-три человека  с грузом идут  медленно,  не  торопясь, могут  даже
подождать, - предложил Рахимов, -  пятеро остальных налегке проходят маршрут
и выходят к  дороге на  Зебак. После  того как мы разобьем там лагерь, можно
будет  вернуться за грузом. Нам все  равно нужны будут  еще  день-два, чтобы
обстоятельнее узнать о Нурулле,  о его людях. А за  это время грузы спокойно
дойдут до места назначения, и мы сумеем лучше подготовиться к операции.
     - Разумное предложение, -  согласился Асанов, - мы  действительно будем
работать в Зебаке довольно долго. Кого предлагаете в первой пятерке? В любом
случае должны идти Падерина и Чон Дин, способный заменить Ташмухаммедова. Он
знает  местные языки,  явный кореец,  которого можно принять за  китайца или
киргиза. А у представителей этих наций на лице бывает меньше растительности,
это уже неплохо, не вызовет подозрений.
     - Значит, я должен остаться, - понял Рахимов.
     - Другого выхода нет, - кивнул Асанов, - первую группу возглавлю лично.
Вам  оставляю  Елагина и Борзунова. Елагин  мастер спорта  по альпинизму,  а
капитан  Борзунов  поразительно  выносливый  человек. Впятером мы выходим  в
долину, высылаем первую  пару в  Зебак и еще двое возвращаются  за  грузами.
Пятый остается на связи.
     -  Все правильно,  - согласился  Рахимов, - тогда  мы  втроем  остаемся
здесь.
     -  А  мы  пойдем  через  ледник, - достал карту  Асанов, -  чтобы  было
быстрее.  Возьмем с  собой  только  самое  необходимое.  В  Зебаке  нас ждет
связной.
     - Не знал этого, - удивился Рахимов, - а почему вы HP говорили?
     -  Пока  нет ничего конкретного, -  уклонился от  ответа Асанов, затем,
подумав, добавил, - не хотел давить на психику наших ребят.
     Он поднялся, громко приказав:
     - Падерина,  Машков, Чон Дин, Семенов, идут  вместе со мной.  Остальные
остаются  здесь, будете  идти  в обход, очень  медленно, не  ввязываясь ни в
какие  бои.  Это  приказ. Падериной,  Чон  Дину  взять  все необходимое  для
"экскурсии" в Зебак.
     Еще  через  полчаса  они  впятером выступили. Следовало  торопиться.  У
Асанова тревожно заныло на душе, когда, оглянувшись, он  увидел три одинокие
фигуры оставшихся офицеров.
     Они шли почти три часа, пока наконец не вышли к обозначенному месту.
     Идти нужно было через  ледник.  Семенов  долго смотрел наверх, проверяя
ледорубом толщину ледового покрытия.
     - Здесь идти очень опасно, - наконец пробормотал он.
     - Почему? - устало спросил Асанов.
     Маршрут был, конечно, крайне трудным.
     - Не нравится мне этот ледник.
     Семенов вытер пот, снова ударил рядом с собой ледорубом.
     - Здесь в любой момент может начаться обвал. Очень трудный переход.
     - Какие предложения? - Асанов не любил, когда ставили только вопросы.
     - Если  пойдем; то  крайне  осторожно.  Может  начаться  обвал.  Нельзя
кричать, стрелять, производить какой-либо шум.
     - А пройти можно?
     - Думаю, да. Здесь не так сложно.
     - Тогда вперед.
     Первым в связке понимался Семенов.  За ним  шел  Чон  Дин.  Асанов  шел
третьим. Он не хотел себе признаваться, но подсознательно  поставил Падерину
после себя. Последним шел Машков.
     Если для мастера спорта Семенова здесь было не так сложно, то остальным
пришлось тяжко.  Даже профессиональная  подготовка не  особенно помогала при
переходе.  Они почти  достигли  вершины, когда  Асанов распорядился  сделать
привал.
     - Полчаса, - сказал он, зная, что хребет  нужно проходить быстро. Здесь
в горах была довольно сильная ультрафиолетовая радиация. Уже темнело, а идти
еще предстояло часа четыре.
     -  Утром вы должны быть в Зебаке, - сказал Асанов Падериной, -  учтите,
что Чон Дин знает только фарси. На пушту он говорит плохо.  В Зебаке связной
будет  ждать вас на  базаре, ъ лавке  Али-Рахмана. Спросите:  не ждет  ли он
вестей из Дели? Ответ: нет, мои родные в Бомбее. Он даст полную информацию о
людях Нуруллы.
     - Понимаю. - Падерина посмотрела  на часы, - может, сократим наш привал
на пятнадцать минут?
     - Я согласен, - встал Асанов, - идем дальше.
     Это  был самый сложный, самый трудный отрезок пути. Приходилось пускать
в ход даже скальные  крючья, чтобы удержаться  на отвесной скале.  С  другой
стороны, солнце стремительно уходило за горизонт и следовало торопиться.
     Много раз, потом, в следующие  три дня  Асанов  будет спрашивать  себя:
правильно ли они поступили, вывдя вечером. Но  ответа, так мучившего его, не
найдет.
     Они шли  все  вместе,  держась  близко друг  от друга,  когда  внезапно
Семенов поднял руку.
     - Здесь  нужно быть осторожнее, - сказал он,  - сначала пойдем мы с Чон
Дином. Потом поднимем всех остальных.
     Отцепившись от общей связки, двое офицеров поднимались по скале, вбивая
страховочные крючья в камни.
     Наконец они достигли вершины, бросили сверху веревку.
     - Поднимайтесь, - крикнул Семенов, - все нормально.
     Как  и  прежде, первым  пошел Асанов.  Несмотря  на  свой  возраст,  он
сохранил удивительную подвижность,  был в  хорошей  спортивной форме. Следом
шла Падери-'на. Замыкающим поднимался Машков.
     Все   произошло   неожиданно,   словно   в  ужасном   мелодраматическом
кинофильме.  Посыпались  камни,  и вдруг  поскользнулся  Машков. Миг,  и  он
скользит, по скале, резко дернув веревку. Падерина, не удержавшись на ногах,
падает, страховочный крюк, вбитый,  видимо, не совсем сильно или расшатанный
упавшим камнем, вылетает  и  уже  двое  людей  несутся  в бездну.  Следующий
страховочный крюк, покосившись, устоял.
     Асанов сумел задержаться на скале. Двое людей нависли над бездной. Если
не считать короткого восклицания Машкова, все происходило в полном молчании.
     Асанов держался за  скалу, чувствуя, как  трудно поддерживать ему сразу
двоих людей.  Сверху раздавались крики Семенова и Чон Дина.  Первый  уже лез
обратно,  чтобы  помочь  генералу. Но  Акбар  чувствовал, что  не  выдержит.
Веревка больно впилась в его левую руку, и он держал двоих практически одной
рукой. И его силы постепенно иссякали.
     Падерина и Машков замерли, стараясь не раскачивать веревцу,  но Семенов
явно не  успевал; Все трое должны были оказаться внизу. Асанов знал, что  не
выпустит веревку и двое других офицеров это знали так же хорошо.
     Неизвестно,  что именно  подумал  Машков,  но  когда  у Асанова  начали
сдавать силы, он достал нож.
     - Нет! - закричала, увидевшая нож, Падерина, - не смей!
     -  Веревка не выдержит  -  немного  виновато крикнул  в  ответ  Машков,
поднимая руку.
     - Нет! - закричала Падерина.
     Машков  перерезал веревку. Тело полетело  вниз  и  через  десять секунд
гулкий  удар болью  отозвался в сердцах всех  четверых  офицеров, оставшихся
наверху.
     Асанов сразу почувствовал, как уменьшился груз. Он перехватил веревку и
начал тянуть изо всех сил.
     Семенов был уже совсем рядом, когда Акбар наконец вытащил Падерину.
     Она была  бледнее обычного.  И здесь она пожалуй  впервые  за  время их
экспедиции, не выдержала.
     Бросившись  к Асанову, она закусила губу. Нет,  она не  плакала, просто
крепко обняла генерала, пытаясь отдышаться. А может, плакала, он не видел ее
лица. А он, постаревший на десять лет, думал о семье Машкова, перед которыми
он  теперь будет отвечать всю свою оставшуюся жизнь. Как командир  за своего
подчиненного. За одного  из своих людей он ответить  не сумел. И  уберечь не
сумел. Старший лейтенант Викторас Моргунас...



     VI. Воспоминания. Старший лейтенант Викторас Моргунас
     Самые   тяжелые   бои   развернулись   в   Афганистане  в   восемьдесят
третьем-восемьдесят четвертом  годах. Ставший  Генеральным  секретарем  Юрий
Андропов  был  убежден  в  возможности  и необходимости  окончания  войны  в
Афганистане. Но, уже будучи тяжело больным, прикованным к постели человеком,
он,  хорошо  знавший и  контролировавший  всю  обстановку в стране,  начинал
реально терять контроль над ситуацией в далеком Афганистане. Министр обороны
Устинов, другие  полководцы  анали,  что  от  них ждут победных  сообщений и
бросали  все  новые,  свежие  силы  для  окончательного  решения  афганского
вопроса. Но в самом Афганистане  воевали уже даже  дети и старики. Причем за
обе  стороны.  Именно  за  обе,  ибо тысячи афганцев  воевали  бок  о  бок с
советскими солдатами и было бы неверно утверждать, что  в десятилетней войне
советские солдаты воевали с афганскими моджахедами. После восемьдесят пятого
по решению  командования советских войск они больше  не принимали  участия в
непосредственных "чистках" городов и поселков. Советские  войска блокировали
тот или  иной  район,  город,  поселение,  дорогу, а уже затем представители
афганской народной  армии начинали "чистку" на этой ограниченной территории,
ттроводя   карательные   операции   против   моджахедов.  Вскоре   советское
командование  поняло, что  авантюризм и популизм Бабрака Кармаля не приносит
никаких дивидендов,  более того, он становится просто  препятствием  на пути
решения афганской проблемы.
     Одним из самых  последовательных и  верных друзей Советского  Союза был
руководитель  местной службы безопасности Наджибулла.  Причем, в отличие  от
Кармаля, он был большим  прагматиком, трезво мыслящим рационалистом, умевшим
при  случае проявлять  необходимую гибкость и понимание  ситуации. Правда, в
начале он представлялся как доктор Наджиб, но затем, поняв, что  отталкивает
верующих изменением своего имени, снова взял привычное Наджибулла.
     Викторас  приехал  в  Афганистан  уже старшим  лейтенантом  в  сентябре
восемьдесят седьмого.  Он был  самым молодым из  тех  офицеров, с кем близко
сошелся и подружился Акбар Асанов.
     Родившийся  в  Паневежисе,  тогда  еще находившемся  в  составе  единой
страны,  он  с  детских  лет  полюбил  театр  своего  родного  города,   так
прославившийся на  весь мир своим созвездием актеров. Но в театральный ГИТИС
он тогда  не попал,  помешал  его плохой русский язык  и  довольно неуклюжие
манеры молодого  переростка. И он  поступил  в Институт иностранных  языков.
После его  окончания он попал сначала на  Кубу, так  как изучал испанский, а
уже  затем в Афганистан. Командование  военной разведки справедливо считало,
что  всех   офицеров   нужно  проводить  через  войну,  чтобы  они  получили
необходимый  опыт  во время боевых действий. Это была и  официальная позиция
руководства Министерства обороны СССР.
     И старший  лейтенант  Викторас  Моргунас,  специалист-латиноамериканец,
прекрасно  владевший испанским языком, попал в Афганистан в группу тогда уже
подполковника Акбара Асанова.
     Они  были вместе  почти  пять  месяцев.  Были под  Джелалабадом,  когда
снаряды и мины рвались совсем  рядом. Были  в Кабуле, когда его обстреливали
ракетами  моджахеды,  и   каждый  вылет   из  города  был  чреват   роковыми
последствиями. Однажды  Викторас даже спас всю  группу, когда  под обстрелом
сумел вывести БМП с сидевшими в нем офицерами военной разведки.
     Он  был  нетороплив,  как  многие  прибалты, обстоятелен,  придирчив  к
мелочам.  Его   дед  был   старым  большевиком,  одним   из   тех  литовских
революционеров, кто восторженно приветствовал революцию и сражался во имя ее
идеалов  в гражданской-  войне.  Потом  в тридцать  седьмом  он получил свою
порцию  благодарности  в  виду  пули  в  затылок,   когда  был  причислен  к
троцкистско-каменевско-зиновьевской банде.
     Отца  вырастила бабушка. Но, вопреки всякому здравому смыслу и  логике,
она  вырастила  его  убежденным  коммунистом,  не   позволив  себе  ни  разу
усомниться в недостатках той системы, которая убила ее мужа.
     Это  было  одним  из  тех противоречий непостижимой для многих западных
журналистов  системы  советского  воспитания.  Даже  потеряв  своего   мужа,
незаконно  репрессированного,  в  застенках  ежовских  тюрем,  оставшаяся  в
тридцать с небольшим вдовой с двумя детьми, женщина продолжала верить в саму
систему, в ее ценности, истово  полагая,  что судьба ее мужа - лишь досадный
сбой в функционировании этой системы.
     Много лет спустя их внуки назовут это фанатизмом и отсутствием здравого
смысла, оправдывая своих близких отсутствием информации, незнанием реального
положения дел, незнакомством с основными постулатами системы.  Но все это не
совсем  так. Среди  тех, кто  верил  в  идеалы,  провозглашенные  в  октябре
семнадцатого, были  и знающие  люди, и обладающие в полной мере информацией.
Но  они  продолжали  верить,  не  давая  возможности хоть  малейшим сомнений
поколебать  их убежденность. Именно эти люди шли по тонкому льду Кронштадта,
подавляя  мятеж восставших матросов. Именно они горели в паровозных топках и
гибли в песках от пуль  басмачей. Именно  они потом, в сороковые, приняли на
себя  весь  страшный удар  чудовищной военной  машины  агрессора, выстояли и
победили.  Именно  они  восстановили народное хозяйство  страны. Именно они,
поверив   политическому   руководству  страны,   отправлялись  на   БАМ,  на
строительство КАМАЗа, в  Афганистан.  Людям всегда нужны идеалы, без которых
жизнь  становится  пресной  и скучной. Во имя этих, пусть  не  всегда  верно
понимаемых идеалов, они отдавали свои жизни и свои судьбы. Так  был воспитан
отец Виктораса, так был воспитан сам Викторас, ставший  членом  партии уже в
двадцать три года.
     В  начале восемьдесят восьмого Викторас  был легко ранен в руку, когда,
заслоняя  приехавшего генерала, он  сумел  уберечь  его  от  пули  снайпера.
Викторэс  был  представлен  к  награде,  его отправили  лечиться в тогда еще
далекий тыловой Душанбе.
     Асанов,  успевший  полюбить  молодого  офицера,   дал   ему   блестящую
характеристику.  Позже  он узнал, что Викторас был представлен к  ордену, но
где-то  наверху  решили,  что  вполне  достаточно  будет  медали, которой  и
наградили старшего лейтенанта. А затем начались прибалтийские события.
     В  разведке  Комитета  государственной  безопасности  не  любили  и  не
доверяли прибалтам. И хотя саму  революцию дважды спасали латышские стрелки,
тем не  менее  в  системе КГБ и  в  ее институтах литовцев  почти не было. В
разведке Министерства  обороны,  в  ГРУ они  иногда  встречались.  Моргунас,
который был  представлен к  званию  капитана, так  и не  получил  очередного
повышения  по службе.  А позже  ему отказали  и  в новой  звездочке.  К тому
времени  сепаратизм  литовских  властей  стал  почти нормой  для  страны,  а
движение за независимость возглавил лидер литовских коммунистов Бразаускас.
     В  апреле восемьдесят девятого в Грузии  пролилась первая  кровь. Стало
ясно,  что следующая на очереди - Литва. Воспитанный на преданности  идеалам
интернационализма и  коммунизма,старший лейтенант Викторас Моргунас не мог и
не  хотел  понимать,  почему Литва  должна отделяться от  единой страны, его
страны, - в которой он вырос.
     И тогда  он подал рапорт,  чтобы быть ближе  к своим,  к своему народу,
остаться со своей семьей - отцом, матерью, сестрой. Начальство удовлетворило
его  просьбу подозрительно быстро,  словно  ждали, когда он подаст  подобный
рапорт. В  конце восемьдесят  девятого ему присвоили  звание  капитана уже в
военкомате  Литовской  республики, куда он был откомандирован.  Жизнь теряла
всякий смысл.
     В январе девяностого кровь пролилась на этот раз  в Баку. Сотни убитых,
раздавленных  танками людей,  противостояние между народом и армией  еще раз
продемонстрировали,  каким  может  быть  "литовский  путь"  освобождения  из
империи.  Капитана Моргунаса к  тому  времени  взяли  работать  в  отделение
Литовского КГБ, людей катастрофически не хватало, некоторые начали уходить с
работы, другие выходили из партии. И хотя в самом КГБ таких случаев не было,
но  все  труднее  становилось  пополнять  ряды  "славных  продолжателей дела
Дзержинского".
     Через  два месяца на  выборах победили националисты. Их  лидер - бывший
музыкант,  решивший  сыграть  на популизме  литовцев,  напоминал  чертика из
табакерки, словно внезапно выскочившего при открытии  ящика гласности, чтобы
напугать всех  присутствующих. К  тому времени  Горбачев стремительно  терял
свой авторитет, все сильнее приближая огромную страну к невиданной трагедии.
     Моргунас,  искренне  полагавший, что  распад  Советского  Союза  станет
трагедией для его  народа,  был одним из  немногих литовцев,  не принимающих
философию чертиков из табакерки. Но  ничего остановить уже было нельзя.  Они
работали в  те  дни  сутками, отлично зная, кто именно  из новых  популистов
является агентами КГБ или стукачами МВД.  Позже, когда выяснится, что  среди
них  были самые  выдающиеся  деятели  прибалтийских чертиков,  наступит  шок
отрезвления.  Внезапно  выяснится,  что  очень  многие  лидеры  популистских
фронтов, ставшие позднее премьерами и  министрами  иностранных дел,  были  в
свое время штатными стукачами того самого КГБ, против засилия  которого  они
боролись так неистово и страстно.
     Но ситуация  в  стране становилась все более  бесконтрольной. Наконец в
январе девяносто первого пролилась кровь и в самой Литве.
     Потрясенные пролитой  кровью  тысячи  литовцев бросали  свои  партийные
билеты,  уяичтожали  советские  паспорта,  отказывая  империи  в   праве  на
существовгние. Уже тогда стало ясно, что Литва ушла. И ее не вернуть обратно
никакими танками. Моргунас не бросил  в  те дни  своего партбилета.  Слишком
сильной оказалась  инерция  воспитания, полученные  в  детстве  убеждения  и
идеалы. А потом был август девяносто первого года.
     Тысячи  людей, среди которых  был и Викторас Моргунас, услышав утренние
новости девятнадцатого августа,  поверили, наконец, что страна возрождается,
что  еще  возможно  спасение империи,  пусть  ценой  репрессий, пусть  ценой
временного  отступления. Слишком памятен был  характерный пример Польши, где
Ярузельский удержал  страну  от  катастрофы. Но  оказалось, что  стареют  не
только  идеалы.  Система,  столько  лет  подавлявшая  инакомыслие,  система,
требовавшая безусловного подчинения и соблюдения  правил игры, система,  при
которой  чаще  всего талантливые  и  умные люди оказывались вне  политики, а
проходимцы и  карьеристы делали себе  карьеру. Система, осуществлявшая отбор
на генетическом уровне, при которой  нужно было доказывать никчемность своих
хромосом и ничтожность своих родителей для успешного продвижения наверх. Эта
система  оказалась  не  в  состоянии  дать стране в  решающий  момент своего
Ярузельского или своего Пиночета. Вместо трагедии получился фарс. Вся страна
и  весь мир  увидели в  перерывах  между танцующими лебедями трясущиеся руки
вице-презвдента. Это  был  крах,  конец  всей  системы,  так долго служившей
каркасом империи.
     Горбачев вернулся из  Фороса  национальным героем, но  его дни уже были
сочтены.  Ельцин   тыкал  ему  в   бумаги,   чувствуя  себя  победителем   и
освободителем  Президента. Под  нажимом  своего  вечного оппонента  Горбачев
объявил  о запрещении Коммунистической партии Советского  Союза. А еще через
несколько дней была признана независимость Литвы, Латвии и Эстонии.
     Моргунас еще застал тот день, когда в их учреждение ворвались маленькие
чертики из  табакерки,  радуясь, что наконец  смогут  стать самостоятельными
фигурами  в этом клоунском балагане. Он видел, как срочно уничтожались  дела
видных деятелей  правящей партии, как сжигались компрометирующие  материалы,
как  изгонялись  офицеры,  вся вина которых состояла в том, что  они  честно
служили своей стране, представляя ее от Балтики до Тихого океана.
     Он  не мог  принять  эти перемены. Первые  два  месяца  он  ходил,  как
помешанный,  пытаясь  осознать  происходящее.  Но иррациональность  ситуации
давила на него, общая эйфория чертиков действовала на нервы, а торжествующий
музыкант, дирижировавший уже целым народом, вызывал ужас и разочарование.
     Вскоре выяснилось, что Моргунас не может  никуда  устроиться на работу.
Его