делом спрашивают: "Чей он сын? Какого клана?"
     Второй же вопрос таков: "Много ли овец он угнал?"
     А вопрос третий: "Много ли снес голов?"
     И трудно поверить, что в эти же годы Европа  принимает  второе-третье
поколение "людей Ренессанса". Уже умер Рафаэль, умер Микеланджело, родился
и даже успел написать часть пьес Шекспир... И свой  университет  есть  уже
чуть ли не в каждом из больших городов...
     (Но не в Эдинбурге! Правда,  он  появился  там  вскоре,  однако  лишь
потому, что  Эдинбург  находится  на  землях  лоулендеров,  которых  горцы
Хайленда не признают за подлинных шотландцев).
     А хайлендская знать, возглавляющая кланы, - это не великолепные графы
и бароны континента. И даже не строгие, сдержанные в одежде и  проявленных
чувств лорды, из которых состоит двор Рыжей Бес.
     Одеянья их  скроены  из  холста  и  кожи;  вместо  дворцов  у  них  -
замки-крепости; и боевые клейморы носят они вместо полуигрушечных  шпаг  с
вычурными эфесами.
     Нет,  не  дворяне  они  в  прямом  смысле  этого  слова.   Скорее   -
предводители  отрядов,  скроенных   по   единству   крови   и   жизненного
пространства. Вожди племен. Таны.
     Таны...
     Есть среди них  такие,  как  Эйн  Глен-Финенский,  который  остановил
расправу над тем, кого считал невиновным. Остановил - рискуя своей жизнью,
жизнью и покорностью своих соплеменников.
     Но есть и такие, как Мак-Бет Гламисский, что опозорил родовой  замок,
пролив там кровь заночевавшего в замке сюзерена, - с целью  завладеть  его
уделом.
     Последних - таких, как Мак-Бет  Гламисский  -  больше.  Словно  и  не
пролегла между кланами Мак-Бетов и Мак-Лаудов  пропасть  глубиной  в  пять
веков.
     И гонят таны своих пастухов, каждый из которых два месяца  в  году  -
воин, и своих воинов, каждый из которых девять месяцев в году - пастух,  в
бессмысленные войны на земли соседних кланов.
     Впрочем, гонят ли? Попробовали бы не погнать... Тогда, пожалуй,  сами
прогнали бы таких танов воины-пастухи... Прогнали - и посадили на их место
других, более лихих и воинственных.
     Вот  отчего  трещат  на  вересковых  холмах  копья,  звенят  доспехи,
сшибаются, плюясь искрами, голубоватые клинки.
     Вот  отчего  после  выигранного  боя  победители   начисто   вырезают
побежденные кланы. Это - если суров их тан, тан-победитель.
     Если же тан мудр,  добр  и  честен,  -  то  вырезают  лишь  мужчин  и
мальчиков захваченной деревни...
     А уж если мудр, добр и  честен  тан  настолько,  что  эти  черты  его
характера вызывают даже некоторый ропот среди одноплеменников (как  роптал
на Эйн Гуса клан Мак-Лаудов), - то тогда тех из мальчиков, кто  по  малому
возрасту своему не достает еще макушкой до уровня тележной оси,  оставляют
в живых.
     (Редко, очень редко бывает такое. В стране, живущей законами  кровной
мести, обычно не рискуют сохранять жизнь возможному мстителю  -  "из  гнид
вырастают вши!").
     Но не глумятся над мертвыми. И не нападают врасплох,  обеспечив  себе
безопасность ночью или туманом. А золото, награбленное  у  побежденных,  -
это золото быстро  расходится,  не  обогатив  победителей.  Ибо  при  всей
воспетой многими шотландской  скупости,  не  стремятся  хайлендеры  копить
ТАКИЕ деньги.
     И никогда во время боя тан не сможет вообразить для себя иного места,
нежели в первых рядах атакующих.
     А  уж  тем  более  немыслимо,  чтобы  кто-нибудь   вмешался   в   ход
единоборства, если во время боя два воина не просто сошлись в  схватке,  а
успели выкрикнуть друг другу старинный вызов на поединок.
     И  вовсе  безразлично  при  этом,   принадлежат   ли   поединщики   к
благородному сословию или нет. Все равно вмешательство недопустимо... Ни у
кого даже мысли такой не возникнет - помогая  своему  поединщику,  нанести
врагу удар в спину.
     Даже если от этого и зависит исход не одного поединка, а всей  битвы.
А следовательно - жизнь своего клана.
     Но горцы твердо знают, какими тропами следует ходить, а какими  -  не
следует...
     Вот почему  Черный  Воин,  недоброй  тенью  мелькнув  на  хайлендском
горизонте, тут же исчез  с  него.  Хотя  он  и  не  успел  в  полной  мере
осуществить свою цель...
     Но - не может быть для Крагера  среды  более  чуждой,  чем  окружение
воинственных горцев. Совсем иные источники питают их воинственность! И  не
по силам Крагеру долго носить личину Мак-Крагера.


     Да, ведома горцам тропа чести. И не боязнь это проклятия  со  стороны
мага Мерлина или феи Морганы.
     (Не очень-то и верят ныне, кстати  говоря,  в  Мерлина  и  Моргану...
Поди, не десятый век на дворе, - а как-никак, конец шестнадцатого столетия
от рождества Христова!).
     Просто если не уважать противника - то и себя незачем уважать.
     Все горцы Хайленда наполовину язычники  -  и  те,  кто  считает  себя
католиками, и те, кто к протестантам себя причисляет. Для всех них  начало
пути в Авалон - шотландский рай - лежит на клинке вражеской клейморы,  что
после славной битвы исторгнет душу из тела.  Вот  отчего  говорят:  веселы
войны!
     Если кровь - пусть она льется рекой! Если легли  трупы  -  пусть  они
громоздятся грудами! Почти неведомо хайлендерам примирение, и в  ненависти
они заходят едва ли не столь же далеко, сколь и в дружбе.
     Или в любви...
     Этот  путь  жесток,  но  честен.  По  нему  можно  идти,  не   уродуя
собственную душу.
     Во всяком случае, какое-то время...


     Да, надолго выпал Хайленд из хода истории. Будто  застрял  он  в  той
эпохе, когда викинги плавали вдоль  побережья  на  узких,  хищных  ладьях,
увенчанных драконьими головами.
     Но, может быть, за то и ценят Северную Шотландию?  Многое  не  сумела
она приобрести, - но многое сумела и не утратить.
     Как знать, не оттого ли столь богата Шотландия мудрецами  и  поэтами,
что ежеминутно нависающая над головой смерть заставляет с особой тонкостью
чувствовать жизнь...
     И не оттого ли и сейчас, и через многие века во всем мире будут жадно
слушать баллады шотландских горцев, любоваться неповторимым узором тартана
или многоцветьем росписи старинных книг...
     А во время клановых праздников потомки хайлендеров, которых разметало
по свету от Аляски до Австралии, неизменно облачаются  в  одежду  и  цвета
своего клана - юбку-килт, плед и клетчатую шапочку.  На  пояс  же  цепляют
споррэн - огромный кошель из тюленьей шкуры.
     И говорят о себе в такие дни  лишь  во  множественном  числе:  "Мы  -
Мак-Интайры из Лэрга"... "Мы - Канингемы с Барра..."
     "Мы - Мак-Лауды из Глен-Финен..."
     Но все же, все же...


     Говорили в старину: не получит мертвый  ни  пенни,  ни  травинки,  ни
клока шерсти с худой овцы - будь он тан или последний свинопас.



                                    2

     Все же опасно дергать судьбу за бороду.
     И лгут те, кто говорит о веселых войнах, - даже если правы они насчет
щемящей грусти хайлендских баллад. Но оттого, быть может, и грустны песни,
что войны длятся веками, и не видно им конца...
     А погибнуть с честью - можно  лишь  для  себя.  Для  твоих  родных  и
близких ты просто  гибнешь  -  и  малым  облегчением  становится  для  них
завоеванная тобою честь...
     ...Конан встал. Предрассветная прохлада коснулась его тела холодными,
влажными пальцами. Небо на востоке уже начинало окрашиваться алым -  будто
кровь вытекала из широкой, в пол-горизонта, раны.
     Сколько времени он пролежал так, прислушиваясь к своим мыслям?
     Долго.  Достаточно  долго,  чтобы  угли   близкого   пожарища   почти
прогорели, а визг  смертельно  раненной  лошади  вдалеке  сменился  глухим
хрипом.
     (Помнил Конан: лошади крепки на рану. Долго они цепляются за жизнь  -
и умирают медленно, трудно).
     Рядом с багровыми углями обозначился парно сверкнувший огонек.  Волк?
А вот еще две зеленые светящиеся точки чуть в стороне. И еще...
     Ого! Целая стая!


     Не верьте, если скажут, что  волк  боится  огня.  Он  отступит  перед
горящей палкой, но лишь постольку, поскольку она опасна,  поскольку  может
обжечь. Перед обнаженным клинком он будет отступать точно так же.
     Осторожно, но без панического страха. Будет отступать, пятиться  -  и
скалить зубы, выбирая момент для атаки.
     Стая - не отступит.
     И вдвойне не верьте, если скажут вам, будто боится волк человека,  не
решается напасть на него, даже мучимый голодом.  Не  верьте,  хотя  это  и
правда... иногда.
     Дана волку сила - хотя и меньшая, чем у самых грозных хищников; ум же
- несравненно больший. И скорость движений, и тонкое чутье. И  способность
сбиваться в стаи, действовать согласованно...
     Лучше любого другого зверя знает  волк  пределы  возможностей  своих,
своего врага, своей добычи... Отличит он ружье  от  палки,  выстрел  -  от
удара по камню. И  остерегаться  волк  человека  стал  лишь  тогда,  когда
осознал, что человек опасен. Любой, даже невооруженный.
     Потому что в ответ на гибель  безоружного  одиночки  раскинет  облава
цепь загонщиков, взмоют в воздух  вертолеты  с  охотниками,  промчатся  по
земле машины, неся в кузове десятки стрелков, палящих во все живое...
     Но это - не сейчас. До этого еще несколько веков.
     Пока что волк не испугается  одиночки,  особенно,  если  нет  у  того
оружия дальнего боя.
     Стая же -  тем  более  не  испугается...  Нелегко  отбиться  от  стаи
пылающим факелом, и мечом - не легче.
     Меч-катана был у Мак-Лауда на поясе. Никогда они не расставались друг
с другом - Горец и меч.
     Да, именно так! Меч имеет свою душу, у  него  есть  своя  цель,  свой
Путь... Даже в небытие - или, наоборот, в  сверхбытие  -  они  отправились
вместе. И вместе же вернулись оттуда.
     Но зверей - десятка два, и они, скорее всего, привычны ускользать  от
клинкового удара. Правда, с такими мастерами меча им встречаться  явно  не
приходилось...
     И все-таки - хватит ли у него силы  и  внимания  на  всех  них,  если
кинутся разом?
     Почти наверняка хватит.
     Почти.
     Плохая  это  смерть  -  от   смрадных   клыков.   Плохая   даже   для
бессмертного... Недостойно воина - носить на теле  шрам  от  первой  раны,
повторяющий контуром волчью челюсть, а не вражеский клинок.
     Правда, сейчас осень  (или  весна?  Во  всяком  случае,  снега  нет),
кормная пора. В бесснежное время звери не должны быть столь голодны, чтобы
идти на риск смертной схватки...
     Но мало ли что бывает! Если на то пошло, в бесснежье волки  обычно  и
не собираются в многочисленные стаи.
     ...Все эти мысли мелькнули на краю сознания Конана за  тот  неуловимо
краткий миг, когда он, обнажив изогнутое лезвие, шагнул навстречу стае.
     Мелькнули и исчезли. Так пролетающая птица  мелькает  в  поле  зрения
человека, идущего в бой...
     Стая не приняла вызова. Не допустив человека и на дюжину шагов, волки
исчезли, растворились в тумане. Будто и не было их.
     А подойдя к тому месту, где только что кружились серые тени, Мак-Лауд
сразу понял все.
     Понял он, что не голод, требующий  охоты  на  опасную  дичь,  сплотил
зверей в стаю. Наоборот - сытость собрала их на этих  холмах,  возможность
легко прокормиться.
     Несколько людских трупов, обглоданных до  неузнаваемости,  лежало  на
пепелище. На некоторых еще сохранялись остатки одежды, но ни доспехов,  ни
оружия не было: все унесли победители.
     И вовсе не было у волков  нужды  рисковать  жизнью,  атакуя  готового
защищаться путника. Им сейчас человечина доставалась задаром.
     Потому  что  сотнями  и  сотнями   тел   устилает   землю   очередная
междоусобная бойня.
     А  то,  что  догорало  неподалеку,  было  остатками   дома.   Точнее,
нескольких домов. А еще точнее - поселка...
     И тут вдруг еще один огонек сверкнул вдали - заколебался,  мигая.  Не
похож он был ни на далекий пожар, ни тем более, на глаз хищного зверя. Так
колышется на ветру огонек масляного светильника.
     А потом откуда-то  с  той  же  стороны  донесся  лай  собаки.  Дважды
тявкнула  неуверенно  она  -  и  завыла  долго,   протяжно,   словно   над
покойником...


     Говорили в старину: если ты,  заблудившись  ночью  в  горах,  увидишь
далекий огонь - не иди на него, он у тебя последние силы отнимет. Но  если
услышишь ржанье, лай, блеянье овец -  ступай  смело.  Недалек  будет  твой
путь, ибо недалеко летят звуки жилища...



                                    3

     Это был обычный хайлендский дом: таким и  должно  быть  жилище  горца
среднего достатка. Обложенная дерном крыша - не враз подожжешь ее! Тяжелые
двери - надорвешься, выламывая! И узкие,  словно  бойницы,  пролеты  окон:
оттуда, при нужде, можно отстреливаться.
     На случай же крайней нужды рядом высилась родовая башня, сложенная из
дикого камня. В ней нет ворот, лишь узкий лаз между двух бойниц на  высоте
семи ярдов, под самой крышей. Туда взбирались по приставной лестнице  -  и
туда же затем эту лестницу втягивали. А втянув -  сиди,  пока  не  устанут
враги штурмовать, либо пока не кончатся в башне запасы воды и пищи...


     Было видно при свете фитиля, плавающего в масляной плошке:  лежит  на
кровати лицом вверх человек, до пояса прикрытый клетчатым пледом.  Поперек
живота у лежащего проходит холщовая повязка, насквозь пропитанная кровью.
     И девушка сидит рядом с ложем, - волосы цвета льна рассыпались у  нее
по плечам, а дрожащие губы шепчут не то молитву, не то заклятье...


     В прошлый раз - в этом же году, но почти семь веков назад - все  было
не так. Вернее, не совсем так.
     Воистину: не войдешь дважды в одну реку...
     А как было?


     Было же - так:
     Снова стонали волынки, снова собравшиеся горцы  пили  светлый  эль  и
дымящуюся "воду жизни", снова хвалились  друг  перед  другом  собственными
подвигами - и нелегко было отличить в их речах правду от вымысла.
     Потом настал час состязаний. И мерились между собой юноши в  беге  до
вершины крутого холма и обратно, сравнивая выносливость и  уменье  владеть
своим дыханием. Играли в кэбер, бросая на дальность шестиярдовое бревно, -
сравнивая силу. И стреляли по подброшенным в  воздух  клетчатым  шапочкам,
меткость равняя.
     В конце же соревнований мерились  в  воинском  искусстве,  сходясь  в
ножной борьбе. Ведь чтобы прижать противника спиной к земле, используя при
этом лишь ноги, - тут и точность нужна, и умение рассчитать свою силу,  да
и сама эта сила, конечно.
     (Кулачный же бой и борьба британская, с применением рук - не в  чести
были. Пусть женщины в своих сварах друг друга за волосы таскают! А мужчине
руки в бою нужны лишь для того, чтобы держать в них оружие...)
     Не так уж много лет назад еще одна  воинская  забава  практиковалась:
встанут двое друг против друга, мечи наголо - и пошел свист стали...
     Нет, не сражались - проверяли мужество и выдержку  друг  друга.  Чуть
шевельнулся, отклоняясь от сверкнувшего вплотную перед лицом железа,  даже
мигнул, даже просто бровью дрогнул - уходи, понурив голову,  с  ристалища,
под насмешки зрителей.
     Так  продолжалось,  пока  девятнадцатилетний  Дарда   Мак-Лауд,   сын
Криденбелла, не разнес череп своему сверстнику, Лох Мак-Лауду,  сыну  Дайн
Кехта.
     Быть может - случайно.
     А быть может - оттого, что  оба  были  влюблены  в  юную  Айфе,  дочь
Эохайда, а Айфа не давала явно  знать,  к  кому  из  двух  она  благоволит
больше.
     Взялись тогда за оружие отцы Дарды и Лоха. А за ними вслед  -  братья
отцов, друзья отцов, друзья отцовских братьев...
     И уж грозила кровная месть ополовинить клан Мак-Лаудов.
     Тогда собрались старики клана  и,  обсудив,  постановили:  смерть  на
состязаниях убийством не считать. И освободили род Дайн Кехта от  права  и
долга кровников, позволив роду Криденбелла внести за кровь выкуп половиной
своих стад, третью оружия и четвертью золота, которым владела семья.
     А потом еще одно решение  вынесли  старики:  впредь,  чтобы  избежать
повторения такого, - не быть на состязаниях мечевой игре...
     И мудрым было  решение  это,  но  с  завистью  косилась  молодежь  на
сидевшего  в   рядах   зрелых   воинов   Дункана   Мак-Лауда.   Он,   ныне
тридцатилетний, был последним из победителей  клинковых  игрищ,  превзойдя
выдержкой в тот самый день одного за другим четверых противников.
     Эндрю Каннингхейма он одолел тогда,  из  рода  Каннингхеймов  с  горы
Балвери, за ним подряд трех молодых Мак-Лаудов: Балода, Майкла и Дарду.
     (Того  самого  Дарду,  который  минуту  спустя  пролил  кровь  своего
единородца, - что и послужило концом состязаний...)
     А сейчас Дункан в игрищах не участвовал:  как  по  возрасту  (был  он
зрелым бойцом, закаленным во многих битвах - и не было нужды ему,  подобно
юношам, доказывать свое мужество), так и по другим причинам.
     Знал он (многократно было проверено!), что  нет  ему  равных.  Ни  на
дубинках, ни на мечах. Ни в стрельбе, ни в  борьбе.  Но  знал  это  не  он
один...
     Ведал об этом также Ронар ап Форгейм Мак-Лауд. А Ронар недаром звался
таном,  главой  клана  Мак-Лаудов.  Перед  боем  же  не  следует  вызывать
неудовольствие тана, - ведь завтра именно он поведет свой род на врага...
     Но все же хмуро косился тан в сторону Дункана: очень ревнив был он  к
чужой славе. И так же хмуро провожала Дункана взглядами  тройка  остальных
ап Форгеймов, братьев Ронара.
     ...А Дункан пил, смеялся и пел песни наравне  со  всеми  -  и  вскоре
подозрения оставили четырех братьев. Успокоившись, они  тоже  отдали  дань
элю и виски.
     И ночь, накинув  на  Мак-Лаудов  черное  одеяло  с  прорехами  звезд,
застала весь клан в состоянии, весьма отдаленном от трезвого.
     Если бы враг атаковал этой же ночью - благо, кроме  звезд  светила  и
полная луна... Да, тогда враг снискал бы легкую победу.
     Но враги  -  клан  Фархерсонов,  с  которыми  Мак-Лауды  не  поделили
пастбищные земли, - были  сейчас  не  более  трезвы,  чем  те,  с  кем  им
предстояло драться наутро. Да и вообще - мерзостью почитают горцы нападать
при свете лунного диска на спящих неприятелей...


     Утро застало их там же, где и вечер, - кого за пиршественным  столом,
а кого и под ним...
     С первым криком петуха с трудом приподнял тан Ронар  над  столешницей
тяжелую похмельную голову и повел по сторонам мутным взглядом.
     Ко второму  петушиному  крику  взгляд  Ронара  ап  Форгейма  приобрел
осмысленность.
     А к третьему - встал тан на ноги, почти не качаясь, и поднес к  губам
медный рог, служащий для подачи сигналов.
     И  когда  затрубил  он,  раздувая  легкие,  -   зашевелились   вокруг
Мак-Лауды, стремительно, до звона в ушах, трезвея, будто  пробуждалась  от
векового сна фианна Финна Мак-Хумайла [Финн Мак-Хумайл - легендарный вождь
древней Шотландии; фианна - священная  дружина,  члены  которой  считались
друг другу  братьями;  согласно  легенде,  Финн  и  его  фианна,  совершив
множество подвигов, удалились в глубокую пещеру, где пребывают и поныне  в
непробудном сне, ожидая, когда кто-нибудь проникнет в пещеру и протрубит в
боевой рог Финна].
     И каждый шарил вокруг себя руками - ища оружие, проверяя, на месте ли
доспехи...
     ...А где-то далеко, за грядой холмов, пробуждались и осматривали свое
оружие Фархерсоны.


     Говорили в старину: зло есть добро, добро есть зло...



                                    4

     Говорят: каждое сражение начинается задолго до своего  начала...  Это
значит - надо тщательно блюсти ритуал, предшествующий  бою.  Ибо  от  него
многое зависит...
     Зависит  готовность  воинов  сражаться.  Зависит  вера  их  в  своего
предводителя.
     А более всего - благосклонность судьбы...
     Древний бог войны Ангуз - а  именно  ему,  а  не  Распятому  Богу,  в
глубине души молится перед битвой каждый  хайлендер  -  ревностно  следит,
чтобы до мелочей соблюдались стародавние обычаи!
     Трудно сказать, как повернулось бы  дело,  если