каких они состояли отношениях ?
   Встречались ли они все вместе с тех пор?
   Хорошо бы найти  мамину  трудовую  книжку.  Или,  допустим,  черновик  ее
автобиографии для отдела кадров. Или дневник тех времен, когда она  работала
с тетей Раей и Аркадием Михайловичем. ?Ведь она всю жизнь вела дневники - то
пару строк запишет за месяц, а то каждый день кропала. Но мне записи никогда
не показывала..."
   И вот теперь, поставив перед собой цель, Дима взялся за  поиски.  Но  все
равно работа шла медленно. Мама хоть и держала все документы  в  папках,  но
подписаны они не были. Кроме того, система, по которой она располагала  свои
бумаги, вроде бы имелась - однако понять ее Дима не мог. В папке с  чьими-то
письмами вдруг оказывался гарантийный талон на велосипед ?Дружок?.  (?Помню,
помню я этот велик - мой самый первый! Ох, как я радовался!?) Из папки,  где
лежали  конспекты  для  Университета  марксизма-ленинизма,  вдруг   вылетала
веселенькая программка Театра имени Кирова (а на ней мужской  рукой  записан
телефон некоего Ивана Андреевича).
   К тому же Дима не был организованным  человеком  (и  сам  прекрасно  знал
это). А документы относились к его маме (а порой к нему самому). Поэтому  он
то  и  дело  застревал  в  бумагах,  безусловно,  интересных  -  но  к   его
расследованию никакого отношения не имеющих. $(о разве мог он, например,  не
прочесть письма к маме от загадочного Володи, датированные шестьдесят трещим
годом? (?Маме двадцать, до моего рождения еще десять лет.  И  никогда  ни  о
каком Володе не рассказывала...?) Письма, судя по контексту,  присылались  в
Ленинград  из  армии,  где  таинственный  Володя  служил  Лейтенантом.   Они
неожиданно начались в октябре  шестьдесят  третьего  и  спустя  год  так  же
неожиданно оборвались. ?...С 9 до 11 писал конспект занятий с  солдатами  по
ОМП - оружию массового поражения. Причем  уже  с  утра  было  известно,  что
выступать мне не придется. Однако комбат сказал,  что  занятия  может  И  не
быть, а конспект  быть  обязан...?  Забавно.  Однако  -  никаких  признаний.
Никакой любви. И - никакого отношения к его делу.
   Все время Дима нырял в полуизвестные, малоизвестные и  вовсе  неизвестные
эпизоды маминой жизни, погружался в них, барахтался и сожалел, что мамы нет.
И некого ему теперь расспросить: что стояло за  этими  письмами,  записками,
фотографиями,  театральными  программками,  грамотами?..  Потом  Дима  вдруг
спохватывался: чего ж я отвлекаюсь?!  Выныривал,  умственно  отряхивался  от
очередного эпизода маминой жизни. А потом снова нырял - и  опять  оказывался
неизвестно где; но, во всяком случае, вдали от цели своих разысканий.
   Переписанные ясным маминым почерком стихи Мандельштама... Его собственная
тетрадь по истории за пятый класс двести одиннадцатой ленинградской школы  с
оценкой  ?пять  с  плюсом?...  Ее  недописанный  конспект  ?Материализма   и
эмпириокритицизма?...
   При подобном, безалаберном, поиске Дима если и мог что найти,  то  только
случайно. Вот и выпорхнула невзначай  из  одной  из  папок  отпечатанная  на
мелованной бумаге Почетная грамота. На обложке - Кремль, красный флаг и серп
с молотом. Дима открыл грамоту. На развороте -  вождь  в  профиль  и  слова:
?Первая производительная сила всего человечества есть рабочий,  трудящийся?.
Подпись: ?В. И. Ленин?. А на соседней странице  -  впечатанный  старательной
машинкой текст:

   Администрация, партбюро и профком поликлиники
   Ленинградского технического университета
   Награждают

   ПОЛУЯНОВУ ЕВГЕНИЮ СТАНИСЛАВОВНУ

   За инициативную добросовестную работу  и  в  связи  с  60-летием  Великой
Октябрьской социалистической революции

   Главный врач А. М. СТАВНИКОВ
   Секретарь партбюро К.К.ПРОКОПЕНКО
   Председатель профкома Р.А. МИТРОФАНОВА
   Г. Ленинград
   5 ноября 1977г.

   "Ну, вот оно, - почти равнодушно подумал уставший от поисков Дима. -  Все
сошлось. Полуянова, Ставинков, Митрофанова. Значит, все они, трое,  работали
в студенческой  поликлинике  в  семьдесят  седьмом  году.  И,  наверное:  до
семьдесят седьмого. И какое-то  время  -  после.  В  те  годы  люди  подолгу
трудились на одном месте... А тетя Рая, оказывается, председателем  профкома
была... Ну и что мне это дает?"

Надя. То же самое время

   Надя в очередной раз набрала Димин домашний номер - он молчал.  Позвонила
на мобильный - звонок прошел, но длинные гудки были ей ответом. ?Он не хочет
со мной говорить, - отстраненно подумала она. -  Телефон  высветил  ему  мой
номер, и он не берет трубку. - В другой момент она была бы уязвлена - но  не
сейчас. По сравнению с горем от потери матери блекла любая личная досада.  -
Дима, наверное, на похороны к моей маме не хочет идти.  Почему  ж  он  такое
участие к ней проявлял, пока она была жива?.. А вдруг с ним самим  случилось
что?"
   Однако долго  Надя  о  Диме  не  думала.  Назавтра  предстояли  похороны,
поминки... Полно хлопот.

Дима. То же самое время

   Определитель Диминого мобильного телефона высвечивал Надины звонки. Но он
не отвечал: чувствовал, как ему тяжело сейчас будет выговорить любые,  пусть
стандартные, слова соболезнования. К тому же на похороны, вторые за  неделю,
идти будет тягостно. Поэтому он поступал, как подросток: не  брал  трубку  -
словно скрывался от влюбленной одноклассницы. Словно  прикидывался  больным,
чтоб не идти на нелюбимый урок. ?Бог меня простит, - оправдывал он  себя.  -
Пока тетя Рая была жива, я делал все, что мог?.
   Давно стемнело, а он продолжал копаться в маминых архивах.  К  двенадцати
ночи  Дима,  кажется,  просмотрел  все.  Кучка  отобранных   им   документов
помещалась на журнальном столике.
   Он нигде не  смог  обнаружить  мамины  дневники.  И  вообще  -  в  архиве
оказалось до обидного мало записей, сделанных ее рукой. Ну, писем нет -  это
понятно. Мама не из тех, кто пишет письма под копирку. Но нет и  его  писем,
адресованных ей. А он их  писал.  Например,  в  Дрезден,  где  мама  провела
полгода по обмену (кажется, в начале  восьмидесятых).  Или  в  дома  отдыха.
(Бывало, мама отправлялась в отпуск без Димочки: вот трагедия была, пока ему
не стукнуло четырнадцать. И, прямо скажем, радость - когда он стал  старше.)
Но его письма отсутствовали. Не имелось и маминых дневников.
   А ведь было и то и другое! Должно было быть!
   Правда, нашлось кое-что, связывающее маму с Ленинградом, с тетей Раей,  с
Аркадием Михайловичем Ставинковым, со студенческой поликлиникой.
   Во-первых, Дима откопал четыре поздравительные открытки. Одна  с  Восьмым
марта, две - с Первомаем и одна - с Новым годом, адресованные из  Ленинграда
в  столицу  и  подписанные  инициалами  А.М.С.  Три  открытки,  датированные
восемьдесят пятым годом (они с  мамой  тогда  только-только  перебрались  из
Питера в Москву). Еще одна  -  восемьдесят  седьмым  годом.  В  первых  трех
посланиях  А.М.С.  -  то  есть  главврач  Аркадий  Михайлович  Ставинков   -
передавал ?горячие приветы ДД? - стало быть, Диминому  отчиму.  В  последнем
поздравлении  приветов  ДД  не  было  -  к  тому  времени   гордая   Евгения
Станиславовна уже разбежалась с  Диминым  ?папой  номер  два?,  и,  выходит,
главврач о сем факте откуда-то знал.
   Все четыре открытки от Аркадия Михайловича были выдержаны в  духе  слегка
индифферентного поздравления от бывшего коллеги по работе. Однако почудилось
в них Диме нечто большее. Некая сдержанная,  затаенная  и  неудовлетворенная
страсть. К примеру, следующий пассаж (из  последней  открытки,  когда  мамин
?муж номер два? уже исчез далеко и надолго): ?Мне часто снится Ваше лицо  со
светлой прядкой, склоненное над писаниной...? Интересно, что  мама  отвечала
Аркадию Михайловичу на подобного рода признания?  Наверное,  хранила  гордое
молчание - раз переписка оборвалась... А может, она вовсе не оборвалась,  а,
напротив, стала более страстной? И вследствие этого оказалась  уничтоженной?
Что гадать!.. Пожалуй, об этом ему уже не суждено узнать...
   Еще в стопке отобранных Димой документов имелись три фотографии. Одна  из
них запечатлела, очевидно, эпизод внутриполиклинического  междусобойчика.  О
сем свидетельствовала казенная меблировка; столы, покрытые не скатертями, но
белой бумагой; разнокалиберные рюмки. По  бумажной  гирлянде,  протянувшейся
вдоль стены на заднем плане, можно было предположить, что праздновали  Новый
год. Костюмы людей,  изображенных  на  фото  (длинные  воротнички  кофточек,
широкие   лацканы   пиджаков,   рубашки   с   планками),   и   их   прически
(?видал-сэссун?)  свидетельствовали,  что  действо  происходило  в   поздние
семидесятые. На черно-белой картинке были изображены  трое:  в  первой  даме
Дима безошибочно распознал маму - лет на двадцать моложе. Второй  была  тетя
Рая. Естественно, тоже моложе на два десятилетия. ?Черт возьми, - подумалось
Диме, - а обе они хорошенькими были! Жаль, что мы не в одно время  родились.
Вот бы я за обеими  приударил!..  А  тетя  Рая  на  Надьку  похожа.  Точнее,
конечно, наоборот: Надька похожа на нее, молодую?.
   Третьим на давнем снимке - являя, так сказать, идейный центр композиции -
был мужчина. Слегка старше (или, во  всяком  случае,  солидней)  обеих  дам,
импозантный,  тонкогубый,  он  сидел  между  ними  с   рюмкой   в   руке   и
снисходительно щурился в объектив. С одной стороны к мужчине клонилась  тетя
Рая. Однако мужик, напротив, как бы перенес центр тяжести своего  тела  -  и
своего внимания - в противоположную сторону, к маме. А та всей  своей  позой
демонстрировала, что она полностью безразлична к его интересу.
   "Недаром в памяти компьютера одна-единственная фотка занимает около сотни
килобайт. Как пара добрых статей, - подумалось Диме. - В самом деле, сколько
информации передается на невербальном уровне:  позами,  жестами,  выражением
глаз... Взять эту композицию: чудится за ней настоящий любовный треугольник.
Тетя Рая тянется к Нему, а Он - к маме. По-моему,  это  очевидно!..  Правда,
треугольник  сей  схвачен  с  выдержкой  одна  пятисотая  секунды.   Поэтому
непонятно, как долго длились ?треугольные отношения?: может, один тот давний
пьяный вечер. А может, неделю. Или год?.
   Мужчина, изображенный на любительском снимке,  повторялся  (причем  снова
рядом с мамой) на другой фотографии,  профессиональной.  Фото  являло  собой
пожелтевшую вырезку из газеты. Судя по  верстке  -  из  тех  же  семидесятых
годов. Снимок был отвратительным, крупнозернистым,  выцветшим  и,  очевидно,
постановочным. Он изображал четверых человек в белых  халатах,  сидевших  за
полированным столом - и по замыслу фотографа что-то  оживленно  (а  на  деле
натужно) обсуждавших. Подпись под клише гласила: ?Большое  внимание  уделяет
советская медицина здоровью подрастающего поколения.  Работники  поликлиники
Ленинградского технического университета обсуждают лечебные мероприятия.  НА
СНИМКЕ  (слева  направо):  врач  Е.С.ПОЛУЯНОВА;  и.о.  главного  врача  A.M.
CTAВИНКОВ;  председатель  профкома  медицинская  сестра  Р.А.   МИТРОФАНОВА;
секретарь партбюро К.К.ПРОКОПЕНКО?.
   А. М. Ставинков, и.о. главврача, был тем самым мужиком, к кому  клонилась
на предыдущем снимке тетя Рая (и от кого словно  бы  отклонялась  мама).  На
обороте  газетной  вырезки  (видать,  фото  удостоилось  ?Шпигеля?)   сохранились  полстолбца  статьи  на
международную тему (в ней  мелькало  слово  ?разрядка?)  и,  самое  главное,
выходные данные газеты: ?Вечерний Ленинград,  2  стр.,  19  июня  1975  г.?.
Значит, и в семьдесят пятом мама, тетя Рая и Ставинков работали вместе.
   Дима нашел и еще одну карточку. Судя по  одеждам,  прическам  и  возрасту
изображенных на ней людей, снята она была еще раньше: в  конце,  а  то  и  в
середине шестидесятых. На ней, на фоне  Невы  и  Петропавловки,  запечатлена
была  парочка:  Аркадий  Михайлович  Ставинков  -  и  мама.   Совсем   юные.
Целомудренно стоят в определенном отдалении друг от друга. Улыбаются.  Ветер
дует с Невы, пытается растрепать мамину прическу а-ля Брижит Бардо...
   Дима отправился на кухню. Разложил  перед  собой  находки:  грамоту,  две
любительские фотокарточки и вырезку из ?Вечернего Ленинграда?.
   "Итак, что мы имеем?? По давней  привычке,  вколоченной  в  него  еще  на
журфаке, Дима не доверял своей памяти. Старался все факты, имеющие отношение
к делу, переносить на бумагу.
   Он написал вверху блокнотного листа: мама. Подчеркнул  тремя  чертами.  А
ниже - все о ней. Ее биография. То, что он помнил сам и о чем узнал сегодня.
   Родилась в эвакуации в 1942 году.
   В 1959 году поступила в медучилище в Питере.
   В 1962 году как отличница была принята без экзаменов в мединститут.
   В 1969-м закончила его. Пошла работать. Возможно, в ту самую студенческую
поликлинику.
   В 1972-м вышла замуж. Я родился в семьдесят третьем.  В  семьдесят  пятом
она выгнала отца.
   В семидесятые годы мама работает в поликлинике технического университета.
Во всяком случае, две даты  установлены  точно:  19  июня  1975-го  (фото  в
газете) и 5 ноября 1977-го (грамота). В то же самое время здесь вместе с нею
трудятся Ставинков и тетя Рая. Возможно, между Ставинковым и  мамой  имеются
более теплые отношения, нежели простые  служебные.  А  между  Ставинковым  и
тетей Раей?..
   В 1985 году мама второй раз выходит замуж, и мы  переезжаем  к  отчиму  в
Москву. Мама работает в столичной больнице номер  57,  затем  в  поликлинике
номер  80.  По-прежнему  поддерживает  связь  с  т.  Раей:  по  телефону   и
посредством писем.
   "Где они, кстати, - письма тети Раи?"
   В 1987-м мама расстается со своим вторым мужем.
   В 1988 году (кажется) в Москву перебирается из Питера и тетя Рая. Ее мать
- бабушка Надьки - живет в столице, одинока, отвратительно себя чувствует, и
потому т. Рая всеми правдами-не  правдами  добивается  московской  прописки.
Мать берет т. Раю работать в свою поликлинику - к себе  медсестрой.  Подруги
опять воссоединяются.
   Мама  дослуживается  до  заместителя  главврача  поликлиники  и  с   этой
должности уходит на пенсию в 1997 году. Тетя Рая, так и  оставшаяся  простой
медсестрой, отправляется на пенсию в 1998 году.
   "Ни фига себе, - подумал Дима, - сколько лет эти подруги-коллеги  вместе.
Только в Москве мама с тетей Раей лет десять бок  о  бок  работали.  Сколько
всего за это время могло произойти! Но скорее всего, если что-то  произошло,
то в Питере. Они и там лет десять, наверное, вместе  работали.  И  именно  в
Петербурге только что умер еще один человек - бывший главврач Ставинков. Или
его смерть - случайность?.."
   Дима вдруг ощутил дикий приступ голода. Время близилось к  полуночи.  ?Не
поеду я домой,  -  подумал.  -  Опять  тащиться  через  всю  Москву.  Кот  -
обойдется. С утра я его кормил, а кошки - те же львы.  Хищники.  А  хищникам
вполне хватает одноразового питания... Переночую здесь,  на  Шокальского.  А
завтра поеду домой, отпишусь за дурацкий Амстердам, скину статью в  редакцию
по и-мэйлу, пристрою кому-нибудь кота, а в ночь выеду в Питер. А  пока  надо
понять: зачем я еду в Питер ? Что я там хочу найти ?..  Однако  как  есть-то
хочется!.."
   Из съестного в квартире Евгении Станиславовны отыскались макароны. Мамуля
их еще покупала... Масла не нашлось, холодильник был отключен. Зато  имелась
нераспечатанная бутылочка кетчупа.
   Дима сварил макароны. Щедро сдобрил их кетчупом. Съел горку, запил  чаем.
Сыто закурил на кухне. На мгновение к нему  вернулось  ощущение  из  юности:
мама уехала в санаторий, он дома один - а значит, свободен. Та свобода  была
ему в радость. Он употреблял ее на запретное: сигареты, девочек и вино.
   Теперешняя  свобода  от  мамы  была  бесконечной.  И  потому   совершенно
безрадостной.
   Перед сном он собрал все архивы и кое-как запихнул их обратно  в  стенку.
Его не покидало чувство,  что  он  не  нашел  чего-то  важного.  Чего-то  не
заметил. Упустил.
   К тому же: где, спрашивается, мамины дневники?  Куда  они,  черт  возьми,
делись?
   И, только уже засыпая на диване в так  называемой  ?большой?  (пятнадцать
квадратных метров) комнате, он  кое-что  про  мамины  дневники  вспомнил.  И
подумал: ?Поездку в Питер, пожалуй, придется отложить?.

Глава 5

Дима. На следующее утро, 12 часов 30 минут

   Дорога ему лежала, по московским меркам, долгая. Из  одной  дыры  (изящно
называемой ?спальным районом?) в другую. С севера столицы, из Медведкова,  -
к себе домой, на юг, в Орехово-Борисово. Дима  решил  поехать  через  центр.
Экстремальная езда по улицам Белокаменной не давала расслабиться и  помогала
проснуться.
   Счастье еще, что в маминой квартире оказался кофе. Она сама его не пила -
приберегала на случай, если удастся заманить на ночевку Диму. Дима  запустил
радио в машине во всю мочь. Слушал музыку, новости,  полубессмысленный  треп
диджеев. Искурил по дороге четыре или пять сигарет.
   Последняя еще дымилась в его руке, когда он закрыл машину во дворе дома и
вошел в свой подъезд. ?Сейчас задам корма скоту, - думал он, -  да  отпишусь
про этот несчастный Амстердам..."
   Дима поднялся на лифте к себе на восьмой этаж. Сигарета догорела  и  жгла
пальцы. Открылись лифтовые двери. Дима вышел и сделал шаг - но не налево,  в
сторону своей квартиры, а направо, к мусоропроводу: хотел выкинуть в мусорку
сигарету. Именно этот неожиданный поворот спас ему жизнь.
   Шагнув из лифта, Дима лицом к лицу столкнулся с человеком. Рука его  была
занесена. В ней сверкал нож.
   Мужчина, видимо, на секунду оторопел: он увидел перед собой не спину, как
он ожидал, а - лицо жертвы. И его удар задержался  на  пару  мгновений.  Нож
дрогнул. Но затем все равно пошел сверху  вниз,  в  самую  середину  Диминой
груди.
   Тело Димы среагировало на угрозу. Среагировало раньше, чем мозг. В  школе
он занимался самбо. В секции они отрабатывали защиту от нападения с ножом. У
Димы неплохо получалось. Руки его теперь сами вспомнили  навыки,  разученные
на сотнях тренировок.
   Блок левой рукой. Его предплечье встретило чужое. Нож не дошел до Диминой
грудной клетки. Остановился сантиметрах в  двадцати.  Дима  выбросил  вперед
правую руку. Перехватил  кисть  нападавшего.  Левая  рука  летит  на  помощь
правой.  Двумя  большими  пальцами  Дима  давит  на  костяшки  кисти  врага.
Выворачивает ее.
   Мужчина рычит от боли. Кисть разжимается. Нож звенит о пол.  Дима  пинает
человека носком ботинка прямо в коленную чашечку. Рык переходит в стон.
   И в это время - шум шагов с черной лестницы. В дверном  проеме  возникает
еще одна фигура. Второй враг вытаскивает из-под куртки пистолет.
   Дима отступает на два шага. Все происходит быстро.  Двери  лифта  еще  не
успели закрыться. Дима пятится внутрь его. И тут двери начинают съезжаться -
заслоняя его от нападавших... В  последнюю  секунду  перед  тем,  как  двери
захлопываются, Дима видит: второй убийца направляет пистолет прямо на  него.
Но бандит, кажется, опоздал.  Двери  сомкнулись.  Дима  нажимает  на  кнопку
первого этажа. Выстрела нет. Лифт ухает вниз.
   "Скорее, скорее?, - мысленно подгоняет Дима механизм. Если враги бросятся
вниз по лестнице, они прибегут на первый этаж одновременно с лифтом.
   Вот и  первый.  Лифт  останавливается.  Раскрываются  двери.  Плевать  на
предосторожности - сейчас все решает скорость!
   Дима выскакивает из лифта. По черной лестнице  сверху  грохочут  ботинки.
Кажется, они где-то на втором этаже.
   Дима бросается вниз, к выходу. Настежь - дверь в тамбур,  настежь  -  еще
одна, и вот он уже выскакивает  на  улицу.  Соседка  с  двумя  собачками  на
поводке удивленно глядит на него. ?Будут ли они стрелять здесь, на улице?  У
всех на виду?"
   Одним прыжком Дима добегает до  машины.  Отпирает  дверцу,  плюхается  за
руль. Движок не остыл. Мотор схватывается с  полоборота.  Полуянов  включает
заднюю передачу.  И  тут  из  подъезда  выходит  мужик  -  тот,  что  был  с
пистолетом. Выходит неторопливо. Пистолета в его руке  нет.  Он  внимательно
смотрит на Диму. И на машин