иваться.
   - Ладно, допустим. Но взрывать в  момент  передачи  денег,  по-моему,
идиотизм.
   Они же сгорят к чертовой матери или разлетятся по всей округе! На что
Козловский рассчитывал?
   - Ну и зануда ты, Пых! - скривился Халецкий. - Откуда мне знать,  что
у него в башке творилось? Может, он  был  гением  по  саперной  части  и
виртуозом направленных взрывов. А может, наоборот, слыхом не слыхивал  о
бризантности, ударной волне и прочих прелестях подрывного дела.
   - Тогда бы он и взрывать  не  стал.  Нет,  Боря,  что-то  у  тебя  не
склеивается.
   Разве что Козловский планировал совсем небольшой взрыв, только  чтобы
кузена и Мусина-младшего убрать... Сунул стограммовую шашку под сиденье.
Пассажирам хватило бы, а  машину  в  клочья  не  разнесет,  и  мешок  на
багажнике уцелеет.
   - А как же папа Мусин? - поинтересовался Борис. - Вряд ли  Козловский
мог рассчитывать, что стограммовая шашка  прикончит  человека  в  другой
машине.
   - Может, он и не рассчитывал. Может, собирался подождать со  взрывом,
пока Мусин-старший не отъедет. А  тому,  к  примеру,  взбрело  в  голову
вылезти из машины, чтобы взглянуть на похитителей. Пришлось  Козловскому
раньше на кнопочку нажать.
   - Ты, Пых, не прав. Взрыв у  него  весьма  приличный  получился.  Мне
районный опер говорил: там ого-го, как полыхало!
   - Наверно, бензопровод пробило осколком, бензин сдетонировал...
   - Слушай, хватит, а? Ну какая тебе разница, что планировал Козловский
и что произошло на самом деле? Теперь этого уже никто никогда не узнает.
Считай, что  он  был  дураком  и  мешок  с  деньгами  уцелел  по  чистой
случайности. Отбросило его взрывной волной в целости и сохранности.
   - Ладно. А дальше что?
   - Дальше Козловский почесал за мешком.  А  мешок-то  тем  временем  -
тю-тю!
   - Куда же он делся?
   - Вероятно, упал под ноги случайному прохожему, и тот, не будь дурак,
поскорее испарился с трофеем вместе.  Козловский  покружил  у  дымящихся
обломков, понял, что его опередили, и тоже задал деру - не дожидаться же
милиции. Тем временем бывший вояка с бывшим гэбэшником, кружившие где-то
поблизости, услышали взрыв и рванули туда. Гэбэшник, помахав  эфэсбэшным
удостоверением (только не спрашивай меня, откуда он его взял),  разогнал
подъехавшую милицию, позвонил  какому-то  знакомому  чину  из  ФСБ  -  к
примеру, бывшему сослуживцу  -  и  попросил  его  взять  дело  под  свой
контроль, посулив треть от суммы выкупа. В задачу  чина  входило  увести
расследование в сторону, чтобы его подчиненные, не дай бог, не  прознали
о замешанных в деле деньгах. А бывший гэбэшник  и  бывший  вояка  должны
были разыскать Козловского с мешком. Возможно, шишка из  ФСБ  дал  им  в
помощь  каких-нибудь  практикантов,  наказав  исполнять  приказы  и   не
задавать вопросов, а возможно, они  воспользовались  силами  собственной
службы безопасности. Неважно.
   Важно, что поиски успехом не увенчались.
   Тем временем Козловский пришел в  себя  после  сокрушительного  удара
судьбы и решил, что у него есть шанс. Если прохожий, уволокший мешок, не
такой уж случайный, если он, например,  работал  в  одном  из  окрестных
заведений и тем ранним утром шел себе домой после  трудовой  вахты  или,
наоборот, - из дома на вахту, его можно найти.
   - И ты думаешь, он его нашел?
   - Похоже на то.
   - Невероятно!
   - Да  уж.  Зато  все  объяснилось.  И  трудовое  рвение  Козловского,
распространившееся на  исключительно  узкую  территорию,  и  вопросы  об
уволившихся предшественниках, и его появление в известном тебе особняке,
где его никто никогда не видел, и ничем  не  мотивированное,  на  первый
взгляд, убийство, и загадка Соловейчика,  и  странное  поведение  бывших
сотрудников Козловсковского...
   - Как?
   - Что - как?
   -  Как  объяснились  загадка   Соловейчика   и   странное   поведение
сотрудников?
   - Ну на второй-то вопрос вы бы могли  ответить  и  сами,  коллега,  -
усмехнулся Халецкий. - Это же так  понятно!  Мы  были  не  первыми,  кто
расспрашивал  этих  трудяг  о  Козловском.  Только  предыдущие  визитеры
предъявили удостоверения другого образца  и  попросили  забыть  о  своем
визите.
   Виктор припомнил выражение лиц своих недавних собеседников и вынужден
был согласиться.
   - Да, похоже на то. А что насчет Соловейчика?
   - Сдается мне, что Соловейчик - это тот самый бывший вояка, начальник
мусинской службы безопасности.
   - Почему?
   - Ну, во-первых, как я уже говорил, на эфэсбэшника  он  не  похож.  А
во-вторых, кто еще мог к нам пожаловать?
   - Но как ему удалось провести Песича? И зачем он вообще приходил?
   - Песича провел не он, а его эфэсбэшный покровитель, тот  самый  чин,
которому обещали  треть  выкупа.  А  приходил  он...  я  думаю,  главным
образом, затем, чтобы выяснить, кто будет вести дело  Козловского.  Вряд
ли Соловейчик на самом деле рассчитывал, что  мы  будем  звонить  ему  и
делиться  своими  впечатлениями,  прежде  чем  внесем  их  в  отчеты.  А
содержание отчетов он мог бы узнать и через своего высокого покровителя.
Нет, Соловейчик испугался,  что  мы  арестуем  убийцу  раньше,  чем  они
доберутся до денег.
   - А как он собирается этому помешать?
   - Он пришел познакомиться  с  нами,  а  потом  указал  на  нас  своим
помощникам, чтобы они за нами приглядывали. Помнишь,  в  понедельник  ты
сказал мне в этой гнусной американской  забегаловке,  что  твой  корешок
Коля, похоже, что-то знает? А на следующий день Коля исчез. Думаешь, это
совпадение?
   - Ты с ума сошел, Борис! У тебя типичная  паранойя.  Скажи  еще,  что
исчезновение Вязникова, подруги и мужа Морозовой, тоже на их совести!
   - Как знать, как знать, - задумчиво проговорил Халецкий. - Во  всяком
случае, неплохо бы нам поскорее  их  разыскать.  Даже  если  эта  троица
испарилась добровольно, то теперь наши рыбки-лоцманы кинутся за  ними  в
погоню, а это может плохо кончиться для беглецов.
   - Ты думаешь, они нас сейчас слушают? - спросил Виктор,  переходя  на
шепот.
   - Не обязательно. Они просто могли следить за мной в четверг, когда я
мотался по городу, разыскивая свидетелей - мужа Ирен, Лизавету, Эдика...
Конечно, с тех пор прошло уже три дня, у них  была  солидная  фора,  но,
может быть, мы еще успеем... Черт, ну почему я только сегодня  сообразил
сунуться к Мусиной? С этого надо было начинать!
   - Ладно тебе причитать. Лучше займемся делом. С чего начнем?
   - Давай с Вязникова. Я еще  раз  съезжу  к  нему  домой,  поговорю  с
соседями, а ты навести его "голубок". В смысле, подчиненных. Ты говорил,
что директор с ними нежен, записочки им оставляет? Значит, он  наверняка
не захочет, чтобы девочки волновались, и найдет способ с ними связаться.
- Борис знаком подозвал официантку и попросил счет. - Нет,  ты  все-таки
живодер, Пых! Надо же, присосался  к  нищему  отцу  семейства!  Здоровый
крепкий мужик, свободный, одинокий...
   - Так уж и быть, чаевые - от меня, - проявил щедрость Виктор.
   Они оделись, вышли на улицу и через  несколько  шагов  столкнулись  с
цыганкой.
   - Подайте ребенку на молоко, - сунулась она к Виктору.
   - У меня, кажется, дежа-вю, - пробормотал он Борису, остановившись. -
Сейчас ты скажешь, что ко мне клеются классные  красотки.  Эй,  девушка!
(Цыганка поспешно отступила, повернулась и вдруг  бросилась  бежать.)  А
как же ребенку на молоко?
   Халецкий,  до  которого  только  теперь  дошел  смысл  происходящего,
бросился в погоню. Через три минуты он вернулся, тяжело дыша.
   - Свернула в подворотню, и как в воду канула. А ты чего стоял,  ушами
хлопал?
   Кофе расплескать боялся?
   - Я же говорил тебе: болею. С  температурой  тридцать  семь  и  шесть
бегать противопоказано. Борь, а что все  это  значит?  На  меня  сначала
цепляют "жучка", а потом отцепляют? Зачем? И откуда они  знают,  где  мы
встречаемся?
   - Телефоны наши, небось, прослушивают. А жучка  отцепляют,  чтобы  ты
его случайно не обнаружил, балда. Нет, а  я-то  лопух!  Знал  ведь,  что
такое возможно, и все равно распелся, как тетерев на току.  Ладно,  Пых,
идем скорее. Нам теперь придется бежать впереди паровоза.

Глава 18

   Светлана  Георгиевна,  безусловно,  принадлежала  к  породе   русских
женщин, воспетых поэтом Некрасовым. Если Людмилу запертая дверь повергла
в бессильную ярость, то ее бабушка даже бранного слова пожалела в  адрес
мужа и сына, только скривила презрительно губы и пошла вызывать слесаря.
   - Вот что, Люсенька, - сказала она внучке, пока слесарь, громко пыхтя
по ту сторону  двери,  перепиливал  ригель.  -  Боюсь,  это  мероприятие
затянется надолго.
   Мы не можем  бросить  открытую  квартиру,  придется  ждать,  пока  не
поставят новые замки. Не знаю,  сколько  провозится  этот  астматик,  но
непохоже, чтобы он стремился в книгу рекордов. Поэтому поезжай-ка ты без
меня. Как вызволят нас из заточения, так сразу и поезжай.
   Хотя Людмила чувствовала себя несколько неуютно при мысли  о  сольном
выступлении перед незнакомой и, может быть, даже  враждебно  настроенной
аудиторией, предложение бабушки показалось  ей  разумным.  Но  визит  на
работу матери не принес ничего, кроме злости и разочарования.
   Войдя в  вестибюль  и  оглядевшись,  Людмила  увидела  сбоку  стол  с
пепельницами  и  группу  курильщиков,  пьяных  и  печальных.  Пока   она
подыскивала слова, объясняющие цель ее визита, растрепанная рыжая девица
с потеками туши на щеках равнодушно сообщила ей, что кабинет стоматолога
наверху, а остальные конторы сегодня  закрыты.  После  этого  объявления
Людмила окончательно растерялась, но тут из-за стола поднялась  сидевшая
в дальнем конце брюнетка, которая заправляла всем на похоронах, и, узнав
посетительницу, сказала:
   - Вы на поминки? Проходите. - И махнула рукой в сторону  полуоткрытой
двери.
   На лицах остальных курильщиков, только что  взиравших  на  Людмилу  с
тупым  безразличием,  появился  интерес.  "А  это  еще  кто  такая?"   -
расшифровала она про себя вопросительные взгляды и с жалкой суетливостью
поспешила удовлетворить любопытство присутствующих:
   - Я - дочь покойной.
   Фраза прозвучала до нелепости официально и глупо, но  Людмила  сильно
сомневалась, что неудачная формулировка способна оказать такое действие:
глаза сидящих за столом повылазили из орбит, челюсти отпали.
   - Ты знала, что у Ирен есть  взрослая  дочь?  -  спросил  у  брюнетки
бородач в мешковатом свитере после минуты молчания.
   Людмила заскрипела зубами. Напрасно она боялась, что  мать  опорочила
ее перед своими коллегами - эта  мерзкая  тварь  просто  не  потрудилась
упомянуть о существовании дочери, будто той никогда и не было на  свете.
С каким наслаждением Людмила швырнула бы в эти  изумленные  недоверчивые
рожи все, что думает об их драгоценной Ирен, которую на самом деле звали
глупым бабьим именем Таисья, об этом бессердечном чудовище, разбившем  о
батарею голову пятилетнего ребенка, а потом и вовсе  бросившем  дочь  на
произвол судьбы, как  паршивую  собачонку.  Но  откровенность  в  данном
случае была бы не лучшей  политикой,  и  Люся  благоразумно  промолчала,
попытавшись выдать  лицевую  судорогу  за  печальную  улыбку.  Брюнетка,
однако, судорогу заметила, только истолковала ее  по-своему.  Метнула  в
сторону бородатого укоризненный взгляд, подошла к Людмиле, обняла ее  за
плечи и легонько подтолкнула к двери, на которую показывала раньше.
   -  Мы  очень  сочувствуем  вашему  горю.   Ирен   тут   все   любили.
По-настоящему. А вы похожи на маму, те же  глаза.  Да,  простите,  я  не
представилась. Меня зовут Полина.
   - Людмила, -  буркнула  убитая  горем  дочь,  сражаясь  с  искушением
оспорить свое сходство с матерью.
   Ее привели в небольшой зал, помогли снять пальто,  усадили  за  стол,
налили водки, положили на тарелку блинов и кутьи.
   - Помянем Иринку еще  раз,  -  сказал  кряжистый  блондин  с  широким
мужицким лицом. - Светлейшей она  души  человек.  Быть  ей  в  следующем
воплощении бодхисатвой.
   С этими словами он одним махом вылил в себя неслабую дозу прозрачного
зелья, и на его голубых глазках выступили слезы страдания  -  то  ли  от
разлуки со светлейшей Ирен, то ли от залихватского глотка.
   Людмила тоже выпила водки - сначала рюмку, потом другую. После  этого
кристалл ненависти, резавший ей нутро острыми алмазными краями,  немного
помутнел и размягчился. Она  без  особого  напряжения  сплела  слезливую
историю  и  скормила  ее  скорбящим,  которые  внимали   ей   с   жадным
любопытством.
   - Когда мне было пять лет, мама сильно заболела - у нее  было  что-то
вроде нервного  срыва.  Ее  надолго  положили  в  клинику  и  даже  дали
инвалидность. Папа очень любил ее и никогда бы от нее не  отказался,  но
она не хотела быть ему обузой и сама настояла на  разводе.  Мама  болела
очень долго,  несколько  лет,  а  когда  выздоровела,  полюбила  другого
мужчину.  Она  бы  забрала  меня  к  себе,  но  бабушка  ни  за  что  не
соглашалась, да и я уже привыкла жить с папой  и  стариками,  а  маму  к
этому времени совсем забыла. Мне так больно сейчас. Я ее почти не  знала
и теперь уже никогда не узнаю.
   Получилось очень трогательно. Кто-то из  девиц,  сидящих  за  столом,
всхлипнул.
   Довольная собой,  Людмила  плавно  перешла  к  истинной  цели  своего
визита:
   - Мне бы очень хотелось поговорить с кем-нибудь из маминых близких  -
с мужем, с подругой... Папа рассказывал мне о Елизавете, которая дружила
с мамой всю жизнь, с самого детства. Извините, Полина, - обратилась  она
тихонько к сидящей рядом брюнетке, - я здесь никого не знаю. Вы не могли
бы показать мне этих людей?
   Полина покачала головой.
   - К сожалению, их здесь нет. Насколько нам известно, муж Ирен лежит в
больнице. Мы собирались  его  навестить,  но  столько  времени  ушло  на
оформление бумаг, на организацию похорон... Да, неловко  получилось.  Но
Елизавета его навещала, я знаю. Кстати,  непонятно,  почему  ее  сегодня
нет. Когда мы разговаривали по телефону, она не сомневалась, что придет.
Должно  быть,  заболела,  сейчас  зверский  грипп  ходит.   Но   вы   не
расстраивайтесь, Люда. Мы тут все знали Ирен довольно хорошо,  можем  до
ночи о ней рассказывать, если хотите.
   И Людмиле ничего не оставалось,  как  выразить  горячее  согласие.  В
результате ей пришлось два часа кряду выслушивать  восхваления  в  адрес
Этой  Твари  и  при  этом  еще  демонстрировать  живейшее   внимание   и
благодарность. Диво еще, что ей  удалось  не  лопнуть  от  злости  и  не
свихнуться.
   Ночью ее  опять  мучили  кошмары.  Светлана  Георгиевна,  разбуженная
криком, заварила травяной чай из мяты, пустырника и валерианового корня,
а потом до утра просидела у постели внучки, охраняя ее сон.
   Десять лет назад, когда  маленькая  Люся  начала  кричать  по  ночам,
отказывалась спать, бабушка отвела ее  к  психоневрологу,  практикующему
нетрадиционные методы лечения. (Как и всякий советский человек, Светлана
Георгиевна   не   доверяла   официальной   отечественной    психиатрии.)
Психоневролог  рекомендовал  травы,   контрастный   душ,   расслабляющие
упражнения, йоговское полное дыхание и  побольше  положительных  эмоций.
Светлана Георгиевна проявила чудеса терпения и  настойчивости,  заставив
строптивую внучку неукоснительно  следовать  этим  предписаниям.  Каждые
четыре часа бегала за ней по всему дому с  противным  травяным  отваром,
подкупая обещаниями мелких благ, склоняла к выполнению упражнений,  сама
на старости лет занялась йогой, крутила веселенькую музыку,  правдами  и
не правдами выпросила у кого-то из знакомых  видеомагнитофон,  приносила
кассеты с самыми смешными комедиями и мультиками. Через  два-три  месяца
кошмары  прекратились,  и  бабушка  на  всю  жизнь  свято  уверовала   в
действенность рекомендованного  комплекса.  Теперь  всякий  раз,  стоило
Людмиле вскрикнуть во сне, ей была гарантирована вся обширная  программа
- от контрастного душа и сенного чая, до полного дыхания в позе лотоса и
телевизионных развлечений.
   И сегодня Светлана Георгиевна не  допустила  отступления  от  правил.
Несмотря на чрезвычайную важность вопроса о наследстве, она всю  субботу
всячески избегала  волнующей  темы  и  старательно  изображала  из  себя
массовика-затейника. Людмила бесилась, скрипела зубами  и  даже  поймала
себя на мысли: так ли уж не прав отец?
   Может быть, бабка и впрямь впадает в маразм?  Но  тут  же  устыдилась
несправедливого навета. Отец может думать что  угодно,  Люся  все  равно
знала: в смысле остроты ума ему до бабушки далеко. Чего  стоил  хотя  бы
тот случай, когда она спасла внучку от наркомании!
   Золотые мальчики и девочки,  в  компании  которых  Людмила  проводила
досуг, курили травку лет с четырнадцати.  Марихуана  -  вполне  невинное
зелье, если не принимать в расчет, что ее потребителей со временем тянет
на более  "кайфовые"  препараты.  Когда  Люсе  исполнилось  шестнадцать,
кто-то  из  компании  принес  на  вечеринку  "экстази".  Домой   Людмила
возвращалась чуть ли не на четвереньках  и  молилась  только  об  одном:
чтобы  бабушка  ничего  не  заметила.  Пронесло,  показалось  ей,  когда
Светлана Георгиевна, ласково сказав: "Что-то ты бледненькая. Не заболела
ли?" - уложила внучку в постель. Через две недели - Людмила уже и думать
забыла о той вечеринке - бабушка позвонила от своей  старой  сослуживицы
Вали Истоминой и попросила ее зайти, забрать продукты.
   - Понимаешь, детка, - оправдывалась она. - Я шла из магазина и думала
заглянуть к ним на одну минутку, но у нас тут возник серьезный разговор.
Не знаю теперь, когда освобожусь, а вы с дедушкой, наверное, сидите  там
голодные.
   Хотя идти было недалеко, переться туда Людмиле  не  хотелось,  и  она
попыталась отговориться, пообещав, что пожарит себе и дедушке яичницу.
   - Ну что же, -  вздохнула  бабушка.  -  Значит,  миноги  подождут  до
вечера.
   Консервированные   миноги   Люська   обожала,   поэтому    немедленно
передумала.
   - Ладно, сейчас приду.
   По дороге ей вдруг пришло в голову,  что  у  Истоминых  они  не  были
очень-очень давно. А бывало, собирались по праздникам двумя семействами.
У тети Вали и дяди Игоря была дочь Нинка, года  на  три  постарше  Люси,
красавица и отличница. Людмила всегда ей завидовала и  смотрела  немного
снизу вверх. Последний раз они виделись больше  двух  лет  назад,  когда
Нинка окончила школу с золотой медалью и поступила в  МГУ  на  факультет
журналистики. Истомины тогда  устроили  пир  на  весь  мир  и  буквально
светились от счастья и тихой гордости за дочь.
   Когда  Людмила  вошла  в  знакомую  квартиру,  в  первую  минуту   ей
показалось, что она  не  туда  попала.  Чистенькая  кокетливая  прихожая
превратилась в унылый тамбур.
   Обои выцвели, симпатичные миниатюры,  висевшие  на  стенах,  пропали.
Тетю  Валю  она  не  узнала.  Эффектная,  всегда  подтянутая  блондинка,
трансформировалась в неопрятную седую  бабу,  почти  старуху.  Но  когда
открылась дверь комнаты, и в коридор выползло  тощее,  наполовину  лысое
существо абсолютно дегенеративного вида и  проскрипело:  "Мама,  это  ко
мне?" - вот тогда Людмиле  стало  по-настоящему  дурно.  Она  подхватила
бабушкины сумки, крикнула: "Мне надо бежать" - и выскочила  из  квартиры
как ошпаренная.
   - Что с ними  стряслось?  -  набросилась  она  на  бабушку,  едва  та
переступила порог.
   - Наркотики, - вздохнула Светлана Георгиевна. - Нина уже больше года,
как пристрастилась с героину, тащит из дома все, что под руку попадется:
деньги, вещи - лишь бы дозу купить. У Валюши совсем руки опустились. Они
влезли в огромные долги, месяц держали девочку в дорогой клинике, а  она
вернулась и через неделю опять за старое. А начиналось все с  малости  -
гашиш, таблетки легкие.
   Боже, бедная Нина! Помнишь, какой она  была?  Говорят,  теперь,  даже
если бросит, возврата к прежнему не будет. Начались необратимые процессы
в мозгу.
   С  того  дня  отношение  Людмилы  к  наркотикам  определилось  раз