  набрать  их  номер и  сообщить о  своем  приезде.
Свинство, конечно.
     Все  домашние  растения  засохли --  увяли и поникли в своих горшочках.
Гордость Маши  -- растения, которые с  такой  заботой и трепетом  растила на
подоконнике и, уезжая, оставила здесь,  чтобы они могли пить  свет утреннего
солнца. Стало быть, и  в их гибели виновата эта  война. Вода в тазиках, куда
она предусмотрительно поместила  цветочные горшки, увы, испарилась, как рано
или поздно, все испаряется.
     Пестрый бухарский  ковер на  полу  -- единственное,  что показалось  ей
вечным и умиротворяющим. Полтора года назад, при разводе с Эдиком, она любой
ценой  была готова сохранить  его при себе.  Эдик, слава Богу,  судиться  не
стал. Его  вполне устроил  вариант раздела. Она взяла  ковер,  а все  прочее
оставила. В том числе, конечно, и бриллианты, подаренные ей его родителями к
свадьбе.
     --  Если  уж  ты решила  стать деловой и  самостоятельной  женщиной, то
можешь и сама обзаводиться драгоценностями, -- рассудил Эдик.
     Маша не спорила. По сравнению  с ковром, на котором можно было валяться
обнаженной и мурлыкать от удовольствия, бриллианты свекрови были теми самыми
камнями, которые наступило время разбрасывать. Что стоило отказаться от них,
если она отказалась от такого сокровища, как Эдик.
     Теперь  она  впервые  почувствовала,  что  независимость,  кроме  всего
прочего, приносит еще и одиночество.
     Чемодан  и  дорожная  сумка  лежали  около  кургузой  софы  по-прежнему
нераспакованными.  Маша  бросила их  здесь  вчера  вечером  -- перед тем как
завалиться   спать  после  возвращения   из  аэропорта.  Мама,  как-то   раз
навестившая эмансипированную дочь в ее новом жилище,  только  скривилась при
виде этой самой софы, а  сестра Катя заметила, что подобная  убогая  лежанка
без слов говорит  о том,  как пренебрежительно Маша относится к своей личной
жизни.  "Постель тебя  попросту  не  интересует!"  --  укоризненно  покачала
головой Катя.  Маша  ничего  не  ответила. Можно  подумать,  что  в  голубом
Эдиковом спальном гарнитуре она находила  бездну интереса!..  Она-то  знала,
что главный аксессуар личной жизни не какая-то там кровать, а ее собственное
роскошное тело.
     И вот, сняв куртку  и ботинки, Маша стояла перед  зеркалом и критически
рассматривала своего двойника. Возможно,  она  выглядела так  отвратительно,
потому что попала в  окружение предметов, которые успели от  нее отвыкнуть и
сделаться чужими. Там, на Кавказе, она выглядела  совершенно иначе. Неужели,
благодаря  тому, что вокруг была  война и  смерть. "В тот день в Минеральных
Водах я сразу влюбился в тебя!" -- говорил ей полковник Волк.
     Она пристально смотрела на себя в зеркало. До  тех пор, пока,  наконец,
идентифицировала свое отражение.
     Ба,  да   это  старая  подруга!   Эту  молодую  особу  она   знала  еще
девственницей, зналась с ней на Патриарших, а потом и на Пятницкой. Как бишь
ее  зовут?..  Впрочем, между близкими подругами можно  обойтись и без  имен.
Например, просто "киска моя".  А она была  ей близка, даже  очень близка. Из
своего  Зазеркалья  она наблюдала,  как  Маша одевается  и  раздевается, как
разговаривает по телефону или читает. Как плачет или смеется. Как занимается
любовью... И Машу, надо сказать,  ничуть  не  смущало  такое  беззастенчивое
соглядатайство. Напротив, она вполне сочувственно относилась к неподдельному
интересу,  который проявляла молодая  особа,  желавшая узнать,  в чем именно
состоит  удовольствие,  которое  якобы  испытывала  Маша, когда  посторонний
мужчина внедряется в ее  плоть. И никакой ревности во взгляде.  Что-то вроде
легкой  иронии.  Уж  она-то  знала  цену всем  этим  банальным  ухаживаниям,
попойкам  и "деловым"  свиданиям. Уж она-то  знала, что где-то есть и другая
жизнь...
     А  тем  временем терпеливо наблюдала,  пока  месяцами  и неделями  Маша
маялась   без  цели  и  без   работы,   не  сознавая,  дурочка,  собственной
самодостаточности.   Она   смотрела  из  зеркала,  готовая  в  любой  момент
предложить совет, покровительство и чуткое руководство... Правы  сказочники,
считавшие,  что отражение живет своей независимой  жизнью. Маша  представила
себе,  как на какой-нибудь дружеской вечеринке, когда все вокруг уже изрядно
теплые и около уже топчется легковоспламеняемый  ухажер,  эта  молодая особа
подхватывает  ее,   Машу,  под  руку  и  утаскивает  подальше  от  случайных
соблазнов. Вот они поднимаются в лифте домой, она заботливо поддерживает ее,
заводит к  себе в квартиру, нежно устраивает  в кресле и, опустившись  перед
ней на колени, протягивает бокал холодного белого вина или чашечку  горячего
кофе -- по выбору. "Ну и загуляла ты сегодня, киска моя!.." -- шепчет она, а
Маша  закрывает глаза и  слушает тихую  и сладкую лесть той, которая обещает
научить ее счастливой и беззаботной жизни... А может быть, из зеркала на нее
смотрит лишь маска, которой  коварно воспользовался некто, дурно воспитанный
и обремененный темным прошлым?..

        "x x x"

     ...Вдруг раздался телефонный  звонок, который  мгновенно  вернул Машу к
реальности.  Однако она медлила и  не спешила взять трубку.  Похоже, это  не
междугородка. Сейчас это ей совсем ни к чему.
     -- Звоню тебе весь день! -- услышала  Маша. -- Тебе не  кажется, что  я
волнуюсь?
     Маша сразу узнала милый голос.
     -- Рита, я так рада, что ты позвонила! -- воскликнула она.
     -- Где ты была? Маша вздохнула.
     -- Ездила к родителям Ромы.
     -- Так я и подумала. Молодец. Ты их очень поддержала.
     -- Я  сама себя поддержала, --  просто ответила Маша.  --  Мне было так
плохо...
     --  Нам  тоже  плохо. Без тебя. К восьми мы  с Иваном подъедем.  Ты  не
возражаешь?
     -- Да что ты, Рита! Сейчас же  принимаюсь за уборку.  У меня тут полная
разруха.
     -- Не  глупи! Не переутомляйся  сегодня. Плюнь  на все. Лучше  отдохни.
Здоровье дороже. Не забывай, что ты должна содержать себя в полном порядке.
     -- Я в порядке, Рита, -- сказала Маша, но без особой уверенности.  -- Я
всегда в полном порядке.
     -- Знаю, знаю, ты героическая личность. Вот поэтому я и волнуюсь!
     Поговорив  с  Ритой, она приняла душ,  переоделась и  с  помощью жидкой
пудры принялась  колдовать  над своим лицом,  пытаясь замаскировать  ужасные
синие круги под глазами. Ее руки слегка дрожали, но она действовала уверенно
и умело.
     "Физиономия!" -- вздохнула она.
     Эффект, прямо скажем,  нулевой.  Где та ослепительная молодая  женщина,
которая птичкой выпархивала  из объятий бравого  полковника?  Где отливающая
золотом    любви   кожа?    Где   влажные,   сверкающие   глаза,    влекущие
туда-не-знаю-куда?.. Все осталось  там...  А  здесь суетится какая-то жалкая
дамочка, истлевшая и сопревшая от одиночества.  Комок нервов, считающий себя
деловой и независимой женщиной. Еще лет двадцать такой независимости и можно
с полным правом претендовать  на местечко в  доме для престарелых  ветеранов
отечественной журналистики -- если к  тому времени еще будут такие заведения
и  вообще престарелые ветераны  -- сиди  себе  на  лавочке, прикармливай  из
кулька всякой  дрянью  голубей  и  кошек... Закат женщины,  которая  боялась
любви.

        "x x x"

     Наконец приехала  Рита  с мужем.  Под вечер на улице  засеял дождь,  и,
войдя,  они неловко  топтались в  крошечной прихожей  у  порога,  встряхивая
мокрыми волосами и разуваясь. В каплях дождя рыжие волосы Риты были особенно
прекрасны, о чем, не удержавшись, Маша тут же и высказалась.
     --  А вот  ты, милая моя, выглядишь так... --  Рита помедлила, не сразу
подобрав достойное сравнение, -- как будто бежала из преисподней...
     Если бы Рита знала, насколько она, сама того не ведая, оказалась близка
к истине.
     -- Ну вот ты  и  дома, -- сказал Иван Бурденко, ласково тиская Машу. --
Не  слушай  женщину.  Слушай  мужчину.  Ты  просто  прелесть.  Только  очень
уставшая.
     -- Разве я говорила, что она не прелесть? -- возмутилась Рита.
     -- Спасибо, -- ответила Маша и взяла Риту под руку. -- Честно говоря, я
действительно побывала в аду.
     Иван  вился около  них. Для закоренелого  телевизионного функционера  у
него была прекрасная фигура -- о чем Маша незамедлительно ему сообщила.
     -- Я  держу  его  в тонусе,  -- усмехнулась Рита,  а  смущенный Иван со
словами "пойду засуну шампанское в морозильник" исчез на кухне.
     -- Я по тебе очень  скучала,  -- сказала  Рита,  усаживаясь на кургузую
софу.
     -- Я тоже, -- отозвалась Маша, чувствуя, как внимательно  всматривается
в нее подруга.
     --  Когда  у вас там  все  это  случилось,  я  была  просто  в шоке.  Я
чувствовала,  что должна  что-то сделать,  как-то тебя поддержать, но  я  не
знала как. Ведь даже связаться с тобой по телефону -- и то проблема.
     --  Ничего и не  нужно было  делать...  --  Маша подумала  о полковнике
Волке, для которого таких проблем не существовало.  -- Когда все так  плохо,
что хуже некуда -- что тут поделаешь?
     Иван вернулся в комнату.
     --  Ты уже  сказала Маше? -- спросил он.  Его  черные глаза нетерпеливо
заискрились.
     --  Еще  нет, --  спохватилась Рита,  хлопая себя  по лбу.  --  Как  ты
посмотришь  на  то, -- обратилась она  к Маше, --  что  у  тебя  будет  своя
собственная программа,  настоящее  шоу? Есть люди, которые  хотят  тебе  его
предложить. Премьера запланирована на конец года.
     -- Мощная поддержка, почти неограниченные возможности, -- добавил Иван.
-- А главное, прекрасные условия и полная независимость. В планах -- поездки
по всему миру... Это будет не работа, а райское наслаждение!..
     Оба смотрели  на  Машу  в ожидании,  когда  та наконец  отреагирует  на
новость. Рада она или нет? Однако  Маша лишь с недоумением переводила взгляд
с одного благодетеля на другого.
     -- Ну что? -- не выдержала Рита.
     -- В каком смысле?
     -- Разве это не здорово? -- воскликнул Иван.
     -- А что тут здорового? -- пожала  плечами Маша. -- Неужели вы думаете,
что  я  приду  в  восторг от перспективы  вести какое-то там  шоу? Почему вы
решили, что должна прыгать от счастья?
     Супруги слегка оторопели.
     -- То есть почему бы и не прыгать?.. -- промолвил Иван.
     --  Конечно,  вы  приложили  немало  сил, чтобы устроить  мою жизнь, --
продолжала  Маша с горькой  усмешкой. -- Но вам не кажется, что моя жизнь --
это все-таки моя жизнь.
     --  Кто же с этим спорит?  -- мягко сказала  Рита, которая быстрее мужа
сообразила, что с Машей что-то неладно и куда она клонит. Вернее, не столько
сообразила, сколько почувствовала. -- Мы просто  подумали,  что, вместо того
чтобы снова окунаться в  эту войну, тебе лучше  переменить амплуа. Не все же
тебе носиться  с репортажами. Пора  бы взяться  за  что-то  покрупнее...  --
Спохватившись, она умолкла, но поздно.
     -- А это, по-вашему, мелко? -- огрызнулась Маша.
     --  Рита не  то имела в виду,  -- пришел на  помощь  жене  Иван.  -- Ты
геройская женщина -- спору нет. С этой точки зрения твои репортажи с Кавказа
приравниваются к подвигам Павки Корчагина... Но речь  сейчас,  пойми,  не об
этом! -- Он вздохнул. -- Кроме того, войне скоро конец...
     -- Скоро? -- дернулась Маша.
     --  Одна война, другая война. На наш век  их  больше чем  достаточно...
Подумай,  тебе предлагают совершенно  новое дело.  Ты  побываешь  в  Париже,
Лондоне,  Нью-Йорке, Риме... Когда  ты займешься новой работой,  ты забудешь
обо всем на свете. Это просто сказка!
     Меряя малое пространство перед окном нервными шагами, Маша чувствовала,
что  ее охватывает  паника. Дело не  том,  что  она  и  сама недавно  решила
покончить со своей кавказской эпопеей. Она пришла в ужас при мысли,  что это
может решить за нее кто-то другой --  пусть даже самые близкие люди, которые
не желают ей ничего, кроме добра. Она представила, что, сами не понимая, они
могут отнять у нее часть ее мира -- ту часть, которая называлась полковником
Волком. Если уж она что-то и решится отсечь, то сделает это сама.
     --  Вот что я вам скажу, дорогие мои,  --  как  можно  спокойнее начала
Маша, взяв себя  в руки. -- Я чрезвычайно признательна вам обоим  за заботу,
но мне нравится делать  то, что  я делаю. И я бы хотела снова отправиться на
Кавказ! -- заявила  она с  такой решительностью,  которая  и для  нее  самой
явилась полной неожиданностью.
     Иван  Бурденко совсем сник и потер  кулаком  глаза, словно еще надеясь,
что все это  сон и на самом деле  Маша не  сошла с  ума, чтобы снова лезть в
пекло.
     -- Пойду открою шампанское, -- уныло сказал он.
     -- Я все прекрасно  понимаю,  -- вздохнула Рита. -- Понимаю, что  можно
чувствовать, когда у тебя на глазах убивают коллегу. Но еще я знаю, что тебе
нужно постараться отвлечься, иначе ты  зациклишься на этом и замучаешь себя.
Поэтому я и решила, что тебе стоит сменить жанр.
     -- Я согласилась приехать сюда только потому,  что наступило  небольшое
затишье.  Это  только вопрос  времени.  Боевики  переформировываются,  чтобы
нанести новые удары. Они готовы драться еще сто лет. А может быть, и дольше.
Они не знают другой истории, кроме войны... Если там не  будет никого, кроме
военных, это будет продолжаться вечно. Я должна быть там!
     --  Как профессионал ты совершенно  права. Хотя  и кроме тебя  найдутся
желающие  развивать  эту тему. Главное,  ты была  первая. Теперь  тебе нужно
остановиться. Ты женщина,  ты  уже достаточно  показала  себя, и нет ничего,
из-за чего тебе стоило бы туда возвращаться...
     "Нет, есть!" -- едва не вырвалось у Маши, но она успела прикусить язык.
     --  Я с  самого начала была там, -- сказала она немного  погодя. -- Все
происходило у меня на глазах, и мне кажется, я знаю, где искать правду. Если
придут другие, им придется  долго разбираться  в самых простых вещах... Даже
если кому-то и хочется во что  бы  то ни стало проявить  себя --  потому что
другой  возможности у них нет. Вот  они  бы  с  радостью  схватились за ваше
позолоченное шоу!
     -- Они бы схватились... -- проворчала Рита.
     Иван Бурденко снова появился в комнате. На  этот раз  он нес поднос, на
котором стояла бутылка шампанского и три фужера.
     -- Вот  что  я  подумал, Маша, --  сказал он,  словно  принимая от жены
эстафету  в разговоре. -- Ты говоришь, что знаешь, где искать  правду. А мне
кажется, что ты замкнулась на  одной проблеме и что изнутри  тебе не удастся
увидеть никакой  правды.  Похоже, что эта война действительно надолго. Может
быть, на много лет. Как на Ближнем Востоке, в Ирландии, на Балканах... Такие
вой