ез пять  минут  упрямство  сменилось  растерянностью,  а
когда Виктор проораторствовал еще  столько  же,  растерянность  уступила
место  панике.  Упоминание  о  проникновении  неизвестных   в   квартиру
Вязникова, и особенно о гвозде и веревочке, оставшихся от  его  записной
книжки, подавило последние очаги сопротивления противника.
   Строптивая Джулия сломалась.
   - Я честно не знаю, где Эдик, - заговорила она, глотая  слезы.  -  Он
звонил  мне  позавчера  вечером...  Часов  в   десять,   наверное...   Я
спрашивала, куда он пропал, почему не пришел на похороны Ирен,  но  Эдик
сказал, что объяснит все позже...
   Обещал на днях позвонить снова... Вы думаете, эти... нашли  его,  да?
Из-за меня?
   Из-за того, что я не сообщила вам о его звонке? Но я же не знала, что
за ним охотятся!.. А он просил никому не рассказывать...
   Как Виктора ни распирало желание дать  поведению  Вязникова  и  самой
Юлии исчерпывающую характеристику в духе Песича,  он  сумел  сдержаться.
Даже нашел в себе силы утешить свидетельницу,  обливающуюся  запоздалыми
слезами раскаяния.
   Напоил водой, посоветовал умыться, дал время прийти в себя. И  только
потом осторожно возобновил разговор.
   - А зачем он звонил? Постарайтесь как можно точнее воспроизвести  ваш
диалог.
   Нам обязательно нужна хоть какая-нибудь зацепка.
   - Я понимаю. Сейчас. Я сама сняла трубку, спросила:  "Да?"  Он  узнал
мой голос, сказал: "Джулия, это Эдик..." Я сразу его перебила: "Эдик, ты
куда пропал? Мы все извелись, места себе не находим! Почему не пришел на
похороны? Я чуть не свихнулась, боялась, что больше тебя  не  увижу!"  В
общем, набросилась на него с упреками,  но  тут  уже  он  меня  перебил:
"Юленька, у меня неприятности. Долго  объяснять,  а  я  сейчас  не  могу
разговаривать. Потерпи еще пару дней, ладно? Я позвоню, как только,  так
сразу. А пока помоги мне разобраться с одним вопросом.
   Вчера вечером к  нам  на  работу  приходил  оперативник?"  Я  немного
удивилась  -  откуда  Эдик  знает  о  вашем  приходе?  -  но  не   стала
расспрашивать, ведь он сказал,  что  не  может  долго  разговаривать,  и
ответила: "Да". - "В котором часу он появился?" - "Без нескольких  минут
семь, мы уже домой собирались", говорю. "А с кем разговаривал?" - "Да со
всеми, кого успел застать. Устроил общее собрание в  конференц-зале".  Я
начала перечислять имена, но Эдик снова меня перебил: "А Эжен там  был?"
- "Был", отвечаю. "От начала и  до  конца?"  -  "Ну  да".  -  "Ты  точно
помнишь?" - "Точно. Он сидел напротив меня, а после мы вместе  дошли  до
метро - я, Энн, Эжен и Жоржик". "Когда вы расстались?" "В девятом часу".
Тут Эдик меня поблагодарил, попросил никому не рассказывать о его звонке
и распрощался.
   - Эжен - это?.. - Виктор перелистнул блокнот.
   - Женя Кулаков из "Пульсара", - подсказала Джулия. - Не знаю,  почему
Эдик о нем расспрашивал. Думала, думала, но так ничего и не надумала.  У
меня сложилось впечатление, будто Эдик его проверял, но  тогда  при  чем
здесь этот четверг?
   Убитого бандита нашли в четверг, но на прошлой неделе,  Ирен  погибла
днем позже, в пятницу, Мыкола пропал во вторник...
   - Да-да, конечно, - сказал Виктор невпопад. - Вы не возражаете,  если
я позвоню?
   Первой реакцией Халецкого было негодование.
   -  Какого  черта,  капитан?!  Я  же  сказал,  что  сам  позвоню!   Мы
только-только начали разговор!
   - Вот и заканчивайте, майор. Все равно  ваша  собеседница  ничего  не
знает.
   - А ты знаешь? - заинтересовался Халецкий, меняя гнев на  милость.  -
Ну так не тяни, выкладывай!
   И Виктор сообщил ему все, что узнал от Джулии, уложив  ее  рассказ  в
несколько коротких фраз.
   -  Диктуй  адрес  Эжена,  -  скомандовал  Халецкий  после   минутного
раздумья. - Нет, погоди! Давай лучше встретимся в метро, на ближайшей  к
нему станции. Береженого бог бережет. Называй код.
   Кодировка станций метрополитена, которой пользовались у них в отделе,
отличалась от общепринятой. Ее  разработал  лично  Песич  несколько  лет
назад, после того, как у них  сорвалась  одно  оперативное  мероприятие.
Переговариваясь  по  рации,  оперативники  старательно  шифровали   свои
сообщения, но предполагаемое место встречи объектов слежки назвали  чуть
ли  не  открытым  текстом.  Едва  оно  прозвучало  в  эфире,   как   обе
преследуемые машины резко сменили маршрут, и встреча объектов в тот день
не состоялась. Песич тогда  всласть  наматерился,  а  на  следущий  день
раздал   сотрудникам   листочки   с    новым,    сверхсекретным    кодом
топографических  объектов  Москвы.  Система  кодировки   станций   метро
отличалась гениальной простотой. Вторая и третья цифры обозначали  номер
линии: 01 - аквамариновая (Каховская), 02 - голубая  (Филевская),  03  -
желтая (Калининская) и так  далее,  по  цвету,  в  прямом  или  обратном
алфавитном порядке. Последние две означали номер станции. Первая станция
на Серпуховской линии - Алтуфьево,  на  Калужско-Рижской  -  Медведково,
потом -  следующая  конечная  станция  по  часовой  или  против  часовой
стрелки. А первая цифра-ключ задавала алфавитный порядок  и  направление
обхода  конечных,  всего  четыре  варианта.  Чтобы   пользоваться   этой
системой, не обязательно иметь  под  рукой  секретные  коды,  достаточно
обычной схемы метрополитена.
   -  Сто  восемь  ноль  пять,  -  сказал  Виктор,  поглядев  на  схему,
напечатанную в его записной книжке.
   Халецкий присвистнул.
   - Тогда лови машину. Я буду ждать у выхода.
   Виктор только  зубами  скрипнул.  Хорошо  Халецкому  говорить:  "Лови
машину", а ему каково?  Какой  водитель  обрадуется  перспективе  пилить
через весь город, если знает, что вместо живых денег  и  чаевых  получит
лишь  квитанцию  и  сомнительное  удовольствие   лицезреть   милицейские
"корочки"? А Виктору, между прочим, придется целый  час  сидеть  с  этим
водителем в салоне, ловить флюиды злости, раздражения и негодования...
   Но, как выяснилось, переживал он напрасно. Водитель  (пожилой,  между
прочим, мужик), увидев корочки, воскликнул: "Вот это да!"  -  и  азартно
гнал всю дорогу, почти не обращая внимания на  светофоры.  При  этом  он
оказался  настолько  деликатным,  что  даже  постеснялся   расспрашивать
непрошеного пассажира. От избытка благодарности Виктор сам намекнул, что
торопится перехватить свидетеля,  за  которым  охотятся  преступники,  и
предложил оплатить хотя бы бензин.
   - Брось, парень, - отказался  благородный  водитель.  -  Я  наверняка
больше тебя зарабатываю.
   Тормознув по просьбе Виктора у  станции  "Петровско-Разумовская",  он
посадил Халецкого и без слов доставил обоих оперативников по  названному
ими адресу.
   Только удачи на прощание  пожелал.  И,  видимо,  пожелал  от  сердца,
потому что удача им сопутствовала.
   Во-первых, они застали Кулакова дома - точнее, в съемной берлоге, при
виде которой Виктор, всегда стеснявшийся запустения в своем  холостяцком
жилище, моментально избавился от комплексов. Во-вторых, Эжен, в  отличие
от Джулии, не стал запираться. Едва Виктор произнес свою коронную фразу:
"Мы разыскиваем Эдуарда Вязникова.  По  нашим  сведениям,  ему  угрожает
опасность", -  как  Кулаков  остановил  его  усталым  движением  руки  и
объявил:
   - Я знаю. Мы виделись с ним позавчера вечером. Скажите мне  вот  что:
вы подозреваете его  в  этих  убийствах?  Я,  конечно,  в  любом  случае
расскажу вам, что помню, но...
   - В случае положительного  ответа  не  станете  напрягать  память?  -
предугадал продолжение  Халецкий.  -  Стало  быть,  сами  вы  исключаете
виновность Вязникова?  И  на  чем,  позвольте  спросить,  зиждется  ваша
уверенность? На личной симпатии или на более прочном фундаменте?
   В  заинтересованном  взгляде,  который   Эжен   метнул   на   Бориса,
промелькнуло уважение. Виктор ощутил  легкий  укол  зависти:  он  часами
беседовал со свидетелями по  этому  проклятому  делу,  но  уважительного
взгляда ни разу не удостоился.
   - Я бы сказал, что на более прочном фундаменте, но, боюсь, мое мнение
не лишено субъективности, а на обоснование уйдет слишком много  времени.
Вы же, как я понял, торопитесь.  Так  могу  я  получить  ответ  на  свой
вопрос?
   -  Всенепременно.  В  свете  рабочей  гипотезы,  которую  мы   сейчас
проверяем, Вязников никого не убивал. Однако мы не  исключаем,  что  она
может оказаться ошибочной.
   - Ну что же, такая откровенность заслуживает поощрения.  Я,  пожалуй,
попробую напрячь свою память.
   Бекушеву ужасно не нравился Кулаков, не нравились  его  внешний  вид,
поведение, манера речи и то обстоятельство, что он полностью игнорировал
его,  Виктора,  обращаясь  исключительно  к  Халецкому.  А  реплика  про
поощрение и обещание напрячь память  прозвучали,  как  выпендреж  чистой
воды. Виктор уже открыл было рот, чтобы как следует припугнуть  наглеца,
но в ту же секунду Халецкий молча завел руку  за  спину  и  показал  ему
кулак. И Бекушев промолчал -  не  столько  из  почтения  к  старшему  по
званию, сколько от изумления: откуда Борис мог знать, что он  собирается
устроить этому типу выволочку? Оперативный стаж оперативным  стажем,  но
ведь у Халецкого нет глаз на затылке! Так или иначе, Бекушев  промолчал,
и Эжен без помех начал свой рассказ - неожиданно  подробный  и,  похоже,
вполне откровенный:
   - В пятницу я ушел с поминок  довольно  рано.  Знаете,  мы  с  самого
понедельника регулярно напивались с горя, и в конце  концов  эта  пьяная
скорбь стала казаться мне несколько гротескной.  В  общем,  я  дождался,
пока народ "поплывет", и тихонько слинял.  Прихожу  домой,  а  тут  своя
пьянка. Мои алкаши давят пузырь в  компании  Эдика  и  неизвестной  дамы
весьма приличного вида. Я удивился и разозлился - на Эдика. Когда он  не
пришел на похороны Ирен, мы его самого едва не похоронили. В смысле, уже
не надеялись увидеть его живым. Они с Ирен были такими друзьями, что  он
просто не имел права не явиться, даже если бы лежал со сломанной  ногой.
А он как ни в чем не бывало лакает  водку  у  меня  на  кухне,  живой  и
здоровехонький... Я позвал его в комнату, собирался  дать  в  морду,  но
дамочка, что  сидела  с  ним,  тоже  пошла  с  нами.  Пришлось  выяснять
отношения цивилизованно.
   - Вязников не представил вам даму?
   - Представил, но очень скупо. Назвал только имя - Надя.  Ни  фамилии,
ни кем она ему приходится, не сказал. Но они обращались  друг  к  другу,
как старинные друзья. Сначала я подумал, играют, а потом понял, что  они
действительно  знакомы  целую  вечность.  И  знакомы  очень  близко,   с
полувзгляда друг друга понимают.
   Халецкий попросил описать внешность дамы.
   -  Светлые  волосы,  темные  брови,  зеленые  глаза   с   коричневыми
крапинами, нос прямой, маленький, аккуратный,  рот  небольшой,  но  губы
полные. Очень миловидна.
   Роста невысокого, пухленькая. Возраст - в районе тридцати. Я  бы  дал
меньше, но, похоже, они с Эдиком вместе учились то ли в школе, то  ли  в
институте. А Эдику тридцать два.
   - Ладно, рассказывайте дальше, - не утерпел Виктор, опасавшийся,  что
этому типу вот-вот наскучит собственная откровенность и он опять  начнет
выпендриваться.
   Но опасался он напрасно. Эжен выдержал взятый тон до конца.  Подробно
изложил историю, с которой явился к нему  Эдик,  не  побоялся  повторить
предъявленное  ему   Вязниковым   обвинение,   воспроизвел   собственную
оправдательную речь, сделав акцент на своем  алиби,  упомянул  о  звонке
Вязникова Джулии, привел  соображения  Эдика,  позволившие  сузить  круг
подозреваемых до четырех человек, рассказал, как  и  почему  они  отдали
предпочтение   директору   "Пульсара"    (Базилю)    перед    директором
дизайн-студии (Джованни). И наконец, поведал о поездке всей  компании  к
Джованни и о приключении, которое подстерегало их на обратном пути.
   Последняя часть заставила  Виктора  и  Бориса  обменяться  тревожными
взглядами.
   - Вы уверены, что этому Севе удалось избавиться от преследователей? -
спросил Халецкий.
   - Головой не поручусь. Но он долго кружил перед тем,  как  выехал  на
Ленинградку. Хвоста мы не заметили.
   - А как выглядели те двое, что поджидали вас на балконе?
   - Не знаю, не видел. Мы стояли на верхней площадке, а их загораживала
дверь.
   Но Сева наверняка их "сфотографировал". Поговорите с ним.
   - А тогда  с  чего  вы  решили,  будто  они  не  с  вашей  работы?  -
подозрительно спросил Виктор.
   - На слух определили, - усмехнулся Эжен.
   У Виктора прямо руки чесались накостылять нахалу по шее, но Халецкий,
проигнорировав насмешку, задал следующий вопрос:
   - Где вы расстались с Вязниковым и его спутницей?
   - Они вышли за  "Динамо",  тут  же  поймали  машину  и  повернули  на
Беговую.
   - Евгений, люди, жаждущие встречи с  Вязниковым,  очень  опасны.  Это
профессионалы, убивающие без колебаний и не оставляющие  следов.  Боюсь,
Николая Усова, который попал к ним в лапы, мы с вами никогда не увидим -
ни живым, ни мертвым. Но у нас  еще  есть  шанс  спасти  Эдуарда  и  его
подругу,  если   мы   опередим   убийц.   Сосредоточьтесь,   пожалуйста.
Постарайтесь припомнить какое-нибудь замечание  Вязникова,  какую-нибудь
обмолвку, которая помогла бы нам побыстрее их найти.
   Халецкий  умел  быть  убедительным.  Его  маленькая  речь   произвела
впечатление.
   Кулаков свернул себе  папироску,  закурил,  закрыл  глаза  и  надолго
замолчал.
   - Знаете, - сказал он наконец, - когда мы  ехали  к  Джованни,  между
Эдиком и этой Надей случилась легкая размолвка.  Даже  не  размолвка,  а
так, шутливая перепалка. Я сидел рядом с водителем и не понял, с чего  у
них началось. То ли Эдик случайно пихнул Надежду локтем, то ли завалился
на нее на повороте. В общем, они  начали  обмениваться  оскорблениями  -
очень забавными. По-моему, цитатами из классики. Все я, естественно,  не
воспроизведу, но пару фраз запомнил: "Вы же всегда надо мною  глумитесь,
та-та-там, честь задевая мою" - это он ей. А она ему:  "Вы,  собственно,
сами - лжец и предатель, и все обвинения  ваши  до  очевидности  лживы".
Потом что-то еще про суетную гордыню и самообожание, а он ей -  дескать,
да ты права, я предан всякой скверне, но чья бы корова мычала...
   -  Зла  речь  твоя,  мулла,  и  ненависть  -  ей  мать!  -   внезапно
процитировал Халецкий. - Ты все зовешь меня  безбожником,  неверным.  Ты
прав, я уличен! Я предан всяким сквернам. Но будь же справедлив: тебе ли
обвинять?
   - Точно! - Эжен взирал на милиционера, как на огнедышащего дракона, -
с изумлением и трепетным почтением. - Правда,  про  муллу  и  безбожника
речи не было, но последние строки - слово в слово.
   - Это Омар Хайам, - скромно заметил Халецкий.
   - А про лжеца и предателя  -  кто?  -  пролепетал  сраженный  наповал
Виктор.
   - Не знаю, - с явным сожалением признался опер-эрудит.
   Бекушев вздохнул немного свободнее: если бы Халецкий небрежно  назвал
и второго автора,  его,  Виктора,  комплекс  неполноценности  достиг  бы
угрожающих размеров.
   - Я так думаю, что Эдик и эта Надя  вместе  учились  в  институте,  -
рискнул он высказать предположение. - В каком-нибудь гуманитарном  вузе.
Кто,  кроме  гуманитариев,  способен  бросаться  цитатами   из   мировой
классики? Вы тоже пришли к такому выводу, Евгений? Поэтому  и  вспомнили
этот эпизод?
   - Нет, дело не в этом. Кстати, Ирен стреляла этими цитатами с  редкой
непринужденностью, а  образование  у  нее  было  техническим.  Эпизод  я
вспомнил потому, что во время  перепалки  Надя  пару  назвала  Эдика  по
фамилии. И он ее, кажется, тоже. Хотя тогда я подумал, что это прозвище.
Для фамилии оно звучало несколько необычно.
   - Как?!
   - Не помню. Помню только свои ассоциации. Почему-то оно  навело  меня
на мысль сразу об обеих отечественных войнах - с Наполеоном и Гитлером.
   - Может, прозвище или фамилия какого-нибудь военачальника?
   - Нет, скорее, географическое название.
   - Бородина?
   - Смоленская?
   - Вяземская?
   - Нет, не то. Еще почему-то была ассоциация с викингами.
   - Может, с норманнами?.. Неман? -  воскликнул  Виктор  и,  увидев  по
глазам Кулакова, что угадал, испытал нечто близкое к  эйфории.  Комплекс
неполноценности стремительно съежился до стандарта, и Эжен,  удостоивший
его,  наконец,   уважительного   взгляда,   вдруг   утратил   всю   свою
непривлекательность.
   С криком "Где телефон?" Халецкий  бросился  в  прихожую,  но  Кулаков
остановил его, предложив  воспользоваться  мобильным.  Через  пятнадцать
минут после звонка Халецкого в  ЦАБ,  мобильник  разразился  трелями  из
первого концерта Чайковского - пришел ответ на запрос.
   - Если уж начинает везти, то везет во всем,  -  высказался  Халецкий,
отключив аппаратик. - Представляешь, Пых: во всей огромной Москве  живет
единственная Надежда Неман!  Неман  Надежда  Валентиновна,  семидесятого
года рождения. Едем!

Глава 21

   Людмила проснулась от легкого движения воздуха у лица.  Позже,  когда
она окончательно пришла в себя и оценила обстановку, ей стало ясно,  что
движение  произвела  закрывшаяся  дверь:  кто-то  приходил   в   комнату
проверить, не очнулась ли она. Но в первые несколько минут ей было не до
логических упражнений.  Попробуйте  очнуться  от  наркотического  сна  в
совершенно   незнакомом   помещении   -   сами   убедитесь,    насколько
малоэффективны в эти минуты извилины коры больших полушарий.
   Первая  мысль  Людмилы,  с  точки  зрения   здравого   рассудка,   не
выдерживала никакой критики: девушка  решила:  что  умерла,  и  душа  ее
вселилась в чужое тело.
   Руки и ноги с непривычки отказывались повиноваться,  пальцы  утратили
чувствительность, уши - способность слышать, глаза... Глаза воспринимали
какую-то картинку, но она как будто не имела смысла. Темные  квадраты  и
прямоугольники в тусклом красноватом свете. Людмила попробовала  поднять
голову, но чужой желудок отнесся к этой попытке  крайне  неодобрительно.
Только невероятным усилием воли ей удалось  вернуть  его  содержимое  на
место.
   Но именно дискомфорт, исходящий от желудка, в конце концов  вывел  ее
из оцепенения, заставил мозги работать. Сначала вернулся слух -  Людмила
услышала приглушенные голоса, доносившиеся из-за  стены.  Слов  было  не
разобрать, но, судя по тону,  кто-то  кого-то  отчитывал.  Потом  темные
прямоугольники и квадраты обрели объем, и Людмила узнала в них  предметы
обстановки - пустой сервант, тумбочку  с  телевизором,  бурый  палас  на
полу, кожаное кресло. Источником света служил маленький ночник с красным
абажуром, стоявший на столике где-то у нее в ногах.
   Потом пальцы ощутили гладкую прохладу кожи, плечи -  тяжесть  одеяла,
щека - шелк и вышитый узор декоративной  подушки.  Людмила  поняла,  что
лежит в позе эмбриона под одеялом на кожаном диване.
   Память накатила внезапно, как пригоршня холодной воды, выплеснутой  в
лицо.
   Железные объятия лощеного дядьки, одетого, точно денди. Удостоверение
майора МВД. Заблокированная дверца машины. Борьба. Укол в шею. Провал. И
теперь  -  эта  незнакомая  комната,  полностью  обставленная,  но  явно
нежилая. Ее похитили!
   Людмилу тошнило, у нее кружилась голова, но она заставила себя сесть.
   Адреналин, выброшенный в кровь при мысли о похищении, подавил сигналы
организма о плохом самочувствии, мозг заработал на полную катушку.
   Лощеный дядька, разумеется, никакой не милиционер, это стало  понятно
сразу. С другой стороны, на насильника, грабителя и вообще уголовника он
тоже не похож.
   Так кто же он, этот сукин сын?! Зачем похитил ее, Людмилу?
   С какой целью похищают людей?  Ради  выкупа,  ради  информации,  ради
продажи в подпольный бордель или в подпольную же  клинику  на  донорские
органы... Бр-р!
   Людмилу передернуло. Нет, аналитический подход к добру  не  приведет,
она только запугает себя до полусмерти и утратит способность соображать.
Необходимо разжиться конкретной информацией. Она прислушалась. Голоса за
стеной по-прежнему звучали невнятно  и,  ма