нно...
     Дальше еще многое предстояло. Но главное уже было сделано в тот миг.
     И это - заслуга Дженет.
     Многие, очень многие женщины так и остались  бы  в  уверенности,  что
Конан изгнал из раненого злого духа. И жили бы дальше в страхе перед  тем,
что дух этот вот-вот вернется в покинутую было обитель.
     А страх этот многое окрасил бы в другие тона...
     Но Дженет оказалась покрепче, чем Элен Лебединая Шея.  Она  сразу  же
прониклась смутным, но крепнущим с каждой секундой  пониманием  того,  что
произошло.
     Пожалуй, даже раньше Дункана...


     А теперь они сидели рядом, и Дункан, не хмелея,  пил  чашу  за  чашей
кислое вино.
     Старухи так и не поняли  ничего,  так  и  не  решились  приблизиться.
Сбившись  в  кучу  у  дальней  стены,  шептались  с  опаской.   И   влажно
поблескивали их глаза в пляшущем свете коптилки.
     А за столом шел разговор. Не только  словами  -  взглядами,  жестами.
Поступками...
     Так, вместо того, чтобы долго объяснять, в чем  заключается  сущность
бессмертия, Конан молча расстегнул на груди рубаху и  одним  движением  до
рукоятки вонзил короткое украшенное изображением чертополоха  лезвие  себе
между ребер. Туда, где находится сердце.
     А потом вынул из своей груди нож - и показал, как  затягивается  рана
даже быстрее, чем последние алые капли успеют стечь с клинка.
     После чего проделал  этот  же  фокус  с  Дунканом...  Тот  вскинулся,
пытаясь отразить удар, - но Конан уже отдернул руку назад, и вновь  клинок
его ножа был окрашен алым.
     И вновь рана затянулась почти мгновенно...
     Это убедило и Дункана, и Дженет (при ударе она невольно закрыла глаза
-  хотя  уже  знала,  что  должно  произойти...)  куда  лучше,  чем  любые
объяснения...


     - А этот шрам - не щупай его, Дункан, не надо - он останется с  тобой
навсегда.
     - Почему?
     - Это - Первая Рана...
     - Первая рана? - Дункан вздернул  брови.  -  Да  нет  же,  гость,  ты
ошибаешься. И с коня я летел, и об острые камни резался,  да  и  в  битвах
меня пару раз задевали - в плечо и в ногу. Так что...
     - Но именно от этой раны ты впервые принял смерть. Так что  остальные
- не чета ей...
     - И что же теперь? - распахнув клетчатый плед, который он накинул  на
себя, поднявшись со "смертного одра", Дункан, нахмурясь, бросил взгляд  на
полосу неровно сросшейся кожи, пересекавшую его живот.
     Дженет, страдальчески наморщив лоб, потянулась к нему, чтобы  ласково
погладить неровный шрам, - но Дункан отшатнулся почти в испуге.
     - ...Теперь? Теперь надлежит жить и идти по Пути. Да не смотри ты так
на свою Первую Рану, воин! В прошлый раз она у тебя еще хуже была...
     - В прошлый раз? - тупо повторил Дункан.
     - Да. Помнишь?


     И он вспомнил:
     ...Тогда битва происходила в лесу (какая битва, с кем?) Их  маленький
отряд оттеснили к деревьям, вот их уже осталось пятеро... трое... один...
     Один человек отбивался, прижавшись спиной  к  дубу.  Он  рубился  как
Сатана, уже не рассчитывая сохранить свою жизнь, а лишь надеясь продать ее
подороже. "Он" - это он, Дункан Мак-Лауд. Это он - Дункан - стоял спиной к
неохватному стволу, сжимая в одной руке  палаш,  а  в  другой  -  кулачный
щит-брокель, закрывающий только кисть.
     И с каждым его ударом падал сраженный враг.
     Но  остальные  -  они  тоже  вошли  в  боевой  азарт,  потери  только
увеличивали их ярость. И хуже смерти для них было отступиться, когда из их
противников остался только  один.  Причем  именно  тот,  кто  причинил  им
столько зла, убил и покалечил стольких их товарищей...
     Боковым  зрением  Дункан  уловил  блеск  стали  слева,  вскинул  руку
навстречу удару - но брокель предназначен лишь для  того,  чтобы  отражать
выпад клинкового оружия.
     И тяжелое, широкое лезвие алебарды на рубящем взмахе  не  задержалось
даже на мгновение. Так не задерживает топор  лесоруба  попавшая  под  удар
травинка. И от левой подмышки до правых ребер  рассекла  алебарда  грудную
клетку Дункана  Мак-Лауда,  напрочь  разрубая  в  своем  движении  легкие,
сердце, кости позвоночника.
     Столь силен был удар, что на четверть лезвия вошла секира алебарды  в
дуб, к которому Дункан прижимался спиной...


     Так и оставили его тогда враги в неподобающей покойнику позе  -  стоя
пригвожденным к дереву. Чтоб другим неповадно было!
     Даже алебарду для этого не пожалели, хотя цена ей - пять овец...
     И Конан, нашедший Дункана почти через  сутки,  много  сил  и  времени
потратил на то, чтобы извлечь ее из вязкой древесины. А еще больше времени
и сил ушло у него, чтобы убедить Дункана в том, что он все-таки остался  в
живых.
     Синеватый шрам перечеркнул тогда его грудь -  и  длина  его  была  не
менее тринадцати дюймов...


     - Помню... - прошептал Дункан.
     И - глаза закатились, голова упала на  грудь  -  он  обмяк  на  руках
успевшего вовремя подхватить его Конана.
     Потому что груз воспоминаний  о  прошлой  жизни  обрушился  на  него,
подобно мраморной плите.
     - Ничего! - Конан Мак-Лауд успокаивающе кивнул в сторону Дженет, лицо
которой мгновенно залила смертельная бледность.
     - Это пройдет...


     Говорили в старину: счастлив тот, кто окончил жизнь в  свой  срок.  А
жить дольше его - столь же тягостно, как и меньше...



                                    10

     Это прошло.
     Через час, не более, Дункан оторвал голову от жесткой  подушки,  и  в
глазах его светилось незнакомое прежде выражение.
     - Значит, ты - мой Учитель?
     - Я...
     - И теперь, и прежде?
     Конан не стал отвечать: это и так само собой разумелось...
     - Ясно... - Дункан снова встал, но его повело - и, сильно шатнувшись,
он оперся рукой о стену. Мгновение - и узкий кинжал, один  из  нескольких,
висевших на стене, летит в грудь Конану.
     Огнем полыхнула сталь в красноватом свете...
     Конан не уклонился, не отбил брошенное оружие в  сторону.  Он  просто
взял его двумя пальцами из воздуха, не допустив его к себе на треть  ярда.
Не далеко и не близко. Так, как удобней было.
     Взял тем же  движением,  каким  берут  краюху  хлеба  со  стола  -  с
уверенностью, без излишней спешки...
     - Так ножи не мечут, Дункан. Да и учителя своего  не  проверяют  так,
если уж на то пошло.
     - Учителя... - процедил хозяин  дома  сквозь  зубы.  Злоба  и  горечь
смешались в его голосе:
     - Ну почему, зачем, за что мне все это?! Я жил, как жил,  не  нарушая
положенных Запретов... Не ел мясо по пятницам, не брал железо левой рукой,
не обходил церковь против солнца... За что мне снова это, зачем  мне  быть
вечным изгоем?!
     "Потому, что таков твой Путь", - хотел сказать Конан, но не успел.
     - Потому, что иначе я потеряла бы тебя сегодня, любимый!  -  выпалила
девушка, прислушиваясь к их разговору.
     И, воистину - это был лучший ответ...


     День вставал над вересковым плоскогорьем, и  был  этот  день  окрашен
высверком двух клинков, озвучен свистом, с которым они рассекали воздух, и
тонким звоном, раздававшимся при каждом столкновении.
     Снова, как было это уже один раз - и как не  один  раз  было  это!  -
встретились на холмах двое.
     И снова вставал день - но это был уже  другой  день.  Не  второй,  не
третий и не десятый с момента их встречи.
     За это время Дункан узнал столько, что раньше он и поверить был не  в
силах, что мозг его способен вместить столько знаний.
     Впрочем, только ли мозг? Ведь не  разум  хранит  навыки  боя,  поэзию
клинка, ритмичную  мелодию  наносимых  и  отбиваемых  ударов...  Все  тело
Дункана,  один  раз  уже  натренированное  Конаном  до   уровня   Высокого
Совершенства, вспоминало старые привычки.
     Привычки, полученные еще в ТОЙ - прошлой - жизни...
     Как ни странно, это  отнюдь  не  убыстряло  обучения.  Пожалуй,  даже
наоборот...


     - Ты, если судить по прошлому  опыту,  должен  быть  лучшим  из  моих
учеников, - заметил Конан. - Но, пожалуй, и самым трудным из  учеников,  с
которыми я когда-либо встречался. А встречался я со многими...
     - Почему?
     - А сам ты не понимаешь?
     - Нет... - лениво протянул Дункан. И запрокинул  голову,  следя,  как
воронья стая вычерчивает узор на небесной лазури...
     (Был час отдыха. Оба лежали  на  пустоши,  расстелив  подбитые  мехом
плащи. Мелкая живность, обитающая в  вересковых  дебрях,  не  остерегаясь,
пробегала то рядом с лежащими, а то и прямо по ним...
     Она - живность - уже усвоила, что эти люди ей не опасны).
     - Что ж, если  не  понимаешь,  придется  объяснить...  Во-первых:  не
вкладывай в удар мышечную силу.  Силы  в  тебе  на  трех  отличных  воинов
хватит, даже и еще на одного, похуже, останется. Но...
     - Что же за бой - без силы?! - Дункан вздернул  брови  в  возмущенном
удивлении.
     - ...Но упрямства - на шестерых хватит, и еще на двоих  останется,  -
продолжил Конан совершенно невозмутимо. Лишь глаза его блеснули.
     - А насчет твоего вопроса - "что за бой без силы?" -  объясняю...  Ты
видел когда-нибудь, как вода обтекает камень? Ну, так смотри...


     Вы видели когда-нибудь, как вода обтекает  камень?  Или  как  струйка
дыма,  змеясь,  проходит  сквозь  плотную  крону  дерева,  нависающую  над
костром?
     Если видели - поймете...
     Обнажив клинки, они встали лицом  к  лицу.  И  вроде  бы  ни  единого
движения не сделал Конан, - но  вот  уже  лезвие  его  меча  касается  шеи
Дункана.
     А оружие Дункана отведено далеко в сторону. Безнадежно далеко...


     Знал Дункан, что Учитель не обезглавит  его.  Но,  несмотря  на  это,
бешеная ярость исказила его лицо. Все смешалось  в  ней,  в  этой  ярости:
злоба на себя, никак не постигающего науку  боя,  на  своего  Учителя,  на
судьбу...
     Ярость боя...
     И Конан убрал свой меч.
     - А вот это - второй из твоих главных грехов, - сказал он, как  будто
и не было ничего.
     - Какой еще - "второй"?! - Дункан, словно бык на арене, повел налитым
кровью глазом.
     - Да, именно этот...  Ненависть  к  противнику.  Желание  победить...
Боязнь унижения... Ну что, может быть, ты спросишь теперь -  "что  за  бой
без ненависти?"
     - Не спрошу, - Дункан потупился.
     - Молодец! А я вот - спросил в свое время...
     - Ты? Спросил? У кого?
     Конан усмехнулся:
     - У своего Учителя, разумеется. Уж не думал ли ты, что  я  родился  с
моим воинским умением? Или - что под кустом я его нашел?
     (По правде сказать, чуть ли не так Дункан и считал. Мысль о том,  что
у его Учителя был свой Учитель, потрясла его до глубины души.
     Но тогда он постеснялся признаться в этом...)
     - Нет. Я вообще не думал об этом. И не намерен  думать  -  во  всяком
случае, до обеда, - злость слетела с Дункана, не оставив  следов.  Правда,
точно так же - разом! - она может и вернуться...
     Он знал за собой такое качество...
     - Так давай, наконец, обедать! - Дункан склонился над туго завязанным
узелком.
     - Что там приготовили наши бабы?
     ("Бабы" - это, конечно, о всех, теперь уже четырех, женщинах его дома
было сказано. Вот так, скопом.
     Значит, и о Дженет - тоже...)
     В узелке оказался копченый  желудок,  набитый  ароматными  травами  и
овечьим мясом.
     - Хэгиш... - произнес Конан с непонятной лукавинкой.
     Непонятно - об обеде ли он это сказал...


     Говорили в старину: тот, с кем  ты  преломил  хлеб  -  друг.  А  если
станешь враждовать с ним - то кусок этого хлеба  встанет  у  тебя  поперек
горла...
     И опять над горизонтом поднялось дневное светило -  в  сорок  восьмой
раз, считая с того утра, как Конан  вырвал  из  тела  Дункана  зазубренное
железо.
     Старухи так и не смогли привыкнуть к новому постояльцу. Украдкой  они
крестились, сплевывали через левое плечо, да и вообще без  нужды  избегали
даже приближаться к Конану. А уж говорить с ним - упаси Всевышний!
     Дженет же... Впрочем, она всегда понимала все и сразу. Но и  ей  было
нелегко...
     Как-то раз, улучив момент, Конан смог обменяться с ней парой слов без
свидетелей.
     - Скажи мне - только откровенно! - что тебя мучает, девочка?
     Дженет посмотрела  на  него  с  несколько  показным  удивлением.  Это
удивление не было связано с "девочкой": она давно осознала, что хотя Конан
выглядит гораздо моложе Дункана и вряд ли старше ее,  он  -  старейший  из
всех, кто и ныне живет на Земле...
     - Мучает? Что может меня мучить? Мой муж жив, здоров, счастлив - чего
же мне еще желать...
     И горечь была в ее ответе - возможно, незаметная ей самой...
     А мужем она называла Дункана. Хотя не был их брак  освящен  церковным
благословением.
     - Не надо лгать мне. Я ведь умею читать в человеческих душах...
     - Умеешь... - с той же горечью произнесла Дженет. Но вдруг  в  глазах
ее темным пламенем полыхнул вызов:
     - А уж если умеешь - сам ответь на свой вопрос! -  дерзко  выкрикнула
она.
     Не только дерзость была в  ее  голосе.  Робкая  надежда  проглядывала
сквозь нее... Но мало кто сумел бы это увидеть.
     Разве что тот, кто читает в человеческих душах...


     - Ответить мне нетрудно, - сказал тогда Конан. - Ты думаешь, что он -
Дункан - "изменяет" тебе со своим клинком?
     Дженет не смогла ответить - на несколько секунд она  замерла,  словно
пораженная громом. Потом - кивнула неуверенно.
     - Да...
     - Так знай же, девочка: все мужчины -  немного  подростки.  Когда  мы
поутру берем оружие и уходим в горы, - он  не  изменяет  тем  самым  вашей
любви. Просто это - этап, через который нужно пройти.
     - Я понимаю... - прошептала Дженет. И уголки ее губ в  ожидании  чуда
дрогнули зародышем улыбки.
     - Высшее мастерство, позволяющее сразить врага - это холм, а не гора.
     - Не женское дело судить о воинском искусстве. Но, если  я  правильно
понимаю, ты хочешь сказать...
     - Я хочу сказать, что вершина - это меч, дающий жизнь, а  не  смерть.
Этого Дункан еще не понял.
     - Но поймет?
     - Поймет... И тогда ему не придется выбирать между мечом и любовью.


     Конан не сказал, что у  него  самого  на  это  понимание  ушло  более
четырех веков. Не сказал, что ему в течение своей жизни не раз приходилось
делать подобный выбор.
     Сумеет ли он сейчас заставить своего ученика посмотреть на этот выбор
с той высоты, с которой смотрит теперь он сам?
     С высоты, позволяющей увидеть, что никакого выбора нет вообще  -  как
нет выбора между водой и воздухом.
     Все в равной мере нужно для жизни...


     Даже сам себе не мог Конан ответить, сумеет ли  он  сделать  это.  Не
было у него полной уверенности.
     Верно сказано: "Лучший ученик - трудный ученик..."
     А особенно - когда в  этом  ученике  пробуждается  память  о  прошлой
жизни, заставляя ощущать себя Мастером. Которым он еще далеко не стал.
     Да, пожалуй, и не был. Даже в той, прошлой жизни.
     Иначе именно он - а не Конан - сумел бы пройти весь  Путь,  оставшись
последним из бессмертных...


     А пока что ему оставалось лишь  неловко  гладить  по  голове  Дженет,
когда она, плача и смеясь одновременно, припала к его груди. Как ребенок в
минуту горя или радости припадает к груди взрослого...
     Вот  так  странно,  неожиданно  проявилось  у   Дженет   счастье   от
пробудившейся надежды.
     Надежды на любовь...
     - Ну перестань, ну что ты... - шептал он. - Не надо... Не бойся!  Ну,
как тебе не стыдно - ведь большая же девочка. Вот Дункан нас увидит -  что
он подумает?


     А Дункан видел. Он  стоял  в  дверном  проеме  и  смотрел  на  них  с
изумлением. Именно изумление застыло у него в глазах - не ярость...
     И ладонь он даже не подумал положить на эфес...
     "О, ты делаешь успехи, ученик мой... Ничего, ты у  меня  еще  станешь
Мастером!"
     Разумеется, вслух этого Конан не сказал. Он вообще ничего не произнес
вслух. Только глазами знак сделал - поймав взгляд Дункана:
     "Уйди! Не напугай ее..."
     И, помедлив, с непривычной робостью  прикрыл  Дункан  Мак-Лауд  перед
собой дверную створку, осторожно придерживая ее,  чтобы  не  обернулась  в
испуге Дженет, услышав скрип петель.


     Говорили в старину: много женщин бывает у воина, но восплачет по нему
- лишь одна...



                                    11

     Теперь они сражались на крутом склоне - Дункан внизу, Конан сверху.
     И нелегко было отражать удары, если противник может поразить  тебя  в
любое место, а ты ему достаешь только от колен до пояса.  Да  еще  густая,
испокон веков некошеная трава затрудняет движения.
     Ну что ж - воин должен уметь сражаться и тогда,  когда  это  нелегко!
Иначе - не быть ему воином...
     - Терпи, терпи, ученик! Вот подойдет зима -  я  твои  силы  еще  и  в
рыхлом снегу опробую...
     - В снегу... - пропыхтел Дункан.  Сказать  что-либо  еще  у  него  не
хватило дыхания.
     - Да, в рыхлом снегу глубиной по грудь. И в холодной воде  -  той  же
глубины. А еще - в лесном завале, на каменистой осыпи... А ты  как  думал,
ученик?
     На этот раз Дункан вообще ничего  не  ответил.  Он  отчаянно  пластал
клинком воздух - но, показалось ему, что  только  ветер,  поднимаемый  его
оружием, сам относит противника на безопасное расстояние...


     А потом они уселись на этот же склон, тяжело дыша. То есть это Дункан
дышал тяжело, а грудь Конана вздымалась не чаще, чем обычно.
     И Дункан знал: причина - не в том, что тот оказался сверху. Во  время
прошлой тренировки они на пробу поменялись местами.
     Результат оказался тот же...


     - Неплохо, неплохо. Вчера ты при таком бое был бы пять  раз  убит,  а
сегодня - лишь трижды. Совсем неплохо!
     - Трижды?!
     - Да. Не спорь - я считал.
     Дункан вспыхнул было от ярости и досады, но не смел спорить.
     Вместо  этого  он  потянул  из  ножен  палаш-клеймору  и  внимательно
осмотрел клинок. На лезвии было несколько зарубок. Две  из  них  появились
уже сегодня...
     - Как бы мне такой меч, как у тебя, добыть, Учитель?
     - Сейчас - тяжело... Он откован в стране, которую вы теперь называете
Сипанго, и...
     - Как?
     - Ага, значит, вы ее еще так не называете... Но сейчас  только  плыть
туда - несколько лет. К тому  же  иноземцев,  "белых  дьяволов",  туда  не
пускают,  согласно  императорскому  указу.  Да  и  мечи  -  не   разрешают
вывозить...
     - Но это препятствия - человеческие, их можно обойти.
     - Можно. Но проще дождаться, когда Сипанго станут называть Японией.
     - И скоро это будет?
     - Через несколько сотен лет...
     - Долго ждать... - Дункан с сожалением покачал головой.
     Конан посмотрел на него сквозь прищуренные веки:
     - Ты что, думаешь, так уж много зависит от качества стали?
     Дункан в ответ кивнул даже с некоторым удивлением: как же, мол, еще?
     - Ясно... Запомни,  ученик  мой:  каждому  суждено  иметь  свой  меч,
который будет сопровождать его на Пути. Но меч  этот  -  не  просто  кусок
металла, закаленный, отточенный и насаженный на рукоять.
     На это Дункан кивнул уже без всяких колебаний:
     - Конечно! Меч - это все!
     - Ничего ты не понял, оказывается... Не меч есть все, а все есть меч!
И твои мысли, и твое тело, и твой клинок, конечно, - все!
     - А что, это не одно и то же?
     - Да, значит, ты понял даже меньше, чем ничего... Ну,  что  тебя  еще
интересует сейчас?
     - Многое... - Дункан вдруг оживился. Впервые его учитель обратился  к
нему с подобным вопросом.
     - Меня интересует, сумел ли тогда  я  убить  того,  кто  устроил  мне
первую смерть. Интересует, скоро ли нам удастся показать Фархерсонам,  кто
хозяин в  долине  Алмайне.  Интересует,  остался  ли  жив  молодой  Габур,
которого увезли, израненного, к какому-то прославленному целителю.  Потому
что, если он оставил этот мир...
     - И что же тогда? А, понимаю... Если умер от ран последний из сыновей
Форгейма, значит, место тана...
     - Нет, ты не под