о! - и сказал:
   - Тася устроилась на работу. Попросила меня открыть счет,  она  будет
переводить алименты.
   - Сподобилась наконец-то! - проворчала бабушка, тщетно пытаясь скрыть
смятение  и  радостное  воодушевление,   вызванные   видом   зеленоватой
банкноты. - И что же, она каждый месяц будет платить  столько,  или  это
возмещение за все прошлые годы?
   Бабушкины   опасения   оказались   напрасными.   Сумма,    ежемесячно
переводимая Этой Тварью на счет отца, не снижалась, а, наоборот,  росла.
За год Людмила полностью восстановила утраченные позиции первой  модницы
и любимицы судьбы. Увидев  роскошную  ванную  комнату  и  полупрозрачный
фарфоровый сервиз для  Барби  (настоящей,  американской),  купленные  по
случаю окончания триместра, воображала Каринка позеленела от  зависти  и
даже закусила губу, чтобы не расплакаться. На деньги Этой Твари  Людмилу
засыпали обновками, возили ее на заморские курорты, наняли  учителей  по
музыке и английскому. В доме начала появляться новая мебель, современная
бытовая  техника,  деликатесы,  которые  теперь  доставались  не  только
ребенку. Светлана Георгиевна приодела всех домочадцев  и  даже  вставила
себе и деду новые зубы.
   Но все это, к Люсиной радости, не повлияло на бабушкино  отношение  к
Этой Твари. Когда ежемесячные  поступления  от  матери  достигли  тысячи
долларов, она только поджала губы и зловеще покачала головой:
   - Такие деньги честным трудом не заработаешь!
   - Мама! - взвился папаша. - Ты не перестаешь меня удивлять.  Когда-то
я считал тебя самой доброй, мудрой и справедливой женщиной на свете.  Но
с тех пор как...  в  общем,  с  тех  пор  как  Тася  ушла,  тебя  словно
подменили. Ты же знаешь, какой она  честный,  порядочный  человек,  сама
когда-то подшучивала над ее чрезмерной щепетильностью! А говоришь  такие
чудовищные вещи!
   - Честные и  порядочные  люди  не  калечат  детей!  Щепетильная  мать
никогда бы не бросила своего ребенка. А уж чтобы ни  разу  не  навестить
брошенную дочь, чтобы никогда не прислать ей хотя бы паршивой открыточки
ко дню рождения, нужно быть настоящим чудовищем!
   -  На  твоем  месте  я  бы  не  стал  бросаться  такими  обвинениями.
Неизвестно еще, кто кого больше покалечил! Люська через три  недели  уже
скакала, в "классики" играла, а Тася...
   - Люсеньке было всего пять лет! Как ты смеешь!..
   - Ладно, хватит! Сколько можно вспоминать эту историю! Даже если Тася
одна во всем виновата, срок давности давно истек!
   - Истек?! Да я никогда...
   - Ты никогда не скажешь о ней доброго слова, что бы  она  ни  делала,
так?  Не  очень-то  красивая  позиция  для   человека,   который   живет
практически за ее счет!
   Или ты не заметила, что мы стали жить гораздо лучше, хотя ты  бросила
свои газеты, а я наполовину свернул добровольную каторгу по  выращиванию
"липы"?
   (Папаша подрабатывал, решая студентам задачи, рисуя чертежи,  стряпая
курсовые и дипломные работы.) Как, по-твоему,  чьи  деньги  ты  тратила,
обновляя свой гардероб?
   - Я имею на это полное право! Я ращу ее дочь!
   - Многие твои подруги тоже растят внуков, но не каждая покупает  себе
шубы на деньги невестки, обливая ее при этом грязью!
   Тут бабушка привычно  схватилась  за  сердце,  дед  потянулся  к  уже
приготовленному пузырьку с лекарством, а папаше опять пришлось каяться и
просить прощения. Людмила от души презирала его  за  слабохарактерность,
но непонятное упорство, с которым он снова и  снова  вставал  на  защиту
Этой Твари,  будило  в  ней  ярость.  Как  он  смеет  принимать  сторону
чудовища, поднявшего  руку  на  его  родную  дочь!  Как  может  простить
бессердечной гадине полное равнодушие к собственной плоти и крови?
   Когда алименты доросли до полутора тысяч долларов в месяц, разразился
новый скандал.
   - Господи! Это сколько же она  получает?  -  прошептала  ошеломленная
бабушка. - Шесть тысяч? Боже милосердный, а в рублях сколько?  Никак  не
переведу, все в нулях  путаюсь.  Вы  только  представьте  себе,  как  бы
Люсенька благоденствовала, если бы эта...  женщина  ее  не  бросила!  За
границей могла бы учиться, в лучших частных школах!
   - Мама, перестань! Ты бы никогда не отпустила от себя Люську, будь те
школы  хоть  золотые.  И  потом,  я   сомневаюсь,   что   Тася   столько
зарабатывает. Она  вполне  способна  отдавать  нам  львиную  долю  своей
зарплаты. - Отец нахмурился. - Надо бы позвонить ей, сказать,  чтобы  не
глупила.
   - Не волнуйся, сынок, я уверена: по доброй воле она нам  ни  копеечки
лишней не отдаст.
   - Мама, зачем ты так? Мы прожили с Тасей  почти  шесть  лет.  Большей
бессребреницы я за всю остальную жизнь не встречал.
   - По-моему, за эти шесть лет ты вообще не сумел разглядеть в  ней  ни
одного недостатка. Что лишь доказывает, насколько у тебя плохое зрение.
   Папаша в ответ грубо намекнул, что у бабушки с возрастом расстроилось
не только зрение. Далее последовала сцена с традиционными  приступами  -
сердечным и покаянным.
   Бабушка, разумеется, оказалась права. Когда отец позвонил Этой  Твари
и спросил, не слишком ли щедрые она выплачивает алименты,  та  заверила,
что отчисляет ровно столько, сколько  положено  по  закону.  Но  бабушку
совсем  не  обрадовало  это  подтверждение  ее  правоты.  Напротив,  она
расстроилась до такой степени, что слегла.
   - Люсенька, -  позвала  Светлана  Георгиевна  слабым  голосом,  когда
Людмила принесла ей травяной чай. - Закрой,  пожалуйста,  дверь  и  сядь
сюда. - Она похлопала по кровати рядом с собой.  -  Мне  нужно  с  тобой
поговорить. Ты слышала, что сказал папа?  Твоя,  с  позволенья  сказать,
мать...
   - Выплачивает мне  ровно  двадцать  пять  процентов  от  зарплаты,  -
закончила за нее Людмила, поскольку Светлана Георгиевна подбирала  слова
с трудом. - Ну и что  тебя  так  расстроило,  бабуля?  Ты  же  сама  это
предсказала.
   - Да, но в глубине души я надеялась,  что  ошибаюсь.  Нам  необходимо
урезать расходы, а тебе пора взяться за ум и как  следует  подналечь  на
учебу.
   - Почему? - удивилась Людмила, сбитая с толку  неожиданным  поворотом
разговора.
   - Потому что с того  дня,  когда  тебе  исполнится  восемнадцать,  ты
больше не получишь от этой... женщины ни гроша. Она платит по закону, не
по совести, а закон не обязывает содержать  совершеннолетних  детей.  Мы
должны скопить достаточно денег, чтобы обеспечить тебя на время учебы  в
университете...
   Бабушка говорила еще долго, но Людмила ничего не слышала. Новость  ее
оглушила, ошеломила. Через каких-нибудь четыре года их снова отбросит за
черту бедности! И даже еще дальше, чем в прошлый раз, потому что бабушка
с дедушкой уже старенькие и  вряд  ли  смогут  работать,  да  и  кто  их
возьмет, семидесятипятилетних! Придется снова носить старые тряпки, есть
всякую гадость, отказывать себе буквально  во  всем  и  ловить  на  себе
насмешливые взгляды подруг.
   Нет, во второй раз ей такого унижения  не  пережить!  Бабушка  права,
нужно немного поужаться. Скопить денег хотя бы на пару  лет  беззаботной
студенческой  жизни,  чтобы  предстать  перед  новыми   соучениками   не
Золушкой-замарашкой, а  Золушкой-принцессой,  подцепить  своего  принца,
сынишку какого-нибудь богатенького буратино, а там уже пускай он думает,
как обеспечить жене достойный уровень жизни. Слава богу,  Эта  Тварь  не
передала дочери  по  наследству  свою  безобразную  рожу!  В  надлежащей
упаковке, с надлежащим макияжем Людмила способна вскружить  голову  кому
угодно. Но для того чтобы они были надлежащими в  нужное  время,  сейчас
приведется ввести режим жесткой или  хотя  бы  полужесткой  экономии.  И
налечь на учебу, которую Людмила несколько подзапустила  в  уверенности,
что все равно поступит, куда захочет, -  если  не  по  конкурсу,  то  на
платное отделение.
   Но решить куда проще, чем сделать. С экономией вышел полный  пшик.  В
лицее и всегда-то учились в основном дети из  обеспеченных  семей,  а  в
последние годы богатых сынков и дочек стало еще больше. Людмила  уже  не
претендовала на статус самой стильной девочки в классе, но отказаться от
звания просто стильной было выше ее сил. А стиль - удовольствие дорогое.
Времена, когда можно  было  прилично  одеться  на  сто  долларов,  давно
прошли. К тому же, в четырнадцать лет уже начинаешь понимать:  для  того
чтобы произвести впечатление на знатока, недостаточно  надеть  эффектное
платье и туфли. Во-первых, платье и туфли должны  быть  от  какой-нибудь
известной фирмы, а  во-вторых,  каждая  деталь  туалета,  каждая  мелочь
должны быть им под стать. Дешевенькие часы или  колечко  в  комплекте  с
сумочкой и  туфлями  от  "Гуччи"  смотрятся  даже  более  жалко,  чем  в
сочетании с турецким кожзамом, ибо второе говорит  просто  о  недостатке
денег, а первое указывает на полное отсутствие вкуса  и  чувства  стиля.
Правда, Людмиле хватало благоразумия не покушаться на  лучшую  продукцию
фирм класса  "Гуччи"  (с  такими  запросами  нужно  сначала  обзавестись
мужем-миллионером), но и самый скромный комплект аксессуаров, украшенных
знаменитыми лейблами, стоил больше, чем Эта Тварь переводила в месяц.
   С учебой тоже  не  все  складывалось  гладко.  Конечно,  способностей
Людмиле было  не  занимать,  зато  с  усердием  дело  обстояло  хуже.  В
начальных классах, благодаря врожденному уму и  цепкой  памяти,  ей  все
давалось с волшебной легкостью, без малейшего  усилия.  Теперь  домашние
задания часто  требовали  серьезной  самостоятельной  работы  и  Людмиле
приходилось тяжело, не хватало навыка  к  кропотливому  труду,  а  взять
препятствие с наскока удавалось далеко не всегда. И потом,  четырнадцать
лет - не тот  возраст,  когда  можно  погрузиться  в  учебу  с  головой,
поскольку   голова    обычно    занята    совершенно    другим.    Жизнь
подростка-старшеклассника бьет ключом -  компании,  тусовки,  вечеринки,
бурление  страстей.  Эта  круговерть  затягивает  людей  и  поустойчивей
Людмилы,    всегда    тяготевшей    к     компанейским     развлечениям.
Посопротивлявшись совсем немного, она предпочла плыть по течению - будь,
что будет.
   И все бы ничего, если бы не страх, сидевший  где-то  в  подкорке.  По
ночам  ей  опять,  как  когда-то  в  детстве,  начали  сниться  кошмары.
Например, такой: выходит она из дома в нарядном платье и идет по  улице,
гордо глядя перед собой, ни на кого не смотрит - любуйтесь, мол,  вот  я
какая. Потом замечает странные взгляды - один,  другой.  Вот  уже  целая
толпа набежала, все пялятся, вытаращив  глаза,  на  лицах  -  непонятные
гримасы. Людмила нервничает, потом не выдерживает и оглядывает себя. Что
это? На ней уже не платье, а  какие-то  лохмотья.  Они  расползаются  на
глазах, и  она  остается  совершенно  голой.  И  тут  толпа  разражается
глумливым хохотом. Народ держится за животы, сгибается пополам, тычет  в
нее пальцами... Она просыпается с бешеным сердцебиением и долго не может
успокоиться. Но хуже всего, что сон не забывается,  воспоминание  о  нем
может всплыть в самый неподходящий момент, хотя бы на той же тусовке,  и
тогда Людмиле в собственном смехе слышится что-то  истеричное,  а  общее
веселье кажется отчаянным,  словно  удаль  солдатской  попойки  накануне
битвы, обреченной на поражение.
   Страх нищеты может быть сильнее страха смерти, оттого-то в газетах то
и дело мелькают сообщения о безработных психах, прикончивших собственную
жену,  детей  и  себя  впридачу.  И  Людмила  испытала  эту  истину   на
собственной шкуре. К шестнадцати годам она  чувствовала  себя  разбитой,
обессилевшей, внутренне опустошенной  бесконечными  поисками  выхода  из
тупика. Нет, выход, конечно, существовал, она увидела его давно,  еще  в
тот день, когда бабушка предупредила  о  грядущем  прекращении  денежных
вливаний. Но для Людмилы он был неприемлем. Подольститься к Этой  Твари,
помириться с ней?.. Нет, лучше умереть.
   И все-таки она сломалась. Неопытному  канатоходцу  необходимо  знать,
что внизу натянута страховочная  сетка,  иначе  он  ошибется  и  упадет.
Людмиле тоже любой ценой была  необходима  страховка,  иначе  она  могла
попросту спятить. Поняв это, она решилась предпринять кое-какие шаги для
сближения с Этой Тварью. Но для начала следовало разведать обстановку.
   Ее ждало пренеприятнейшее открытие. Нет, хуже: Эта Тварь снова, как в
детстве, нанесла ей подлый удар.  Людмила  не  могла  сказать,  из  чего
сложилось ее представление о матери - в их доме по понятным  причинам  о
Таисье почти не говорили, - но оно у нее имелось, и вполне определенное.
Некрасивая, хмурая, нелюдимая баба, всем радостям  жизни  предпочитающая
глотание книжной пыли.
   Бесчувственная  высохшая  особа,  начисто  лишенная  женственности  и
подавляющая мужчин своим интеллектуальным превосходством.  Синий  чулок,
библиотечная  крыса,  просто-таки  обреченная  на  участь  старой  девы.
Правда, ей все же удалось  подцепить  мужа,  но  только  потому,  что  в
отцовском институте девицы были редким  явлением,  а  на  безрыбье,  как
известно, и рак - рыба.
   Каково же было потрясение Людмилы, когда в  ходе  ее  предварительной
рекогносцировки выяснилось, что Эта Тварь нашла себе еще одного  мужика!
Причем, по данным старух,  сладострастно  сплетничающих  у  подъезда,  -
мужика интересного, положительного и  культурного.  Правда,  по  тем  же
данным, в официальный брак эта парочка вступать не спешила, но отношения
между ними  были  самые  нежные  и  трепетные.  Более  того,  Эта  Тварь
беременна от сожителя и вот-вот должна родить.
   Известие  об  ожидаемом  ребенке  подкосило   Людмилу   окончательно.
Очаровать,  расположить  к  себе   бессердечную   гадину,   давным-давно
выбросившую дочь из  своей  жизни,  было  задачей  трудной,  -  особенно
учитывая истинные чувства, которые питала к ней Людмила. Трудной, но  не
безнадежной. Если мать-злодейка страдает от одиночества, если в  глубине
души терзается чувством вины, то появление дочери, готовой все  простить
и забыть, способно сотворить чудо. Но только не в том случае, когда  Эта
Тварь наслаждается объятиями нового хахаля и воркует  над  новорожденным
ублюдком.
   Людмила никогда бы не подумала, что ее застарелая ненависть может так
раскалиться. Жжение в груди было осязаемым, словно там развели костер  и
подбрасывают,  подбрасывают,  подбрасывают  в  него  все  новые  вязанки
хвороста. Из страха свихнуться Люся открылась бабушке, хотя  сначала  не
хотела никого посвящать в свою тайну. Бабушка ее не разочаровала.
   - Будь она проклята! - кричала Светлана Георгиевна, белая от  ярости.
- Чтоб у нее родился больной урод! Чтоб она сдохла, подлюка!
   И вот, спустя полтора года второе пожелание бабушки  сбылось.  Друзья
Этой Твари даже не потрудились известить дочь. О гибели  матери  сообщил
милиционер, и то не сразу, а через два дня после убийства. Выслушав его,
Людмила посмотрела на бабушку и увидела в  ее  глазах  отражение  своего
торжества. К сожалению,  милиционер  оказался  глазастым.  Сочувственные
нотки в его голосе моментально сменились жесткими.
   - Могу я узнать, Людмила Андреевна, когда вы в последний  раз  видели
мать и что делали вечером в пятницу, двадцать девятого ноября? Последний
вопрос относится и к вам, Светлана Георгиевна.
   Бабушка ответила за обеих:
   - У Людмилы вот уже двенадцать лет как нет матери. За эти годы ни  я,
ни Люсенька ни разу не встречались с этой женщиной,  не  видели  ее,  не
разговаривали с ней и не переписывались. В пятницу вечером  мы  с  мужем
сидели дома, а девочка ходила в гости к подруге. Люсенька, надеюсь, вы с
Дашей весь вечер провели вместе?
   - Конечно, бабушка, не волнуйся,  с  моим  алиби  все  в  порядке,  -
усмехнулась Людмила.
   - Как своевременно! - удовлетворенно  заметила  Светлана  Георгиевна,
когда оперативник ушел. - Через десять дней у тебя день рождения. Я  все
ломала голову, как мы будем выкручиваться без ее алиментов. А теперь  ты
получишь наследство, и весьма приличное, ведь это  ж  какие  деньги  она
получала! Опять же квартира...
   Хороший  подарок  к  совершеннолетию.  Только  давай  постараемся  не
показывать своей радости папе. Бедный Андрей!  -  Бабушка  вздохнула.  -
Боюсь, он расстроится. И чем она его к себе привязала?
   Отец и впрямь принял новость тяжело. Выслушал, потом  молча  сгреб  в
охапку пальто, ушел из дома и целую  ночь  пропадал  неизвестно  где,  а
когда вернулся, заперся у себя в комнате. На следующий день не пошел  на
работу, не ел, не разговаривал, не отвечал  на  вопросы.  Сегодня  снова
исчез с утра пораньше, никто не видел и не слышал, как он уходил.
   Вечером, услышав шевеление ключа в замке,  а  потом  шорох  одежды  в
прихожей, Людмила подумала, что сейчас  отец  снова  молча  закроется  у
себя, но он вдруг вошел в кухню, где они с бабушкой и дедушкой ужинали.
   - Послезавтра похороны, - сказал он в пространство. Постоял,  подошел
к мойке, ополоснул чашку, налил себе воды, выпил и неожиданно  обратился
к дочери:
   - Люся, я знаю, ты никогда ее не любила... Но она - твоя мама,  и  ее
больше нет. Ты пойдешь послезавтра со мной?
   Людмила открыла было рот, чтобы ответить, и тут заметила, что бабушка
усиленно ей моргает: да, мол, соглашайся,  да,  да!  Она  удивилась,  но
послушно сказала:
   - Хорошо.
   После ужина бабушка прокралась к ней в комнату с  видом  подпольщика,
явившегося на конспиративную квартиру.
   - Я боялась, ты откажешься. Это было бы тактической  ошибкой.  Нельзя
настраивать  против  себя  друзей  твоей  матери.  Не  забывай:  ты   не
единственная наследница, есть еще этот  байстрюк.  Да,  по  закону  тебе
положена половина, но в ее доме, конечно же, есть  неучтенные  деньги  и
ценности, которые  кое-кто  вполне  может  прибрать  к  рукам.  Если  ты
произведешь хорошее впечатление  на  друзей  Таисьи,  они  помогут  тебе
добиться справедливого раздела. У нее, насколько я помню,  была  близкая
подруга, Елизавета. Жила в квартире напротив. Если они не раздружились и
Елизавета не переехала,  она  наверняка  посвящена  во  все  дела  твоей
матери, знает в доме  каждую  безделушку...  Конечно,  я  понимаю,  тебе
противно туда идти, изображать скорбь и все такое, но ты уж потерпи...
   - Ничего ты,  бабуль,  не  понимаешь!  Я  и  без  твоих  подмигиваний
согласилась бы, и вовсе не ради наследства. Увидеть Эту Тварь в гробу...
Неужели ты думаешь, что я могла отказать себе в таком удовольствии?

Глава 11

   Питер думал, что знает о боли все. Впервые она появилась в его  жизни
после смерти  матери,  но  тогда  он  был  еще  ребенком,  и  знакомство
продолжалось недолго.
   За два года он почти забыл о существовании этой безжалостной дамы, но
ее  такое  положение  вещей,  по-видимому,  не  устраивало.  Она   вновь
напомнила о себе, а точнее ворвалась в дом Пита  вместе  с  известием  о
смерти отца и вцепилась в мальчика мертвой хваткой. Она  шла  с  ним  за
отцовским гробом, сопровождала его в школу, поселилась  с  ним  в  одной
комнате, злорадно наблюдала за его неловкими попытками  завести  друзей,
терзала его вместе с самыми злокозненными  соучениками,  не  давала  ему
покоя по ночам, когда мучители  Питера  засыпали,  разъедала  его  душу,
когда он, уже в университете, тосковал от одиночества. Ненадолго покинув
своего любимца, она с новой силой стиснула  его  в  объятиях,  когда  он
очнулся после аварии в больничной палате, и уже не отступала ни на  шаг.
Оплакивала вместе с ним  смерть  жены,  сидела  у  изголовья,  когда  он
приходил в себя после операций,  стальным  обручем  сдавила  ему  грудь,
когда адвокат принес  видеокассету  с  предсмертным  признанием  Денизы,
вложила в руку фруктовый нож,  нашептала,  чтобы  он  полоснул  себя  по
венам, надоумила его собирать снотворные таблетки и  водворилась  в  его
доме, когда Питера наконец выписали из последней клиники. За долгие годы
близости он так свыкся с ней, что перестал ее замечать. И она, казалось,
тоже  утратила  к  нему  интерес.  Во  вся