сесть ни  встать. И уж во всяком  случае не был бы  рад видеть
эти  "благодарные" лица...  А  те  в свою  очередь выглядели  бы  еще  более
благодарными, если бы имели  не "надежду на оздоровление", а надежду вернуть
назад свои кровные денежки -- хотя бы и без навара...
     -- Какая разница? -- удивился режиссер, начиная раздражаться. -- Просто
отбарабань по бумажке этот чертов текст и дело с концом!.. Мне еще лететь на
пресс-конференцию в Дом правительства.
     -- Не  стану я нести  перед  камерой эту чушь,  потому что... -- упрямо
начала Маша, опуская микрофон.
     -- Ах  не станешь... -- перебил  режиссер. -- Тогда можешь считать, что
твоего духа в эфире больше вообще не будет! Это я тебе по-дружески говорю.
     Маша беспомощно  оглянулась  на  оператора  и  помрежа,  которые отвели
глаза.  Только на одну секунду  она представила себе, что  ее  действительно
могут отстранить от эфира. Пусть даже не на веки  вечные. Хотя бы ненадолго.
Она только-только почувствовала прелесть работы. Что же ей останется -- днем
снова быть девочкой  на побегушках,  а ночью вымывать из себя въедливое семя
Эдика?
     -- Ты меня  поняла?  -- поинтересовался  режиссер.  Маша  молча  заняла
позицию  перед камерой и,  поднеся микрофон  к  губам, прочла  заготовленный
текст.
     -- Снято, -- кивнул оператор.
     --  Что  и   требовалось  доказать,  --  сказал  режиссер  и,  спокойно
развернувшись, направился к служебному "рафику".
     Глядя ему вслед, Маша  ожесточенно притопнула ногой. Потом еще  раз.  В
результате  подломился каблук.  Выругавшись,  Маша сунула микрофон помрежу и
заковыляла по направлению к метро.

        "XVI"
     -- Разрешите, я вам помогу?  -- услышала она рядом и почувствовала, как
кто-то заботливо взял ее под руку.
     Досадливо  поморщившись,  она оглянулась  и  тут же  ощутила, как  щеки
становятся красными.
     На нее  смотрел молодой  и по-русски говорящий Микки Рурк. Та же кривая
усмешка.   Те  же   знающие  апостольские  глаза  и   высокий,   практически
гроссмейстерский лоб...  Но иллюзия полного  сходства сохранялась не  больше
нескольких секунд. Хотя очарование не исчезло.
     -- Не думаю, что ему теперь лучше, чем нам, -- сказал он, очевидно имея
в виду виновника сегодняшнего столпотворения.
     Вместо ответа  Маша сняла  туфлю и занялась  осмотром  скособочившегося
каблука.
     -- Черт, --  проговорила  она,  держа  ногу на весу. -- И вот так целый
день!
     Он продолжал крепко держать ее под руку.
     -- Борис Петров, -- спокойно представился он.
     -- Какой еще Борис Петров? -- проворчала она. -- Кто вы такой?
     -- Я служу в милиции. Мент, то есть, -- так же спокойно ответил он
     -- Что-то непохоже,  -- снова проворчала она, но на этот раз уже не так
строго.
     -- Тем не менее это так. -- Он пожал плечами.
     -- Значит, почти коллеги, -- улыбнулась она.
     --  Да, -- просто сказал  он. -- Я вас  узнал.  Она молчала. Впервые ее
узнавали на улице.
     --  Когда  я вас  увидел на  экране,  -- продолжал  он,  --  мне  сразу
захотелось увидеть  эти губы и эти глаза в естественных условиях. Я рад, что
мне  представилась  такая возможность.  Я думаю,  что  каждый мужчина, когда
смотрит на вас, думает об одном.
     -- О чем же?
     -- Вы  действительно  этого не  знаете? --  удивился он  с неподдельной
наивностью и тут же усмехнулся своей кривой усмешкой.
     И ему удалось-таки ее смутить. Она промычала что-то нечленораздельное.
     --   Уверяю  вас,   --   продолжал  он,   и   в  его   тоне   появились
покровительственные нотки, -- в этом нет ничего плохого.
     Она  заставила себя  посмотреть  ему  прямо  в  глаза.  Он  ответил  ей
спокойным взглядом,  в котором несомненно присутствовал нагловато-вульгарный
оттенок. Как, впрочем, и у оригинала.
     -- Вам, конечно,  говорили,  что  вы как две капли воды похожи на Микки
Рурка, -- сказала она, не то одобряя это сходство, не то осуждая.
     --  Только об этом и слышу, -- усмехнулся  он. -- Мне  это не мешает. И
службе тоже.
     -- Ну об этом судить вашему начальству, -- холодно заметила она
     -- Не спорю, -- кивнул он, игнорируя похолодание. -- Да! -- с серьезным
видом спохватился он, словно забыл сказать что-то очень важное, -- еще у вас
прекрасная грудь. В этом смысле вы  как  две  капли воды  похожи на  Мерилин
Монро. Вам, полагаю, это  тоже не мешает... А вот какого мнения на этот счет
ваше начальство?
     Его  слова  были нестерпимо пошлы,  но  зато от его рта  Маша  не могла
оторвать взгляда.
     Когда ей наконец это удалось, она кое-как присобачила каблук на прежнее
место и надела туфельку.
     -- Как бы там ни было, -- продолжал Микки Рурк, он  же Борис Петров, --
и вас, и меня свело здесь одно и то же общее дело.
     -- Ну не знаю, -- сказала Маша Семенова. -- То есть я хочу сказать, что
не знаю,  зачем  здесь  вы... Вы что,  расследуете  это дело?  Вы  собираете
информацию? Может  быть,  у вас  есть  какие-то  версии происшедшего?  Вы из
отдела по борьбе с организованной преступностью? Где вообще вы работаете?
     Он сунул руки в карманы и рассмеялся.
     -- Вот это скорострельность! Нельзя ли помедленнее задавать вопросы?
     -- Можно и помедленнее, -- насупилась Маша.
     Он дотронулся до ее руки, а она поспешила отстраниться.
     --  Я работаю в  районном отделении  милиции простым  следователем,  --
сказал он. -- И никаких версий у меня нет. Вас только это интересует?
     Маша Семенова снова остановила взгляд на его губах, но ее, по-видимому,
зациклило  в  репортерском   режиме.  По  крайней   мере,  вопросы,  которые
выскакивали из нее, словно шарики, были довольно глупы.
     -- Так, значит, вы все-таки занимаетесь убийствами. А какими именно?
     Он снова засмеялся.
     -- Просто убийствами. Убийствами со смертельным исходом.
     -- Я  не совсем правильно сформулировала вопрос,  Борис... --  смущенно
сказала она. -- Я имела в виду... -- начала она и запнулась.
     Он снова взял ее  под руку, словно желая ободрить, и на этот раз она не
отстранилась.
     -- Чем  только  не приходится заниматься, -- серьезно сказал он.  --  В
основном это бытовые преступления. Например,  мать четверых детей  вонзает в
сердце мужу, которого должна была любить и почитать, кухонный нож, когда тот
пропивает  ее  обручальное  кольцо.   Это  и  понятно.  Развод   куда  менее
эффективен.
     -- Мужчины, конечно, не так жестоки.
     --  Отчего же. Случается, отец семейства душит жену, которую должен был
любить и почитать и  которая выпила лишний стакан портвейна, пока он выходил
за спичками.
     -- Вот видите.
     -- Вижу. В семейной жизни главное -- терпение.
     -- А вы сами-то женаты? -- спросила Маша.
     --  Никак  нет,  --  ответил Борис Петров и, слегка  покраснев,  быстро
переспросил:
     -- А вы замужем?
     -- Естественно, -- ответила она.
     Он покраснел  еще  больше, однако по-прежнему в  упор смотрел  на Машу,
словно решив продолжать общение, несмотря на  определенное  разочарование по
причине обнаружившегося дефекта.
     -- Вы не едете на Ваганьковское? -- осведомился он.
     -- Нет, -- сказала она. -- На сегодня с меня хватит.
     -- Можно вас подвезти? -- спросил он, показывая на ее сломанный каблук.
     Маша  кивнула. Она  словно  заранее  знала,  что  ответит согласием  на
подобное  предложение.  Проблема  выбора  как  бы изначально  отсутствовала.
Единственное,  о  чем она  думала, так  это о  его смелой  и горячей ладони,
которая поддерживала ее под локоть.
     --  Куда  прикажете?  --  спросил  он,  усадив  ее  в  свой милицейский
"жигуленок".
     -- Если  можно, на улицу  Горького. Мне  нужно  купить новые туфли,  --
сказала она.
     -- Можно, -- энергично кивнул он, круто тронув машину с места.
     -- И  вас  не тошнит  каждый день  иметь  дело  с  подобным, Борис?  --
спросила она, имея в виду его работу.
     -- А вас, Маша? -- резонно поинтересовался он.
     -- Это наша жизнь, -- вздохнула она.
     -- То-то и оно.
     Машу уже не раздражала малосодержательность их беседы.  Она любовалась,
как его длинные поджарые ноги точными и едва  уловимыми движениями  касаются
педалей, левая рука свободно  управляется с рулем, а правая небрежно владеет
рычагом переключения скоростей.
     Пожалуй,  они  действительно  жили  общей  жизнью,  делали общее  дело.
Разница лишь в том, что Борис Петров не тащил за шиворот  посторонних, чтобы
те посмотрели,  какое дерьмо  ему  приходится  расхлебывать, а Маша Семенова
ежедневно демонстрировала это самое дерьмо миллионам телезрителей да  еще и,
зачастую,  с дерьмовыми комментариями... Однако ж  ее не тошнило,  и она  не
бегала по этой причине из студии в женский туалет.
     Она  искоса  посматривала на  нового знакомого, прекрасно понимая,  что
села  к   нему  в  машину  только   из-за  его  сходства  с  обольстительным
американским актером.
     Однако ей было совершенно непонятно, с какой стати ее принесло на улицу
Горького в кошмарно  дорогой обувной магазин и зачем она купила дико дорогие
туфли, выложив  за них деньги,  которые обязалась присовокупить к  семейному
бюджету.  Как  она объяснит Эдику,  почему не  отправилась в мастерскую и не
отремонтировала туфли, которые можно было  еще  носить и  носить?.. Впрочем,
она почему-то была  уверена,  что  на этот раз  не станет отчитываться перед
супругом, а тот не отважится донимать ее расспросами.
     В машине Маша и не  заметила, когда перешла с Борисом Петровым на "ты".
Она осознала  это только  в магазине, когда, рассматривая в огромное зеркало
новые туфли, услышала за своей спиной его восхищенный голос.
     -- Какая у тебя роскошная ...!
     Это  прозвучало  с  такой  искренней непосредственностью,  что  Маша не
потрудилась возмутиться.
     -- Лучше взгляни на туфли. Они тебе нравятся?
     -- Нет уж, -- смущенно ответил он, -- лучше я подожду тебя в машине...
     И, ожесточенно толкнув сверкающую стеклянную дверь, вышел на улицу.
     Она смотрела ему вслед  и  с  удивлением чувствовала,  как  ее  трусики
горячо увлажняются.
     -- Борис, -- сказала она, усевшись рядом с ним на сиденье и крепко сжав
бедра, -- я опаздываю. У меня еще срочная работа в студии...
     Он  коротко  кивнул  и  направил машину  в Останкино.  Всю  дорогу  они
молчали,  а  когда она собралась вылезти, он  взял ее  за руку  и хрипловато
спросил:
     -- Ты когда линяешь с работы?
     Маша пожала  плечами. "Линять" или "уходить"  -- какая к черту разница?
Если бы даже он выразился "по-матушке", это не остудило бы ее разгоряченного
лона.
     -- Может, сходим куда-нибудь... -- предложил он. -- В "Макдоналдс", что
ли?
     Только "Макдональдса" ей и не хватало для полного счастья. Тем не менее
она  кивнула.   Выбора  у   нее  не   было.  Что  же,  пусть  сначала  будет
"Макдональдс".  Ради такого дела она даже была готова посетить  сосисочную у
Савеловского вокзала.
     -- Я линяю в шесть, -- сказала она.
     -- Понято, -- кивнул он.

        "x x x"

     Борис  Петров   дожидался  ее  после  работы  уже   не  на  милицейском
"жигуленке", а на личном.  Голос его  был все так же  хрипловат. Может быть,
даже немного больше, чем днем. А она ощущала все тот же жар.
     -- Кажется, наши планы изменились? -- заметила она, сев в машину.
     -- Я решил, что лучше посидеть у меня, -- сообщил он и, показав глазами
на заднее сиденье, добавил:  --  Я  думаю,  ты проголодалась.  Можешь начать
прямо сейчас.
     На  заднем  сиденье  лежало  несколько  фирменных  бумажных  пакетов  с
гамбургерами,  жареным картофелем и пирожками  с грибами,  которые  еще были
теплыми и распространяли характерный запах.
     -- Я потерплю, -- мужественно заявила Маша.
     Почему это мужчина заранее считает себя вправе распоряжаться и во  всем
подавлять волю женщины? Последовательная и бескомпромиссная борьба с мужским
насилием   --   вот  что   может  оставить   женщине   шанс  сохранить  свою
индивидуальность. Об этом они с Ритой Макаровой много говорили. Единственная
ситуация, когда мужчине можно позволить подобную самонадеянность, -- если до
того, как он успел положить на женщину  глаз, она сама решила его  трахнуть.
Маша была вынуждена признать, что сейчас был как раз такой случай.
     -- Ни в коем случае! -- запротестовал Борис Петров.
     Он взял  один из  бумажных, излучающих  тепло  пакетов  с  американской
национальной жратвой и поместил его Маше на живот.
     -- Поедим, -- предложил он, -- и поедем.
     Они слегка перекусили, причем он  не делал попытки взять ее за руку или
положить ладонь на колено.
     -- Мы едем или нет? -- не выдержав, поинтересовалась Маша.
     Через десять минут они были у него дома.

        "XVIII"
     Борис  Петров  проживал  в двухкомнатной  "хрущебе"  вместе  с  младшим
братом,  который  в  данный  момент  еще  не вернулся  с  вечерней смены  на
мебельной фабрике, и со слепенькой мамой, которая  ушла к подруге поиграть в
лото. Заходя в обшарпанный подъезд, Маша подумала о том, как удивилась бы ее
собственная  мамочка  --  не говоря уж о  прочих  родственниках  -- если  бы
узнала, с какими  мыслями заходит в сопровождении  работника  милиции  в эту
кошмарную пятиэтажку ее холеная дочурка. Впрочем, "удивилась" -- это слишком
слабое  слово.  "Офигела" -- подобный энергичный глагол из  лексикона Бориса
Петрова подошел бы больше.
     Поднимаясь по засраной лестнице, по всем ее тридцати девяти ступенькам,
Маша ощущала  нежную и сильную мужскую руку под своими ягодицами, то есть на
той части  тела,  которая  Борису Петрову  показалась самой роскошной  и  за
которую он  теперь взялся с  таким  естественным  видом, словно  всего  лишь
придерживал  даму,  помогая подниматься по  лестнице. Потом он отпер дверь и
пропустил ее в квартиру.  Сделав два  шага через  крохотный коридорчик,  она
оказалась в спартански обставленной и очень чистой комнате. Маше показалось,
что здесь пахнет свежескошенным  сеном. Но  потом она  сообразила, что  так,
наверное, должно пахнуть там, где живут молодые мужчины.
     Прежде  чем  присесть  на широкую софу,  застеленную красным  клетчатым
пледом, Маша сказала:
     -- Сначала мне нужно позвонить.
     Борис молча указал на  телефон, а сам  вышел на кухню. Работа в милиции
подразумевала наличие аналитического склада ума, и он мгновенно постиг смысл
ее фразы. В особенности оценил это ее "сначала". Как-никак она была замужем,
а значит, требовалось соблюсти определенные меры  предосторожности. Это была
своего рода  оперативно-профилактическая деятельность, и Борис  одобрительно
хмыкнул.
     Маша набрала номер Эдикова офиса и дождалась, пока перечница-секретарша
прогнусавила:
     -- Добрый день, вас слушают.
     -- Добрый вечер, Серафима Наумовна. Позовите, пожалуйста, Эдика.
     -- Простите, а кто его спрашивает?..
     Якобы за два года нельзя было научиться  распознавать по телефону Машин
голос. Не говоря уж о том, что  последнее время Маша регулярно вещала стране
с телеэкрана.
     -- Это его жена, Серафима Наумовна, -- терпеливо ответила Маша.
     Она бы ничуть не удивилась,  если бы ее тут же переспросили: "Простите,
какая такая жена?", и перед ее мысленным взором нарисовался образ секретарши
--  высохшей  и, по слухам,  чрезвычайно активной  в  сексуальном  отношении
пожилой  дамы  с  химически-рыжими  волосами,  похожими  на  мокрую вату,  и
кроваво-красным  маникюром.  Плюс короткие  кривые  ноги,  обтянутые черными
сетчатыми чулками.
     -- Это Маша Семенова, -- прибавила Маша, не удержавшись.
     Вообще-то  Серафима  Наумовна была  очень  дельной  секретаршей --  так
сказать,  старой  закваски.   Она  в   совершенстве  владела  машинописью  и
стенографией,  а с бумагами  управлялась так  лихо, что  на  ее локтях так и
мерещились профессиональные нарукавники.  Она досталось Эдику от  его папаши
как  бы в  качестве  ценного подарка в  ознаменование  открытия собственного
дела.  Расстаться с секретаршей у Светлова-старшего были  веские причины. Не
так  давно Серафима  Наумовна похоронила  мужа,  в память  о котором  на  ее
жилистой шее осталась нитка крупного жемчуга и  кулон с изумрудом, и теперь,
в качестве новоиспеченной  вдовы, находилась в состоянии интенсивной брачной
активности и  вознамерилась  приобрести  еще  одного  супруга, чем до смерти
напугала Светлова-старшего. Он-то ведь еще был не вдовец.
     -- Эдуард Михалыч  занят на коммерческих переговорах, --  с уморительно
ледяной любезностью сказала секретарша. -- Вы можете подождать?
     -- К сожалению,  Серафима  Наумовна, у меня сейчас  важное  интервью, а
затем монтаж материала,  -- вздохнула Маша. -- Будьте так любезны, передайте
Эдику, что я постараюсь вернуться к одиннадцати.
     -- ...интервью, монтаж материала... -- как эхо повторила секретарша. --
Я записала. Что еще?
     -- Пусть не скучает.
     -- Это все?
     -- Да, Серафима Наумовна. Душевно вам  признательна, -- улыбнулась Маша
и положила трубку.
     На душе у нее, однако,  было неспокойно, а по телу прокатывалась легкая
дрожь. Не  то чтобы она чувствовала себя преступницей-рецидивисткой. С точки
зрения  морали  и  нравственности, а тем более уголовного  права,  она  была
вполне  чиста. В  конце концов, ведь не  развращала нее она  малолетних и не
совокуплялась  с  животными! Грех же супружеской  неверности, по ее твердому
убеждению,  целиком и  полностью  искупался  тем,  что  она  вообще  терпела
подобные  брачные  узы... Источник  ее волнения не имел никакого отношения к
чувству вины и заключался совершенно в другом. Машу смущало, что на этот раз
и, кажется,  впервые в жизни она  сближалась  с мужчиной не потому, что  тот
достаточно настойчиво добивался возможности заняться с ней любовью, а потому
что она _сама_ хотела с ним переспать.
     В этот момент появился Борис Петров с бутылкой хорошо охлажденной водки
и рюмками.
     --  Дернем, --  деликатно предложил  он, понимая состояние  Маши. --  А
потом потанцуем.
     Маша  всегда ненавидела водку,  но сейчас  с благодарностью  опрокинула
рюмку одним большим глотком, который показался ей глотком очень горячего чая
и мгновенно  истребил как дрожь, так и всяческое смущение. Закусывали еще не
остывшей снедью из бумажных пакетов от "Макдональдса".
     Борис Петров  включил  магнитофон и протянул Маше руку. Оказывается, он
был большим поклонником тяжелого рока. Тонкие блочные стены завибрировали от
низких частот, а стекла зазвенели от верхних.
     Несмотря на  сумасшедший ритм музыки, Борис и  Маша танцевали медленный
танец.  Маша  сразу  устроила  голову  на плече  у  партнера. Голова  у  нее
кружилась  так приятно, словно она  пила не водку, а шампанское.  По причине
приятно  нарушенной  координации она сбросила свои новые дорогие  туфли. При
каждом темпераментном барабанном пассаже Борис все крепче прижимал ее к себе
-- так что ее носки уже едва доставали до ковра.
     Исполнение подобного  интимного танца  способствовало  тому, что  очень
скоро  Маша сделала  для  себя  весьма важное  открытие.  Бориса Петрова,  в
отличие, скажем, от Эдика Светлова или господина Зорина, можно было по праву
наградить эпитетом "арабский жеребец". Далее более того. Это был просто-таки
какой-то           наш            родной           Сивка-бурка            --
"встань-передо-мной-как-лист-перед-травой". Погрузившись  в свойственные  ей
философские   размышления,   Маша    не   преминула   отметить,   что    две
коннозаводческие характеристики существенно  между собой различались. Говоря
научным  языком,  градации  фаз  распределялись от нулевой точки абсолютного
покоя -- к промежуточным состояниям  -- вплоть до функциональной готовности.
Однако  в  данном  случае  можно  было  и не  быть  профессором  сексологии.
Элементарный  эмпирический опыт  убеждал  в  том, что  через  плотную  ткань
мужских брюк прощупывался именно  Сивка-бурка. Если арабского жеребца  можно
было  иден