Сергей Морозов.
        Офицер. Сильные впечатления


     OCR: Sergius -- s_sergius@pisem.net
     _ ... _ -- курсив


     Морозов С.
     М80  Офицер.  Сильные  впечатления:  Роман.  -- М.:  ООО  "Издательство
Астрель":  ООО  "Издательство ACT",  2001. --  464  с. --  (Россия:  Мужская
работа).
     ISBN 5-17-006062-9 (ООО "Издательство ACT")
     ISBN 5-271-01678-1 (ООО "Издательство Астрель")
     Блестящая  журналистка  едет делать сенсационный репортаж на пылающий в
войне  Кавказ, точно  зная,  что отправляется  в ад. В  ад, где человеческая
жизнь  стоит дешевле  дешевого, а игра со смертью  --  нормальное  состояние
действительности...
     Все это она уже знала...
     Чего она точно НЕ ЗНАЛА -- и  даже не подозревала, -- так это того, что
окажется внезапно втянутой в сложную, запутанную историю вызволения из плена
российского  офицера.  В  историю,  где  таинственные политические  интриги,
жестокие  преступления, опасность и любовь переплелись  настолько тесно, что
разделить их уже невозможно...
     УДК 821.161.1-312.4
     ББК 84 (2Рос=Рус)6-44
     © С. Магомет. Текст, 2001
     © ООО "Издательство Астрель", 2001



     Сильные впечатления


     От автора
     Писателя  осаждают  женщины,  желающие  исповедаться.   При   этом  они
прекрасно понимают,  что тайна  их  сердечной исповеди  ни в  коем случае не
будет соблюдена.
     В  какой-то  степени материал  этой  книги представляет  собой  предмет
специального  исследования  автора,  и  читатель,  обративший   внимание  на
сходство персонажей и  ситуаций  с реальными людьми и событиями,  может быть
уверен, что сходство не случайное.
     Если автор в  чем-то и погрешил против  истины, то лишь с  точки зрения
географии.



     И сколько сильных впечатлений
     Для жаждущей души моей!
     Александр Пушкин. "Война"

        "I"
     Вот уже несколько месяцев Маша Семенова наблюдала, с каким ожесточением
русские  истребляют  чеченцев и  наоборот. Современная война на  Кавказе  не
столь романтична, как в произведениях Пушкина и Толстого.
     Голосили  женщины.  Кричали  дети.   Стонали  раненые.  Слышался  рокот
бульдозера, который зарывал еще одну наспех вырытую братскую могилу... И вот
теперь,  сидя прямо на голой земле в пригороде Грозного,  Маша тупо пялилась
на  банковскую кредитную карточку из цветного  пластика -- единственное, что
осталось от Ромы Иванова, не считая его карманного плеера.
     Прокомментировать, истолковать  происходящее  для  Маши  не  составляло
особого труда --  в  том  и  заключалась ее профессия. Но  вот  элементарно,
по-человечески понять...
     Нет, понять этого сумасшествия она никак  не  могла, хотя практически с
первого дня  конфликта  находилась  здесь в  качестве репортера  российского
телевидения. Только  в учебниках политэкономии пишут, что войны затеваются с
целью нагреть руки  на  кровавой бойне. Это  все  чепуха.  Мол,  ветер дует,
потому что  деревья качаются. А Маша забралась  сюда как раз для того, чтобы
доискаться истинных причин бойни.
     Каждый  день она появлялась перед телекамерой на фоне развалин, которые
еще недавно были  домами. Она должна была  рассказать о стертых с лица земли
домашних очагах. Показать  кровавый  хаос, который  воцарился  там, где  еще
недавно текла мирная жизнь. Показать чумазых ребятишек с широко распахнутыми
глазами и  пришибленных стариков, выискивающих среди руин  остатки домашнего
скарба.

        "x x x"

     Женственный   и,   в  сущности,   не  геройского  склада  Рома  Иванов,
звукооператор, обслуживавший выходы в эфир из зоны  боевых действий, как раз
демонстрировал Маше новенькую кредитную карточку со своим более чем скромным
валютным  депозитом в одном монументальном коммерческом банке. Дело модное и
якобы сулящее  барыши. Вместе с  карточкой он  сунул Маше  в  руки красочный
рекламный проспект, в котором расписывались  все выгоды  нового  банковского
предприятия, и  жадно слушал, как она вслух декламирует текст и невозмутимым
тоном  перечисляет  по  пунктам  все   нюансы  замечательного  документа.  В
наушниках от карманного плеера он  просил читать погромче. Как можно громче.
Ему казалось, что голос Маши заглушает ужасную музыку смерти.
     Они  сидели  в  пыльной  лощине,  а  поверх  их   голов  гремел  густой
перекрестный  огонь из автоматов  и  крупнокалиберных пулеметов.  Когда Маша
перешла к пунктам,  касающимся непосредственно  валютных барышей  по вкладу,
она на секунду подняла глаза на Рому Иванова. "Ежемесячный процент по вкладу
составляет..." Она даже не успела произнести эти слова, когда увидела, что с
ее звукооператором произошло неладное.  То же самое, что некогда произошло с
лошадью   барона  Мюнхгаузена,   которая   была   разделена  ядром  на   две
самостоятельные половины. Разница  была в  том, что в данном случае  это был
выстрел  из подствольного гранатомета, и части звукооператора не пустились в
самостоятельное  путешествие  по  полю   сражения.  Точнее,  они  вообще  не
проявляли  признаков  жизни,  и  их  уже  ни  к  чему  было  сшивать ивовыми
ветвями...   Кровавые   ошметки  забрызгали   землю   вокруг   и   новенькую
курточку-хаки, в  которой  была  Маша. Самой  же  Маше  показалось,  что все
происшедшее не имеет к ней ни малейшего отношения.
     -- Ежемесячный процент по вкладу составляет... -- в угаре повторяла она
снова и снова, ни к кому конкретно не обращаясь, пока кто-то не схватил ее в
охапку, как сноп.
     Этот кто-то был в военной форме. Он  потащил ее  подальше от Ромы. Маша
ощупали  себя и обнаружила, что от ушей до колен  забрызгана Ромой Ивановым.
Человек в военной форме постепенно обретал контрастность. Знакомый полковник
крепко держал Машу и гладил по  голове, как маленькую  девочку. Она спрятала
лицо у  него на груди и некоторое  время вообще  не могла ни  о чем  думать.
Потом перед  ее  мысленным взором  вспыхнула картинка вечерних телевизионных
новостей: она, Маша, в эфире -- с головы до ног забрызганная Ромой Ивановым.
     "Вот полюбуйся,  народ православный  и правоверный, что ты  сотворил  с
моим  звукооператором! Вы, люди  добрые, которым подавай репортажи покруче и
покровавее, и желательно, естественно, в прямом эфире!..  А задумывались  ли
вы,  признайтесь,  хотя  бы  на  мгновение,  почему  вы так  бесчувственны к
войне?.."
     Ромы больше нет. Осталась лишь пластиковая кредитная карточка и плеер в
придачу. Такие дела, Рома.  Маша вдруг представила себе, как  мог бы звучать
текст его последней воли:
     "Я, Рома Иванов, сим удостоверяю и завещаю мою кредитную карточку и мой
плеер с наушниками, который, между прочим,  продолжал работать, когда я  уже
не  имел возможности его слушать, моей коллеге и подруге Маше  Семеновой. Я,
такой-то и  такой-то,  скоропостижно скончавшийся в адском  пригороде, и чей
депозитный вклад, с ежемесячным начислением процентов... и т.д. и т.п."
     Короче говоря, нормальное, перманентное безумие.

        "x x x"

     Несколько  часов  спустя  обычная  компания   журналистов  собралась  в
офицерской  столовой,  размещенной  в подвалах бывшей овощной базы, чтобы за
дружеским  столом  упиться  вусмерть.  Полковник  все  еще  был  рядом. Маша
познакомилась с ним случайно, еще в начале  этой  войны. Его звали Александр
Вовк, и его рука слегка обнимала Машу за плечи. Однако она едва замечала это
прикосновение.
     "Волк..." -- мысленно произнесла она.
     Где-то внутри  себя  Маша  ощущала  острую  боль, еще  не  в  состоянии
определить ее точного местоположения. Вокруг нее послышалось сразу несколько
голосов. Они доносились до нее как будто издалека.
     -- Подумать только  -- Ромка! Ужас какой,  а?.. Пополам!  Это  ж  надо,
шальной выстрел из подствольника -- и нет больше Ромки... -- говорил кто-то,
прищелкивая пальцами.
     Словно соглашаясь со сказанным, полковник обнял Машу чуть крепче.

        "x x x"

     Значительно   позже,  обгрызая  ноготь  на   пальце  и   уставившись  в
облупленный потолок, освещенный  слабосильной лампочкой, Маша  припомнила  о
своем давнишнем и  единственном сеансе  у одного мага и  прорицателя.  В  те
стародавние  времена маги  и прорицатели еще не успели размножиться и были в
большом дефиците. На прием к ним можно было попасть лишь по большому блату.
     Маг и  прорицатель (не будем называть его фамилии) принялся неторопливо
рассказывать Маше сказку о  верном  сером волке,  который нес на спине через
дремучие леса  прекрасную царевну, а Маша, устроившись на удобной магической
кушетке,  вдруг банально, по-бабьи заревела. И проревела  не меньше получаса
из отведенных ей сорока минут.
     -- А чего, собственно, вы хотите от жизни? --  напрямик поинтересовался
у нее маг.
     --  Я  хочу  быть  счастливой! -- простодушно ответила  она  и опустила
глаза.
     Это не смутило специалиста  ни  на  мгновение.  Наклонившись ближе,  он
произнес загадочно:
     -- Ну-с, глобального счастья я вам, конечно, гарантировать  не могу, но
если  вы сможете  разглядеть волка в  человеке, то чисто женское счастье вам
обеспечено.
     Он даже не пытался к ней приставать.

        "II"
     А  еще  раньше,  сладостным  июньским  днем,  в большом  банкетном зале
по-прежнему  великолепной  "Праги"  семнадцать беленьких непорочных  голубок
выпорхнули,  образно  выражаясь,  из  золоченых  клеток.  В  этот  день Маша
Семенова вышла замуж за Эдика Светлова.
     Для Маши бракосочетание не было таким уж общественно значимым событием,
как, скажем, для Эдика, которому  наскучило вечно  сидеть под крылом  своего
ветхозаветного  и  могучего, как Саваоф,  папаши,  чей авторитет по торговой
части был непререкаем.  Женитьба была для Эдика актом морального возмужания,
обретения  самостоятельности  и статуса солидного и  основательного делового
человека, каковым он давно мечтал почитаться... Но особенную и  непреходящую
ценность замужество  Маши имело для ее  собственного папы,  юриста до  мозга
костей,  который на  правах  родственника получал в делах  Светлова-старшего
свою заветную кровную долю, а главное, его доверие,  на  какое последний был
вообще способен по отношению к кому-либо.
     В тот день Машу осыпали цветами.
     --  Улыбайся,  --  нашептывал  Маше  папа,  чинно  ведя   под  руку  по
направлению к  месту назначения,  --  если б  ты  знала,  сколько за все это
уплочено!
     Его  медоточивый голос  неизбежно  обнаруживал вековечную  печаль. Папа
никогда не простит  Маше плохих  отметок в школе, ста  рублей, украденных на
помаду, а  также,  конечно, ее  вопиющей  беременности, узнав  о  которой он
быстренько  поволок  Машу  аж   в  город   Киев  --  подальше  от   грязного
панка-фашиста,  мальчишки,  который,  как  предполагал  папа,  опорочил  его
голубку прямо в лифте, не снимая даже своих драных кожаных штанов.
     Папа вообще считал своим  святым долгом осуждать всяческих фашистов. Он
бы,  пожалуй,  примирился даже с безродным джинсово-засаленным  юнцом-хиппи.
Только не с красно-коричневым говном.  Тут уж он не стеснялся в  выражениях.
Он гордо называл себя "шестидесятником".
     От города Киева, а  вернее, от престижной цековской больницы с обширным
гинекологическим   отделением  у   Маши  остались   самые   теплые  и  живые
воспоминания. Заправлял там делами свиноподобный вивисектор на пару с усатой
ассистенткой, за твердый тариф обстригающий у  блудливых школьниц несчастных
зародышей... Да что уж там!
     Итак, Маша и папа уже были на полпути  к месту встречи брачующихся, как
вдруг родитель прошептал:
     -- А тебе действительно хочется замуж, доченька?
     Появился слабый луч надежды, что папа даст задний ход и они преспокойно
отправятся домой и впредь будут делать  вид, будто  бы никакого  жениха и не
было... Однако, вместо этого родитель душевно успокоил  Машу, объяснив  ей в
сжатой форме,  что  особенно теперь, в  наши  постзастойные  времена, любовь
приходит  и  уходит, а  кушать хочется  всегда.  Намекал  он  к тому  же  на
склонность Маши к полноте и, вообще, ее развитые пищевые инстинкты.
     Надо полагать, что и Машу он  зачинал с чувством,  которое никак нельзя
назвать не только любовью, но и даже мимолетной страстью.
     И  вот  теперь  папа  преспокойно спроваживал Машу, предавая ее  в руки
человека, который, возможно, посягнет не только на ее тело,  но  и  на  саму
душу.
     Что  касается Маши, то она ощущала  изрядное  смущение. Странные судьбы
выпадают девушкам на одной шестой земного шара, славящейся дружбой  народов.
Сначала  папа-еврей   вкупе  со  славянофильствующей  мамой.   Если  первый,
признаться,  так  до  сих  пор  и   не  определился   в   своих  религиозных
наклонностях, последнее время колеблясь между евангелистами и баптистами  по
причине их цивильных  манер  и  бьющей в  глаза демократичности,  то  вторая
последовательно  исповедовала веру предков -- православие, лишь эпизодически
соблазняясь  строгой эстетикой старообрядчества... И вот теперь -- этот Эдик
Светлов.
     Когда   в   столичном  храме-синагоге  Маша  стояла,  покрытая  дорогим
покрывалом  --  что  было  частью еврейской  свадебной церемонии,  -- то  не
чувствовала в  этом  никакого высокого символического значения -- разве  что
одну беспросветную показуху.
     Богато  расшитое покрывало, на  котором вытканы  премиленькие цветочки,
розовые  лепесточки,  замысловатый  древний  орнамент,  а  также  пухленькие
ангелочки, игриво плещущие водицей сластолюбивым  девственницам в их алчущие
ротики...  Все  это, понятно,  не  имело  ничего  общего  с тем,  как  будет
выглядеть  Машин новый  дом,  а  именно трехкомнатная  квартира на Пятницкой
улице с кухней  вместо  столовой и окнами  на  восток, и  как там угнездятся
супруги Светловы-младшие.
     Эдик взял Машину  руку и слегка  пожал. Этот чужой мужчина, чья фамилия
будет вписана в ее все еще "молоткастый и серпастый", стоял рядом. Вы только
пощупайте,  у  него,  оказывается,  липкие ладони. Маша искоса взглянула  на
суженого. Ей оставалось лишь надеяться,  что у них не  родится дочь. А если,
по  оказии,  и  случится  такое,  то не  дай  ей  бог  такого шнобеля, как у
родителя!
     Маша уже готова была заголосить принародно,  что все происходящее здесь
--  не что иное, как ужасная ошибка, однако  раввин вдруг заговорил на языке
исторической родины. Ей пришло в голову, что потом она будет вправе заявить,
что ни бельмеса не поняла, а потому  их с Эдиком брачный союз не  может быть
признан божественно утвержденным.
     "Если б мне  только знать, отче, ваше  преподобие, досточтимый ребе, на
что меня  тут подписывают, а главное, что это на  веки вечные, то  уж,  само
собой, я бы не стояла тут, пока  эти треклятые голуби  выпархивают  из своих
клеток и  кружат у нас над головами, забрасывая фекалиями мою новоиспеченную
многоуважаемую свекровь. Кроме всего прочего, ребе, примите во внимание, что
я   крещеная  православная  и   к  тому  же   отчасти  даже   приобщенная  к
евангелическим истинам и старообрядческим заповедям!"
     Эти или  подобные слова внутренний голос скороговоркой бубнил в Машиной
мозгу,   однако    внезапно    все   оборвалось    и    закончилось   весьма
центростремительно. Не исключено, что в тот  момент она  упала в обморок или
что-то  вроде этого  -- одним  словом, на  какое-то  время  отключилась... В
общем, когда она пришла в себя, раввин уже наставлял молодоженов.
     Догадайся Маша  минутой раньше, она  могла  бы просто  извиниться перед
собравшимися и улизнуть --  пусть, мол,  продолжают без  нее.  Однако теперь
поздно, слишком поздно. Теперь уж она -- не она, а мужняя жена.
     Даже если Маша и не растолстеет в замужестве, то  все равно -- отныне в
каждом своем движении она будет зависеть от некоего Эдика  Светлова... И что
самое прискорбное  -- она осуждена  на исполнение  супружеских обязанностей,
хоти никакой страстью здесь даже и не пахло.
     Одной рукой Эдик крепко взял Машу  за талию, а другой полез разбираться
с  ее  накидкой.  Катя,  старшая  сестра Маши Катя, исполнявшая  обязанности
свидетельницы  со  стороны   жениха,  принялась   распутывать  ленты,  чтобы
добраться до белых кружев,  отбросить их  вверх и таким образом предоставить
Машиному супругу наилучшие условия для проникновенного поцелуя... Словом, уж
если  предает  родная  сестра!..  Впрочем,  сама  Катя  уже  успела нажить в
законном браке одного  ребенка и "спланировала" следующего.  Что и говорить,
дурное  дело  --  нехитрое.  Маша  невольно уклонилась от проворных  пальцев
сестры, но та цепко ухватила ее за плечо.
     --  Ну  же, миленькая,  -- зашептала  она,  -- все  ждут,  чтоб ты  его
хорошенько поцеловала. Давай, не усложняй жизнь!
     Мокрые  губы  Эдика   припечатались  к  Машиным  губам,   которые  были
крепко-накрепко сомкнуты, чтобы не пустить внутрь его лопатообразный язык.
     Присутствующие  и в самом  деле чего-то ждали. Маша вдруг почувствовала
себя актрисой,  которая  участвует в  ответственном  спектакле на  соискание
звания народной артистки, и вся ее дальнейшая карьера  зависит от  того, как
она сыграет эту ключевую сцену.
     Сбросив накидку прямо на пол, Маша тряхнула головой, рассыпая по плечам
и спине целый каскад русых волос.
     "Что ж, -- отчаявшись подумала она, -- пусть публика получит то, чего с
таким  нетерпением  ждет!"  И  взасос  поцеловала  новоиспеченного  супруга.
Публика дружно разразилась овацией.
     -- Браво! Бис! -- закричали все.
     С горькой  усмешкой Маша  представила себе, что в отместку за  все  эти
поганые овации хорошо бы сейчас сбросить с себя одеяние невесты, сорвать его
лоскут  за  лоскутом, обнажиться  догола,  оставив на  себе  разве что белый
кружевной  пояс, белые  чулочки  и белые  остроносые туфельки.  Что потом?..
Потом  встать на четвереньки, по-русски говоря "раком", задрать повыше зад и
смачно...   выпустить   на   собравшихся  стаю   утробных   голубиц!  Эдика,
естественно,  подобные  изыски  только   больше  разожгут,  и  --  последует
несусветная инициация --  прямо  под ритуальным  покрывалом, а гости  начнут
ободрительно  прихлопывать  в ладоши  в  такт тазобедренным  усилиям  Эдика,
святотатственным манером проникающим в  ее тело. Просто-таки  очаровательная
картина: румяная, словно  домашняя колбаса, Эдикова затычка, роняющая  капли
сока... Мечты, мечты!
     Держа  Эдика под руку, Маша  начала движение  в  обратном  направлении.
Теперь  все происходило  до  крайности  медленно.  Ее  волосы  находились  в
беспорядке.  Крошечная дочурка  Кати  несла за  ней  длинный  шлейф  платья.
Девочке помогал какой-то безымянный ребенок со стороны Светловых в пурпурном
вельветовом  балахончике.  Маша услышала  треск  надрываемой материи,  когда
мальчик злокозненно наступил на  шлейф.  Впрочем, это уже не  имело никакого
значения. Больше этого платья Маше не надевать.
     Итак,  каковы же  результаты  произошедшего?  Во-первых, как  уже  было
сказано,    папа    невесты    заполучил    пожизненный    шахер-махер,    а
славянофильствующая  родительница,   то  бишь  мама,  облегченно  вздохнула,
выполнив свое жизненное предназначение,  а  именно, успешно сбыла с рук двух
дочерей,  выдав  их за безусловно состоятельных мужчин, хотя бы  и евреев. В
общем, семейство  Семеновых  преспокойно  игнорировало всякую  чепуху  вроде
баптистско-евангелической бодяги, а также предало забвению темное  прошлое с
материнской  стороны,  когда  в  старорежимные  времена  ее  далекие  предки
основательно мочили кагал мужниных предков,  еще  не носящих гордой  фамилии
Светловых. Стоит ли говорить о том, что Семеновым не было абсолютно никакого
дела, желает  ли их младшенькая дочурка Машенька выходить замуж за этого или
какого другого претендента.
     В  общем, в положенный  момент  грянул  зубодробительный Мендельсон,  а
затем и  опиумно-гашишный  вальс  "На  сопках  Маньчжурии" -- специально для
молодоженов.  Уже  будучи  супругами, Эдик и Маша