На моей кровати -- платье и туфли, в которых..."

        "XLIV"
     Маша условилась  встретиться с полковником на  Арбатской площади  около
Генштаба,  огромного и  белого, как  Тадж-Махал,  но  только  без  восточных
мозаик. Приехав  немного  раньше  условленного  времени, Маша  прогуливалась
вблизи западного  подъезда, и у нее было несколько минут, чтобы  представить
себе, каким  явится перед ней Волк и какой  будет  их встреча. Она не  могла
вообразить  его  себе  иначе,  как   в  полевом  камуфляже   с  расстегнутым
воротником,  под  которым виднелась тельняшка. Впрочем, дело было  даже не в
этой полевой форме.
     У  нее  в голове не укладывалось,  как он впишется в  мирный  столичный
пейзаж и вообще обычную цивилизованную жизнь.  Ей казалось,  что он и теперь
должен появиться здесь  в  пропыленном армейском джипе с  брезентовым верхом
или  на  броне  бэтээра  в   компании  автоматчиков  в  огромных  шлемах   и
бронежилетах. Он должен был быть  перепоясан  ремнями и в зубах сжимать свою
маленькую  черную  трубку...  Она  улыбнулась,   представив   себе,  как  он
спрыгивает с бэтээра,  поправляет на  носу темные очки, подтягивает  ремень,
привычным жестом забрасывает за спину  автомат... и садится вместе с Машей в
переполненный троллейбус. Они отыскивают в карманах троллейбусные талончики,
с  грохотом проштамповывают их в компостере и  едут по Бульварному кольцу до
Никитских ворот...
     Ей  вдруг стало  страшно  и не  по себе от мысли, что он,  этот  боевой
полковник, всю  жизнь мотавшийся по  дальним гарнизонам  и  горячим  точкам,
будет  просто  не  в  состоянии  прижиться в рутинно-обывательской столичной
среде -- жить-поживать в квартире на  Патриарших, чинно  ходить на службу. А
как он будет  выглядеть среди ее  знакомых? В гостях? На фуршете? В компании
журналистов и  телевизионщиков, умников и  остряков?.. Она догадывалась как.
Неотесанным,   грубым   солдафоном.  Чужаком.  Неловким,  нелепым,   смешным
провинциалом...   Маша   уже   слышала,  как   знакомые,   доброжелатели   и
доброжелательницы, шепчут  ей  на ухо: "Ты что, с  ума сошла? Он же  тебе не
пара!"
     Не  успела  она  как  следует развить  эту  тему,  как увидела, что  из
западного  подъезда Генштаба  вышел высокий мужчина, в которого вполне можно
было влюбиться с первого взгляда. На нем были белые джинсы, черная джинсовая
рубашка и легкие кроссовки. В руке небольшой плоский дипломат. Через секунду
он уже шагал прямо к Маше, а  она  знала,  что не может  влюбиться в него  с
первого взгляда по той простой причине, что и так уже была в него влюблена.
     --  Я  люблю  тебя,  -- прошептал  Волк,  ловя  губами  слезы,  которые
покатились у нее из глаз. -- И никогда больше не оставлю тебя одну.
     Потом он положил ладонь ей на плечо и внимательно заглянул в глаза.
     -- Почему ты плачешь? Что случилось?
     -- Ничего, -- зачем-то соврала Маша. -- Это от радости.
     -- Так не радуются.
     Он обнял ее и повел к автомобильной стоянке.
     -- Вчера умерла мама, -- сказала Маша.
     Волк остановился и ошеломленно покачал головой.
     -- Да, -- повторила она. -- Она умерла. Покончила с собой.
     -- Как? -- спросил он. -- Почему?
     -- Из-за лебедей, -- грустно ответила она, вспомнив мамино письмо. -- И
из-за пряников... В общем, это долгая история.
     -- Я здесь, я с тобой, -- сказал он, прижимая ее к себе.
     -- Я  так тебя люблю! -- выдохнула она. -- Если я тебя потеряю, я этого
не переживу.
     -- С какой стати тебе меня потерять? Я здесь, и я весь твой.
     -- Завтра похороны, -- сказала Маша.
     -- Я буду.
     -- Это не обязательно...
     --  Нет,  --  сказал он. --  Обязательно. Ты  больше никогда  не будешь
чувствовать себя  одинокой.  Через два месяца я  разведусь  с  Оксаной, и мы
поженимся. Я всегда буду рядом с тобой.
     -- Большего мне и не надо...
     Им  не  пришлось садиться в  троллейбус,  потому что  он  подвел  ее  к
новенькой серой "Волге" с правительственными номерами и водителем, усадил ее
на заднее сиденье и сам сел рядом.
     Она знала, что немного позже расскажет  ему  все-все,  но  теперь  лишь
положила голову ему на плечо и тихо проговорила:
     -- Она так и не узнала, какой ты. Не увидит нашего ребенка..
     --  Когда он  родится, ты  расскажешь ему  о  ней... Ведь  он  родится,
правда?
     Его глаза  заблестели  от  счастья,  когда Маша наклонила голову в знак
согласия. Она поняла, что все в ее жизни определилось само собой.
     -- Поехали прямо на Патриаршие, -- попросила она.

        "XLV"
     Похороны  прошли  тихо  и  скромно.  Мама  упокоилась в  самой  глубине
Ваганьковского кладбища,  где  лежали ее  сиятельные дворянские и  советские
предки. Было лишь несколько  человек -- самые близкие. Бабулю оставили  дома
по причине крайней ветхости, а у отца хватило совести явиться без любовницы.
     Сначала гроб внесли в кладбищенскую церковку,  отстояли  заупокойную, а
потом  поставили  перед  узкой, тесной  могилой, стиснутой со  всех  стороны
соседними оградами.  В яме  виднелись истлевшие боковые доски других гробов,
сплошными рядами уложенных под неглубоким слоем земли.
     --  Боже  мой!  --  вырвалось  у  Маши, когда она взглянула на покрытое
гримом лицо мамы при дневном свете. -- Из нее сделали какую-то Мальвину!
     Не  было  ни  длинных  речей,  ни  надрывных восклицаний. После  скупых
прощальных слов гроб опустили в могилу и засыпали.
     Потом  все  медленно двинулись к выходу. У  отца на лице  было написано
такое  выражение, словно его  жестоко обманули или  даже предали. Одна  щека
была залеплена двумя полосками пластыря.
     -- Как ты? -- обратилась  к  нему  Маша, все острее ощущая общую, в том
числе и свою, вину за все случившееся.
     -- Съезжу в Израиль, посещу святые места,  -- трагическим тоном ответил
он. -- Может быть, немного приду в себя после того, что вы со мной сделали.
     --  Давно бы катился колбасой в свой Израиль! -- сквозь  зубы процедила
шедшая следом Катя.
     Отец только втянул голову  в плечи, словно опасался, что и старшая дочь
может на него кинуться. Маша взяла его под руку и вместе шла с ним до ворот.
     Волк  шел  позади  всех  и со  сдержанным  любопытством  поглядывал  по
сторонам. Нечего сказать, оригинальное  знакомство с семьей будущей супруги.
Едва ступил  с  корабля,  попал на похороны будущей  тещи,  да  еще захватил
остатки прошлого семейного скандала.
     На  выходе  с кладбища  им  навстречу  устремилась  с  соболезнованиями
запоздавшая чета  Светловых --  Эдик и Раиса. Увидев бывшего муженька,  Маша
испугалась и невольно  прижалась  поближе к Волку: не слишком ли много будет
для него всех этих столичных впечатлений!
     Эдик  почти  не  изменился.  Только,  конечно,  изрядно  раздобрел.  Он
протянул ей свою потную руку, и она ее пожала.
     --  Какой ужас, -- сказал Эдик, -- что  нам пришлось увидеться снова по
такому печальному поводу.
     Маша замялась.
     -- Эдик, -- начала она, -- вот, познакомься...
     -- А! -- с преувеличенным энтузиазмом воскликнул Эдик.  -- Так, значит,
вы тот самый геройский кавказский полковник!
     Волк изящно оскалился.
     -- Да, это я. А вы, значит, бывший муж? Эдик слегка покраснел.
     --  Забавная  штука  --  жизнь,  --  сказал  он. --  В  наше  свадебное
путешествие Маша предлагала  отправиться посмотреть Кавказ, но я настоял  на
Киеве и Одессе.
     -- Судьба, -- согласился Волк.
     Возникла неловкая пауза.
     -- Кстати, -- сказал Эдик, -- как там у вас обстановка?
     -- Что вы имеете в виду? -- не понял Волк.
     --  Ну  там, на  Кавказе, --  поспешно пояснил Эдик. -- Я у вас  как  у
специалиста хочу проконсультироваться. Наша  фирма ждет подходящего момента,
чтобы   начать  скупать   недвижимость  на   Черноморском   побережье.  Дело
рискованное. Как бы божий гнев снова не обрушился на эти райские места...
     -- Время еще  есть, -- успокоил его Волк. -- Вы еще успеете и купить, и
продать.
     -- Вы полагаете? -- серьезно кивнул Эдик.
     -- Прими мои поздравления, Эдик. Я слышала, что у тебя родился ребенок,
-- сказала Маша.
     Он просиял и тут же извлек из внутреннего кармана пачку фотографий.
     -- Вот он. Разве не прелесть! --  воскликнул он, почему-то  обращаясь к
Волку.
     -- Вылитый  отец, -- кивнул тот и искренне прибавил:  -- Вы  счастливый
мужчина.
     -- Еще бы! -- подала голос молчавшая до этого момента Раиса.
     У нее по-прежнему были такие же длиннющие зеленые ногти. Однако она уже
не была гибкой и тонкой, словно змея. Она была толстой и неповоротливой, как
носорог. Волосы  у  нее были обкорнаны так куце, что  голова стала похожа на
треугольную  грушу. Кажется,  чувство собственницы по  отношению к Эдику  не
только не  угасло, а, напротив, при виде Маши  вспыхнуло с новой силой. Если
бы  она знала, что Маша не только  не жалела, что  упустила такого шикарного
мужчину,  но даже готова была разреветься  от сознания  потраченных  на него
лет, которые могла бы провести со своим полковником!
     -- Спасибо, что пришли, Раиса, -- сказала Маша.
     -- Мы слышали, что мама оставила какую-то  записку? --  шепнул Эдик. --
Это был не несчастный случай?
     -- Это касается только нашей семьи, -- холодно ответила Маша.
     --  Ну да,  и я о том  же самом! Я все  еще считаю, что мы  одна семья.
Разве  ты забыла, что  мы были мужем  и женой? Я понимаю тебя гораздо лучше,
чем ты думаешь.
     -- Что ты хочешь этим сказать?
     -- За  успех всегда приходится  платить.  И  довольно высокую  цену, --
вздохнул он.
     -- Ты о чем?
     -- Так, вообще... -- замялся он, краснея. -- Не думаешь же  ты, в самом
деле, что все это случайности?
     -- Случайности?
     -- Ну да. Сначала этот твой звукооператор. Теперь вот мама... Кто еще?
     -- Эдик! -- оторопела Маша.  -- Ты  с  ума сошел!  Ты  говоришь ужасные
вещи!
     У нее на глаза навернулись слезы.
     --  Я-то тут при чем? -- пожал  он  плечами. -- Я  просто констатировал
факты. Мое дело предупредить. Все-таки я тебе не совсем чужой человек.
     --  Эдик,  милый, -- прервала его  Раиса, --  тебе не  кажется,  что ты
пришел на похороны, а не на свидание с бывшей женой?  Я,  конечно,  понимаю,
вам есть что вспомнить...
     --  Заткнись! -- проворчал жене Эдик, и на Машу  действительно  повеяло
чем-то  знакомым.  -- Я  говорил, что  тебе  незачем  сюда ехать.  Это  дело
семейное!
     -- А я, по-твоему, что? -- вспылила Раиса. -- К семье не отношусь?
     -- Относишься,  -- вынужден был согласиться Эдик. -- Куда ж тебя теперь
девать!
     Маша тронула Волка за руку, и они пошли к машине
     -- Я и сам уже начал чувствовать себя членом его семьи, -- улыбнувшись,
шепнул он.
     -- Прости, что  тебе пришлось во  всем  этом  участвовать, --  поспешно
проговорила она.
     -- Не говори так, -- серьезно сказал он. -- Ты  же  знаешь,  что  мы  с
тобой теперь одно целое.
     Она благодарно прижалась к его руке левой грудью.
     -- Я так тебя люблю!
     Его глаза снова заблестели от счастья.
     -- Честно говоря, -- с улыбкой  признался  он, -- как мужчина мужчину я
Эдика очень даже понимаю.
     -- Но я-то женщина! -- вздохнула она.

        "x x x"

     С кладбища  они возвращались вместе с Катей, Григорием, Ритой и Иваном.
Григорий  вел машину, Катя сидела  рядом с  ним  на переднем  сиденье, а две
другие пары кое-как утеснились на заднем.
     Волк  так бережно обнимал Машу  и так  обеспокоено поглядывал  на  нее,
когда  машине случалось  подскочить  на выбоине, что в конце  концов Рита не
выдержала.
     -- Полковник, -- усмехнулась она,  -- вы трясетесь  над вашей бесценной
Машей так, словно она вот-вот  родит. Можно  подумать, что она действительно
беременна.
     Остальные закашлялись и ждали, что Маша начнет возражать.
     -- Ты, как всегда, права, -- кивнула та,
     -- Еще бы, -- не моргнув  глазом,  сказала Рита, -- я была уверена, что
этим кончится.
     Катя всплеснула руками и радостно закудахтала.
     -- Поздравляю! У меня накопилось столько детских вещей! -- затараторила
она, пытаясь перегнуться через сиденье, чтобы обнять сестру.
     -- Эй-эй, полегче! -- прикрикнул на жену  Григорий, предостерегая ее не
то  от  неосторожного  поведения  в  машине,  не   то   от  преждевременного
раздаривания вещей. -- Кажется, они тебе самой скоро понадобятся.
     -- Он прав, Катя! -- засмеялась Маша.
     -- Он у меня такой бережливый... Не беспокойся, -- бросила она мужу, --
там на двоих хватит!
     -- А если ты родишь двойню? -- резонно заметил он.
     -- Тогда тебе придется работать в две смены!
     -- Маша, -- спохватилась Рита, -- а когда же ждать сие событие?
     -- К весне...
     Между тем Иван пожал Волку руку, а Григорий по-родственному хлопнул его
по плечу.
     Маша не могла не отметить, что, оказавшись в центре всеобщего внимания,
он держал  себя отменно.  Ничуть не  смущался, умел отшутиться  и поддержать
светскую болтовню.  В результате все сошлись на том, что он обаятелен, добр,
красив, а главное, до самозабвения влюблен в Машу.

        "XLVI"
     Когда на другой день после похорон и поминок Маша проснулась  вместе  с
Волком в квартире на Патриарших, ей показалось, что они уже давно муж и жена
и давно живут вот так -- своей семьей, в своем доме.
     С  самого утра телефон раскалился от звонков. Звонили самые разные люди
и по самым разным поводам. Одни -- чтобы принести Маше свои соболезнования в
связи со смертью матери, другие -- чтобы поговорить с полковником. Последние
были сплошь официальные  лица разного ранга --  военные, политики, депутаты,
представители  чеченской  диаспоры,  а  также  посредники  в  переговорах  с
вооруженной оппозицией. Они  уточняли  с полковником  как распорядок встреч,
консультаций, так и прочие вопросы, касающиеся конфликта на Кавказе.
     Прежде Маша, честно  говоря,  и не  подозревала, что ее любовник  такая
важная персона.
     Господин Зорин  сумел  прозвониться  к Маше между заместителем министра
обороны и помощником секретаря Совета Безопасности.
     -- Прости, что не был на похоронах, Маша, -- виновато проговорил он. --
Всю  жизнь  до  смерти  боюсь  кладбищ  и  покойников...  Но если  тебе  что
понадобится, -- заверил он, -- то я весь в твоем  распоряжении -- хоть днем,
хоть ночью. И насчет программы не беспокойся. Время есть.  Командировки тоже
не к спеху.
     За завтраком, как супруги со стажем, Маша и Волк делились друг с другом
своими "производственными"  проблемами.  Тема  дискуссии была,  естественно,
одна: война на Кавказе.
     --  Оппозиция  уже  не  требует  полного  вывода  российских войск?  --
спросила Маша, подкладывая Волку второй бифштекс.
     --  Пока что они  даже  односторонние прекращения  огня  используют для
передислокаций. К тому же  ясно, что  сами полевые командиры еще не пришли к
единому мнению по вопросу переговоров. Да и вряд ли придут.
     -- Значит, реальное перемирие невозможно?
     -- Мы готовы вести диалог  при любых обстоятельствах. Но легких решений
не предвидится, -- сказал Волк, подливая Маше молока.
     -- Кажется, их позиция уже не отличается яростной непримиримостью.
     Волк кивнул.
     --  АО   чем   ты  говорила  с   господином   Зориным?   --   осторожно
поинтересовался он.
     --  Просто он  хотел,  чтобы  я не  беспокоилась о  программе  и насчет
командировок. Время терпит.
     Волк отодвинул  тарелку, поблагодарил и, взяв Машу за руку, обеспокоено
сказал:
     -- Любимая, я хочу, чтобы ты была теперь очень осторожна.
     -- Ты о чем?
     Она сделала вид, что не понимает. Тогда он нежно коснулся ее щеки.
     -- Ты будешь рожать во второй раз. Я уверен,  что все будет отлично. Но
я хочу, чтобы ты как следует поберегла себя, пока не родишь.
     -- Я буду себя беречь...
     -- И воздержишься от командировок?
     Как ни странно, подобная постановка вопроса застала Машу врасплох. Даже
Рита  никогда не пыталась  навязывать ей своего мнения  в отношении  работы.
Маша изначально привыкла решать все сама. Ей нелегко это далось, и отступать
от  этого  она не собиралась.  Тем  более,  что у  нее  самой  еще  не  было
определенного мнения. Однако она понимала, какого ответа ждет от нее Волк.
     Маша молчала.
     -- Я люблю тебя и не хочу, чтобы что-то случилось, -- мягко прибавил он
и как ни в чем не бывало возобновил прежнюю тему.
     --  Мы  продолжаем  настаивать на полном  и безоговорочном  разоружении
бандформирований, -- сказал он.
     Она не выдержала и улыбнулась: такой бесхитростной и очевидной была его
тактика. Она, Маша, была как-никак беременна, и ее зависимость от него росла
не по дням, а по часам.
     Он тоже улыбнулся и поцеловал ее в плечо.
     -- Добровольно они не сдадут оружия. Это ясно, -- сказал он.
     --  Если  ты  уже  позавтракал, то почему бы  тебе  не заняться со мной
любовью? -- прошептала она.
     -- Но  мы  могли бы начать  политические  переговоры, -- продолжал  он,
словно не замечая того, что ее глаза туманились от желания.
     Маша и  сама была  неплохим экспертом  в кавказском вопросе и могла бы,
пожалуй, представлять в этих переговорах любую из сторон и добиться большего
толка. Ультиматумы -- не тот путь, которому она желала бы следовать.
     -- Ты не ответил на мой вопрос, -- проговорила она, покраснев.
     Он поцеловал ей одну, потом другую руку. Потом посмотрел прямо в глаза.
     --  Я  обязательно на него  отвечу,  -- сказал  он. --  Только  сначала
пообещай, что будешь беречь себя и распрощаешься с командировками.
     -- Я  должна сама это решить, --  прошептала  она. -- Поэтому я не могу
тебе обещать.
     Волк  наклонился к  ней, и  она  почувствовала через  материю  шелковой
сорочки, как он коснулся губами сначала одной ее груди, потом другой.
     --  Постарайся как-то  с этим смириться, --  попросил  он  и, помолчав,
добавил:
     -- Даю тебе слово, ты об этом не пожалеешь.
     -- Послушайте, полковник, -- сказала Маша, протянув руку и погладив его
по бедру, -- даю вам слово, что вы тоже не пожалеете.
     -- Так в чем же дело? -- спросил он.
     --  Ответь  мне  сначала  на  один вопрос.  Я могу  спросить? --  томно
прошептала Маша.
     -- О чем угодно, -- щедро кивнул он.
     -- Если бы я попросила тебя поберечь себя, ты бы что мне ответил?
     -- Если бы я вынашивал нашего ребенка, -- не задумываясь, сказал он, --
то, безусловно, ответил бы согласием.
     --  Теперь   я  понимаю,  почему  именно  тебя  послали  готовить   эти
переговоры, -- вздохнула Маша.
     Он подхватил ее на руки и понес в спальню.
     -- Ты мне, однако, не ответила, -- шепнул он.
     -- Я люблю тебя, -- сказала она, позволив опустить себя на постель.
     А политические дискуссии в постели -- признак дурного тона, не так ли?
     Он был нежен, как никогда. Но еще более  он был осторожен. Он  двигался
так плавно, словно они лежали не  на прохладных простынях, а плыли в  легкой
воде.
     --  Ты так  осторожен, как  будто  действительно сам вынашиваешь нашего
ребенка...
     -- Просто я тебя люблю и не хочу, чтобы с тобой что-то случилось.
     --  И  я тебя люблю, -- повторила Маша. -- И  я не хочу, чтобы с  тобой
что-то случилось...
     Он продолжал целовать ее, пока она не сказала:
     -- Требуй  от  меня, чего  хочешь.  Я на все  согласна. Если  хочешь, я
никогда  не буду  ездить  ни  в какие  командировки.  Если  хочешь, я вообще
никогда  не выйду из  дома... Если хочешь,  я  всю жизнь  проведу с  тобой в
постели...
     -- Хочу, -- ответил он.
     --  Ты  знаешь, что  говоришь и что делаешь. Я должна была понять это с
самого начала и  не  вести себя, как дура. Конечно, для меня нет и  не может
быть ничего важнее, чем ты и наш ребенок.
     Маша увидела, как у него заблестели глаза, но он не сказал ни слова.
     Потом Волк вслух размышлял о будущем.
     -- Иногда мне  бывает  страшно  за нас,  -- призна