ь ли вообще тоска
	по вечности и т. д.,
        по ангельскому крылу -
	инерция косяка,
	в родной для него среде
	уткнувшегося в скалу?

	И не есть ли Земля
	только посуда? Род
	пиалы? И не есть ли мы,
	пашущие поля,
	танцующие фокстрот,
	разновидность каймы?

	Звезды кивнут: ага,
	бордюр, оторочка, вязь
	жизней, которых счет
	зрения отродясь
	от громокипящих га
	моря не отвлечет.

	Им виднее, как знать.
	В сущности, их накал
	в космосе объясним
	недостатком зеркал;
	это легче понять,
	чем примириться с ним.

	Но и моря, в свой черед,
	обращены лицом
	вовсе не к нам, но вверх,
	ценя их, наоборот,
	как выдуманной слепцом
	азбуки фейерверк.

	Оказываясь в западне
	или же когда мы
	никому не нужны,
	мы видим моря вовне,
	больше беря взаймы,
	чем наяву должны.

	В облике многих вод,
	бегущих на нас, рябя,
	встающих там на дыбы,
	мнится свобода от
	всего, от самих себя,
        не говоря - судьбы.

	Если вообще она
        существует - и спор
        об этом сильней в глуши -
	она не одушевлена,
	так как морской простор
	шире, чем ширь души.

	Сворачивая шапито,
	грустно думать о том,
	что бывшее, скажем, мной,
	воздух хватая ртом,
	превратившись в ничто,
	не сделается волной.

	Но ежели вы чуть-чуть
	мизантроп, лиходей,
	то вам, подтянув кушак,
	приятно, подставив ей,
	этой свободе, грудь,
	сделать к ней лишний шаг.

				1994

   * Опубликовано  в сб. "В  окрестностях Атлантиды" ("Пушкинский фонд",
С-Пб.,  1995) под заглавием "Моллюск". В СИБ идентичный текст озаглавлен
"Тритон". - С. В.

___+

	Мы жили в городе цвета окаменевшей водки.
	Электричество поступало издалека, с болот,
	и квартира казалась по вечерам
	перепачканной торфом и искусанной комарами.
	Одежда была неуклюжей, что выдавало
	близость Арктики. В том конце коридора
	дребезжал телефон, с трудом оживая после
	недавно кончившейся войны.
	Три рубля украшали летчики и шахтеры.
	Я не знал, что когда-нибудь этого больше уже не будет.
	Эмалированные кастрюли кухни
	внушали уверенность в завтрашнем дне, упрямо
	превращаясь во сне в головные уборы либо
	в торжество Циолковского. Автомобили тоже
	катились в сторону будущего и были
	черными, серыми, а иногда (такси)
	даже светло-коричневыми. Странно и неприятно
	думать, что даже железо не знает своей судьбы
	и что жизнь была прожита ради апофеоза
	фирмы Кодак, поверившей в отпечатки
	и выбрасывающей негативы.
	Райские птицы поют, не нуждаясь в упругой ветке.

				1994

___+

	О если бы птицы пели и облака скучали,
	и око могло различать, становясь синей,
	звонкую трель преследуя, дверь с ключами
	и тех, кого больше нету нигде, за ней.

        А так - меняются комнаты, кресла, стулья.
        И всюду по стенам то в рамке, то так - цветы.
	И если бывает на свете пчела без улья
	с лишней пыльцой на лапках, то это ты.

	О если б прозрачные вещи в густой лазури
	умели свою незримость держать в узде
        и скопом однажды сгуститься - в звезду, в слезу ли -
        в другом конце стратосферы, потом - везде.

        Но, видимо, воздух - только сырье для кружев,
	распятых на пяльцах в парке, где пасся царь.
        И статуи стынут, хотя на дворе - бесстужев,
	казненный потом декабрист, и настал январь.

				1994

___+
			Письмо в оазис

	Не надо обо мне. Не надо ни о ком.
	Заботься о себе, о всаднице матраца.
	Я был не лишним ртом, но лишним языком,
	подспудным грызуном словарного запаса.

	Теперь в твоих глазах амбарного кота,
	хранившего зерно от порчи и урона,
	читается печаль, дремавшая тогда,
	когда за мной гналась секира фараона.

	С чего бы это вдруг? Серебряный висок?
	Оскомина во рту от сладостей восточных?
	Потусторонний звук? Но то шуршит песок,
	пустыни талисман, в моих часах песочных.

        Помол его жесток, крупицы - тяжелы,
	и кости в нем белей, чем просто перемыты.
	Но лучше грызть его, чем губы от жары
	облизывать в тени осевшей пирамиды.

				1994

___+

	После нас, разумеется, не потоп,
	но и не засуха. Скорей всего, климат в царстве
	справедливости будет носить характер
	умеренного, с четырьмя временами года,
	чтоб холерик, сангвиник, флегматик и меланхолик
	правили поочередно: на протяженьи трех
	месяцев каждый. С точки зрения энциклопедии,
        это - немало. Хотя, бесспорно,
	переменная облачность, капризы температуры
	могут смутить реформатора. Но бог торговли
	только радуется спросу на шерстяные
	вещи, английские зонтики, драповое пальто.
        Его злейшие недруги - штопаные носки
	и перелицованные жакеты. Казалось бы, дождь в окне
	поощряет именно этот подход к пейзажу
	и к материи в целом: как более экономный.
	Вот почему в конституции отсутствует слово "дождь".
	В ней вообще ни разу не говорится
	ни о барометре, ни о тех, кто, сгорбясь
	за полночь на табуретке, с клубком вигони,
	как обнаженный Алкивиад,
	коротают часы, листая страницы журнала мод
	в предбаннике Золотого Века.

				1994

___+
			Робинзонада

	Новое небо за тридевятью земель.
	Младенцы визжат, чтоб привлечь вниманье
	аиста. Старики прячут голову под крыло,
	как страусы, упираясь при этом клювом
	не в перья, но в собственные подмышки.
	Можно ослепнуть от избытка ультрамарина,
	незнакомого с парусом. Увертливые пиро'ги
        подобны сильно обглоданной - стесанной до икры! -
	рыбе. Гребцы торчат из них, выдавая
	тайну движения. Жертва кораблекрушенья,
	за двадцать лет я достаточно обжил этот
        остров (возможно, впрочем, что - континент),
	и губы сами шевелятся, как при чтеньи, произнося
	"тропическая растительность, тропическая растительность".
        Скорей всего, это - бриз; во второй половине дня
	особенно. То есть, когда уже
	остекленевший взор больше не отличает
	оттиска собственной пятки в песке от пятки
	Пятницы. Это и есть начало
        письменности. Или - ее конец.
	Особенно с точки зрения вечернего океана.

				1994

___+
			MCMXCIV

	Глупое время: и нечего, и не у кого украсть.
	Легионеры с пустыми руками возвращаются из походов.
	Сивиллы путают прошлое с будущим, как деревья.
	И актеры, которым больше не аплодируют,
        забывают великие реплики. Впрочем, забвенье - мать
	классики. Когда-нибудь эти годы
	будут восприниматься как мраморная плита
        с сетью прожилок - водопровод, маршруты
	сборщика податей, душные катакомбы,
        чья-то нитка, ведущая в лабиринт, и т. д. и т. п. - с пучком
	дрока, торчащим из трещины посередине.
	А это было эпохой скуки и нищеты,
	когда нечего было украсть, тем паче
	купить, ни тем более преподнести в подарок.
	Цезарь был ни при чем, страдая сильнее прочих
	от отсутствия роскоши. Нельзя упрекнуть и звЈзды,
	ибо низкая облачность снимает с планет ответственность
	перед обжитой местностью: отсутствие не влияет
	на присутствие. Мраморная плита
        начинается именно с этого, поскольку односторонность -
	враг перспективы. Возможно, просто
	у вещей быстрее, чем у людей,
	пропало желание размножаться.

				1994

___
			На независимость Украины

	Дорогой Карл XII, сражение под Полтавой,
	слава Богу, проиграно. Как говорил картавый,
	"время покажет Кузькину мать", руины,
	кости посмертной радости с привкусом Украины.
        То не зелено-квитный, траченный изотопом,-
	жовто-блакытный реет над Конотопом,
	скроенный из холста, знать, припасла Канада.
	Даром что без креста, но хохлам не надо.
	Гой ты, рушник, карбованец, семечки в полной жмене!
	Не нам, кацапам, их обвинять в измене.
	Сами под образами семьдесят лет в Рязани
	с залитыми*(1) глазами жили, как при Тарзане.
	Скажем им, звонкой матерью паузы медля*(2) строго:
	скатертью вам, хохлы, и рушником дорога!
        Ступайте от нас в жупане, не говоря - в мундире,
	по адресу на три буквы, на все четыре
	стороны.*(3) Пусть теперь в мазанке хором гансы
	с ляхами ставят вас на четыре кости, поганцы.
        Как в петлю лезть - так сообща, путь выбирая в чаще,*(4)
	а курицу из борща грызть в одиночку слаще.
        Прощевайте, хохлы, пожили вместе - хватит!
	Плюнуть, что ли, в Днипро, может, он вспять покатит,
	брезгуя гордо нами, как скорый, битком набитый
	кожаными*(5) углами и вековой обидой.
	Не поминайте лихом. Вашего хлеба, неба,
	нам, подавись мы жмыхом и колобом, не треба.*(6)
	Нечего портить кровь, рвать на груди одежду.
	Кончилась, знать, любовь, коль и была промежду.
	Что ковыряться зря в рваных корнях глаголом?*(7)
	Вас родила земля, грунт, чернозем с подзолом.*(8)
	Полно качать права, шить нам одно, другое.
	Это земля не дает вам, кавунам,*(9) покоя.
	Ой да Левада-степь, краля, баштан, вареник!
        Больше, поди, теряли - больше людей, чем денег.
        Как-нибудь перебьемся. А что до слезы из глаза -
	нет на нее указа, ждать до другого раза.
	С Богом, орлы, казаки,*(10) гетманы, вертухаи!
	Только когда придет и вам помирать, бугаи,
	будете вы хрипеть, царапая край матраса,
	строчки из Александра, а не брехню Тараса.


   * Стихотворение отсутствует в СИБ и, видимо, неопубликовано; было не-
сколько раз прочитано Бродским в начале 1990-х годов. Я нашЈл два интер-
нет-источника с существенными расхождениями - очевидно, ошибками расшиф-
ровки звуковой записи. Стихотворение даЈтся по третьему источнику - тек-
сту, присланному мне Алексеем Голицыным,  с отмеченными расхождениями со
вторым (более поздним) интернет-источником ("вариант 2") и с более-менее
произвольной пунктуацией. - С. В.
*	Комментарий к первому источнику (украинский веб-сайт): "(Прочитано 28.02.1994 року, Квiнсi-коледж, вечiр. С магнiтна стрiчка цього вечора). Цей текст iз коментарiiм було оприлюднено у газетi "Вечiрнiй Киiв" 14 листопада 1996 року."
   * Комментарий ко второму источнику (сетевой журнал ":ЛЕНИН:" под ред.
М. Вербицкого):  "Прочитано Иосифом Бродским 28 февраля 1994 года на ве-
черинке в  Квинси-коледж (США). Существует магнитофонная запись этой ве-
черинки. Републикация из газеты "Голос громадянина" N 3, 1996 год."
*       Комментарий к третьему источнику: "Текст транскрибирован с видеокассеты. <Запись 25 августа 1992 г., Стокгольм.> Отвечаю за все, кроме орфографии. - Алексей Голицын". Запись начинается словами Бродского: "Сейчас я прочту стихотворение, которое может вам сильно не понравиться, но тем не менее... Стихи называются..."

   * 1. Вариант 2: "с сальными глазами"
*	2. Вариант 2: "паузы метя строго"
   * 3. Вариант  2:  "по адресу на три буквы,  на стороны все четыре.  /
Пусть теперь..."
*	4. Вариант 2: "суп выбирая в чаше"
   * 5. Вариант 2: "как оскомой, битком набитый / отторгнутыми углами"
*	6. Вариант 2: "подавись вы жмыхом, не подолгом не треба"
   * 7. Вариант 2: "в рваных корнях покопом"
*	8. Вариант 2: "чернозем с подзомбом"
   * 9. Вариант 2: "вам, холуям, покоя"
*	10. Вариант 2: "орлы и казаки"

___+
			Бегство в Египет (2)

	В пещере (какой ни на есть, а кров!
	Надежней суммы прямых углов!)
	в пещере им было тепло втроем;
	пахло соломою и тряпьем.

	Соломенною была постель.
	Снаружи молола песок метель.
	И, припоминая его помол,
	спросонья ворочались мул и вол.

	Мария молилась; костер гудел.
	Иосиф, насупясь, в огонь глядел.
	Младенец, будучи слишком мал
	чтоб делать что-то еще, дремал.

        Еще один день позади - с его
	тревогами, страхами; с "о-го-го"
	Ирода, выславшего войска;
        и ближе еще на один - века.

	Спокойно им было в ту ночь втроем.
	Дым устремлялся в дверной проем,
	чтоб не тревожить их. Только мул
	во сне (или вол) тяжело вздохнул.

	Звезда глядела через порог.
	Единственным среди них, кто мог
	знать, что взгляд ее означал,
	был младенец; но он молчал.

				декабрь 1995

___+
			Воспоминание

		  Je n'ai pas oublie, voisin de la ville
		  Notre blanche maison, petite mais tranquille.

		   Сharles Baudelaire

	Дом был прыжком геометрии в глухонемую зелень
	парка, чьи праздные статуи, как бросившие ключи
	жильцы, слонялись в аллеях, оставшихся от извилин;
        когда загорались окна, было неясно - чьи.
	Видимо, шум листвы, суммируя варианты
        зависимости от судьбы (обычно - по вечерам),
	пользовалcя каракулями, и, с точки зренья лампы,
	этого было достаточно, чтоб раскалить вольфрам.
	Но шторы были опущены. Крупнозернистый гравий,
	похрустывая осторожно, свидетельствовал не о
	присутствии постороннего, но торжестве махровой
	безадресности, окрестностям доставшейся от него.
	И за полночь облака, воспитаны высшей школой
	расплывчатости или просто задранности голов,
	отечески прикрывали рыхлой периной голый
	космос от одичавшей суммы прямых углов.

				1995

___+
			Выздоравливающему Волосику

	Пока срастаются твои бесшумно косточки,
	не грех задуматься, Волосенька, о тросточке.

	В минувшем веке без неЈ из дому гении
	не выходили прогуляться даже в Кении.

	И даже тот, кто справедливый мир планировал,
	порой без Энгельса, но с тросточкой фланировал.

	Хотя вообще-то в ход пошла вещица в Лондоне
	при нежном Брэммеле и гордом Джордже Гордоне.

	Потом, конечно, нравы стали быстро портиться:
        то - революция, то - безработица,

	и вскоре тросточка, устав от схваток классовых,
	асфальт покинула в разгар расстрелов массовых.

	Но вот теперь, случайно выбравшись с поломками
	из-под колЈс почти истории с подонками,

	больнички с извергом захлопнув сзади двери и
	в миниатюре повторив судьбу Империи,

        - чтоб поддержать чуть-чуть своЈ телосложение -
	ты мог бы тросточку взять на вооружение.

	В конце столетия в столице нашей северной
	представим щЈголя с улыбкою рассеянной,

	с лицом, изборождЈнным русским опытом,
	сопровождаемого восхищЈнным ропотом,

	когда прокладывает он сквозь часть Литейную
	изящной тросточкою путь в толпе в питейную.

	Тут даже гангстеры, одеты в кожу финскую,
	вмиг расступаются, поблЈскивая фиксою,

        и, точно вывернутый брюк карман - на деньги,
	взирают тучки на блистательного дэнди.

        Кто это? Это - ты, Волосик, с тросточкой
	интеллигентов окружЈнный храброй горсточкой,

	вступаешь, холодно играя набалдашником,
	в то будущее, где жлобы с бумажником

	царить хотели бы и шуровать кастетами.
	Но там все столики уж стоики и эстетами

        позанимали, и Волосик там - за главного:
	поэт, которому и в будущем нет равного.

				1995

   * "Волосик" - юношеская кличка от имени Володя (прим. В. Уфлянда)

   * Текст по публикации: Альманах "Петрополь", N 7, 1997. - С. В.

___+

	Клоуны разрушают цирк. Слоны убежали в Индию,
	тигры торгуют на улице полосами и обручами,
	под прохудившимся куполом, точно в шкафу, с трапеции
	свешивается, извиваясь, фрак
	разочарованного иллюзиониста,
	и лошадки, скинув попоны, позируют для портрета
	двигателя. На арене,
	утопая в опилках, клоуны что есть мочи
	размахивают кувалдами и разрушают цирк.
	Публики либо нет, либо не аплодирует.
	Только вышколенная болонка
	тявкает непрерывно, чувствуя, что приближается
	к сахару: что вот-вот получится
	одна тысяча девятьсот девяносто пять.

				1995

___+
			Корнелию Долабелле

	Добрый вечер, проконсул или только-что-принял-душ.
	Полотенце из мрамора чем обернулась слава.
        После нас - ни законов, ни мелких луж.
	Я и сам из камня и не имею права
	жить. Масса общего через две тыщи лет.
        Все-таки время - деньги, хотя неловко.
	Впрочем, что есть артрит если горит дуплет
	как не потустороннее чувство локтя?
	В общем, проездом, в гостинице, но не об этом речь.
	В худшем случае, сдавленное "кого мне..."
	Но ничего не набрать, чтоб звонком извлечь
	одушевленную вещь из недр каменоломни.
	Ни тебе в безрукавке, ни мне в полушубке. Я
	знаю, что говорю, сбивая из букв когорту,
	чтобы в каре веков вклинилась их свинья!
	И мрамор сужает мою аорту.

				1995, Hotel Quirinale, Рим

___+
			На виа Фунари

	Странные морды высовываются из твоего окна,
	во дворе дворца Гаэтани воняет столярным клеем,
	и Джино, где прежде был кофе и я забирал ключи,
        закрылся. На месте Джино -
	лавочка: в ней торгуют галстуками и носками,
	более необходимыми нежели он и мы,
	и с любой точки зрения. И ты далеко в Тунисе
	или в Ливии созерцаешь изнанку волн,
	набегающих кружевом на итальянский берег:
	почти Септимий Север. Не думаю, что во всем
	виноваты деньги, бег времени или я.
	Во всяком случае, не менее вероятно,
	что знаменитая неодушевленность
	космоса, устав от своей дурной
	бесконечности, ищет себе земного
        пристанища, и мы - тут как тут. И нужно еще сказать
	спасибо, когда она ограничивается квартирой,
	выраженьем лица или участком мозга,
	а не загоняет нас прямо в землю,
	как случилось с родителями, с братом, с сестренкой, с Д.
        Кнопка дверного замка - всего лишь кратер
	в миниатюре, зияющий скромно вследствие
	прикосновения космоса, крупинки метеорита,
	и подъезды усыпаны этой потусторонней оспой.
	В общем, мы не увиделись. Боюсь, что теперь не скоро
	представится новый случай. Может быть, никогда.
	Не горюй: не думаю, что я мог бы
        признаться тебе в чем-то большем, чем Сириусу - Канопус,
	хотя именно здесь, у твоих дверей,
	они и сталкиваются среди бела дня,
	а не бдительной, к телескопу припавшей ночью.

				1995, Hotel Quirinale, Рим

___
			Посмертные публикации

   * Следующие  6 стихотворений отсутствуют в СИБ. Текст по журналу "Но-
вый Мир"  N 5,  1996. Примечание в тексте:  "Эти стихи были переданы нам
поэтом за несколько дней до ухода: публикация,  к нашему глубокому сожа-
лению, оказалась посмертной. В стихах сохранена пунктуация автора."

___+

		   Л. С.

        Осень - хорошее время, если вы не ботаник,
	если ботвинник паркета ищет ничью ботинок:
	у тротуара явно ее оттенок,
        а дальше - деревья как руки, оставшиеся от денег.

	В небе без птиц легко угадать победу
	собственных слов типа "прости", "не буду",
	точно считавшееся чувством вины и модой
	на темно-серое стало в конце погодой.

	Все станет лучше, когда мелкий дождь зарядит,
	потому что больше уже ничего не будет,
	и еще позавидуют многие, сил избытком
	пьяные, воспоминаньям и бывшим душевным пыткам.

	Остановись, мгновенье, когда замирает рыба
	в озерах, когда достает природа из гардероба
	со вздохом мятую вещь и обводит оком
	место, побитое молью, со штопкой окон.

				1995

   * Стихотворение  отсутствует в СИБ. Текст по журналу "Новый Мир" N 5,
1996. - С. В.

___+
			Посвящается Пиранези

        Не то - лунный кратер, не то - колизей; не то -
	где-то в горах. И человек в пальто
	беседует с человеком, сжимающим в пальцах посох.
	Неподалеку собачка ищет пожрать в отбросах.

	Не важно, о чем они говорят. Видать,
	о возвышенном; о таких предметах, как благодать
	и стремление к истине. Об этом неодолимом
	чувстве вполне естественно беседовать с пилигримом.

        Скалы - или остатки былых колонн -
	покрыты дикой растительностью. И наклон
	головы пилигрима свидетельствует об известной
        примиренности - с миром вообще и с местной

	фауной в частности. "Да", говорит его
	поза, "мне все равно, если колется. Ничего
        страшного в этом нет. Колкость - одно из многих
	свойств, присущих поверхности. Взять хоть четвероногих:

	их она не смущает; и нас не должна, зане
	ног у нас вдвое меньше. Может быть, на Луне
	все обстоит иначе. Но здесь, где обычно с прошлым
	смешано настоящее, колкость дает подошвам

        - и босиком особенно - почувствовать, так сказать,
	разницу. В принципе, осязать
        можно лишь настоящее - естественно, приспособив
	к этому эпидерму. И отрицаю обувь".

        Все-таки, это - в горах. Или же - посреди
	древних руин. И руки, скрещенные на груди
	того, что в пальто, подчеркивают, насколько он неподвижен.
	"Да", гласит его поза, "в принципе, кровли хижин

	смахивают силуэтом на очертанья гор.
	Это, конечно, не к чести хижин и не в укор
	горным вершинам, но подтверждает склонность
	природы к простой геометрии. То есть, освоив конус,

	она чуть-чуть увлеклась