о, что в данном  случае
никакой  социально-политической и  экономической подоплеки  в этом деле нет.
Тут, скорее, поразительный психологический пример. Разве не удивительно, что
этот контуженный  ветеран еще пытался что-то доказать  своим  домашним, хотя
любой другой мужик на его месте уже давно бы начал кусаться.
     Не успели  затихнуть отзвуки ненормативно-редкостной филологической  не
то  метафоры, не  то гиперболы,  как зазвонил  телефон.  Поскольку  никто из
присутствующих  не двигался с места, Маша сама сняла трубку и услышала голос
Бориса Петрова, который звонил по радиотелефону из милицейского "мерседеса".
     --  Ну ты даешь, --  спокойно  сказал он. -- Наши омоновцы, засевшие за
дверью, едва  не  обделались от  неожиданности, а снайпера  чуть не  открыли
беспорядочную стрельбу. У вас там все нормально?
     -- Нормально, -- ответила Маша.
     Уж его-то, конечно, не проймешь ничем.
     -- Дай трубку Артему, -- потребовала она. Борис и не думал возражать.
     -- Маша, милая, что там происходит? Ты, кажется, кричала?
     --  Это  просто,  чтобы   стресс  снять.  Знаешь,  японцы  советуют  не
переваривать конфликт в душе, а разрядиться, хорошенько наоравшись. Говорят,
какая-то отрицательная  энергия  выходит.  Только  нельзя  кричать  рядом  с
посевами бобовых, не то всходов не будет.
     -- Боже, Маша, ты что там, рехнулась?
     -- Я-то  в порядке, но вот объект поплыл...  Следи за моей  мыслью и не
задавай лишних вопросов, -- сказала Маша, решив, что не стоит прямым текстом
говорить  о  сложившейся  в  квартире  ситуации.  Они  работали  вместе  уже
достаточно долго, чтобы понимать друг друга с полуслова.
     -- Валяй, -- ответил Артем.
     -- Речь  идет  о  правах человека  в  отдельно взятой  ячейке общества.
Что-то вроде  тоталитарно-авторитарной формы правления.  Жесткая хунта и все
такое. В общем, сюжетец эдак минут на пять в рубрику "Бытовой беспредел". Но
возможно  также   и  острое  политическое  заявление.  В  общем,   эксклюзив
гарантирую. Ты меня понимаешь?
     -- Еще бы! -- усмехнулся Артем. -- Твои предложения?
     -- Будьте  с оператором наготове.  Снимаем  без дублей. Психологическая
зарисовка. Галерея типов. Подготовительную работу и сценарий беру на себя, а
с администрацией ты уж как-нибудь сам  договорись... Пусть  Борис не  кладет
трубку.
     -- Ясно, -- сказал Артем.
     Ласковыми уговорами Маше удалось успокоить мужчину. Он позволил усадить
себя за стол. А  когда Маша разложила перед ним несколько пресных  крекеров,
накрыла их ломтиками колбасы, а сверху  еще водрузила по маслине, то бедняга
просто растаял  от  счастья  и  принялся  уплетать  за обе  щеки. Как только
женщины увидели, что атмосфера немного разрядилась, они тоже взялись за еду.
Теща сделала большой глоток пепси и сказала:
     -- Боже мой, вы только  на  него  посмотрите! Никакой  культуры. Жует с
открытым ртом.
     Крашеная блондинка несколько секунд крепилась, но потом не выдержала и,
кивнув на сестру, подлила масла в огонь:
     -- Ей говорили, она не послушалась. Хотела героя --  и получила. Каждый
по-своему с ума сходит!
     -- Хорошо еще, что  телекамеры нет, -- продолжала теща, покосившись  на
Машу. -- Вот бы позорище было на весь мир -- эдакое чавканье!
     -- Можно подумать, он колбасы никогда не видел, -- вздохнула крашеная.
     -- За десять лет  жизни в культурной семье  и свинья бы  научилась есть
по-человечески,  --  философски прибавила теща. -- Зато сколько  самомнения,
сколько гордости! Счастье, что ее отец не дожил до этого кошмара.
     Наконец не выдержала и жена.
     -- Ты что, оглох! -- закричала она мужу. --  Если ты такое ничтожество,
что не способен жевать по-человечески...
     Но ей не удалось закончить фразы. Мужчина в дикой ярости рванулся из-за
стола к своей канистре с бензином. При этом он опрокинул банку  с маслинами,
и на Машиной юбке стало расплываться жирное пятно.
     -- Свинья да и только, -- ухитрилась ввернуть теща.
     Мужчину охватило такое бешенство, что несколько секунд он только хватал
ртом воздух и вращал глазами,  словно соображая, что  предпринять:  схватить
канистру  или  гранату.  Этих нескольких секунд  Маше хватило, чтобы принять
единственное правильное решение.
     -- Миленький, -- обратилась  она к  нему, -- будь настоящим мужчиной...
Гони их отсюда к едрене-фене! Сделай это для меня!
     Он  вдруг начал  смеяться.  Сначала тихо,  а потом все громче. Это  был
страшный смех. При этом он повторял:
     -- К  едрене-фене!.. Правильно!  К  едрене-фене!.. От  смеха у  него по
щекам потекли  слезы. Теща хотела еще что-то сказать, но Маша яростно на нее
шикнула:
     -- Помолчите минуту! Мне нужно поговорить по телефону!
     Она взяла трубку.
     -- Женщины сейчас выйдут.
     -- А ты?
     -- Делай, как договорились. Съемочная группа должна быть здесь.
     -- Будь по-вашему, -- проворчал он после долгой паузы.
     Маша опустила трубку на рычаг. Потом повернулась к мужчине.
     -- Ты слышал?  Съемочная  группа  готова  подняться  сюда.  Тебя  будут
снимать для телевидения. Ты сможешь сделать любое заявление.  Это прекрасный
шанс... Ты не передумал?
     -- Нет-нет!  -- засуетился он. -- Мне  бы только  переодеться,  рубашку
надеть. Не могу же я в самом деле...
     -- Тогда слушай меня, -- твердо сказала Маша. Она постаралась вложить в
свои слова максимум  дружелюбия.  -- Ты не жертва. Ты сильный и  независимый
мужчина. Таким ты  и должен выглядеть на  телеэкране... Поэтому скажи им, --
она кивнула на женщин, -- чтобы они оставили нас одних! Пусть уйдут.
     -- И она? -- Он кивнул на жену.
     Не сводя с него глаз, Маша тоже кивнула.
     -- Так надо.
     Мужчина  молча   вышел   в   прихожую   и  распахнул   дверь.   Женщины
переглянулись. Маша подумала, что если теща произнесет  хоть слово, она сама
возьмет спички  и  запалит  канистры.  Видимо,  эта решительность  так  ясно
читалась на ее лице, что женщина лишь позволила себе презрительно вздохнуть.
Затем женщины одна за другой покинули квартиру.
     Жена, выходя последней, оглянулась на Машу.
     -- Я тоже думала, он герой, -- начала она,  -- а  он терпел, когда я  с
каждым встречным...
     -- Хорошее оправдание для прошмандовки! --  грубо оборвала ее  Маша. Ей
было  не  до  приличий.  --  Прости,  пожалуйста,  не  сдержалась,  --  тихо
продолжала она, обращаясь к мужчине. -- Противно было это слышать.
     Покраснев, он закрыл дверь и проговорил с улыбкой виноватого ребенка:
     -- Наверное, вы правы...
     ...Пока  мужчина переодевался,  причесывался  и  даже  опрыскивал  себя
одеколоном, Маша стояла на кухне у окна и смотрела на облака.
     Небо с облаками  -- это небо с облаками и ничего больше. Глядя на него,
можно представить  все  что угодно  -- зиму, лето. Таким  же  небо было  и в
детстве. Таким оно будет и через двадцать лет. Таким оно будет всегда.
     -- Я готов, -- крикнул мужчина из комнаты, и Маша встрепенулась.
     Когда она вошла в комнату, он чинно сидел за  столом. На нем была белая
рубашка, но те же самые вытянутые на коленях спортивные брючки.
     -- Давайте доедим? -- предложил он. -- Можно?
     -- Конечно, -- кивнула она и тоже села за стол.
     Она двумя пальцами взяла крекер  и  только теперь  заметила, как сильно
дрожат  у  нее  руки.  Тем  временем  мужчина  с  недоумением  воззрился  на
перевернутую  банку  с  маслинами,  которую  сам  же  недавно  и  опрокинул,
выскакивая  в ярости  из-за стола. Смущенно улыбнувшись, он  осторожно сгреб
маслины в тарелку,  отнес на кухню и, вернувшись с тряпкой, протер  на столе
клеенку. Потом переглянулся с Машей, и оба улыбнулись так, словно у них была
какая-то  общая  тайна.  Маша   показала  глазами  на  исландскую  сельдь  в
стеклянной  баночке,  и  мужчина без  колебаний  подвинул  баночку  к себе и
принялся с аппетитом опустошать.
     -- Люблю  селедку,  --  сказал  он  и  почему-то  добавил: --  Говорят,
Владимир Ильич тоже любил селедку...
     -- Какой Владимир Ильич?
     -- Ну как же -- Ленин...
     Через  минуту раздался звонок  в  дверь. Мужчина отсутствующим взглядом
смотрел в окно и ел селедку.  По правую руку от него на столе лежал обрез, а
по левую --  граната "РГД-5".  Одна канистра с  бензином стояла под  столом,
другая -- в прихожей.
     -- Это моя съемочная группа, -- сказала Маша. -- Открыть дверь?
     Мужчина медленно кивнул.
     Через порог ступил Артем, который шепнул ей на ухо:
     -- Омоновцы и саперы наготове.
     Вошел Рома  Иванов и оператор  с  телекамерой на  плече.  Маша  закрыла
дверь.
     -- Милиционеры войдут попозже, хорошо? -- обратилась она к мужчине.
     Тот равнодушно пожал плечами. Рома Иванов с наушниками на голове шагнул
прямо к нему и, протянув руку, сказал:
     -- Привет. Меня зовут Рома. -- И устроил на столе магнитофон.
     -- Привет, Рома, -- сказал мужчина, приподнявшись.
     Маша взяла его  за  руку и  подвела  к  тахте, на  которую они вместе и
уселись, пока Рома подключал микрофон.
     Артем Назаров присел на корточки в нескольких шагах от них.
     -- Я режиссер, -- сказал он, -- я буду руководить съемкой.
     -- Ага, -- отозвался мужчина.
     -- Не  волнуйтесь, -- сказал ему  Артем, -- вы очень  даже фотогеничны.
Главное, во время беседы смотрите не в объектив, а на Машу.
     -- Можно начинать? -- спросила Маша мужчину.
     -- Ага.
     --  Стоп!  --  вдруг  спохватился  Артем. -- Посмотри  на свою юбку! --
воскликнул он, обращаясь к Маше.
     Она и  забыла про большущее жирное пятно, оставшееся после того, как на
нее была перевернута банка с маслинами.
     -- Господи! -- вырвалось у нее.
     --  Жир   можно  попробовать  бензином,  --  робко  предложил  виновник
происшедшего.
     -- Нет уж! Покорно благодарю! -- всплеснула она руками.
     -- Просто пойди  переверни юбку  другой стороной,  -- посоветовал  Рома
Иванов. -- Пусть пятно будет у тебя на... В общем, ты понимаешь.
     Маша выскочила на кухню, а через минуту снова сидела на тахте.
     -- Поехали, -- сказала она.

        "x x x"

     -- Итак, что же заставило вас взять в заложницы трех женщин -- жену, ее
сестру и тещу? Да еще угрожать им смертью?
     Мужчина обиженно взглянул на нее и со слезами на глазах проговорил:
     -- Это я заложник здесь, а не они!
     -- То есть как? -- удивилась Маша. -- Объясните, пожалуйста!
     -- Это правда покажут по телевизору? -- уточнил он.
     -- Для этого мы здесь, -- заверила она. -- Говорите.
     Мужчина покашлял в кулак, посмотрел  на разбитое зеркало, на канистру с
бензином, на дверь, за которой только что скрылось его странное семейство.
     -- Я инвалид, --  сказал он, зачем-то покрутив пальцем  у виска. -- Мне
ничего не будет. Я все скажу... -- Он подался к объективу телекамеры. -- Про
антинародную политику не вырежете?
     -- Наоборот, -- отозвался сбоку Артем Назаров, -- если нужно, вклеим!
     -- И про президента?
     -- О чем разговор!
     -- Фабрику они у нас национализируют. Куда деваться инвалидам?
     -- Вы хотели сказать -- приватизируют? -- поправила Маша.
     -- Ну да, -- кивнул мужчина. -- А я что говорю?
     -- Вы и ваша семья отброшены  за порог нищеты?  -- подсказала Маша.  --
Это толкнуло вас на крайние меры?
     -- Ну да, а  я что говорю? --  Он продемонстрировал телекамере обрез  и
гранату. -- Импичмент и все такое!
     -- Вы любите свою жену, да? -- неожиданно спросила Маша.
     Этот простой вопрос  сразил беднягу  наповал. Он  смотрел  на  обрез  и
гранату, словно не  зная,  куда  их девать, а по его щекам  потекли  крупные
детские слезы.
     -- Я  ничего  не  могу  для  нее  сделать... --  стыдливо повторял  он,
стараясь утереть слезы плечом. -- Я не могу ничего изменить...
     Он беспомощно  склонил голову Маше на плечо, а она,  потеряв  дар речи,
только нежно гладила его по небритой щеке. При этом она ощущала жгучий стыд,
словно была в чем-то  виновата, в том,  что этот бывший десантник беспомощно
рыдает у  нее на  груди, а она думает лишь о том,  что в любом случае  сцена
представляет собой превосходный кадр,  главное, чтобы  оператор подольше его
продлил, а потом сообразил дать крупным планом  обрез, гранату и  канистры с
бензином.
     На этом интервью с "террористом" и закончилось.
     Телекамера двигалась  за Машей и  мужчиной,  когда последнего под  руки
вели дюжие бойцы из группы захвата. Весь свой  нехитрый  арсенал он сдал без
боя. Его даже  не били. Когда они вышли из подъезда, Маша  заметила во дворе
еще несколько  журналистов с телекамерами. Подоспели, голубчики, к шапочному
разбору.  Драма  закончилась.  Впрочем,  это была даже не  драма,  а  просто
грустная  история. Даже здешние жители и любопытные, собравшиеся  поглазеть,
чем кончится дело, провожали плененного инвалида сочувственными взглядами, а
какая-то пенсионерка начала громко и возмущенно всхлипывать:
     -- Куда повели сердешного? Лучше б своих мафиозов ловили!
     Омоновцы  действительно временно запнулись, куда вести арестованного --
то  ли  в милицейский воронок, то ли  в фургончик  спецмедслужбы.  Сам Борис
Петров разрешил это сомнение тем, что отодвинул коллегу в милицейской форме,
который собирался замкнуть на запястьях мужчины наручники, и  широким жестом
направил дело в медицинские инстанции. Прежде чем санитары усадили мужчину в
свой фургон, Маша успела на прощание пожать ему руку и тепло произнесла:
     -- Мы будем держать ваше дело на контроле. Честное слово. Я не забуду о
вас...
     Тот ничего не ответил -- только заморгал красными веками.
     Уже через несколько минут двор опустел. Разъехались пожарные и милиция.
Рассеялись любопытные.
     -- Хочешь, я тебя провожу? -- спросил Машу звукооператор Рома.
     -- Не получится, -- вздохнула она. -- У меня свидание. В  следующий раз
поболтаем.
     Он пожал плечами и понимающе улыбнулся.
     --  Конечно, обязательно  нужно общаться. У него, как мне  подсказывает
интуиция,  --  он  кивнул  на  Бориса,  который  поджидал  ее  на  некотором
отдалении,  -- времени  на  то,  чтобы  поболтать и  пообщаться,  обычно  не
остается.

        "XXIII"
     На Анне Варфоломеевне Петровой было зеленое вязаное платье и  тряпичные
тапочки с резиновыми подметками. Толстые ноги почти до самых колен  замотаны
эластичными бинтами. Седые волосы заплетены в серую косичку и уложены вокруг
головы.  Она  кряхтя  спускалась по узкой  лестнице,  направляясь  к соседке
играть  в лото, и они  как раз  наткнулись на нее. Она  запечатлела  звонкий
материнский поцелуй на сыновней щеке и громко сказала:
     -- Я иду к Марье Федоровне. Кажется, у тебя опять гости?
     -- Добрый вечер, Анна Варфоломеевна, -- сказала Маша.
     Ей показалось, что слепые глаза скользнули в ее сторону.
     --  Ах,  это  ты,  Маша,  --  поджала  губы  маменька.  --  Здравствуй,
здравствуй.
     Маша автоматически улыбнулась.
     -- Как здоровье, Анна Варфоломеевна?
     Нет ли, мол, признаков СПИДа.
     -- Хорошо, милая, хорошо.  А вот Боренька сильно устает  на работе. Ему
бы поменьше таскаться.
     --  Я в полном порядке, мама, --  бодро заверил Борис Петров.  -- Кроме
того, мы собираемся смотреть телевизор.
     --  Ты не  обижайся на нас,  старух, Маша, но  мне кажется, что ты себе
позволяешь по телевизору уж очень развязный тон. Вот  и Марья Федоровна того
же мнения. Она говорит, что у тебя под блузкой даже нет бюстгальтера.
     -- Я подарю ей бюстгальтер, мама, -- пошутил Борис.
     -- Ну конечно, ты же у нас миллионер! Она вот  давеча рассказывала, что
вы, милиционеры, все взятки берете. Наверное, и сегодня успел хапнуть, а?
     -- Сегодня только две канистры бензина, -- ответил сын.
     -- И то дело, -- кивнула Анна Варфоломеевна и  продолжила движение вниз
по лестнице. Потом,  словно вспомнив о чем-то, она крякнула и,  обернувшись,
поинтересовалась: -- А правда, что там у вас на телевидении одни евреи?
     -- Почему, есть и полуевреи, -- честно призналась Маша.
     Анна Варфоломеевна  пожала плечами, как будто хотела  сказать: "Ну  это
одно и то же".  На что, конечно же, Маша бы решительно возразила, что ничего
подобного -- это две большие разницы.
     --  Можно еще вопрос? -- проговорила въедливая маменька и, не дожидаясь
позволения, громко спросила: -- Так у тебя, оказывается, есть муж?
     Последнее слово как-то особенно звучно прокатилось по гулкому подъезду,
рикошетируя от ободранных бетонных стен.
     Она  могла,  конечно,  как-то извернуться, двусмысленно отшутиться  или
даже  съязвить  (что  мол  да, есть, и  не  только муж), но,  во-первых,  ее
изворотливость тогда  трактовалась  бы  в контексте  предыдущего  вопроса, а
во-вторых,  она действительно  ощутила в этот  момент характерную вселенскую
скорбь и поэтому просто ответила:
     -- Да, есть.
     И никаких придаточных предложений.
     -- Ну я пошла, сынок. Надеюсь, вы не будете слишком долго... --  сурово
сказала Анна Варфоломеевна.
     И  хотя последнее пожелание явно  касалось  и  Маши,  сама  Маша  снова
предпочла отмолчаться.
     При всей проницательности  незрячей  маменьки, последняя никак не могла
судить о том, что  такое "слишком  долго" или  "не слишком долго". Во всяком
случае, кажется,  не ей, не  Маше Семеновой,  было  суждено  заездить  этого
пресловутого Сивку-бурку. Немножко покататься, это да. Но не более того.
     --  Не беспокойся,  мамочка, -- сказал  Борис  Петров. -- Привет  Марье
Федоровне.
     В том, что он был хорошим сыном, Маши не было сомневалась.

        "x x x"

     Весь вечер они слушали один и тот же альбом "Лед Зеппелин". А, а, а! А,
а, а!.. Лишь бы не вылезать из постели и не  менять кассету.  Маша лежала на
животе, а Борис пристроился сверху. Сивка-бурка имел завидное чувство ритма.
Маша  чувствовала у  себя на шее обжигающее  дыхание. Две плоти  извивались,
терлись друг о  друга, пока, наконец, прерывисто не ударила жидкость.  Потом
оба замерли на мокрых простынях,  переводя  дыхание. Потом он соскользнул на
бок и, обняв ее сзади, прижался  пахом к ее  ягодицам. Он продолжал целовать
ее в шею, пробегая языком по ее плечам.
     -- Грустная музыка, -- сказала Маша. -- Как будто про нас.
     -- Разве нам грустно? -- удивился он.
     Она почувствовала,  что  он медленно, осторожно  и  глубоко проникает в
нее.
     -- Ну про меня... -- с трудом поправилась она.
     Ей  показалось, что  еще немного --  и  от наслаждения у  нее отнимется
язык.
     -- Борис, -- торопливо выдохнула она, -- я решила развестись с Эдиком.
     Сивку-бурку словно подкосили. Он дрогнул.  Поник. Превратился  в жалкую
клячу. Превратился  в нечто такое,  чему  и название  подобрать  невозможно.
Словом, момент был упущен навсегда.
     -- Ты что, хочешь,  чтобы я на  тебе женился?  --  сев на краю постели,
тихо спросил Борис.
     --  Я вовсе не имела это в виду, --  сказала Маша, подтягивая  колени к
подбородку.
     -- То есть я хочу  сказать,  что ты мне, конечно, нравишься, но... я не
собирался жениться...
     А часами трахаться он, значит, собирался. Если бы он, по  крайней мере,
как-то иначе это сформулировал, может быть,  Маша не  так остро  чувствовала
боль потери.  Если  бы он сказал что-нибудь вроде: "Я тебя люблю, обожаю, но
мы разные  люди.  Ты -- творческая личность, тебе  нужна слава,  ты  предана
своей работе, телевидению, а  мне  нужна  тихая домашняя женщина -- неплохо,
конечно,  если бы  в  постели она  гоняла моего  Сивку-бурку, как  ты, -- но
главное, мне хочется, чтобы моя жена была  просто матерью моих детей и чтобы
ждала, когда я вернусь с моей трудной и опасной службы..."
     Тогда другое дело. Тогда бы Маша его поняла. И у нее даже не повернулся
бы  язык, чтобы,  поддавшись  мимолетному  соблазну, воскликнуть:  "Любимый!
Возьми меня! Я брошу все и буду, буду такой женой, как ты мечтаешь!.."
     Такой,  как  он  мечтает,  она,  конечно,   никогда  не  будет.  И  они
д