ями  и выдумать  было  нельзя,
учитывая, что  только  сюда  устремлялись  самые  плотные  и  хищные  косяки
леденцовых  пираний...  Стало  быть,  девица  все-таки  имела  самое  прямое
отношение к ее озарению.
     За  первым   озарением  последовало  и  второе.  Девица,  которая   уже
оттолкнулась от режиссера  и плыла теперь прямо к  Маше, не успела сделать и
нескольких покачиваний бедрами, как Маша мысленно обратилась внутрь себя,  а
именно в  заповедную область материнского органа, и пришла к заключению, что
с  огромной  долей  вероятности  уже  несет  в  себе  дитя,  зачатое  вблизи
кавказских гор.
     К сожалению,  юная  любительница леденцов была  совсем  рядом и не дала
Маше  насладиться  обдумыванием озарений.  Она  решительно подъехала к ней с
глупым восклицанием и  испоганила все лилейное благолепие, установившееся  в
душе.
     -- Неужели это вы?!  Сама  Маша  Семенова! Я  готова  на  вас молиться!
Именно такой я вас себе и представляла!
     У  нее  на  лице  отразилось нечто  похожее на  детский  восторг, когда
ребенок наконец дорывается до любимой игрушки и страстно желает распилить ее
пополам, чтобы немедленно разгадать ее секретное очарование.
     Случалось, на  улице или в метро Машу уже  повергала  в  недоумение  (а
иногда и в бегство) подобная гипертрофированная телезрительская  реакция, но
чтобы это обрушивалось на нее непосредственно на рабочем месте -- такого еще
не бывало.
     Маше ничего не  оставалось, как терпеливо дожидаться,  пока неумеренные
восторги истощатся и ее оставят в покое. Однако юная особа не унималась:
     --  Я тащилась от вас еще в седьмом классе! -- (Сколько  же, интересно,
ей теперь лет?) -- Я так счастлива, что познакомилась с вами! --  (Разве они
уже познакомились?) -- Вы вылитая эта... как ее?.. Ну, мадонна с  младенцем!
-- (У этой девчонки, однако, какая-то дьявольская хватка и интуиция!)
     Маша резким движением надела дымчатые очки и холодно улыбнулась. Не для
того она с утра пораньше пришла в родные стены, чтобы ее хватали за горло.
     --  А  вы-то,  простите,  кто? -- осведомилась  Маша. -- Что  вы  здесь
делаете?
     -- Я -- ассистент режиссера, -- гордо ответила девочка.
     -- Думаю, скоро станете и режиссером...
     -- Нет-нет! Я хочу быть, как вы! Я хочу работать в эфире!
     -- Тогда хотя бы дососите леденец.
     -- Это вы пошутили,  да?  Но я  поняла  ваш  намек.  Конечно, это очень
дурная привычка. Это может повредить зубам, да?
     Маша хотела сказать, что такими зубами, как у этой милой девочки, можно
легко перегрызать корабельные тросы, но сдержалась.
     -- И фигуре тоже, -- сказала она.
     -- Неужели? -- совершенно искренне ужаснулась  любительница  леденцов и
инстинктивно скользнула ладонями по своим грудке и бедрам, словно убеждаясь,
что пока что такого несчастья с ней не произошло.  -- Вы меня просто спасли!
-- воскликнула она. -- Я на всю жизнь запомню ваше предостережение. Огромное
вам спасибо!
     -- Не за что.
     --  А  еще  я  хотела  сказать,  что  жутко  восхищаюсь   всеми  вашими
репортажами   из   криминальных  новостей,  а  особенно   вашими  последними
кавказскими репортажами!
     При  упоминании  о  Кавказе  Машу  снова  обожгло  воспоминаниями.   Ей
показалось,  что  она, наверное,  никогда  не  дождется  своего  полковника,
который так хотел сделаться отцом ее ребенка...
     --  Боже,  а какие у вас  шикарнейшие  волосы! -- продолжала восклицать
девочка. Между прочим,  она  действительно вытащила  из-за  щеки  леденец  и
решительно выбросила его -- хотя и не без сожаления -- в корзинку для бумаг.
-- Говорят, --  сказала она,  -- такими шикарными волосы становятся, если их
мыть... -- Она наклонилась к Маше и перешла на шепот.
     -- Чего не сделаешь, чтобы стать красивой, -- вздохнула Маша.
     На самом деле ее  мысли были  далеко. Она  представила себя с  раздутым
животом и грудями, накачанными молоком и размером с астраханские арбузы. Как
ни странно, это ее нисколько не пугало. Лишь бы он держал ее за руку.
     -- А что вы  делаете  с _ними_? -- спросила  девочка. Казалось,  что ее
любознательности не будет предела.
     -- С чем именно?
     -- Ну, с _ними_!
     Она застенчиво ткнула  пальчиком с обгрызенным ноготком прямо в будущие
астраханские арбузы.
     Пора  было заканчивать  интервью. Маша поманила ее  поближе, и  девочка
подставила ей ушко.
     -- Даю лапать только своим начальникам, -- шепнула Маша.
     --  Да  что  вы!  --  прочирикала  девочка  с  таким   непосредственным
изумлением, что Маша пожалела ее бедную головку и добавила:
     -- Но только не во время эфира.
     -- Ну это-то понятно, -- серьезно  закивала головой бывшая любительница
леденцов.
     Маша  откинулась  в  своем  кресле  и  демонстративно  прикрыла  глаза.
Наступила пауза,  во  время  которой  она  снова  успела  сосредоточиться на
демографической  теме и перед ее  мысленным  взором промелькнуло видение,  в
котором она сама, как настоящая мадонна, держала у груди  малыша, а его отец
с умилением взирал на процесс кормления.
     Когда она  открыла глаза, девочка  все  еще  стояла  около  ее  стола и
морщила лоб, словно продолжала переваривать содержание последнего рецепта из
серии  "секреты  профессии".  Машу  снова  уколола  совесть.  Если   бы  она
действительно знала какие-то особые профессиональные тайны, то с радостью бы
поделилась ими.  Ей самой  все тайны будут  скоро  ни к чему.  Поскольку она
будет  качать  ребеночка.  Во  избежание  дальнейших вопросов  Маша поспешно
поднялась и спросила:
     -- Артем уже в студии?
     -- Кажется, он еще не приходил.
     -- Если увидишь его, скажи, что я жду его в буфете. Если, конечно, тебе
не трудно.
     --  Что вы!  --  воскликнула  девочка, преданно подпрыгивая  на  задних
лапках. -- Я для вас что угодно готова сделать!

        "x x x"

     Бросив   растроганный   взгляд   на   удаляющиеся   сетчатые   колготки
ассистентки,  Маша  направилась  в  буфет   исключительно  для  того,  чтобы
где-нибудь  в   уголке  поразмышлять   об  отдаленном  будущем.  Но   и  там
поразмышлять не пришлось. В буфете она встретила целую  компанию  коллег,  с
которыми работала еще в те времена, когда Эдик  ловил ее с  градусником. Это
была неразлучная троица  Петюня --  Ирунчик  -- Гоша.  Увидев ее, они  хором
заохали и заахали.
     -- Какой кошмар, Маша!  -- воскликнул Петюня-помреж, весивший не меньше
центнера. -- Я  до сих  пор не могу прийти  в себя от  того, что случилось с
Ромой!
     Петюня  имел  привычку чесать  у  себя  между  ног,  когда его  увлекал
какой-то сюжет. Он хохотал и плакал над материалами, как ребенок.
     --  Я  за  всех  вас  молилась,  да, видно, не помогло! --  воскликнула
Ирунчик-гримерша, которая с большим  мастерством запудривала на щеках, шее и
прочих местах Маши следы любовных приключений с Борисом Петровым.
     -- А ты какому Богу молилась, Ирунчик? -- спросил Гоша-редактор.
     Он  был такой  нервный и длинный,  что когда  очки  сваливались  с  его
утиного носа, то обязательно разбивались.
     -- Как какому? -- удивилась Ирунчик. -- Нашему, православному, конечно!
     -- Вот видишь,  -- заметил Гоша, тряся головой, --  а  там нет  другого
Бога, кроме Аллаха!
     --  Неужели  Рома  сделал  что-нибудь  этому  Аллаху?  --  почесавшись,
вздохнул громадный Петюня.
     По его пухлой щеке скатилась крупная слеза, которую  он поймал огромным
клетчатым   платком,   который   привычным  движением   извлек   из   своего
безразмерного кармана.
     --  Не  надо,  ребята,  -- попросила  Маша,  --  не то  я  сейчас  тоже
расплачусь.
     -- Если  бы  ты  знала,  как мы  здесь  все рыдали, -- сказала Ирунчик,
прижимая к себе Машу.
     От нее пахло как от парфюмерной лавки.
     -- Я знаю, -- кивнула Маша.
     --  Говенная  наша  жизнь, -- вздохнул  Петюня, убирая платок обратно в
пропасть своего кармана.
     --  Тоже мне, открыл Америку! -- поморщившись, проворчал Гоша и, двигая
одним носом, попытался поднять повыше сползающие очки.
     Глядя  на  обступивших  ее  коллег,  Маша  подумала,  что   молоденькой
ассистентке,  пришедшей  на  телевидение  с мечтой блеснуть  в эфире, -- как
когда-то и  сама  Маша -- из всех "профессиональных" тайн достаточно было бы
познать эту одну -- тайну цеховой солидарности. Если господин Зорин, твердя,
что  Останкино  для  них  -- "дом родной",  вряд ли понимал  смысл того, что
говорил,  то для остальных сотрудников  это не было  пустым звуком. Впрочем,
эту тайну невозможно было познать. Это нужно было просто чувствовать.
     --  Здесь  такое творилось! --  сказал Петюня.  -- Когда шел  тот  твой
репортаж, я имею в виду.
     -- На тебе просто лица не было, -- сказала Ирунчик. -- В этом случае не
помог бы никакой грим.
     -- Я думал, что ты вот-вот в обморок грохнешься, -- добавил Гоша.
     Для коллег,  которые  годами  не  вылезали  из студии,  работая лишь  с
пленками, Маша была кем-то  вроде  живой  богини,  имевшей силу и власть  не
только путешествовать в  ином  бытии,  --  каким  для них  был  мир  внешней
реальности  --  но  и  предопределять  это  бытие.  Она была сверхчеловеком,
который был там и все видел  своими собственными глазами. Маша понимала, что
не  вправе  отказать им  в  том, чтобы  через  нее  они  ощутили все то, что
произошло  за  пределами  студии.  Иначе  они не найдут  покоя  и  не смогут
примириться с трагедией. Ведь они  знали Рому Иванова  и любили его  так же,
как и  она... С другой стороны, и сама  Маша не будет  знать  покоя, если не
узнает того, что происходило с ними.
     --  Неразбериха  в  студии царила ужасная, -- сказал Петюня. -- Мы  как
чувствовали, что случится какая-то гадость...
     -- После  обеда я сидел у Артемушки, -- вспоминал Гоша. -- Ему позвонил
господин Зорин. А  тому,  кажется, позвонили  коллеги  из Си-Эн-Эн. Мы  ведь
всегда все узнаем последними...
     --  Не  всегда! --  запротестовал  Петюня и снова  почесался.  --  Маша
присылает такие горячие репортажи, что обжечься можно!
     -- Ну, Маша! --  уважительно  отозвался Гоша. --  Ее  я, естественно, в
виду не имел.
     Далее Гоша рассказал, что по первой информации, полученной от Си-Эн-Эн,
стало известно,  что в пригороде Грозного  какая-то съемочная группа  попала
под обстрел и что есть раненые.
     -- Никому  и в голосу не могло прийти, что случится что-то подобное, --
воскликнул  Гоша.  --  Нас попросили подождать,  не пороть горячку, пока  не
выяснится все подробно.
     Господин Зорин позвонил в отдел новостей и распорядился, чтобы Артем не
отходил от телефаксов -- на тот случай, если сюда новая информация  поступит
раньше.
     -- В тот  день был просто какой-то обвал информации.  Я  разгребал горы
бумаги, стараясь выловить что-нибудь о событиях в Грозном.  Мы с ума сходили
от неизвестности, --  сказал Петюня и снова  полез за платком. -- Мы понятия
не имели, где вы, что с вами!
     Маша  прикрыла  глаза и  мгновенно  воспроизвела в  памяти всю  цепочку
событий того дня.
     --  Когда военные подавили огневые точки боевиков, засевших  на холмах,
-- начала рассказывать она, --  за останками Ромы  подогнали бэтээр. Останки
завернули  в  брезент, который уже был измазан  чьей-то  кровью, и погрузили
внутрь. Наш оператор  настоял,  чтобы  ему позволили ехать вместе  с  Ромой.
Бэтээр шел  с танковой  колонной. Я  сидела в  командирском  "газике". Я уже
оправилась от первого  шока и, приехав  в Грозный, сразу бросилась в главную
комендатуру, чтобы  получить связь с Москвой. Один полковник  провел  меня к
телефону,  но сначала я зашла  в какую-то кладовку  и сняла куртку,  которая
сплошь была забрызгана кровью.  Мне  дали  другую. Мальчик-связист почему-то
долго  не  мог  соединиться  с  Москвой.  Вернее,   с  Москвой-то  он  сразу
соединился,  но вот там  возникли какие-то вопросы. Полковник взял  трубку и
долго что-то объяснял, а потом  ждал ответа. Я  сидела, как оглушенная, и не
понимала  ни  одного  слова.  Потом я разозлилась  и вышла на улицу. Здесь я
наткнулась  на  группу французского телевидения, и французы,  обрадовавшись,
что  перехватили меня, предложили связь по спутнику. От  них я  узнала,  что
корреспондент Си-Эн-Эн, которому удалось что-то узнать по своим каналам, уже
успел передать своим  какую-то информацию... Поэтому-то сначала наш господин
Зорин и получил неточные сведения.
     -- А  у меня есть фотография Ромы, -- вдруг  сказала  Ирунчик,  вытирая
слезы. -- Он подарил ее мне после вашей прошлой командировки. На ней он снят
с какой-то старухой на фоне сгоревшего дома.
     -- Он  увидел эту старуху,  когда мы  проезжали по улице, --  объяснила
Маша. -- Она  осталась одна, ее дом  сгорел. Но она не хотела  уезжать. Рома
ходил к ней  каждый  день и просто разговаривал с ней... Но  в последний наш
приезд  он  ее  не нашел,  и  никто  не  знал, куда  она делась.  Точнее,  и
спросить-то, в общем, было не  у кого, потому что во всем  районе только она
одна и оставалась...
     Маша подняла  глаза на своих друзей и увидела,  что  все они, как один,
размазывают по щекам слезы. Глядя на них, и  она зарыдала. У  нее не хватило
духа рассказать  им, что, не найдя эту  старуху, Рома сказал  ей, что у него
плохое  предчувствие. Он  так  загадал --  если  они  приедут  и с  ней,  со
старухой, все будет в порядке, то и с ними ничего не случится. В этом смысле
он  был  суеверным, как настоящая женщина.  Три дня  он бегал, пытался найти
свою старуху, а на четвертый день его убило.
     --  А когда привезли запись  с твоим  репортажем, я  уже не  выходил из
монтажной, -- сказал Гоша. -- Нужно  было, чтобы материал пошел в  очередной
эфир...  Все  работали не  покладая рук. Бедняга  Артемушка  сидел у  себя в
кабинете,  прижав  к  каждому  уху  по  телефонной  трубке.  Информация  все
продолжала поступать, и начальство требовало постоянного отчета.
     -- Потом пришел Зорин, и на мониторах стали прокручивать твой репортаж,
-- продолжал  Петюня. -- Когда мы увидели первые кадры, то просто онемели от
ужаса. Даже  Зорин упал  в кресло и не мог пошевелиться.  А Артемушка бросил
свои телефонные трубки и зарыдал, как ребенок.
     -- А когда материал уже прошел в эфир и программа закончилась, никто не
хотел расходиться, -- сказал Гоша.
     --  Я  узнала  позже  всех,  потому что была  в  гримерной, --  сказала
Ирунчик. -- Пришел  Гоша,  все рассказал,  и  мы вместе  пошли в  отдел. Все
сидели бледные и молчали. Потом Зорин поинтересовался, кто сообщит родителям
Ромы о  смерти сына. Артем молча  поднялся и ушел  к себе в кабинет звонить.
Оказывается,  он дозвонился  не только родителям,  но даже  сумел  разыскать
телефон того приятеля Ромы...
     Нельзя сказать,  что  Маша  почувствовала большое облегчение, узнав обо
всех этих подробностях, но все-таки на душе стало чуть светлее.
     --  Ты действительно в тот момент стояла рядом  с ним? -- прерывающимся
голосом спросил Петюня.
     --  Действительно. Только я ничего  не  видела. Когда  я повернулась  к
нему, все уже было кончено.
     Больше добавить было нечего.
     Маша обернулась  и увидела молоденькую  ассистентку, которая  прибежала
сказать, что  Артем  пришел и просил, чтобы Маша  зашла  к  нему в  кабинет.
По-видимому,  она  застала часть их  разговора,  и на  ее  лице был  написан
священный  ужас. Во-первых, она поняла,  что  такое  журналистская семья,  а
во-вторых, что репортерская профессия, возможно, не  совсем то, к чему стоит
так рьяно стремиться.
     --  Сейчас  иду,  --  кивнула  Маша  и  вместе  с  неразлучной  троицей
направилась в отдел новостей.
     -- Надолго ты к нам? -- спросила Ирунчик.
     -- Наверное, скоро опять туда? -- добавил Петюня.
     -- Она иначе не может, -- сказал Гоша. -- К острым ощущениям привыкают,
как к наркотикам.
     --  Разве  я не  обыкновенная женщина, ребята?  -- проворчала Маша.  --
Разве и мне не хочется мира и спокойствия?
     -- Нет, вы не  обыкновенная женщина! -- истово  пропищала  ассистентка,
поспешающая за ними сзади. -- Вы потрясающая женщина!
     -- Ты думаешь, одно другое  исключает? -- с  любопытством оглянулась на
нее Маша.
     -- Конечно!
     --   А  как  там  сейчас   обстановочка?   --  поинтересовался  Петюня,
подсмыкивая  на  ходу свои  широченные  штаны.  --  Напряженность  растет? Я
записал твой последний репортаж на видак и прокручиваю дома.
     -- А у меня он прокручивается в голове, -- сказала Маша. -- И я не могу
нажать на "стоп".
     -- На днях  в Москве начинаются трехсторонние  консультации  по вопросу
перемирия  и  дальнейших мирных  переговоров, -- торопливо сообщил Гоша.  --
Только что-то не очень  во  все это верится.  Чечня  -- это  для  нас второй
Афганистан! -- авторитетно заявил он.
     -- Нет, Гоша! -- горячо воскликнула Маша. -- Это не так!
     -- А как же?
     -- Вот это я и пытаюсь понять... -- хмыкнула она.
     -- Это ваш кавказский сюжет! -- снова подала голос ассистентка.
     Если Господь Бог  существует,  то  он должен обладать  большим чувством
юмора.  Иначе  бы   он  не  изрекал  такие  важные  вещи  устами  леденцовых
ассистенток в сетчатых колготках.
     Именно   так.   Это  был  старый  кавказский  сюжет,  который  до  Маши
пересказывали  другие  люди. Теперь она пересказывала его на  свой лад. И не
просто пересказывала. Она сама была его героиней.

        "x x x"

     Когда Артем увидел Машу на пороге своего кабинета, то немедленно бросил
телефонную трубку  и  отложил бумаги.  Радостно улыбнувшись,  он поднялся ей
навстречу и, нежно взяв под руку, усадил в кресло.
     -- Неужели ты пришла с утра пораньше, чтобы сказать, что соскучилась по
мне? -- воскликнул он и, обернувшись к ассистентке, с умилением взиравшей на
эту сцену, попросил:
     -- Принеси-ка, милая, нам кофе, что ли.
     -- Мы  только что из буфета, -- сказала  та,  сделав  ударение на слове
"мы".
     Артем поморщился.
     --  Мы действительно  только  что из буфета, Артемушка,  --  улыбнулась
Маша.
     --  Ну тогда, -- сказал  он, обращаясь к  ассистентке, -- просто оставь
нас одних.
     Надув губки, словно  ребенок, которого взрослые  выставляют  за  дверь,
когда начинается самое интересное, девочка повиновалась.
     -- Видишь, какие кадры прорастают! -- вздохнул Артем.
     -- Вот именно...
     -- Ты чем-то расстроена?
     Маша подняла на него глаза.  Как и Рита, Артем  всегда был ее настоящим
другом и очень чутко ловил перемены  ее душевного состояния. Но постель, так
некстати замешавшаяся между ними, слегка свихнула ему мозги.
     --  Это  из-за  меня?  --  осторожно  спросил он.  --  Или  из-за  того
Терминатора?
     -- Никакой он не Терминатор. И дело совсем не в нем...
     -- А в ком?
     Как объяснить ему? Конечно,  все последние события в ее жизни сказались
на ее мироощущении. И то,  что  случилось с Ромой, и то, что  она испытала с
Волком... Но  было еще что-то.  Поговорив с этой смешной  и непосредственной
девочкой-ассистенткой, Маша почувствовала, что  сама она,  кажется, утратила
способность такого непосредственного восприятия.
     -- Мне страшно, Артемушка, -- честно ответила она. Но он снова не понял
ее.
     --  Все  позади! Ты  просто  устала.  В конце  концов,  тебе  вовсе  не
обязательно больше мотаться на Кавказ. У нас впереди новая программа...
     Маша только мотала головой, и глаза у нее были снова на мокром месте.
     -- Ты сделала столько, сколько другие бы не сделали и за  десять лет...
У тебя есть имя. Никто  не требует, чтобы ты и  дальше расплачивалась за все
своей кровью...
     -- Не то! Не  то, Артем!  --  воскликнула она. -- Мне страшно совсем по
другой причине.  Со мной  что-то  происходит. Раньше у меня бы просто крылья
выросли, если бы мне сказали о новом шоу. Да  и репортерская работа была для
меня  единственным и  самым  большим  счастьем.  Теперь  все  изменилось.  Я
чувствую, что телевидение больше не имеет для ме