енду я почему-то не верю, - усмехнулся Рамирес.
     - Подожди, - Конан задал еще один вопрос: - А откуда ты узнал об этом
месте? Кто тебе рассказал о нем? Ты ведь приезжий, и все это время  жил  с
нами...
     - Никто мне ничего не рассказывал,  -  улыбнулся  испанец.  -  Ты  же
можешь найти ручей в лесу, когда хочется пить?
     - Зачем их искать? Они же встречаются на каждом шагу! И  к  тому  же,
там более влажная земля и такие растения, которые...
     - Вот видишь. Найти это место так  же  просто.  Надо  только  увидеть
окружающий тебя мир  и  почувствовать  его,  как  ты  чувствуешь  прохладу
близкой воды. Ты тоже научишься делать это.
     - Тебе хочется верить, - Конан поднялся на ноги и поправил ремень, на
котором висел меч.
     - О-о-о, - Рамирес одобрительно кивнул. - Это уже  что-то!  Ты  начал
прислушиваться к моим словам.
     - Ты мне сам говорил, что тебя надо слушать. А теперь я и сам  говорю
себе это, - Конан был признателен Рамиресу за  то,  что  в  этом  странном
месте тот чувствовал себя как дома и вел себя, как будто...
     - Прекрасно, - Рамирес поднялся с пня.
     Сняв камзол и меч, он положил их к подножию исполина, а сам взобрался
на  серую  площадку.  Немного  побродив  по   чудесному   кругу,   Рамирес
остановился в центре, запрокинув голову и широко раскинув руки.  Несколько
минут он  оставался  неподвижным.  Конану  стало  не  по  себе.  Он  вновь
почувствовал  себя  одиноким,  но  на  этот   раз   ощущение   собственной
ничтожности не успело полностью захватить  его.  Рамирес  открыл  глаза  и
кивком предложил Конану подойти к нему.
     Положив меч и накидку возле вещей Рамиреса, Конан взобрался на  серый
помост. Поверхность под ногами слабо вибрировала и была мягкой  и  теплой,
как будто он шел не по жесткой древесине, а по покрывалу, обшитому овечьей
шкурой. Конан медленно подошел к  испанцу  и  остановился  возле  большого
пятна сердцевины. Всмотревшись в лицо учителя, он чуть  не  закричал.  Тот
старел  на  глазах,  превращаясь  в  глубокого  старца,   морщинистого   и
сгорбленного.
     - Сядь, - тихо проговорил Рамирес, кладя руку на  плечо  Мак-Лауда  и
вновь становясь прежним.
     Юноша  внезапно  успокоился  и,  повинуясь  этому  мягкому   приказу,
опустился на колени.
     - Что ты видишь перед собой?
     - Деревья, траву...
     - Что еще?
     - Голубое небо, облака...
     - А еще? - настаивал Рамирес.
     -  Листья  на  дубах,  желуди  почти  созрели,  солнечные   блики   и
насекомых...
     - Ты слеп, мой мальчик, - печально проговорил учитель.
     - Почему слеп? - удивился Конан. - Я же сказал, что вижу...
     - Ты слеп, Мак-Лауд. Твой взгляд спотыкается о предметы. Он не  может
блуждать  между  ними  и  омывать  бытие,  как  ручей  омывает  камни,  не
останавливаясь ни на мгновение.
     - Но если я не остановлю взгляд, то ничего не увижу!
     - Нет, ты увидишь все. Нельзя остановить взгляд по  очереди  на  всех
листьях, их слишком много, но можно их охватить взглядом. Подумай об этом.
Ты должен научиться видеть весь мир сразу.
     Рамирес слез с пня и начал одеваться.
     - Ты уходишь? - Конан испуганно посмотрел на него. - Я сам  не  найду
дороги обратно.
     - Тебе это не будет нужно, - успокоил его Рамирес. -  Просто  сиди  и
смотри. Тебе не помешает немного побыть одному.  Хотя  я  сомневаюсь,  что
одиночество вообще возможно.  Так  что  я  все  равно  буду  с  тобой.  Не
волнуйся.
     - Так значит, ты не уходишь? Ты останешься?
     - Я останусь, конечно, - сказал испанец  и,  махнув  рукой,  пошел  к
деревьям, окружавшим поляну.
     - Ты придешь за мной?
     - Я с тобой.
     Из этого разговора Конан понял только одно: ему надо посидеть на  пне
и подождать. Зачем - он  так  и  не  понял,  но  собрался  исполнить  волю
учителя. В конце концов надо было  оставаться  воином,  а  значит,  нельзя
бояться; тем более, что бояться было некого. И он принялся ждать.
     Прошел день,  незаметно  подкрались  сумерки.  На  поляне  ничего  не
менялось, только вокруг  нее  лес  жил  своей  нормальной  лесной  жизнью.
Затихая к ночи, прекратился ветер, давая отдых измученным за  день  густым
кронам; затихли птицы.
     Конан почувствовал, что его глаза начали слипаться,  веки  отяжелели.
Огромная площадка пня уютно грела тело - и он уснул,  а  когда  проснулся,
поляна была погружена в густой молочный туман. Где-то в кронах еще  сонных
дубов высвистывал последние ноты своей  предрассветной  песни  соловей.  И
хотя на западе  еще  слабо  просматривались  точечки  по-утреннему  мутных
звезд, на  востоке  небо  приобрело  серо-голубой  оттенок  и  томилось  в
ожидании первых розовых лучей.
     - Я тебе не помешаю? - неожиданно услышал Конан чей-то голос.
     Он обернулся, но на поляне никого не было.
     Только туман подбирался к краям пня и, словно  ударяясь  о  невидимую
стену, собирался небольшими клубящимися  волнами  и  откатывался  назад  в
траву, где превращался в серебристую пыль мельчайших первых  капель  росы,
оседающих на тонких зеленых стебельках.
     - Кто здесь? - спросил Конан.
     - Не бойся, - услышал он в ответ тот же голос  и  удивился,  внезапно
сообразив, что не может понять, кто говорит с ним:  мужчина  или  женщина,
стар этот человек или молод.
     - Кто здесь? - Конан вращал головой, пытаясь определить место, откуда
исходил звук.
     - Ты напуган?
     Источник звука не определялся; голос, казалось, звучал отовсюду, даже
снизу. Но почему-то Мак-Лауд не испугался.  Он  поймал  себя  на  странной
мысли, что все происходит так, как должно происходить, а  значит,  бояться
нечего. И вообще все,  что  происходит  с  человеком  -  это  как  восход,
одинаковый и разный одновременно, но всегда неожиданный, и  поэтому  страх
бессмыслен и празден.
     - Нет, - ответил Конан.
     - Тогда почему у тебя так часто бьется сердце?
     - Я удивлен.
     - Хм... - согласился голос, - бывает.
     - Рамирес, выходи, - позвал вполголоса  Конан,  не  надеясь,  однако,
увидеть испанца. - Зачем прятаться?
     - Я не Рамирес. Ты же и сам это  знаешь.  Понимаешь,  друг,  меня  не
видно. Я здесь, но невидим. Извини, если это невежливо, но я  хочу  просто
поговорить с тобой.
     - Ну-у, - смутился Конан,  -  понимаешь  ли...  Я  просто  не  привык
разговаривать с... - он старательно подбирал слова,  стараясь  не  обидеть
собеседника, - не видя, с кем разговариваю.
     - Хорошо. Давай сделаем так. Если тебе важно на что-нибудь  смотреть,
то смотри в туман. Он иногда бывает похож на  то,  что  тебе  хотелось  бы
увидеть.
     - Может быть, - проговорил Мак-Лауд.
     - Да, еще, - смущенно попросил незнакомец, - пожалуйста, не  кричи...
Ты просто думай. То, что хочешь сказать, проговори про себя, а  я  услышу.
Ладно?
     Не очень веря в успех этого предприятия, Конан подумал: "Ты эльф?".
     И тут же услышал ответ:
     - Нет.
     "Тогда гном или тролль?"
     - Нет.
     "Демон?"
     - Нет. Не надо пустых перечислений. Не все ли равно, кто я - ведь  ты
меня не видишь. Может быть, меня вообще нет.
     - То есть как нет? Я же тебя слышу?
     - А может быть, и тебя нет, - огрызнулся голос. - И вообще,  чего  ты
пристал? Я ничего не могу сказать, потому что  у  меня  нет  названия.  На
твоем языке меня просто нет, так что можешь звать меня, как захочешь.
     - Кажется, я понял, кто ты, - изрек Конан. Ты дьявол, который являлся
Господу и смущал его своими речами.
     - Ну и самомнение у тебя,  -  восхищенно  заметил  голос  и,  немного
помолчав, спросил: - А ты что, смущен?
     - Нет, почему я должен  быть  смущен?  Я  добрый  христианин  и  твои
дурацкие...
     - Ладно, ладно, успокойся. Думай обо мне все, что  хочешь.  Это  твое
дело, тем более, что это не имеет никакого отношения к тому, о чем я  хочу
с тобой поговорить.
     - А о чем ты хочешь со мной поговорить? - спросил Конан.
     Он закрыл уши ладонями, пытаясь определить, звучит ли  голос  снаружи
или в его собственной голове. Откуда  у  Конана  возникла  такая  странная
мысль, он сам, наверное, ответить бы не смог.
     - Обо всем, - голос звучал изнутри. - Представь себе, что  мы  просто
два странника, которые встретились на дороге. Расскажи мне о себе. Кто  ты
и зачем оказался здесь. Расскажи...
     - Нет, сначала расскажи ты.
     - Ладно. Я изучаю вас.
     - Кого это вас?
     - Всех вас, людей.
     - Шотландцев?
     - Пусть так.
     - Так, значит, ты  шпион?  Шпионишь  для  англичан?  -  разочарованно
заметил Конан.
     - Нет. Англичан я тоже изучаю. И других людей  тоже.  Скажем  так:  я
изучаю всех людей, всех государств  и  народностей.  И  поэтому  я  сейчас
разговариваю с тобой.
     - И только для этого ты пришел сюда?
     - Я сюда не пришел.
     - То есть как? Ты же здесь.
     - И да и нет. Я везде.
     -  Послушай-ка,  -  раздраженно  проговорил  Мак-Лауд,  -   перестань
говорить загадками!
     - Не кипятись! Сейчас я тебе все объясню. Я из  другого  мира,  и  на
вашей земле никто обо мне ничего не знает.
     - Значит, ты лазутчик, которого еще не  обнаружили.  Шпион  какого-то
вражеского государства,  которое  хочет  захватить  Шотландию,  но  боится
признаться в этом. Ты, конечно, солжешь...
     - Ты глуп, Конан. Рамирес прав.
     - Откуда ты знаешь испанца? Ты следил и за ним тоже?
     - Я тебе уже объяснял, что я из другого мира. И мне наплевать на вашу
междоусобную ерунду. Меня здесь вообще нет, и мне нечего  делить  с  вашим
народом!
     - Тогда почему же я  тебя  слышу?  -  немного  успокоившись,  спросил
Конан.
     - Ты меня не слышишь. Ты же только что сам убедился в этом.  Ты  меня
думаешь, точно так же, как и я думаю тебя. Понятно?
     -  Нет.  Не  понятно,  -  Конан  разочарованно  покачал  головой,  но
почему-то успокоился окончательно.
     В конце концов, если "его" нет, то чем "он" может угрожать? И поэтому
Конан спросил:
     - Тогда объясни мне все-таки, что тебе нужно?
     - Давай отвлечемся от этой темы, - предложил собеседник.  -  Расскажи
лучше ты мне, что тебе здесь нужно, что ты здесь делаешь?
     - Я здесь становлюсь воином, - гордо проговорил Мак-Лауд.
     - Как это?
     - Меня оставил здесь мой учитель. Он спросил, что я вижу вокруг себя,
а потом ушел. Поэтому я и принял тебя за  него.  Так  что  я  сижу  здесь,
смотрю... Только ничего не вижу.  Ты  вот  пришел,  то  есть,  извини,  не
пришел, то есть... Ну, ты понял.
     - Так я помешал твоим размышлениям? Я не нарочно. Просто ты уже думал
о конкретных вещах, и я решил...
     - Да нет! Ни о чем я не  размышлял  и  ничего  еще  не  почувствовал.
Только тебя...
     - Как ничего? Разве ты не почувствовал, насколько это странное место?
Разве это не чудо, что этот пень теплый и на  ощупь  напоминает  шерстяное
одеяло, разве не чудо, что он греет и защищает тебя от холода и  холодного
тумана и прохлада не может пересечь его границ?  Разве  не  чудо,  что  ты
здесь уже почти сутки и тебе не хочется ни есть, ни пить?
     - Я об этом как-то не думал, -  растерянно  признался  Конан,  и  ему
стало стыдно, что все это увидел кто-то без тела и из другого мира, а  он,
сидя собственной задницей на этом чуде, ничего не заметил.
     - В вашей легенде говорится, что из этого дерева были сделаны круглый
стол и трон короля Артура,  который  был  воином,  рыцарем  без  страха  и
упрека, без ненависти. Ты понял, почему так рассказывают?
     Горячий воздух висел над землей, размывая очертания  деревьев  вокруг
поляны. Птичьи голоса стихли, расплавленные  жестоким  солнцем,  и  только
звон вибрирующих солнечных лучей  наполнял  лес.  Взгляд  Конана  упал  на
землю. Под стеблями высокой травы ползали муравьи. Там,  в  тени,  они  не
страдали  от  испепеляющего  жара  полуденного  солнца.   Занятые   своими
муравьиными делами, они не обращали внимания на то, что над ними  травяной
купол, который помогает им выжить.
     И вдруг перед его глазами пронесся нескончаемый поток птичьих  гнезд,
мышиных нор и человеческих домов,  мелькали  какие-то  странные  животные,
которых он никогда не видел, их  дома,  опять  дома  людей,  но  сделанные
почему-то из снега или из каких-то листьев, как будто... Поток жизни  омыл
душу и умчался, но он мог вернуться.
     "Да, я понял, - подумал Конан. -  И  еще  я  понял,  что  это  только
легенда".
     - Ты будешь воином, - тихо сказал голос.
     - Я буду воином, - согласился Конан. - Потому что  пришло  мое  время
встать под удар вражеского  меча  во  имя  того,  кто  назвал  день  моего
появления в этом мире, кто послал  мне  учителя,  кто  сам  является  моим
учителем и кто показал мне силу, которая поддержит меня  всегда  и  везде,
где бы я ни был. Мне надо  еще  научиться  ею  пользоваться,  но  я  стану
воином.
     Оранжевые блики  ложились  на  траву.  Уставшие  после  трудного  дня
солнечные лучи пробивались сквозь  плотную  шапку  листвы  косыми  нитями,
вышивающими мягкие тени на зеленом бархате поляны. С  каждым  стежком  они
теряли свою силу, потому что клубок золотого солнца катился все  дальше  и
дальше, убегая за горизонт.
     Фиолетовые клубы сумерек обняли пушистый лес. Ночной холод  опускался
резкими бодрящими  волнами,  оседая  крупными  каплями  вечерней  росы  на
широких травинках. Полукруг  луны  выплыл  из  лесного  мрака,  и  тусклый
желтеющий  свет   боязливо   повис   над   верхушками   деревьев.   Поляна
преобразилась. Желтый сверкающий ковер лесным озером лежал перед  Конаном,
а пень, словно белый остров, стоял посреди этого великолепия.
     Наклонившись,  Конан  увидел  перед  собой  только   одну   капельку,
замершую, скованную страхом под великим и бескрайним небом на дне  лесного
колодца. В капельке отражался полумесяц, такой же желтый  и  великолепный,
как и на небе; и он точно так же дарил  свет  своему  маленькому  миру.  В
капле отражался какой-то город. По его улицам ходили маленькие человечки с
крылышками и без них, маленькие барышни в  высоких  островерхих  шапочках.
Они что-то пели, играли на маленьких дудочках и танцевали.
     Конан прислушался. Ноты капельками упали  в  бездонное  небо.  Звуки,
льющиеся из росинок, сливались в тоненькие  трели,  которые  сплетались  в
музыку. Она гремела на весь лес, она  гремела  везде,  где  росли  потомки
великого дерева жизни.
     Тело Мак-Лауда, повинуясь этому ритму, задвигалось в странном танце.
     - Пойдем домой, мой мальчик...
     - Ты уходил отсюда стариком, Рамирес.
     - Это было давно. Целую жизнь назад. Пойдем домой.
     - И ты опять молод.
     - И я опять старик. Пойдем домой.
     - А разве мы не дома?
     - Конечно, дома. Пойдем домой.
     - Пойдем.


     Бой был изматывающим. Рамирес наносил удары с неимоверной  быстротой.
Конан сдерживал атаки испанца, каждый раз  стараясь  отбросить  противника
хоть на несколько шагов, чтобы получить вожделенное  мгновение  передышки.
Парируя прямой выпад Рамиреса, шотландец отлетел в сторону, словно листок,
подхваченный  ураганом.  Лезвие  клейморы  лязгнуло  о  скальную  плиту  и
застряло в узкой трещине в камне.
     Времени для извлечения оружия из ловушки не было. Беспощадный испанец
поднес меч к горлу Конана.
     - Ты снова мертв, - проговорил он спокойным ровным голосом.
     Мак-Лауд опустил меч и выпрямился, тяжело дыша.
     - Я опять что-то не так делаю, - прохрипел он, -  но  никак  не  могу
понять, что именно.
     - А что тебя смущает?
     - Неужели я слабее тебя?
     - Нет.
     - Но  тогда  почему  же  я  не  могу  остановить  твои  удары,  а  ты
останавливаешь мои не глядя. Почему через несколько минут боя я  устаю,  а
ты, упражняясь часами,  дышишь  так  же  ровно,  как  и  в  первые  минуты
тренировок, и не чувствуешь усталости?
     - Я рад за тебя. И горд, - сказал Рамирес. - Ты видишь то, что должен
видеть. Ты научился видеть, но ты не умеешь дышать.
     - Разве можно не уметь дышать?
     - Разве можно так быстро забыть, что с тобой  только  что  произошло?
Дело все в том, что ты не умеешь дышать и держаться на ногах. А для  того,
чтобы этому  научиться,  тебе  нужно  совсем  немного.  Ты  просто  должен
чувствовать каждый вдох вот здесь, - Рамирес постучал  кулаком  по  пряжке
пояса, на котором висел его меч.  -  Представь  себе,  что  у  тебя  здесь
волынка. И ты играешь на ней. Ты надуваешь воздухом мягкий кожаный  мешок,
который, наполняясь, становится упругим и может  звучать.  Только  это  ты
звучишь своими движениями. Чем сильнее сдавишь воздух в мешке, тем  громче
будет музыка. Ты сам волынка и волынщик. Попробуй. Смотри, вдыхай  коротко
и быстро носом, а выдыхай медленно, словно поешь, через рот.  Ну,  что  ты
чувствуешь?
     - Внутри появляется какой-то упругий теплый шар. Что это?
     - Это ты, но это еще не все. Попробуй почувствовать, что дышишь  всем
телом, что воздух в тебя поступает и через ноги, и  через  руки,  и  через
кожу. На это уйдет чуть больше  времени,  но  это  необходимо.  Почувствуй
ногами землю, представь, что это шар, большой  и  тяжелый,  и  ты  его  не
можешь поднять. Он лежит на земле и  дышит  своей  поверхностью,  и  земля
отдает ему свою силу. Этот шар - ты. Этот шар - ты и твой меч. Возьми его,
и попробуем. Но почему теперь ты стал двигаться медленнее?
     - Я стал дышать так, как дышишь ты.
     - Когда твое тело  привыкнет  к  нужному  ритму  и  ты  сможешь  себе
позволить не следить за формой своего тела, не думать об  этом,  а  просто
дышать движениями, ты сможешь двигаться так быстро, как тебе будет угодно.
Ведь в одном выдохе волынки может быть один долгий звук, а  может  быть  и
множество  коротких.  И  чем  более  искусен  волынщик,  тем  быстрее   он
перебирает руками, поднося к губам дудочки, тем быстрее меняется звук.


     - Почему ты опустил меч, Мак-Лауд?
     - Мы деремся с тобой  целый  день,  -  Конан  посмотрел  на  Рамиреса
исподлобья.
     - Ты устал? - Рамирес положил меч в ножны и подошел к нему.
     - Любой бой не может продолжаться так долго.
     - Ты болен.
     - Что? Я здоров.
     - Ты хочешь знать, почему до сих пор я не победил тебя, хотя  мог  бы
это сделать уже не раз?
     - Да. Я думаю, что ты этим унижаешь меня.
     - Ты сам унизил себя.
     - Нет, мне надоело, что ты издеваешься надо мной.
     - Ты болен.
     - Я здоров.
     - Почему ты опустил меч, Мак-Лауд? Ты не хочешь жить? Да. Я  говорил.
Я говорил, что нет ни  жизни,  ни  смерти,  ни  победы,  ни  поражения.  Я
говорил, что надо идти туда, куда зовет тебя твое сердце. Но я никогда  не
учил тебя гордыне. Я говорил тебе, что меч должен думать тобой,  а  не  ты
должен думать мечом. Не ты его хозяин, а он твоя душа. До тех пор, пока ты
держишь его в своих руках, ты жив. Таково твое предназначение. Потому  это
не бой продолжается так долго. Неужели ты подумал, что твое предназначение
- бессмыслица?
     - Учитель...
     - Ты болен. Болезнь - это навязчивая идея. Ты хочешь узнать, когда же
наконец ты сможешь победить меня?
     - Учитель...
     - Ты уже  можешь  победить.  Но  сначала  надо  избавиться  от  этого
желания. Желания победить. И от желания показать свои знания. И от  других
желаний. И даже от желания избавиться от  всех  желаний.  Если  хоть  одно
желание, хоть одна идея завладеет твоим разумом, он потеряет свободу и  не
сможет бесконечно двигаться. А с ним остановишься и ты. Ты  задумаешься  и
не сможешь сражаться.
     - Рамирес, - простонал Конан, - я никогда  этого  не  пойму.  Что  же
делать?
     - Это очень хорошо. Это не нужно понимать. Нужно  быть.  Быть  в  том
состоянии,  как  будто  тебя  нет  вообще.  Ты  этого  не  поймешь  и   не
почувствуешь, но это почувствует твой меч. Твой  меч  соединится  с  твоей
душой - и тогда ничего уже не будет  стоять  между  твоим  мечом  и  твоим
предназначением. Даже ты сам.  Пусть  когда-нибудь  меч  почувствует  твою
руку, Мак-Лауд.
     Два  всадника  подн