обнялись и улыбнулись.
     -- И все-таки оргазм для женщины -- это еще не все! -- заявила Маша.
     -- Конечно, не все. Не то что для мужчины.
     -- Это и понятно. Иначе бы род человеческий пресекся. Поэтому они так и
усердствуют. Если им  не удается кончить,  им  кажется,  что наступает конец
света. Наверное, "Апокалипсис" писался именно в этих обстоятельствах...
     -- Ну-ну,  не гневи Бога, -- предостерегла  Рита. -- Что  если лишишься
оргазма?
     -- Что ты! -- суеверно испугалась Маша. -- Это все-таки неплохая штука.
     -- Можно даже сказать, хорошая штука.
     -- Отличная.
     -- Однако, согласись, даже когда вдруг открываешь, что это существует и
ты можешь  его испытывать, это не кажется таким уж божественным откровением,
-- посерьезнев, сказала Рита. -- Вот он был. А вот его и нету...
     --  Сначала я  поражалась  фантастической  чувственности  Бориса. А  он
просто  вообще ни о чем таком не задумывался. Делал свое  дело  --  и точка.
Делал  то,  что  ему доставляло удовольствие.  И,  пожалуй, единственное его
достоинство  было   в  том,  что,  кроме   всего  прочего,  ему   доставляло
удовольствие доставлять его мне... Это так легко спутать с любовью!
     -- Если никогда не знала, что  это такое,  -- резонно заметила Рита. --
Любовь не заменишь никаким сексуальным усердием. На то мы и женщины.
     -- Я понимаю, к чему ты клонишь. Хочешь сказать, что заниматься любовью
с Борисом  было  для  меня  все  равно  что  мастурбировать,  баловаться  со
стимулятором.
     -- Что-то вроде того. Только это твои собственные слова.
     --  Я не это имела в  виду. Я только хотела сказать,  что такой простой
парень, как Борис, был замечательным любовником. Вот и все.
     -- Ну, это  известная теория. Чем  проще мужчина,  тем интересней с ним
трахаться. Если хочешь быть счастливой, подружись с гусаром.
     -- Да,  я знаю, говорят,  чем умнее мужчина, тем он злее. В  предельном
случае вообще теряет способность любить, становится импотентом.
     -- А, -- махнула рукой Рита, -- все это бабья болтовня! Тут нет никакой
системы. Скорее, все наоборот.  Злой мужик, конечно, может быть одновременно
умным,  но чаще теряет не способность  любить,  а что  еще  хуже --  желание
любить,   однако  потенции  у  него  при  этом  почему-то  хоть  отбавляй...
Признайся,  -- вдруг  поинтересовалась она,  -- у  тебя  с твоим полковником
всегда все проходило по первому классу?
     --  Да  в  общем  нет, -- честно  ответила  Маша. --  Но это  как бы  и
неважно... -- призналась она и сама поразилась своим словам.
     Вернее, тому, что значил для нее этот  мужчина. Рита Макарова задумчиво
разглядывала подругу, а потом спросила:
     --  Ты хоть понимаешь, дурочка,  что, может быть, действительно в  него
влюбилась?
     --  Увы,  -- обреченно вздохнула Маша. --  Ах  если бы я встретилась  с
Волком хотя бы на два года пораньше! -- вырвалось у нее.
     -- Да  ты бы  просто  не  осмелилась  на него взглянуть! -- проговорила
Рита, немного  помолчав. -- Ты бы бежала от него, зажмурив глаза  от страха,
словно он не мужик, а и  впрямь настоящий волк. Ты ведь во многих отношениях
была еще ребенком, а с ним может совладать только взрослая женщина.
     -- Я уже была женщиной! -- запротестовала Маша. -- Я даже едва не стала
матерью...
     -- Дело не в этом, киска, -- ласково улыбнулась подруга. -- Стать женой
и матерью ты, конечно, уже была способна...  Но он, пожалуй, ищет  в женщине
нечто большее. Да и сам способен на большее, чем существовать в этой жизни в
качестве  отца и мужа.  Он  -- мужчина, который  требует  от  женщины  очень
многого и к которому обычные мерки не подходят. Разве я не права?
     -- Ты всегда права, -- тихо сказала Маша. -- Он как раз такой мужчина.
     --  Я  это сразу почувствовала.  Впрочем,  и ты теперь стала совершенно
такой женщиной.
     -- Ты хочешь сказать, что теперь я не боюсь любить по-настоящему?
     --  Вот-вот. А главное, полюбив по-настоящему  такого мужчину,  ты  так
просто его не бросишь.
     -- Как просто?
     -- Как Бориса.
     -- На  то  были  причины, --  сказала  Маша  и  немного покраснела.  --
Изменились обстоятельства...
     -- Знаю, знаю! -- улыбнулась подруга.  -- После  того, как тебя избрали
лучшей    тележурналисткой   года,   ты    почувствовала    себя   настоящей
профессионалкой, и это придало тебе больше уверенности как женщине.
     -- По крайней  мере, мне было уже не страшно за свое  будущее. Я знала,
что если даже потеряю мужчину, у меня останется интересная работа.
     -- Да уж, -- хмыкнула Рита, -- работа интересная, спору нет...

        "XX"
     На дворе стояло  бабье лето,  в родном государстве наблюдалось  если не
совершенное,  то  относительное  затишье. Люди словно слегка очувствовались.
Банкиры удвоили охрану, а до журналистов еще дело, видно, не дошло. Новостей
не было никаких -- оставалось только сидеть плевать в  потолок  и  мечтать о
том, как пораньше слинять со студии и поскорее оказаться в постели любимого
     Подставив  нос  последним   теплым  лучам,  Маша  Семенова  предавалась
приятным  воспоминаниям  и  смелым  фантазиям. Телефонный звонок  застиг  ее
практически в самый кульминационный момент.
     -- Это Маша Семенова? -- спросил Борис.
     -- Это Маша Семенова, -- радостно ответила она.
     -- Слушай, Маша, -- начал он в своей обычной, словно ему все до фонаря,
манере  старшего  оперуполномоченного.  -- У нас тут  такая  хреновина. Один
шизик  со  стволом  и гранатой заперся в  квартире  да  еще держит  там трех
женщин. Только начали с этим разбираться.
     Первой  ее мыслью было, что лечь с ним  сегодня в постель не  получится
или,  по крайней мере, это откладывается на неопределенное время  -- пока он
не пресечет противоправные действия.
     -- У него  в квартире две  канистры  с  бензином, и он грозится спалить
весь дом, -- сообщил Борис.
     Вместо   здорового   и  активного  секса   открывалась   неутешительная
перспектива  очередной ссоры  с Эдиком,  который будет лезть  к ней со своим
анальным термометром, а ей придется ожесточенно отбиваться. Предложить Эдику
развестись  у  нее по-прежнему  не доставало  мужества,  а  тот  словно  это
чувствовал и на ночь глядя заметно наглел.
     -- Этот  шизик бывший афганец, -- продолжал Борис. -- Контуженный,  лет
десять назад лежал в  психушке,  что ли.  До  сегодняшнего  дня  сидел тихо.
Работал в мастерской для инвалидов -- штамповал на прессе какие-то железяки.
Ну,  у них  там, видно,  тоже приватизация,  акционирование и всякое  такое.
Может, чего-то там наболело у них, у инвалидов, -- вот он и заперся теперь с
женой, тещей и сестрой жены.  Грозится  убить их и себя. Такой вот, судя  по
всему, социально-экономический конфликт с политическим уклоном. Ну, в общем,
ты понимаешь...
     Что  ж тут не понять. Еще одна грустная история о ветеране Афганистана,
которого  лечили  не  долечили,  который  пристроился  вкалывать  со  своими
бедолагами-инвалидами,  но  его  и  там  достали.  Теперь,  если  с  ним  не
договорятся деятели из  собеса,  в дело пойдут  братишки-омоновцы... Словом,
сюжет для небольшого репортажа.
     Едва Маша раскрыла рот, чтобы выложить  на этот счет свои  соображения,
как вдруг Борис Петров сказал:
     -- Но главная моя проблема -- это ты.
     -- Ничего страшного, Боря, -- успокоила она  его,  хотя у нее самой  на
душе кошки скребли, -- работа есть работа. Увидимся завтра...
     -- Проблема  не  в  этом, --  медленно  проговорил Борис. -- Этот шизик
пообещал  сдаться, если  приедешь  ты.  Он выйдет, если  сначала  ты  с  ним
поговоришь...
     -- Я?!
     -- Ну да.
     В эту самую секунду в отдел новостей влетел взъерошенный Артем Назаров.
     -- Хватит  трепаться!  -- задыхаясь  от волнения, прервал  он.  -- Есть
важный разговор!
     -- Погоди, -- отмахнулась Маша. -- У меня тут, кажется, тоже интересные
новости. Я только что узнала, что...
     -- Хватит трепаться! -- повторил Артем,  повышая голос. --  Речь идет о
заложниках!
     --  Значит, ты  уже в  курсе? -- удивилась она. -- Вот тут  мой хороший
знакомый -- оперуполномоченный -- как  раз объясняет мне, что там необходимо
мое присутствие.
     -- Ах, он тебе объясняет... -- не то от  изумления, не то от возмущения
задохнулся Артем.
     --  Боря,  милый,  --  сказала Маша, -- расскажи поподробнее, в чем там
дело...
     -- Дай мне его! -- загремел  Артем,  выхватывая  у нее трубку. -- Он-то
мне  и  нужен!.. Борис,  --  крикнул  он в  трубку,  --  это  Артем Назаров,
заведующий отделом новостей. Так что вы, говорите, намерены предпринять?
     Таким образом прекрасным теплым днем бабьего лета  Маша Семенова смирно
сидела за  своим рабочим столом, на край которого  уселся Артем  Назаров, ее
непосредственный  начальник,  и  слушала,  как  этот  последний  беседует  с
оперуполномоченным Борисом Петровым, ее нынешним любовником. Причем разговор
мужчин шел  именно  о ней, о  Маше.  С обычной  мужской  обстоятельностью  и
хладнокровием мужчины обсуждали вопрос о том, как будут развиваться события,
если удовлетворить требование террориста, и высчитывали процент  вероятности
того, что отчаявшемуся ветерану все-таки придет охота взорвать гранату и две
припасенные  канистры  с  бензином  вместе  с Машей. Причем поинтересоваться
мнением самой Маши на этот счет им, кажется, даже в голову не приходило.
     -- Можно реплику? -- смиренно попросила она, но Артем лишь  нетерпеливо
отмахнулся.
     Он что-то быстро записывал на клочке бумаги. Через минуту он соскочил с
ее стола и, сунув ей трубку, стремительно направился к двери.
     -- Вот, поговори  с  ним, а потом зайдешь ко  мне! Мы  должны  выезжать
немедленно, -- крикнул он, прежде чем исчезнуть.
     Маша осторожно поднесла трубку к уху.
     -- Борис, ты сам сказал, что он не в себе, -- прошептала она.
     --  Не  бери  в  голову,  --  ответил  он  все  тем  же  ленивым  тоном
оперуполномоченного.  --  Парень  дал  мне  честное  слово,  что  немедленно
сдастся, как только сделает тебе свое заявление.
     Он так говорил  об этом  человеке, как будто знал его как облупленного,
как будто они выросли вместе и, может быть, даже были братьями.
     -- И ты веришь его честному слову?
     --  Мы  должны  доверять людям,  --  сказал Борис,  -- как же иначе? --
удивился он.  -- Конечно,  стопроцентной уверенности не может быть ни в чем,
но, в общем и целом, я ему верю. Он просто волну гонит. Просто хочет с тобой
пообщаться. Это ясно.
     -- Но почему именно со мной?
     -- Ну ты даешь! Разве непонятно? Ты самая классная телка на телевидении
и к тому же делаешь репортажи о таких бравых ребятах, как он.
     Вероятно, его собственный интерес к Маше состоял в том же самом.
     -- Борис, -- как бы мимоходом спросила она,  -- а если  бы я была твоей
женой, ты позволил бы мне идти туда?
     Поначалу  такой  глупый  вопрос  поставил его  в тупик. Он даже  не  то
крякнул, не то зубом цыкнул.
     -- Ну, -- сказал он наконец, -- если бы ты была моей женой, я бы вообще
не позволил  тебе шустрить на телевидении. Разве нельзя найти другую работу?
Я  бы устроил  тебя  бухгалтером на какую-нибудь фирму  или  хотя бы  в  наш
паспортный стол...
     Маша ощутила такую беспросветную тоску,  что даже скулы свело. Ей стало
так грустно, словно вся ее любовь вдруг сморщилась и скукожилась -- как если
бы в самый ответственный момент мужской орган вдруг съежился и превратился в
нечто бессильное  и  бесформенное, впрочем, и в  подобной  ситуации  она  не
ощутила бы того разочарования, от  которого содрогнулась сейчас. Просто  она
осознала, что разговаривает с совершенно чужим человеком...
     А почему, собственно говоря, она решила, что Борис Петров -- именно тот
мужчина,  который  спасет  ее  от  одиночества,  когда  у  нее  хватит  духа
развестись с  Эдиком Светловым? Вот  уж, действительно, глупость вселенского
масштаба.
     Внезапно  этот  "шизик", этот контуженный афганец, запершийся вместе  с
тремя женщинами, приобрел для Маши особое  значение. Он  стал той  последней
каплей,  которая должна  была переполнить чашу ее  терпения и  подвигнуть  к
решительным поступкам.
     -- Борис, --  тихо сказала Маша, цепляясь за  соломинку,  -- а ты  меня
любишь?
     Раньше ей бы и в голову не пришло завести об этом разговор.
     -- Маша, -- нетерпеливо отозвался он, -- ты ведь, кажется, замужем.
     -- А если бы не была? -- настаивала она. -- Ты любил бы меня?
     -- Маша, -- вздохнул он, -- зачем нам сейчас еще одна головная боль? Ты
забыла, что на мне висит этот психопат? Разве  нам было плохо вместе? Давай,
отложим этот разговор. Поговорим потом.
     Как он не понимал,  что "потом"  говорить об этом уже будет поздно. Все
что у  них было  --  это светлые воспоминания о марафонском траханье. Ничего
более. И  ей, уже изрядно поднаторевшей в "работе с  людьми", следовало бы и
самой  понимать, кем она для него являлась. Если муниципальной милиции, МУРу
или МВД  потребуется  поставить на  карту ее жизнь,  то у  него на этот счет
вопросов не возникнет. На  то он и  оперуполномоченный. В лучшем  случае  он
любит Машу той же общечеловеческой  любовью, какой любит и бедолагу-афганца,
которого,  между  нами говоря, он  и  за  человека  не  считает и до проблем
которого ему  такое же дело,  как до  серой тундры и оленей. Ни хрена он  не
понимает ни  в женской тоске, ни в  бабьем счастье...  Короче  говоря,  идея
оказаться в  одной  квартире с  террористом показалась  ей  не  такой  уж  и
сумасшедшей. В этом, в  отличие от всего прочего, была хоть какая-то логика.
Не говоря уже о профессиональном интересе...
     --  Сейчас я  должен  идти  решать  проблемы,  --  сказал Борис.  --  Я
перезвоню твоему шефу через полчаса -- узнать, что вы там надумали...
     И положил трубку.

        "x x x"

     Маша механически кивнула, хотя в  трубке уже слышались короткие  гудки.
Она достала из сумки пудреницу и взглянула на себя в зеркальце. Ее  поразило
угрюмое выражение своего лица. Она перевела взгляд в окно -- на останкинский
парк.  Золотые  солнечные лучи вплетались  в незаметно истончившуюся  листву
деревьев. Знакомые мотивы.
     Счастье,  настоящее счастье испарилось из жизни,  конечно, не  сегодня.
Золотая  пора  детства,  когда все  казалось  простым и понятным, пресеклась
мгновенно -- в один из таких вот теплых осенних дней много лет назад.
     В то  утро  девочка  Маша  Семенова,  тринадцати лет,  предвкушала  два
приятных  мероприятия  в школе. Во-первых, урок  литературы, к которому  она
заучила  письмо  известной девушки Татьяны  к молодому человеку  по  фамилии
Онегин. Во-вторых, вместо обычного урока физкультуры  предполагался районный
легкоатлетический кросс на открытом  стадионе "Красная Пресня". Еще  сонная,
она склонилась над умывальником и водила  щеткой по зубам. В это время за ее
спиной появилась мама.
     -- Ты испачкала кровью простыню, -- без обиняков заявила мама.
     Маша так перепугалась, словно ей сообщили, что она кого-то убила.
     --  Почему я,  а не Катя? -- пролепетала она. -- Она последняя выходила
из комнаты!
     -- _Потому что_! -- сказала мама, засовывая Маше в  руку  плотный белый
пакетик. -- Ты перепачкала всю постель.
     -- Но почему чуть что -- виновата я? -- заплакала Маша.
     По  ее  щекам  покатились  слезы,  а  на безукоризненно припудренном  и
подкрашенном лице мамы появилось обычное раздраженное выражение.
     -- Сейчас же  прекрати ныть и слушай!  Сегодня у  тебя началась  первая
менструация. Теперь это будет происходить каждый месяц. Пока тебе не стукнет
пятьдесят лет.
     Значит, это на  всю жизнь. Даже больше...  Это прозвучало как приговор.
Маша почувствовала себя обреченной. Она не знала, даже не догадывалась, что,
может быть, в  тот самый момент, когда она  с таким удовольствием  заучивала
это идиотское письмо девушки Татьяны, в ее собственном организме происходили
некие  скрытые пертурбации,  которые ввергли ее в новую пору жизни -- начало
женской зрелости. Ей-богу, она заучивала эти стихи без всякой задней  мысли.
Ей просто нравился процесс,  называвшийся разбором человеческих отношений на
примере литературного  произведения. А после урока литературы она,  наивная,
собиралась с легким сердцем бегать и прыгать на стадионе... Когда мама вышла
из ванной,  оставив  ей гигиеническую  салфетку,  Маша взглянула  в зеркало,
висевшее над  раковиной, и вот тогда-то и увидела на  своем  лице  выражение
угрюмости.  Нельзя  сказать,  что  проводы детства  прошли  в  торжественной
обстановке.  Она  скривилась,  представив, что мама  пошла к  папе и  сейчас
рассказывает  ему  об испорченной  простыне.  А  простыни  нынче  в  большом
дефиците. Комплект  постельного белья стоит немалых денег.  Если  дело так и
дальше  пойдет...   Маша  стояла  перед  зеркалом,  вертела  в  руках  пачку
гигиенических салфеток и никак не могла сообразить, каким образом их следует
использовать. Минут через пять, не  меньше, до нее наконец дошло, как именно
следует  справиться с ужасной  струйкой крови,  которая  пачкает  внутреннюю
сторону  ее  бедер  и  белые  хлопчатобумажные  трусики.  Последние,  кстати
сказать,  нынче тоже в большом  дефиците... Солнце светит, золотит листву, а
на душе тоска. Урок литературы  не  доставил никакой радости, а о том, чтобы
участвовать в кроссе на свежем воздухе, нечего было и думать...

        "x x x"

     Жизнь  приходилось начинать  как  бы  заново.  Вокруг  была  удручающая
пустота. Единственное, от чего можно было оттолкнуться -- это теплый осенний
день и неизвестный, психически  неуравновешенный  ветеран  афганской  войны,
которому взбрело в  голову  запереться с тремя женщинами и  двумя канистрами
бензина.
     Маша постаралась сосредоточиться. Ситуация была безусловно сложная -- в
пожароопасном отношении.  Но не  это удручало. Удручало то, что Борис Петров
без  малейшего колебания  вознамерился  рискнуть ее жизнью. В  новой  жизни,
которую она начинала в эту минуту, Маша, конечно, постарается никогда больше
так не  ошибаться в людях. С ее ли наследственными  комплексами доводить  до
того,   чтобы  какой-то  Борис  Петров  позволял  себе  услаждать  ее  своим
выдающимся   органом?  Он,  конечно,  был   лишен  каких-либо   национальных
предрассудков,  однако  у него были  свои непоколебимые убеждения, уходившие
корнями в  седую домостроевскую старину.  Место  женщины  в  мировом порядке
вещей  было  раз  и  навсегда  определено.  Эдик  Светлов  --  человек,  чья
национальная   закваска  была   по   своему   химическому   составу   полной
противоположностью   закваске   Бориса   Петрова,  стоял   за  принципиально
идентичное бытие.  Неважно,  что на то у него  были  другие  причины Оба они
напрочь  отметали  рассуждения о  психологии и сложных материях,  считая  их
пустой  тратой  времени. Главное  --  поменьше  читать и  не терзать  голову
всяческой  заумью.  От  многая знания многая  скорбь.  Оба  не  одобряли  ее
интеллектуального самокопания. Задача у женщины одна -- рожать. Остальное --
от  лукавого. Возможно, в  убеждениях  Бориса  Петрова  было  заложено более
здоровое начало.  В отличие от Эдика, который тяготился лишней  информацией,
если та  не  продвигала бизнес, Борис считал, что чем  рассуждать о счастье,
лучше  просто  жить и  быть счастливым... Ну  ему-то,  конечно,  это было не
трудно. А каково было Маше, замужней женщине, украдкой пробираться в постель
к любовнику,  который  только и  знает, что рассуждать о футболе, стрелковом
оружии  и о  своей  новой стереосистеме, благодаря  которой  низкие  частоты
теперь можно было  ощущать животом, а высокие -- всей кожей? Каково  было ей
сознавать,  что   при   таком   раскладе   все  остальное   время   придется
довольствоваться законным  мужем  Эдиком, для  которого секс  -- это  способ
эякуляции с поспешностью кролика.
     В общем, куда ни кинь,  путешествие в логово терро