даже не  догадывался, что
он  старший лейтенант,  офицер  военной  разведки.  Считали, что  он обычный
пехотный командир,  попавший  в плен во время  сражения. Если бы  кто-нибудь
узнал  правду,  Кичиным  сразу  занялись  бы  представители американских или
пакистанских спецслужб.
     Еще через неделю в лагерь приехал сам шейх Курбан.
     Одним из первых, кого он навестил, был пленный советский офицер.
     - Хочу тебя обрадовать, - заявил шейх, - все твои люди освобождены. Они
вернулись к своим благодаря помощи таджикского "Барса". Ты знал такого?
     Конечно, Кичин знал своего  командира,  тогда  еще подполковника Акбара
Асанова или "Барса", как его называли в Таджикистане. Но особенно показывать
этого здесь не стоило.
     - Слышал о таком, - сказал Кичин переводчику. Он немного понимал пушту,
на котором говорили в лагере, но решил этого не показывать.
     - "Барс" дал мне слово всегда хоронить  погибших  мусульман по  нашему,
мусульманскому обычаю. Как думаешь, он сдержит свое слово?
     - Если дал слово, значит, сдержит, - быстро ответил Кичин.
     - Мы тоже так  думаем. Тебя  мц тогда не могли отпустить.  Ты был очень
плох.  А  здесь далеко до "шурави". Не пытайся отсюда бежать, офицер, у тебя
ничего не выйдет, -  показал  шейх Курбан на горы, - эти горы без проводника
не пройти. А в одиночку ты просто погибнешь.
     - Вы хотите меня держать все время здесь? - спросил Кичин.
     - Увидим, - ничего не сказал конкретного шейх и вышел из палатки.
     А потом  потянулись томительные дни. Кичину разрешали ходить по лагерю,
и он постепенно знакомился со стариками, живущими здесь со своими семьями, с
детьми, играющими среди палаток, с молодыми моджа-хедами, ушедшими в горы от
бомбардировок своих  кишлаков и взявшими в руки оружие, чтобы  защитить свои
земли и свои семьи. Многие  бежали в горы только  из-за необъяснимого страха
перед  "шурави".  Другой  образ  жизци,  атеизм безбожников  вызывали  страх
сильнее, чем реальные снаряды и выстрелы.
     Кичин, разговаривая с простыми  людьми, вникая в их нехитрый, житейский
быт, узнавая  их  привычки и особенности, начинал понимать,  какой  страшной
трагедией обернулась война для афганцев. Авантюризм  афганских  политических
деятелей, недальновидность  советского руководства,  отсутствие  гибкости  у
военного командования  стали  основными  источниками того  массового  исхода
людей,  который начался по всей стране с  начала восьмидесятых. Любая  война
являет собой зло  в первозданном, почти рафинированном  виде, включая в себя
все необходимые компоненты  насилия, надругательства, отсутствия любых  прав
граждан, беззакония, попрания божеских  и человеческих  норм. Но гражданская
война,  усугубленная  военной  интервенцией, есть  зло  еще более страшное и
горькое, когда множатся в любых количествах Каины, убивающие братьев своих и
глас Божий вопиет "Где брат твой, Авель?"
     Горький осадок "афганского синдрома"  как-то смазал  то обстоятельство,
что в Афганистане идет гражданская война до сих пор, и тысячи граждан одного
государства убивают своих соотечественников, единоверцев, братьев по  крови.
В  некоторых  афганских   семьях  зеркально  повторялась  ситуация  типичной
гражданской войны, когда старший сын, ушедший в город на заработки, является
командиром  роты  или батальона,  активистом  Народно-демократической  парии
Афганистана,  а  младший  брат,  выросший  в  кишлаке  -  командиром  отряда
моджахедов.  И  несчастная  мать  молит  Аллаха  о  сохранении  жизни  обоим
сыновьям.
     В  таких  условиях  отношение  моджахедов,  за  редким  исключением,  к
представителям Советской Армии  было куда более мягким, чем к представителям
собственного народа. Таких афганцев обычно ждала мучительная  смерть. Кичина
особенно потряс один случай, происшедший спустя месяц после его пленения.
     В  одном  из тяжелых сражений афганская семья потеряла сразу пятерых  -
отца  и четверых сыновей. В  живых  остались  только мать и  .младшая  дочка
тринадцати лет.  Ошеломленный Кичин видел, как  тяжело  оплакивала свое горе
женщина.  И  на следующий  день  привела  за руку  свою  единственную  дочь,
последнего  из .оставшихся в живых членов семьи и просила принять  ее вместо
погибших братьев. Война постепенно становилась воистину народной, а победить
целый народ, как известно, нельзя. Его можно только уничтожить.
     Дети полюбили мягкого, доброго "дядю Вита" и  часами просиживали  в его
палатке.  Он, когда-то работавший на  фабрике  игрушек, перед поступлением в
ВУЗ,  теперь начал  вспоминать  обретенные ранее  навыки,  мастеря  детишкам
забавные игрушки. В  один  из таких  дней  к нему снова пришел  шейх Курбан.
После того, как испуганные дети покинули палатку,  шейх  произнес,  попросив
переводчика переводить:
     - Ты довольно давно живешь в нашем  лагере. Больше  месяца.  Мы изучали
тебя, ты изучал  нас.  Дети любят  тебя, говорят, ты  добрый человек. Но  ты
скрыл от нас, что не командовал  в том бою своими людьми. Там был командир -
капитан Симонов.
     - Да, - ответил, дослушав  переводчика,  Кичин, -  но  после его смерти
командовал я.
     - Мы не можем найти данных о тебе  в твоей воинской части, - нахмурился
шейх,  -  может,  ты не старший лейтенант,  а у тебя другое звание. Может, у
тебя  другое имя. Солдат твоих мы давно отпустили и теперь узнать  не можем,
как твое настоящее имя.
     Кичин насторожился. Ему с самого начала был неприятен этот разговор. Он
представился Виктором Косолаповым, по имени своего, погибшего в прошлом году
товарища, решив скрыть свою настоящую фамилию.
     - Зачем мне  скрывать свое имя. Тем более,  свое звание. Я носил погоны
не для того, чтобы вы меня забрали в плен, - ответил он.
     - Да, - явно смутился шейх, - это правда. Но мы не до конца верим тебе.
Поэтому мы хотим испытать тебя - примешь ли ты мусульманскую веру?
     Кичин  смутился. С  одной  стороны,  он  был  воспитан,  как убежденный
атеист, каким и положено было быть военному разведчику, коммунисту. С другой
-  он  понимал,  достаточно  ему  отказаться  и  подозрения  шейха  усилятся
тысячекратно. Он должен принимать решение.
     - Я не знаю вашего языка, - осторожно ответил он.
     - Этому мы тебя научим, - усмехнулся шейх.
     - Но я не знаю и вашей религии.
     - Это тоже не такая проблема. Тебя научат основным принципам шариата. А
учиться этому можно всю жизнь. Кроме того, ты сможешь читать наши книги и на
русском языке. Они специально отпечатаны для таких безбожников, как ты.
     Колебаться больше не имело смысла. Он мог вызвать только подозрения.
     - Хорошо, - кивнул Кичин, - когда это случится?
     - Не так быстро, как ты думаешь, -  сказал шейх,  - для этого ты должен
сначала многому научиться.
     С этого дня Кичин начал  отпускать  бороду  и усы.  Конечно, можно было
просто послать шейха ко всем чертям, сказать  свое настоящее  имя и  принять
мученическую  смерть.  Немолодой  парень  двадцати  семи  лет  меньше  всего
подходил на роль мученика.
     А жизнь была так прекрасна.
     С этого  дня с  Кичиным  стал  заниматься  местный мулла, обучавший его
языку  и  главным  положениям  корана.  Знакомясь  с  основными  постулатами
мусульманской религии,  Виктор Кичин удивлялся ее простоте и пониманию.  Он,
никогда  не изучавший  историю  религии,  с  огромным  удивлением узнал, что
мусульманский  мир  почитает  и пророка Иисуса Христоса  и  его мать  - деву
Марию, и чисто библейских персонажей - Авраама, Гавриила, Моисея.
     Он  постигал  мудрость,  заложенную   в   книгах  полу-торатысячелетней
давности, с удивлением замечая, что начинает верить этим истинам больше, чем
лекциям своих преподавателей по атеизму. Некоторые вещи по истории он вообще
узнавал впервые, начиная понимать, какие пласты мировой цивилизации скрывали
от них в учебных заведениях.
     Но вместе с тем  где-то глубоко в нем сидело  его советское воспитание,
его пионерское детство, его комсомольская молодость. И это тоже  было частью
его судьбы и его души.
     Скрывать свое знание  языка становилось  опасным, и он  неохотно  начал
овладевать  основами  пуштунского  языка, читать  некоторые суры  корана  на
фарси.  В один из весенних, солнечных дней  к нему пришли двое мужчин. Кичин
знал,  что должен пройти и через  этот  обряд посвящения, но, увидев мужчин,
все-таки  заколебался.  Слишком  необычной  была  плата  за  жизнь.  Слишком
тревожной для него. Согласно мусульманским обычаям его должны были обрезать,
убирая крайнюю плоть* .
     Нужно быть мужчиной, чтобы понять все  его страхи. Но пути назад уже не
было. Цирюльник  дал выпить ему успокоительного, после чего Кичина раздели и
положили  на  кровать.  Двое  мужчин звзя^али  ему  руки и  ноги. Для детей,
которым делали обрезание,  эта процедура проходила менее болезненно, чем для
взрослого   человека.  Кичин,  несмотря   на  налиток,  внутренне  напрягся.
Цирюльник поднял огромные ножницы и... страшный крик Виктора  Кичина  потряс
все соседние палатки.. Цирюльник быстро посыпал каким-то темным порошком.
     - Все кончено, - сказал он, - не бойся. Заживет быстро.
     Кичин,   которому   наконец  развязали   руки  и  ноги,  провалился   в
спасительный сон.
     Еще  целую неделю он  мылся водой  со  слабым  содержанием  марганца  и
наконец, когда  твердая  корка,  покрывающая  рану,  спала,  понял,  что все
кончено.
     Вскоре  он получил мусульманское имя Вахтад и был перевезен в Пакистан,
в небольшой город Хангу. Там, таких как он,  оказалось восемь человек. Среди
них были русские, татары, таджики, башкиры. Но  единственным офицером был он
-  старший  лейтенант Виктор Кичин,  взявший себе имя  Виктора Косолапова  и
называемый теперь таким чужим именем - Вахтад.
     До них дошли  слухи, что где-то  советские пленные подняли мятеж, но их
было  слишком  мало  в  городе,  в  котором размещались пять сотен афганских
моджахедов, проходящих переподготовку в тренировочных лагерях под Хангу, где
их готовили американские и пакистанские инструкторы.
     Кичин  провел  за  рубежом,  в Пакистане, более шести лет.  А в далекий
сибирский город Ачинск продолжали поступать ответы  из  Министерства обороны
СССР, где Виктор Кичин по-прежнему значился, как "пропавший без вести".  А в
город  Семипалатинск, в Казахстане., шли сообщения, где подтверждалось,  что
Виктор Косолапов,  по сведениям  зарубежной  прессы, находится  в  плену,  в
Пакистане, и сообщения о его смерти были не совсем точны.
     И обе матери, в Семипалатинске и Ачинске. моли ли Бога о милости, прося
вызволить их сыновей  и  вернуть домой. Виктор Кичин вернулся  домой в марте
девяносто  второго.  Он  не  понимал  -  куда  он  вернулся.  В приграничном
Пакистане  было  спокойнее.  Его  родины  -  Советского  Союза  -  более  не
существовало.  И  не было многого другого. Он  вернулся  в  чужую  страну, в
другое время.
     Изменения,  происшедшие  в  стране, потрясли его больше, чем изменения,
происшедшие в его личной жизни. Он сбрил бороду, усы, сменил прическу, начал
снова говорить по-русски, с трудом подбирая некоторые знакомые слова.  Мать,
истово верившая в его возвращение, уже покоилась на кладбище. В армии он был
чужой. Летом девяносто второго он приехал к Акбару Асанову. Они долго сидели
вместе, пили за павших, вспоминали погибших товарищей.
     -  Объясни  мне,  - говорил  с болью  Кичин, - что произошло? Как будто
попал  в девятнадцатый век. Везде  идут войны - в Абхазии, в Азербайджане, в
Молдавии. Нет  нашей страны, а  вместо  нее этот ублюдочный трехцветный флаг
денвкинцев. Как это могло случиться?
     -  Многое  случилось,  Виктор,  -  с  болью  говорил  Асанов, -  многое
изменилось.  Сначала мы не придавали этому значения, а потом поняли, что уже
поздно.  Пока мы воевали в  Афгаяе,  нас  предавали здесь политики. Все  уже
слишком поздно.
     -  Почему?  - горячился Кичин,  -  почему никто  не ударил  кулаком, не
крикнул - что же вы делаете, су кины дети?
     - Пытались,  - вздохнул Асанов, - кое-кто пытался ударить кулаком, даже
танки  вызывал. Но все  было  бесполезно.  Та  система  себя  отжила. Пойми,
Виктор, она уже только мешала нам нормально существовать.
     - Поэтому вы развалили страну?
     - Это делал не я, - возразил Асанов.
     - Но гы молчал, - разозлился Виктор, - хорошо, я тоже  сукин сын, сидел
все эти годы в плену, но  я  был контужен, тяжело  ранен, я ведь в  плен  не
сдавался  по  доброй  воле.  Все искал  возможность бежать.  Не  было  такой
возможности, не  было. Но вы же - сытые, довольные,  счастливые жили в своей
стране. И что вы с ней сделали?
     - У нас тоже не было никакой возможности. Народ уже не принимал прежней
системы. Все  распалось.  Тебе  трудно это понять, Виктор, ты словно попал к
нам  из  другого времени. Но  это так. Последние годы был  просто обвал. А в
августе девяносто  первого его  пытались  искусственно остановить. Некоторые
считают этих людей героями, некоторые  подлецами. Но  сделанного не вернешь.
Страны больше нет. Вместо нее Россия.
     -  А ты кто теперь.  Иностранец? - съязвил  Кичин,  - гражданин другого
государства.
     -  Я  офицер  российской  армии,  -  возразил Аса-нов,  -  и  таджик по
национальности. Я не отрекаюсь ни от своего народа, ни от своей армии, ни от
языка, на котором говорю.
     -  Как  все это глупо, - поднял свой стакан  Кичин, - там, в Афгане, мы
воевали,  выполняя свой  интернациональный долг. Так  нам, во всяком случае,
говорили,  но  мы  были представители  великой страны, империи. Мы гордились
своей страной. Что с вами случилось? Как могло получиться так, что вы забыли
об этом.  Где  ваша  присяга, господа офицеры?  Сейчас  ведь, кажется, модно
говорить друг другу это  слово "господа"? "Где была  ваша совесть? Почему ни
один генерал не пошел на Москву  со своими полками, почему  не остановил это
безумие, эту вакханалию бесов?
     - Все было не так, - Асанов  залпом выпил свой стакан, стукнул  его  об
стол,  -пойми, мир  очень  изменился.  Изменилось  сознание  людей, сознание
офицеров,  настрой всей  страны. Стали доказывать, что ничего хорошего у нас
не было, что вся  наша история за последние семьдесят  лет - одно говно. Что
нашими руководителями  были маньяки Ленин,  Троцкий,  Сталин или  слабоумные
идиоты типа Брежнева,  Хрущева и Черненко. Начали открыто писать  о тридцать
седьмом годе. Вместе с правдой нам сообщили, что мы все были либо стукачами,
либо  палачами.  Население  дрогнуло.  А потом сказали,  что  ввод  войск  в
Афганистан был преступлением. И, значит, мы с тобой, Виктор, уже не герои, а
преступники. А  потом  написали, что в  последней войне с Гитлером мы просто
задавили  его  своими трупами,  выиграв  таким  образом  войну. И,  наконец,
сказали,  что  коммунисты ничуть не  лучше фашистов, даже  термин  придумали
"красно-коричневые". Что  оставалось делать? Поднимать по тревоге  полк? Так
любого генерала тут же арестовали бы его собственные офицеры. Ты многого еще
не знаешь, Виктор.
     - И  не  хочу  знать, - Виктор закрыл глаза, - знаешь, как тяжело  было
там, в Пакистане. Как я скучал по нашему черному хлебу, по нашим песням,  по
нашей водке. Не поверишь - иногда ночью пел сам себе, вспоминая все знакомые
мелодии. Вот, думал,  когда-нибудь  вернусь и все.  А теперь что? Приехал на
родину,  которой нет. Я  ведь  теперь  за  двоих  живу  - за  себя и  Витьку
Косолапова  из десантного. Его  мать  в  Семипалатинске живет, значит, уже в
другом  государстве. И выходит,  что  я  гражданин  сразу двух государств  -
России и Казахстана.
     Они  выпили еще раз за Виктора Косолапова, за геройски погибшего майора
Симонова, за Павку Свешникова, за всех остальных товарищей.
     Вечером  Кичин  уехал. Вскоре, получив  наконец свои документы,  бывший
старший  лейтенант военной разведки устроился работать на какой-то  фабрике.
Он  еще  несколько раз  звонил Асанову,  каждый  раз  все более отчаянный  и
неустроенный.  Акбар  ходил  по  кабинетам, даже  просил  Орлова.  Все  было
бесполезно - человеку, отсидевшему шесть лет в плену, никто не верил.  А тем
более, когда  стало известно, что Виктор стал мусульманином, словно его вера
не позволяла ему работать в разведке.
     Он погиб в октябре девяносто третьего, защищая Верховный Совет России -
оплот своей  последней  надежды  и  веры. Так в не понявший, и не  принявший
происшедших  перемен, он  оказался чужим  для страны,  откуда  ушел  воевать
восемь лет назад. На его  похороны успел приехать Акбар Асанов. Это был  его
последний долг перед несчастным  офицером, раздавленным  неумолимым  колесом
времени.



V
     К  полудню  следующего  дня  группа  вышла наконец  к  подножью горного
хребта, у небольшого селения Лими.  В  этом месте  лодки пришлось затопить и
весь груз перераспределить на восемь  равных частей. Теперь начиналась самая
трудная  часть пути  через горы, когда  от  людей Асанова требовалось  почти
альпинистское мастерство в скалолазании.
     Достали  заранее  приготовленные  ледовые и скальные крючья,  ледорубы,
молотки, веревки. Ботинки у всех были на профилированной  резиновой подошве.
Асанов подозвал Семенова и Елагина.
     -  Вы лучшие  специалисты,  оба  мастера спорта по  альпинизму. Как  вы
думаете, какой сложности наш маршрут по этим скалам?
     Он знал,  что  все  маршруты  в  альпинизме разбиты на шесть  категорий
трудности.  Первые  две  категории  были  наиболее  легкими,  последние  две
требовали  особого  мастерства,  почти  виртуозного  владения  альпинистской
техникой.
     Елагин  и Семенов добросовестно осмотрели  в  окуляры  биноклей  начало
маршрута, просмотрели  по  карте  весь предполагаемый путь,  и в один  голос
заявили,  что  маршрут   третьей  категории  сложности.  Это  означало,  что
необходима  страховка  и  очень  внимательное  движение по  маршруту. Асанов
распорядился,  чтобы  первыми  шли по маршруту  Елагин -  Чон Дин - Рахимов.
Затем Семенов  - Падерина - Машков.  Замыкать движение должна  пара Асанов -
Борзунов. Генерал надеялся при этом на сноровку капитана.
     Ночью идти  через горы не имело смысла, но селение было слишком близко,
и  Асанов  вынужден  был  выставить  ночью  двойную  охрану,  распорядившись
дежурить по два часа, чтобы дать возможность отдохнуть  всем членам  группы,
равномерно распределив силы на завтрашний день.
     Ночь  прошла  спокойно.  Из  соседнего  кишлака  не доносилось  никаких
звуков,  люди и животные спали.  С рассветом  Асанов поднял своих людей. Шел
уже  третий  день и  нужно  было  особенно торопиться.  К  счастью, в сонном
селении все было спокойно.
     Группа  начала  переход,  когда  солнце  еще   только  поднималось  над
кишлаком, неохотно проглядывая между гор.
     К чести офицеров, несмотря на трудный  переход, они  старались изо всех
сил, помогая друг другу  в трудных ситуациях. Им приходилось тащить на  себе
огромные рюкзаки с  оружием, боеприпасами,  костюмами,  рацией, питанием  на
семь  дней. Это было не столько сложно,  сколько тяжело.  Но  никаких других
вариантов  не существовало. Идти приходилось с этим тяжким грузом и по этому
сложному маршруту.
     К полудню наконец решено было сделать первый привал. Асанов проверил по
карте. Они прошли лишь треть маршрута и следовало торопиться.
     - Отдых - полчаса, - распорядился генерал.
     К нему подсел Рахимов.
     - Вы думаете, люди Абу-Кадыра пойдут за нами?
     - По  этому маршруту нет. Но охотиться  будут,  безусловно.  Мы  дважды
выходили на их людей. Слишком много убитых, - недовольно заметил Асанов.
     -  Люди устают,  -  осторожно заметил  Рахимов,  - думаете завтра утром
успеем перейти этот хребет?
     - Должны успеть,  -  ответил  Асанов,  - и  так  потеряли слишком много
времени.
     - Елагин  говорит, впереди еще труднее будет, - напомнил Рахимов, - а у
нас столько груза. Не дай, Бог, кто-нибудь сорвется.
     - Что предлагаете? - спросил Асанов.
     - Два