руках.
     Другой врач даже не посмотрел в ее сторону, а,  обращаясь к медсестре с
большим чемоданом,  набитым медикаментами, цедил  сквозь  зубы  целый список
медикаментов,  которые  та  должна была  приготовить.  Медсестра молниеносно
выхватывала из чемодана одну за другой ампулы и ловко сбивала с них головки.
Через  минуту на  подносе  выстроилась внушительная батарея  разнокалиберных
ампул и флаконов, вид которых зажег в Маше надежду на лучшее.
     По  вызову  прибыла не заурядная  бригада  "скорой помощи", в  арсенале
которой были разве  что тонометр с фонендоскопом, а бригада частной, безумно
дорогой  страховой  медицинской  службы,  оснащенной  по   последнему  слову
техники. Надо отдать должное -- на здоровье семьи отец никогда не экономил.
     Глядя на фантастическую укомплектованность  медицины для богатых,  Маша
невольно вспомнила  убожество медицины  в  Грозном.  Больницу, переполненную
больными  и ранеными. Вонь, антисанитарию, отсутствие самого  элементарного.
Обыкновенный йод  был  чем-то вроде твердой  валюты, а бинты,  как во  время
Великой  Отечественной войны,  простирывались по  многу  раз  и вывешивались
сушиться во дворе.
     Тем временем врач пытался разжать матери челюсти, чтобы  вставить в рот
трубку  или ввести зонд.  Маша  едва сдерживала себя,  чтобы не броситься  и
чем-нибудь  прикрыть  ее,  поскольку  мамин  халат распахнулся  и обнажились
груди. Чтобы не упасть в обморок, она повернулась и вышла на кухню.
     На кухне зачем-то сидел милиционер и скромно рассматривал свои ладони.
     -- Дело-то вот, размышляю, -- сказал он, -- с криминалом или без...
     Маша развернулась и пошла в бабушкину комнату.
     Бабушка стояла на своих больных коленях, оперевшись  животом и  локтями
на постель, и смотрела на маленькую иконку Николая Угодника.
     -- Ну скажи, Никола, разве какой-то там мужик,  какое-то там  горчичное
семя, стоил того, что она, голубка, над собой сотворила?! -- плакала она.
     --  Не плачь, бабуля, -- сказала Маша. -- Врачи делают ей уколы, ничего
не будет.
     --  Будет!  Бу-у-удет! --  по-старушечьи  тоненько голосила бабушка. --
Теперь будет!
     -- Бабушка! -- вскрикнула Маша и, упав рядом с ней на колени, зарыдала,
как маленькая.
     Бабушка гладила ее по лицу сморщенными сухими лапками и причитала:
     -- Бедное дитя, бедное дитя!
     Через несколько минут Маша вдруг вскочила и бегом вернулась в гостиную.
Один из врачей склонился  над  мамой и делал ей искусственное дыхание рот  в
рот.  Другой прилеплял в область сердца электроды. Медсестра держала в руках
электрошок и ждала команды.
     -- Я теряю пульс, -- воскликнула медсестра. -- Я теряю пульс!
     -- Продолжай делать искусственное дыхание! --  крикнул врач коллеге. --
Энергичнее!
     Перед  глазами  у  Маши  снова все  поплыло.  Руки,  ноги,  медицинские
инструменты,  трубки,  провода,  тело  мамы,  распростертое   на  кушетке  в
гостиной... Она  чувствовала, как  подкатывает дурнота, и беспомощно вертела
головой. Сплошной туман.
     -- Разряд! Еще разряд!.. Укол! Готовьте вену! Быстрее!
     -- Пульс исчезает!
     -- Еще разряд!
     -- Быстрее, быстрее! Попробуйте справиться с аритмией!
     -- Пульса опять нет!
     -- Колите в сердце! Быстрее!
     Руки  и  ноги у мамы  подскакивали и болтались, но  не  сами  собой,  а
потому,  что  двое  мужчин и  женщина в поте лица трудились над ней, пытаясь
вернуть ей жизнь. Но  жизнь стремительно утекала. Утекла. Было ясно, что все
кончено.
     -- Сделайте же что-нибудь! -- закричала Маша.
     -- Она уходит! -- сказал один из врачей.
     -- Прошло уже пятнадцать минут, -- добавил другой, -- гибнет мозг...
     -- Отче наш... -- голосила в соседней комнате бабушка.
     --  Вы  что, не видите,  что  она умирает! --  забормотала Маша, дергая
врача за руку.
     -- Она умерла, -- ответил врач. -- Примите мои соболезнования.
     В глазах у Маши потемнело, и она рухнула на пол.

        "x x x"

     Когда она пришла в  себя, то  увидела  сестру Катю и  бабушку,  которые
обнимали ее и плакали.
     -- Я в  полном порядке! -- вырвалось у нее, как  только  она вспомнила,
что  произошло. --  Я  так вас люблю, -- воскликнула она,  -- давайте больше
никогда не будем ссориться!
     -- Давайте, -- согласилась Катя.
     -- Там  на кухне  милиционер, -- вдруг  спохватилась  Маша. -- Дай  ему
банку какого-нибудь своего варенья, -- попросила  она  бабушку, -- пусть  он
уйдет.
     Бабушка кивнула и поплелась на кухню.
     Между  тем   врачи   сосредоточенно   собирали   свои   принадлежности.
Вытаскивали  из  мамы  иглы, отсоединяли провода, сматывали трубки и прятали
лекарства. У одного из них  на поясе запищал пейджер.  Им нужно было спешить
по другому вызову.
     Маша  смотрела, как они  виновато пятятся к дверям  и  уходят,  и ей не
верилось,  что они уйдут, а мама не поднимется с кушетки,  не выругает своих
безалаберных дочерей и не отправится к  себе в спальню делать  косметический
массаж... Ей казалось, что стоит только ненадолго закрыть глаза, и все ужасы
исчезнут, как дурной  сон. Она закрыла глаза,  открыла. Но  нет -- ничего не
исчезло.
     Маша увидела, как по прихожей в сопровождении бабули и с банкой варенья
в руках пробирался милиционер. Встретившись с  ней взглядом, он сочувственно
спросил:
     -- Умершая являлась вашей матерью?
     Но  Маша  только хлопала глазами  и  не могла взять в толк,  о  чем  он
спрашивает. Почему "являлась"? Ведь он имеет в виду ее  мать? Но оттого, что
она умерла, она ведь не перестала являться ее матерью?
     --  Врач   сказал,  что   криминала  нет,  --   успокаивающе  продолжал
милиционер.  --  Просто  неосторожное  обращение с  лекарствами... Это  ж не
криминал, так?
     -- Простите, -- сказала Маша, -- вы бы не могли излагать более связно?
     -- Ваша мамаша неосторожно употребила лекарства. Это ж не самоубийство?
     -- Конечно, нет! -- поспешно кивнула она.
     -- Значит,  криминала нет, -- кивнул в ответ милиционер. -- Не забудьте
вызвать участкового врача, чтобы выписать  справку о  смерти, -- на прощание
посоветовал он.
     Оказывается,  нужны еще какие-то  справки. Только в  такие  вот моменты
понимаешь,  что  живешь  в цивилизованном  обществе.  Скажем,  где-нибудь  в
пригороде Грозного, чтобы тебя закопали в общей могиле или  у кого-нибудь на
огороде, никаких справок не требуется. Вообще формальностей минимум.
     Тем временем Катя совершила мужественный поступок. Она достала из шкафа
совершенно новую простыню -- в нежно-розовых цветочках -- и накрыла мать.

        "x x x"

     После этого Маша с Катей и бабушка вышли из гостиной и сели на кухне.
     -- Ох-хо-хо, -- снова начала голосить бабушка, -- что же теперь будет?
     -- Что теперь будет? -- рассеянно проговорила Маша.
     -- Неужели он теперь будет здесь жить с этой своей любовницей?
     -- Ба, о чем ты? Разве у него появилась любовница?
     -- Что значит, появилась? -- проскрипела бабушка -- Она у него всегда и
была... Если  только  он приведет  ее  жить сюда,  я лучше в дом престарелых
уйду!
     -- Ты что-то знаешь, ба? -- нахмурилась Катя. -- Тогда расскажи нам.
     --  Ах,  деточки  мои! -- вздохнула старушка. --  Что тут рассказывать?
Последние  несколько  лет  ваш  отец приводил  ее  прямо  сюда.  Когда  мама
отправлялась  ночевать  к Кате  или  когда  куда-нибудь надолго уходила,  он
приводил эту.
     -- Как?! -- вскричали  сестры в один  голос. --  Он  приводил  ее прямо
домой? Даже не стесняясь тебя, ба?..
     -- Да, деточки.
     -- Но как же ты это терпела?  -- изумилась Маша.  Ведь мама твоя дочка!
Ты говорила ей об этом? Она это знала?
     -- Что я могла поделать с  этим кобелем, миленькие? Он говорил мне, что
это по делу, и запирался с ней в спальне.
     -- В маминой спальне? -- ахнула Катя.
     -- Почему ты не предупредила маму? -- спросила Маша, чувствуя тошноту.
     --  Сколько раз хотела... Но  ты же сама знаешь, что...  Бабушка  снова
залилась слезами.
     -- Но мне или Кате ты же могла об этом сказать?
     -- Такой  стыд! -- бормотала  старушка.  -- А  потом у  тебя и  у  Кати
хватало своих неприятностей. Зачем же вас еще огорчать?
     -- Но ведь  она твоя дочка, ба!  -- снова воскликнула Маша. -- Чего  же
тебе стоило это знать и молчать!
     -- Да, деточки, он приводил ее, а  я сидела  в своей  комнате и  молила
Бога, чтобы ваша мама вдруг случайно не вернулась домой...

        "x x x"

     Представить себе, что отец приводил  любовницу  прямо в их дом,  что он
ложился с ней в мамину постель... Каким нужно было быть негодяем, извергом и
подлецом? У Маши это в голове не укладывалось. Хотя почему не  укладывалось?
И почему, собственно, негодяем, извергом и подлецом?..
     Однажды Рита Макарова рассказывала ей кое о чем подобном.
     Как-то раз один женатый мужчина сказал Рите:
     -- Моя жена уехала с детьми к матери. Давай поужинаем у меня дома.
     И Рита приняла его приглашение. Во-первых, это был тот тягостный период
в ее жизни, когда  она  потеряла  и  мужа,  и ребенка, а Господь Бог  еще не
наградил  ее  за исключительное мужество  благородным и  безупречным  Иваном
Бурденко. Во-вторых, этот  женатый мужчина был необыкновенно  хорош собой --
остроумен,  чертовски талантлив  и голубоглаз. А  в-третьих,  Рита поклялась
себе не сделаться "синим чулком" и не терять жизнерадостности.
     Однако непередаваемо  гнусное  ощущение  начало  овладевать  ею  в  тот
момент, когда, подходя с ней к его дому, он показал рукой вверх и сказал:
     -- А вон наши окна!
     -- Которые? -- вежливо спросила Рита.
     -- А вот те -- с геранью на подоконнике! Жена обожает разводить цветы.
     Едва жена  вышла из  дома, а  муж  уже тащил туда другую бабу.  Да  еще
хвалился жениной геранью.
     Дальше  было  еще гнуснее.  Они  сидели на кухне, и  этот самый муженек
острил,  жарил  цыплят,  накрывал  на стол,  откупоривал дорогое французское
винишко. Рита боялась  поднять глаза. Ей казалось, что все вещи осуждающе на
нее  вызверились:   клетчатый   передник,  кастрюли,  сковородки,   часы   с
кукушкой... А когда после ужина мужчина как ни в  чем ни  бывало повел  ее в
спальню, и  Рита  легла на  супружеские простыни, от  ощущения  гнусности  и
мерзости  с  ней  приключился своеобразный  шок.  От ее  жизнерадостности  и
оптимистической настроенности вести  жизнь полноценной женщины не осталось и
следа. Удовольствие, которое  Рита рассчитывала получить  в  обмен на мелкие
нравственные травмы, оказалось более чем сомнительным.
     -- Расслабься, -- убеждал Риту  партнер. -- Мой брак с этой женщиной --
просто мираж!
     Конечно, он нагло лгал. Его брак был такой  же безусловной реальностью,
как кастрюли,  сковородки и  герань  на окне. Когда он взобрался  на  Риту и
принялся за дело, ей казалось, что в нее хотят засунуть эту самую герань, да
еще вместе с горшком.

        "x x x"

     Рита не кривила  душой. За это Маша  и  любила ее. Она всегда  говорила
правду, даже самую  неприятную. Она была честна,  и ее нельзя было упрекнуть
за тот  случай... Но если так,  то какое  Маша  имела право осуждать  другую
женщину,  любовницу отца? И  все-таки  у нее  снова  помутилось в глазах  от
злости.

        "x x x"

     ...Ах, мама, если  бы  она  повременила  хотя  бы  еще  один  день,  то
познакомилась бы с Волком! Может быть, увидев суженого  своей дочери, она не
воспринимала бы жизнь в таких черных тонах. Однако полковник прилетал только
завтра, а значит, они  уже никогда не  познакомятся. Эта мысль так  огорчила
Машу, что из глаз брызнули слезы. Глядя на нее, зарыдала и Катя.
     -- Деточки мои, сиротинушки, -- причитала бабушка.
     --  Я ему этого никогда не прощу! --  наплакавшись,  сказала Катя, и ее
глаза гневно засверкали.
     -- Разве мы не видели всего этого раньше? -- печально проговорила Маша.
     --  Нам  казалось,  что мать слишком  строга с  нами,  и  поэтому мы не
замечали, как она страдает, -- вздохнула Катя.
     --  Господи,  --  шамкала  бабушка, --  чем  она,  голубка  наша,  была
виновата? Она его так любила!
     -- Я ненавижу его, -- прошептала Маша. -- Он ее убил!

        "XL"
     Через полчаса пришел участковый  врач  и, едва взглянув на мать, быстро
выписал свидетельство о смерти и удалился.
     -- Маша! -- вдруг воскликнула Катя и, наморщив лоб, проговорила:
     -- Мы забыли об одной вещи...
     -- О чем?
     -- Кто-то все-таки должен сообщить отцу. Тебе не кажется?
     Маша  передернула  плечами,  а  потом медленно  кивнула. Было ясно, что
никто  из сестер не  испытывал желания взять это  на себя. От  бабушки этого
нельзя было требовать и подавно.
     К счастью, скоро появился Катин супруг.
     -- Григорий, -- проворчала Катя, -- сколько тебя можно ждать?
     -- Я летел со всех ног, честное слово!  --  начал оправдываться он.  --
Что у вас стряслось?
     Вместо  ответа  Катя  кивнула  ему  в  направлении  гостиной.  Григорий
побледнел и шатаясь двинулся туда.
     -- Зачем  ты так с ним? Он всегда с тобой такой нежный и заботливый, --
шепнула Маша сестре. -- Из-за вашего отпуска?
     Ей хотелось, чтобы  оставшиеся  в  живых были более  терпимыми  друг  к
другу.
     -- Черт с ним, с отпуском, -- ответила та. -- Этот заботливый осел меня
снова обрюхатил!
     -- Разве ты не хотела еще одного ребенка?
     -- Вообще-то  я  уже настроилась  на то, что дети,  наконец, подрастут.
Один пойдет в школу, другой в детский сад, а я займусь собой. Конечно, может
быть, и мне хотелось бы где-нибудь работать...
     -- Катя, -- горячо начала Маша, -- а разве нельзя как-то совместить эти
две вещи -- быть матерью и работать, заниматься в жизни чем-то серьезным?
     Сестра взглянула на нее с любопытством.
     -- Погоди, погоди!  Что это тебя стало  так волновать, а? Ты  часом  не
задумала остепениться?
     -- Почему бы и нет? -- застенчиво проговорила Маша.
     -- Ну,  поздравляю, -- усмехнулась Катя. -- Что же, у тебя,  я уверена,
это совмещение прекрасно получится.
     Однако они были вынуждены прервать  эту занимательную тему. Из гостиной
донеслось громкое рыдание Григория, и они снова спустились на землю.
     -- Бедная мамочка! -- заплакала Маша. -- Твой Григорий ее тоже любил.
     -- Хотя обычно не подавал вида, -- заметила Катя.
     -- Разве ее можно было не любить! -- присовокупила бабушка.
     Несколько минут женщины слушали, как рыдает мужчина. Как ни странно, от
этого им стало  немного  легче. Потом рыдания стихли. Прошло  еще  несколько
минут, и Григорий вернулся на кухню. На этот раз более уверенной походкой.
     -- Какой кошмар,  -- сказал он,  --  я только  вчера говорил  с  ней по
телефону... Давайт.е плакать вместе!
     -- Ты такой чуткий, Гриша, -- вздохнула Маша.
     -- Спасибо, -- поблагодарил он и смахнул слезу.
     Некоторое время он переминался с ноги на ногу, а потом сказал:
     -- Я  потрясен. Это  ужасно. Я пощупал  пульс и  прослушал сердце.  Она
действительно скончалась.
     -- Более точного диагноза от зубного врача и не  требуется, -- фыркнула
Катя.  --  В  заключении  о смерти  врач  написал,  что  мама  скончалась от
сердечного приступа.
     -- Она так посинела, -- вздохнул Григорий.
     -- Кажется, мы все посинели, -- заметила Катя.
     --  Прошу тебя, -- умоляюще  взглянув  на сестру, воскликнула Маша,  --
давайте говорить друг с другом нежно!
     --  Может,  стоит  выпить  чего-нибудь  успокоительного?  --  предложил
Григорий.
     -- Вот-вот, -- сказала Катя, --  пойди достань из холодильника  водки и
налей себе немного.
     Григорий повиновался.
     --  Наверное,  нужно  позвонить  в  похоронное   бюро,  --  сказал  он,
педантично убрав бутылку обратно в холодильник.
     -- А  еще, -- сказала Катя, -- позвони в контору отцу. Хоть какая-то от
тебя помощь.

        "x x x"

     Григорий ушел звонить, бабушка тихо молилась у себя в комнате, а сестры
сидели на кухне. Когда Маша оставалась с Катей наедине, ей казалось, что они
снова возвращались в детство -- в те времена, когда забивались в угол, чтобы
вместе перемочь несправедливости, которые обрушивали на них родители.
     -- Его хоть немного будет мучить совесть? -- прошептала Маша.
     --  Не знаю, --  ответила  Катя.  -- Не удивлюсь, если уже  вечером  он
явится сюда со своей любовницей.
     -- Странно, что случилось такое,  а мы сидим  тут  с  тобой и  спокойно
разговариваем! -- сказала Маша.
     Катя  откинула со  лба волосы, и ее  голубые  глаза  опять  наполнились
слезами.
     -- Я знала, что рано или поздно это случится. Я была в этом уверена.
     -- Как ты можешь так говорить?
     -- Потому что так оно и  есть, -- резко откликнулась Катя. -- Последние
годы ты была занята своими  делами,  а последние  несколько месяцев мы имели
счастье лицезреть тебя только по телевизору...
     -- Ну и что?
     -- А то, что ты не видела, как она медленно сходит с ума.
     -- Ты на меня злишься?
     -- Вовсе нет, -- вздохнула Катя. -- Что теперь толку злиться?
     -- А раньше злилась?
     -- Еще бы! До  тебя ей было не добраться, а мне она  названивала целыми
днями  или  приезжала  и  сводила  с ума  своим плачем и жалобами  на  отца.
Григорий, как только  ее  видел, чуть на стену не лез. Не говоря уж обо мне.
Да и отцу, я думаю, от нее доставалось...
     -- Но почему  ты ни разу не сказала мне об этом? -- обиделась Маша.  --
Почему не звонила, когда у нее начинались приступы тоски?
     Катя горько усмехнулась.
     -- А тебя можно было найти?
     -- Я постоянно появлялась на телецентре. Нужно было позвонить в студию.
     -- Пару раз я звонила.
     -- Так что же?
     --  Мне  объясняли, что ты  выехала  на задание.  То  брать  интервью у
какого-то террориста, то на  какую-то  пресс-конференцию.  Предлагали  даже,
чтобы я продиктовала тебе записочку.
     -- Ты все-таки злишься и мучаешь меня, -- сказала Маша.
     --  Злюсь не  злюсь.  Разве  теперь  это  имеет  значение?  -- иронично
откликнулась  Катя.  --  Может,  я  на  себя злюсь!  Такой дуры, как я,  еще
поискать.
     -- Я тебя не понимаю...
     -- Я  сама  себя  не  понимаю. Что мне всегда больше всех надо было?  Я
только и разрывалась на части, чтобы вам всем было хорошо!
     Машу задели ее слова.
     -- А я, по-твоему, не хотела, чтобы всем было хорошо?
     --  Ну да, ты хотела! -- усмехнулась Катя. --  Поэтому ты всегда делала
только  то, что хотела. На  остальное тебе было наплевать... А я, дура, одна
расхлебывала!
     -- Но ведь я всегда звонила тебе  и маме! Спрашивала, как у вас дела. И
вы отвечали, что все хорошо, прекрасно...
     -- Ага, тебе, конечно, не о чем было волноваться. Тебя и так любили.
     -- Это меня-то любили? -- изумилась Маша.
     -- Не меня же! -- ревниво проговорила Катя.
     -- Что  ты говоришь!  -- возмутилась Маша. -- А ты вспомни:  что  бы ни
случилось, всегда считали меня виноватой! Даже если всем было  очевидно, что
виновата ты, то вину все равно перекладывали на меня.
     -- Ах, бедняжка! Ты  хочешь, чтобы я тебя  пожалела? -- холодно сказала
Катя. -- Какая ты несчастная, ты достигла всего, чего хотела!
     -- Боже мой, неужели ты мне завидуешь?
     -- Как тебе не завидовать, ты же у нас звезда!
     -- Ты что, серьезно, Катя?
     Маша  бросилась  к  сестре,  чтобы  обнять   ее,  но   та  инстинктивно
отстранилась. Знакомый  жест матери. Катя  и сама это заметила,  и  ей стало
неловко. Она смущенно улыбнулась и сама протянула руку Маше.
     -- Я забыла, что нам некого больше делить. Прости! Обе  сестры обнялись
и всплакнули.
     -- Ты мне так нужна! -- прошептала Маша.
     -- Ладно, -- примирительно сказала Катя, -- мы все-таки сестры.

        "XLI"
     После полудня, дождавшись, когда отшумит короткий летний ливень, сестры
уселись в машину и  Григорий повез их в похоронную контору  на Ваганьковском
кладбище. С собой у  них б