м сел в  другое. Вошел секретарь  и  поставил на
разделявший их столик крошечные кофейные чашки и серебряный кофейник.
     -- Вы прекрасно выглядите, Маша, -- сказал Джаффар, наливая ей кофе. --
Беременность вам к лицу.
     -- Спасибо, -- сдержанно кивнула она.
     -- Вы встречались с нашим другом в тюрьме? -- напрямик спросил он.
     -- Да. Но, к сожалению, военная цензура запретила это интервью к эфиру.
     -- Наш друг находится в большой беде, -- вздохнул Джаффар. --  Надеюсь,
он не пал духом. Это было бы не удивительно. В таких условиях...
     -- Он  был замкнут и выглядел очень усталым, но мне показалось, он ни в
чем не раскаивается.
     -- Ему не в чем раскаиваться. Он  сражается за  свободу своей родины...
Впрочем, у каждого человека  существует свой предел  прочности. Если человек
томится в неволе, если он оторван от близких людей, от жены, от ребенка...
     Джаффар   с  пониманием  закивал,  когда  при  последних   словах  Маша
побледнела и прикрыла пальцами дрогнувшие губы.
     -- Мне показалось,  --  сказала она, --  Абу полон решимости продолжать
борьбу. Если бы только оказался на свободе.
     -- О, да! Он настоящий воин! Таких немного, но именно таких людей Аллах
избирает для того, чтобы вершить через них свою волю...
     --  Было  бы  куда  лучше, если бы  он  оставался учителем  географии и
рассказывал детям о том, как прекрасен наш мир.
     --  Да, --  снова  вздохнул Джаффар, --  но  сегодня мир  жесток,  а не
прекрасен. Учителям приходится  брать в руки оружие. Что делать! Жены теряют
своих мужей, дети теряют своих родителей... И конца не видно этой трагедии.
     -- Но неужели нельзя попробовать восстановить  мир? Никому не нужна эта
война.
     --  Когда-нибудь  справедливость  восторжествует,  -- уклончиво  сказал
Джаффар.
     --  Вы говорили о  том, что вооруженная оппозиция готова  сделать  жест
доброй воли -- отпустить нескольких военнопленных, -- проговорила Маша.
     --  Те,  кого  вы  называете "вооруженной оппозицией", -- это  люди,  у
которых  тоже  есть  сердце. У них есть честь.  Они  понимают, что многие из
русских попали на эту войну не по своей воле...
     -- Среди них  есть и  такие,  -- не выдержала Маша, -- которые  сделали
немало для того, чтобы найти пути мирного урегулирования!
     --  Этих  несчастных,  --  продолжал  Джаффар,  словно  не  слышал   ее
восклицания, -- тоже, наверное, ждут дома родители, жены, дети...
     -- Я уверена, что российские власти тоже готовы сделать встречные шаги,
-- горячо сказала Маша.
     -- Именно  поэтому через три дня  и произойдет обмен пленными, -- веско
заметил Джаффар.
     -- И жены снова смогут обнять своих мужей? -- робко спросила она.
     -- К сожалению, не все.
     --  Разве  ваша  благородная организация не призвана  добиваться  этого
всеми силами?
     -- Не все зависит от нас.
     -- Я  уверена,  российские  власти  должны  пойти  навстречу!  -- снова
воскликнула Маша. -- Отцы  будут обнимать жен и детей, а учителя  вернутся к
своим ученикам! Это был бы равноценный обмен!
     -- Речь не идет  о  торговле, Маша,  --  с  укором  сказал Джаффар.  --
Главное, чтобы восторжествовала справедливость и попранные  права народа. За
свободу можно заплатить любую цену.
     Маша поняла, что разговор окончен. Больше он ничего  не скажет, да и не
в состоянии сказать.  Откуда ему было, в конце концов,  знать, что Волка еще
не забили в яме камнями? Откуда ей было знать, что бывшего учителя географии
Абу еще не законопатили на веки вечные в колымскую мерзлоту?
     Она поблагодарила за кофе и попрощалась.

        "LII"
     Все, что происходило потом, она видела словно сквозь густой туман.
     В таком  тумане  давным-давно  маленькая  девочка Маша  блуждала  синим
летним  вечером  на даче  в  Пушкино. Небывалый  туман  стекал с  пригорков,
накапливался  в лощинах  и с верхом затоплял кусты роз и даже кусты жасмина.
Ей  стоило  сделать всего три шага вниз  с  крыльца, как она  уже  не  могла
понять,  откуда и  куда она идет. Она ходила вокруг  дома,  натыкаясь то  на
запотевшее ведро  с колодезной водой, то на корзину  с клубникой, то на чуть
теплый  самовар.  Потом  ее  вроде бы стали звать, но голос,  растворенный в
тумане, сделался похож на неясные речные всплески, раздававшиеся то с одной,
то с другой стороны.  Туман  был до того густой, что провисшие электрические
провода  между косыми столбами  слегка светились.  Потом она, наконец, снова
взобралась на крыльцо, вошла в дом  и увидела, что ее никто  и не ищет, и не
зовет,  а  напротив, все  спокойно  сидят на  веранде,  пьют  чай  и смотрят
телевизор.
     Словом, все  было погружено в  тот  же фантастический туман, с той лишь
разницей, что она уже была не девочкой, а  вокруг нее были не благословенные
дачные места с корзинами, полными клубники, и ведрами с колодезной водой...

        "x x x"

     ...Впереди была срочная  командировка  на Кавказ,  чтобы снять сюжет об
обмене  военнопленными.  На этот  раз,  кроме  оператора  и  звукооператора,
господин Зорин прикомандировал к Маше Артема и Риту.
     Поздно вечером из Грозного позвонила Татьяна.
     -- Может быть, тебе все-таки не стоит лететь сюда? --  воскликнула она,
узнав, что  Маша  собирается  делать  репортаж об обмене военнопленными.  --
Зачем тебе лишние страдания?
     -- Я думала, что ты мне хочешь сообщить что-то новое, -- сказала Маша.
     -- Господи, Маша! Если бы я только  знала! Василий  говорит, что списки
до сих  пор  не согласованы. Одна  или  две фамилии  по-прежнему неизвестны.
Вероятно, торг продолжается, и они  не будут известны до последнего момента.
А среди известных его нет. Ты знаешь.
     --  Да,  я  знаю... Но я должна  быть  там.  В  конце концов,  это  моя
работа...
     Между  тем  работа  началась  еще накануне  отлета.  Нужно  было  снять
интервью с матерью одного  из солдат, находящегося в чеченском плену вот уже
несколько месяцев. Женщине посчастливилось в самый последний момент выяснить
через  Красный Крест, что  в числе  группы военнослужащих, предназначенных к
обмену, может находиться и ее сын.
     Съемочная  группа  приехала  в  небольшую  московскую квартиру в районе
Речного вокзала.  Квартира была почти пуста. Стол с несколькими  табуретками
на кухне;  раскладушка в  комнате.  В  прихожей узлы и  картонные коробки  с
вещами.  Женщину  средних  лет  звали  Валентиной.  Маша  присела с  ней  на
раскладушку, а оператор и ассистент сели на табуретки.
     -- Надеюсь, что все закончится благополучно, Валентина, -- прежде всего
сказала Маша.  -- Я хочу, чтобы вы рассказали  обо всем, что пережили за эти
несколько  месяцев. С того  самого  дня, когда  стало известно, что ваш  сын
находится в плену. Я хочу, чтобы каждый человек в этой стране знал, какую вы
испытываете боль!
     -- Ради  Бога,  Маша,  --  устало  произнесла  женщина,  --  разве  это
кому-нибудь  нужно?  --  И,  не дожидаясь  ее ответа, кивнула:  -- Хорошо, я
расскажу. Может быть,  это пригодится  тем, кто покупает консервы  для собак
или пьет ликер, который рекламируют до и после вашей программы...
     -- Это  нужно  мне,  -- сказала  Маша, взяв ее  за  руку. --  Поверьте,
Валентина, очень нужно.
     Женщина недоверчиво  взглянула на  нее, но потом  кивнула  и  принялась
рассказывать о том, что сначала даже не знала, где находится ее сын. Мальчик
только  закончил  музыкальное  училище,  играл  на  аккордеоне.  Когда   его
призывали, он пошел в военкомат со своим  инструментом, сказав  матери,  что
его обещали направить в какой-то военный оркестр. Потом ей удалось выяснить,
что  он попал не  в  оркестр,  а на Кавказ -- служил в части,  которая  была
брошена на Грозный,  и пропал  без вести. Несколько раз мать ездила в  Чечню
искать  сына. Сначала распродала последние вещи, а потом  пришлось продать и
квартиру.  Зато  ей  удалось  добраться  до одного  из  отрядов  вооруженной
оппозиции и узнать,  что сын жив и  находится в  плену. Она даже  предлагала
полевому командиру деньги, чтобы выкупить сына, но тот сказал, что его скоро
обменяют на пленных чеченцев, а  деньги ей лучше приберечь, чтобы откупиться
от Министерства обороны.
     -- Вы верите, что скоро сможете увидеться с сыном? -- спросила Маша.
     --  Мне  сказали,  что  его  отпустят,  --  ответила женщина и, вытащив
фотографию сына, выставила ее перед объективом телекамеры.
     -- Вы продали вашу квартиру и больше не вернетесь сюда?
     -- Мне сказали, что его отпустят, -- повторила женщина.
     -- Куда же вы вернетесь с сыном, когда его отпустят?
     -- Я не знаю.
     -- Я уверена, что все закончится благополучно, -- снова сказала Маша.
     Интервью  с  матерью пленного  солдата совершенно ее опустошило, однако
она еще вернулась вместе с Артемом на телецентр, чтобы подготовить материал,
который должен был пойти в эфир до их отлета.
     В студии ей пришлось вытерпеть прощальные объятия коллег.
     -- Я восхищаюсь  вами! -- воскликнула девчонка-ассистентка.  --  Мы все
вами восхищаемся!
     --   Ты  наша   телевизионная  богиня!  --  заявил  жирный  Петюня,  то
почесываясь, то  смахивая  слезы. --  Я  приклеил твою  фотографию дома  над
диваном и  всегда молюсь перед  ней,  чтобы в  эфире не  было никаких сбоев.
Очень помогает.
     -- Ты, конечно, не сможешь ничего изменить в этом бардаке, но все равно
хоть какое-то утешение, -- сказал ей Гоша.
     --  Там, на  Кавказе, не  запудривай  перед  съемкой  свои  роженческие
веснушки, -- шепнула ей на ухо гримерша Ирунчик. -- Они тебе очень к лицу!
     -- Я мечтаю во всем  походить на вас, -- призналась ассистентка.  --  И
найти  такого  мужчину,  какого вы  нашли!..  То  есть,  --  смешалась  она,
почувствовав,  что сболтнула  лишнее, -- то  есть  которого  вы  обязательно
найдете...
     Машу словно полоснули по сердцу ножом.
     --   Что   ты   болтаешь,   дура   длинноногая!   --    накинулись   на
девчонку-ассистентку Петюня, Гоша и Ирунчик, заметив, как побледнела Маша.
     -- Откуда вы все знаете? -- вздохнула она.
     -- Это же телевидение, Маша! -- виновато развел руками Петюня. -- Здесь
нет секретов.
     -- Я так плакала, я так плакала! -- воскликнула Ирунчик, бросаясь ей на
шею.
     --  А  я   верю,   что  в   данном  конкретном  случае  все  закончится
благополучно, --  авторитетно заявил Гоша,  повторив  то, что сама Маша  час
назад говорила женщине Валентине.
     -- Еще бы! -- поддержал Гошу господин Зорин, зашедший в отдел новостей,
чтобы  самолично попрощаться  с  Машей.  Он  галантно  поцеловал  ей  руку и
прибавил:  -- Да как только ты появляешься на Кавказе, самый злой джигит или
свирепый десантник  думают  лишь об одном -- как угодить такой ослепительной
женщине!
     -- Да ну вас всех к черту! -- беззлобно проворчала Маша.
     Телевидение и в самом деле было для нее и семьей, и родным домом.

        "LIII"
     С самого утра у ворот миссии Красного Креста в Грозном начал собираться
народ,  хотя  день и  час  предстоящей  миротворческой акции  военные власти
старались  держать в тайне,  чтобы избежать возможных провокаций. В основном
это  были  женщины,  которые дружно  скандировали  антироссийские  лозунги и
растягивали  куски грубого полотна,  на которых те же лозунги были  выведены
по-английски.  Они  потрясали  также   домоткаными  ковриками  с  портретами
национальных лидеров и зелеными флагами.
     Все  российские и зарубежные журналисты -- числом не более  десятка  --
уже сидели в здании миссии, которая со всех сторон была окружена бэтээрами и
солдатами. Небольшой автобус фирмы "Мерседес-бенц", выкрашенный в белый цвет
с красными крестами на крыше и с каждого бока, стоял  в  полной готовности в
маленьком  дворике  и  выглядел  до  жути  уязвимо  среди   грубой   военной
бронетехники.  Однако именно  этому  изящному  автобусу  предстояло  сыграть
главную роль в сегодняшнем мероприятии. Точно такой же автобус с несколькими
посредниками  из  Красного  Креста  уже  выехал  два  часа  назад   в  южном
направлении. Приблизительно в  это время боевики должны  были указать ему по
рации координаты  места,  где автобусу предстояло забрать не то шестерых, не
то   семерых   (точное   число   было  по-прежнему   неизвестно)  российских
военнопленных  и  доставить  их в Грозный.  В тот  же самый момент  в миссии
Красного Креста в Грозном должны были погрузиться в автобус пленные чеченцы,
также  в сопровождении  людей  из  Красного  Креста.  При  получении  обеими
сторонами  радиоподтверждений,  что все  готово,  оба  автобуса  должны были
начать  движение  навстречу  друг другу  по  одному  из  заранее оговоренных
маршрутов, проходивших по открытой местности.
     Маша в числе прочих журналистов прохлаждалась на скамейках  под густыми
абрикосовыми  деревьями.  Несколько  раз  среди  военных  показывался  майор
Василий.  Маша напряженно ловила его взгляд, но  он всякий раз  отрицательно
качал  головой.  Это  значило, что  никаких  новых  сведений  не  поступало.
Журналисты пили кофе из белых целлулоидных стаканчиков, хрустели крекерами и
делились предположениями, по чьей вине  будет  сорвано мероприятие. А в том,
что мероприятие будет сорвано, почти  никто не сомневался, поскольку доверие
между  сторонами  практически  отсутствовало,  а  внутри  самой  вооруженной
оппозиции  существовали  разрозненные  формирования,  в   том  числе  и  яро
непримиримые группировки.
     Чуть  в  стороне  от журналистов, сбившись  в кучу,  сидели  молчаливые
родственники пятерых солдат, чьи имена были сообщены заранее. В основном это
были женщины, матери, которым, как и Валентине, пришлось объездить пол-Чечни
в  поисках своих сыновей. Журналисты  не теребили  их  вопросами. Во-первых,
общее  напряжение  росло и  не  располагало к разговорам,  а во-вторых,  все
вопросы были уже заданы.  Оставался единственный вопрос, на который вряд  ли
кто-нибудь мог ответить: чем закончится весь этот кошмар?
     Ровно в  двенадцать  часов местные  жители, собравшиеся перед  миссией,
разразились бурными восторженными криками. Это в сопровождении двух бэтээров
и  одного  танка подъехал громадный  военный  фургон  с  окнами,  забранными
густыми  решетками. В  нем  из военной комендатуры  были доставлены  пленные
чеченцы. Грузовик въехал во двор, и ворота за ним тут же затворились.
     И мгновенно  у  всех, кто томился неизвестностью в  маленьком  дворике,
настроение  резко  поднялось,  и с  этой  минуты  все  прониклись  радостным
ожиданием.
     Журналисты  вскочили  со  скамеек   и  выстроились  с  телекамерами   и
фотоаппаратами за спинами оцепления из спецназовцев в масках.
     Почти без  промедления тяжелая дверца тюремного фургона  распахнулась и
наружу  стали  вылезать бородатые  чеченцы  в  наручниках.  Они щурились  от
солнца, их тут же подхватывали под руки конвоиры и между двумя рядами солдат
бегом  вели к белому автобусу Красного Креста.  В  автобусе с  пленных сняли
наручники, и они жадно прильнули к окнам.
     Один из них показался  Маше похожим на учителя географии, однако полной
уверенности не было. Все они улыбались одной и той же ослепительной победной
улыбкой, которая на их исхудалых лицах больше напоминала  яростный оскал.  У
всех одинаково сверкали черные  глаза.  Все они выбрасывали  вверх  победным
жестом руки, растопырив указательный и средний пальцы.
     Несколько минут автобус стоял на месте, а затем  ворота открылись, и он
выехал  на улицу,  где был  встречен  оглушительными воплями радости.  Толпа
прорвала оцепление солдат,  которые в общем-то  не особенно и  старались  ее
сдержать,  обступила автобус  и,  казалось,  вот-вот поднимет  его  на руки.
Наконец, автобусу в сопровождении двух бэтээров удалось вырулить из толпы на
шоссе. Хотя  автобус быстро набрал скорость  и через минуту был уже  далеко,
толпа долго бежала следом. За чертой  города бэтээры  должны были прекратить
сопровождение,  и  автобусу  предстояло проделать  дальнейший  отрезок  пути
самостоятельно.
     Пока  всеобщее  внимание было приковано к шоссе  и маленькому  кортежу,
пылившему вдали, Маша быстро приблизилась к майору Василию.
     -- Там был учитель? -- спросила она.
     Василий   явно   боролся  с  собой,   разрываясь   между   должностными
инструкциями и кодексом дружбы. Но  Маше  не пришлось спрашивать  дважды. Он
утвердительно кивнул и, взяв ее под руку, повел под абрикосовые деревья.
     --  Значит,  его все-таки  согласились  обменять на  полковника? --  не
унималась Маша.
     -- Этого я не знаю, -- сказал майор. -- Клянусь тебе!
     Вокруг  них  моментально начали  собираться расторопные  журналисты, и,
опасаясь  дотошных расспросов,  майор  нежно  царапнул жесткой щеточкой усов
Машину щеку и поспешил ретироваться.
     -- Что он сказал? -- спросила Машу подоспевшая Рита.
     -- Что он сказал? -- спросил подбежавший следом Артем.
     Но у Маши не было сил даже ответить. Да и что она могла  ответить, если
боялась даже  дунуть  в сторону  робко замаячившей надежды,  которая, словно
пугливая птичка,  присела  на ветку куста, погруженного в  тот самый  густой
туман...
     Она присела на скамейку и закрыла глаза.
     --  Если все пойдет по расписанию,  -- сказал  Артем,  --  то автобус с
нашими прибудет  не раньше чем через полтора часа. Первый эпизод мы  отсняли
без твоего участия, а во втором было бы неплохо, чтобы ты все-таки появилась
с парочкой реплик.
     -- Да замолчи ты! -- прикрикнула на него Рита.

        "x x x"

     ...Однако работа есть работа, и Маша была вынуждена  взять себя в руки.
Артем был прав: грех  было  не  воспользоваться  редкой  возможностью,  пока
высшее армейское  начальство кучковалось поблизости и, кажется, не возражало
против того, чтобы сделаться легкой добычей журналистов.
     Решительно  приблизившись  к  коренастому  боевому  генералу   с  лицом
добродушного  пенсионера-дачника,  она не  стала ходить вокруг да  около,  а
начала с самого главного.
     -- Товарищ  генерал, --  спросила она, поднеся к его губам микрофон, --
когда, по-вашему, может закончиться эта война?
     Генерал  рассеянно  посмотрел на  микрофон,  а  потом медленно  перевел
взгляд на Машу.
     -- Это смотря для кого, -- сказал он. -- Для нас с вами, пока мы здесь,
эта война может закончиться в любой момент.
     -- А за что вы сражаетесь, генерал?
     -- Наверное, за то, чтобы вы могли задавать ваши вопросы.
     -- Тогда последний вопрос. Как, по-вашему, кому нужна эта война?
     -- Ну уж об этом я у  вас должен спросить, -- серьезно  сказал генерал.
-- А если вы  еще этого не  знаете, то вам, Маша Семенова, может быть, стоит
здесь еще  немножко погулять, поспрашивать у людей... Что касается  меня, то
мне она, война эта то есть, ей-богу не нужна.

        "x x x"

     -- Ты была восхитительна, Маша, -- сказала Рита.
     --  Если мы  последуем совету генерала, -- сказал Артем Назаров, --  то
как раз скоротаем оставшееся время.
     --  Что  с  тобой?  --  встревожилась  Рита,  увидев,  что  глаза  Маши
наполняются слезами.
     -- Какая же я дура! -- пролепетала Маша и поспешно отошла в сторону.
     -- Маша! -- воскликнул Артем и хотел бежать за ней.
     --  Погоди,  Артемушка,  --  остановила его Рита.  --  Маша,  милая, --
прошептала она, догнав и обняв подругу, -- ты правда была восхитительна. Это
было прекрасное интервью. Оно будет украшением твоего репортажа...
     -- Какая  я  дура!  --  повторила  Маша. -- Это интервью нужно стереть,
чтобы от него и следа не осталось. Более  глупых вопросов, наверное,  и быть
не может. Я задавала  эти вопросы, а сама думала только о том, дождусь ли  я
когда-нибудь того момента, когда смогу увидеть его, обнять его... Вот чего я
хочу,  а  не  задавать  дурацкие вопросы,  чтобы  получать  на  них дурацкие
ответы... Если  я больше никогда его не увижу и не смогу обнять его, что для
меня все эти слова?!

        "x x x"

     Оставшееся в