ы покупая,
	о прожитом бездумно пожалей,
	к вагонному окошку прилипая.

	Все тот же вальс в провинции звучит,
	летит, летит в белесые колонны,
	весна друзей по-прежнему молчит,
	блондинкам улыбаясь благосклонно.

	Отходят поезда от городов,
	приходит моментальное забвенье,
	десятилетья искренних трудов,
	но вечного, увы, неоткровенья.

	Да что там жизнь! Под перестук колес
	взбредет на ум печальная догадка,
	что новый недоверчивый вопрос
	когда-нибудь их вызовет обратно.

	Так, поезжай. Куда? Куда-нибудь,
	скажи себе: с несчастьями дружу я.
	Гляди в окно и о себе забудь.
	Жалей проездом родину чужую.

				1961

___+

	Воротишься на родину. Ну что ж.
	Гляди вокруг, кому еще ты нужен,
	кому теперь в друзья ты попадешь?
	Воротишься, купи себе на ужин

	какого-нибудь сладкого вина,
	смотри в окно и думай понемногу:
	во всем твоя одна, твоя вина,
	и хорошо. Спасибо. Слава Богу.

	Как хорошо, что некого винить,
	как хорошо, что ты никем не связан,
	как хорошо, что до смерти любить
	тебя никто на свете не обязан.

	Как хорошо, что никогда во тьму
	ничья рука тебя не провожала,
	как хорошо на свете одному
	идти пешком с шумящего вокзала.

	Как хорошо, на родину спеша,
	поймать себя в словах неоткровенных
	и вдруг понять, как медленно душа
	заботится о новых переменах.

				1961

___+
			Пьеса с двумя паузами для сакс-баритона

	Металлический зов в полночь
	слетает с Петропавловского собора,
		из распахнутых окон в переулках
		мелодически звякают деревянные часы комнат,
		в радиоприемниках звучат гимны.
	Все стихает.
	Ровный шепот девушек в подворотнях
	стихает,
		и любовники в июле спокойны.
		Изредка проезжает машина.
	Ты стоишь на мосту и слышишь,
	как стихает, и меркнет, и гаснет
	целый город.
		Ночь приносит
		из теплого темно-синего мрака
		желтые квадратики окон
	и мерцанье канала.

	Играй, играй, Диззи Гиллеспи,
	Джерри Маллиган и Ширинг, Ширинг,
	в белых платьях, все вы там в белых платьях
	и в белых рубахах
	на сорок второй и семьдесят второй улице,
	там, за темным океаном, среди деревьев,
	над которыми с зажженными бортовыми огнями
	летят самолеты,
	за океаном.
	Хороший стиль, хороший стиль
	в этот вечер,
	Боже мой, Боже мой, Боже мой, Боже мой,
	что там вытворяет Джерри,
	баритон и скука и так одиноко,
	Боже мой, Боже мой, Боже мой, Боже мой,
	звук выписывает эллипсоид так далеко за океаном,
		и если теперь черный Гарнер
		колотит руками по черно-белому ряду,
	все становится понятным.
		 Эррол!
	Боже мой, Боже мой, Боже мой, Боже мой,
	какой ударник у старого Монка
	и так далеко,
	за океаном,
	Боже мой, Боже мой, Боже мой,
	это какая-то охота за любовью,
	все расхватано, но идет охота,
	Боже мой, Боже мой,
	это какая-то погоня за нами, погоня за нами,
	Боже мой,
	кто это болтает со смертью, выходя на улицу,
	сегодня утром.

	Боже мой, Боже мой, Боже мой, Боже мой,
	ты бежишь по улице, так пустынно, никакого шума,
	только в подворотнях, в подъездах, на перекрестках,
	в парадных,
		 в подворотнях говорят друг с другом,
	и на запертых фасадах прочитанные газеты оскаливают
	заголовки.
	Все любовники в июле так спокойны,
		 спокойны, спокойны.

				1961

___+
			Романс

	Ах, улыбнись, ах, улыбнись вослед, взмахни рукой,
	недалеко, за цинковой рекой.
	Ах, улыбнись в оставленных домах,
	я различу на улицах твой взмах.

	Недалеко, за цинковой рекой,
	где стекла дребезжат наперебой,
	и в полдень нагреваются мосты,
	тебе уже не покупать цветы.

	Ах, улыбнись в оставленных домах,
	где ты живешь средь вороха бумаг
	и запаха увянувших цветов,
	мне не найти оставленных следов.

	Я различу на улицах твой взмах,
	как хорошо в оставленных домах
	любить других и находить других,
	из комнат, бесконечно дорогих,
	любовью умолкающей дыша,
	навек уйти, куда-нибудь спеша.

	Ах, улыбнись, ах, улыбнись вослед, взмахни рукой,
	когда на миг все люди замолчат,
	недалеко за цинковой рекой
	твои шаги на целый мир звучат.

	Останься на нагревшемся мосту,
	роняй цветы в ночную пустоту,
	когда река, блестя из пустоты,
	всю ночь несет в Голландию цветы.

				1961

___+
			Современная песня

	Человек приходит к развалинам снова и снова,
	он был здесь позавчера и вчера
	и появится завтра,
	его привлекают развалины.
	Он говорит:
		Постепенно,
		постепенно научишься многим вещам, очень многим,
		научишься выбирать из груды битого щебня
		свои будильники и обгоревшие корешки альбомов,
		привыкнешь
		приходить сюда ежедневно,
		привыкнешь, что развалины существуют,
		с этой мыслью сживешься.

        Начинает порою казаться - так и надо,
	начинает порою казаться, что всему научился,
	и теперь ты легко говоришь
	на улице с незнакомым ребенком
	и все объясняешь. Так и надо.
		Человек приходит к развалинам снова,
		всякий раз, когда снова он хочет любить,
		когда снова заводит будильник.

	Нам, людям нормальным, и в голову не приходит, как это
можно вернуться домой и найти вместо дома - развалины.
Нет, мы не знаем, как это можно потерять и ноги, и руки
под поездом или трамваем - все это доходит до нас - слава
Богу - в виде горестных слухов, между тем это и есть
необходимый процент несчастий, это - роза несчастий.
		Человек приходит к развалинам снова,
		долго тычется палкой среди мокрых обоев и щебня,
		нагибается, поднимает и смотрит.

	Кто-то строит дома,
	кто-то вечно их разрушает, кто-то снова их строит,
	изобилие городов наполняет нас всех оптимизмом.
	Человек на развалинах поднял и смотрит,
	эти люди обычно не плачут.
        Даже сидя в гостях у - слава Богу - целых знакомых,
	неодобрительно смотрят на столбики фотоальбомов.
        "В наши дни, - так они говорят, - не стоит заводить фотографий".

	Можно много построить и столько же можно разрушить
	и снова построить.
	Ничего нет страшней, чем развалины в сердце,
	ничего нет страшнее развалин,
		на которые падает дождь и мимо которых
		проносятся новые автомобили,
		по которым, как призраки, бродят
		люди с разбитым сердцем и дети в беретах,
		ничего нет страшнее развалин,
	которые перестают казаться метафорой
	и становятся тем, чем они были когда-то:
		 домами.

				1961

___+
			Июльское интермеццо

	Девушки, которых мы обнимали,
	с которыми мы спали,
	приятели, с которыми мы пили,
	родственники, которые нас кормили и все покупали,
	братья и сестры, которых мы так любили,
	знакомые, случайные соседи этажом выше,
        наши однокашники, наши учителя, - да, все вместе, -
	почему я их больше не вижу,
	куда они все исчезли.

	Приближается осень, какая по счету, приближается осень,
	новая осень незнакомо шумит в листьях,
	вот опять предо мною проезжают, проходят ночью,
	в белом свете дня красные, неизвестные мне лица.
	Неужели все они мертвы, неужели это правда,
	каждый, который любил меня, обнимал, так смеялся,
	неужели я не услышу издали крик брата,
	неужели они ушли,
	а я остался.

	Здесь, один, между старых и новых улиц,
	прохожу один, никого не встречаю больше,
	мне нельзя входить, чистеньких лестниц узость
	и чужие квартиры звонят над моей болью.

	Ну, звени, звени, новая жизнь, над моим плачем,
	к новым, каким по счету, любовям привыкать, к потерям,
	к незнакомым лицам, к чужому шуму и к новым платьям,
	ну, звени, звени, закрывай предо мною двери.

	Ну, шуми надо мной, своим новым, широким флангом,
	тарахти подо мной, отражай мою тень
	своим камнем твердым,
	светлым камнем своим маячь из мрака,
	оставляя меня, оставляя меня
		 моим мертвым.

				1961

___+
			Августовские любовники

	Августовские любовники,
	августовские любовники проходят с цветами,
	невидимые зовы парадных их влекут,
	августовские любовники в красных рубашках с полуоткрытыми ртами
	мелькают на перекрестках, исчезают в переулках,
	по площади бегут.

	Августовские любовники
	в вечернем воздухе чертят
	красно-белые линии рубашек, своих цветов,
	распахнутые окна между черными парадными светят,
	и они всЈ идут, всЈ бегут на какой-то зов.

	Вот и вечер жизни, вот и вечер идет сквозь город,
	вот он красит деревья, зажигает лампу, лакирует авто,
	в узеньких переулках торопливо звонят соборы,
	возвращайся назад, выходи на балкон, накинь пальто.

	Видишь, августовские любовники пробегают внизу с цветами,
	голубые струи реклам бесконечно стекают с крыш,
	вот ты смотришь вниз, никогда не меняйся местами,
	никогда ни с кем, это ты себе говоришь.

	Вот цветы и цветы, и квартиры с новой любовью,
	с юной плотью входящей, всходящей на новый круг,
	отдавая себя с новым криком и с новой кровью,
	отдавая себя, выпуская цветы из рук.

	Новый вечер шумит, что никто не вернется, над новой жизнью, *(1)
	что никто не пройдет под балконом твоим к тебе,
	и не станет к тебе, и не станет, не станет ближе
	чем к самим себе, чем к своим цветам, чем к самим себе.

				1961

   * 1. Слово "что" пропущено в СИБ. - С. В.

___+
			Проплывают облака

	Слышишь ли, слышишь ли ты в роще детское пение,
	над сумеречными деревьями звенящие, звенящие голоса,
	в сумеречном воздухе пропадающие, затихающие постепенно,
	в сумеречном воздухе исчезающие небеса?

	Блестящие нити дождя переплетаются среди деревьев
	и негромко шумят, и негромко шумят в белесой траве.
	Слышишь ли ты голоса, видишь ли ты волосы с красными гребнями,
	маленькие ладони, поднятые к мокрой листве?

        "Проплывают облака, проплывают облака и гаснут..." -
	это дети поют и поют, черные ветви шумят,
	голоса взлетают между листьев, между стволов неясных,
	в сумеречном воздухе их не обнять, не вернуть назад.

	Только мокрые листья летят на ветру, спешат из рощи,
	улетают, словно слышат издали какой-то осенний зов.
        "Проплывают облака..." - это дети поют ночью, ночью,
        от травы до вершин всЈ - биение, всЈ - дрожание голосов.

	Проплывают облака, это жизнь проплывает, проходит,
	привыкай, привыкай, это смерть мы в себе несем,
	среди черных ветвей облака с голосами, с любовью...
        "Проплывают облака..." - это дети поют обо всем.

	Слышишь ли, слышишь ли ты в роще детское пение,
	блестящие нити дождя переплетаются, звенящие голоса,
	возле узких вершин в новых сумерках на мгновение
	видишь сызнова, видишь сызнова угасающие небеса?

	Проплывают облака, проплывают, проплывают над рощей.
	Где-то льется вода, только плакать и петь, вдоль осенних оград,
	всЈ рыдать и рыдать, и смотреть всЈ вверх, быть ребенком ночью,
	и смотреть всЈ вверх, только плакать и петь, и не знать утрат.

	Где-то льется вода, вдоль осенних оград, вдоль деревьев неясных,
	в новых сумерках пенье, только плакать и петь, только листья сложить.
	Что-то выше нас. Что-то выше нас проплывает и гаснет,
	только плакать и петь, только плакать и петь, только жить.

				1961

___+
			Шествие (поэма)

		Поэма-мистерия в двух частях-актах и в 42-х главах-сценах

        Идея поэмы - идея персонификации представлений о мире,
и в этом смысле она - гимн баналу.
	Цель достигается путем вкладывания более или менее приблизительных
формулировок этих представлений в уста двадцати не так более, как менее
условных персонажей. Формулировки облечены в форму романсов. Романс -
здесь понятие условное, по существу - монолог. Романсы рассчитаны на
произнесение - и на произнесение с максимальной экспрессией: в этом, а
также в некоторых длиннотах сказывается мистерийный характер поэмы.
Романсы, кроме того, должны произноситься высокими голосами: нижний
предел - нежелательный - баритон, верхний - идеальный - альт.
Прочие наставления - у Шекспира в "Гамлете", в 3 акте.

		Часть I

	Пора давно за все благодарить,
	за все, что невозможно подарить
	когда-нибудь, кому-нибудь из вас
	и улыбнуться, словно в первый раз
	в твоих дверях, ушедшая любовь,
	но невозможно улыбнуться вновь.

        Прощай, прощай - шепчу я на ходу,
	среди знакомых улиц вновь иду,
	подрагивают стекла надо мной,
	растет вдали привычный гул дневной,
	а в подворотнях гасятся огни.
        - Прощай, любовь, когда-нибудь звони.

	Так оглянись когда-нибудь назад:
	стоят дома в прищуренных глазах,
	и мимо них уже который год
	по тротуарам шествие идет.

		1

	Вот Арлекин толкает свой возок,
	и каплет пот на уличный песок,
	и Коломбина машет из возка.
	А вот Скрипач, в руках его тоска
	и несколько монет. Таков Скрипач.
	А рядом с ним вышагивает Плач,
	плач комнаты и улицы в пальто,
	блестящих проносящихся авто,
	плач всех людей. А рядом с ним Поэт,
	давно не брит и кое-как одет
	и голоден, его колотит дрожь.
	А меж домами льется серый дождь,
	свисают с подоконников цветы,
	а там, внизу, вышагиваешь ты.
	Вот шествие по улице идет,
	и кое-кто вполголоса поет,
	а кое-кто поглядывает вверх,
	а кое-кто поругивает век,
	как, например, Усталый Человек.
	И шум дождя, и вспышки сигарет,
	шаги и шорох утренних газет,
	и шелест непроглаженных штанин
	(неплохо ведь в рейтузах, Арлекин),
	и звяканье оставшихся монет,
	и тени их идут за ними вслед.

	Любите тех, кто прожил жизнь впотьмах
	и не оставил по себе бумаг
	и памяти какой уж ни на есть,
	не помышлял о перемене мест,
	кто прожил жизнь, однако же не став
	ни жертвой, ни участником забав,
	в процессию по случаю попав.
	Таков герой. В поэме он молчит,
	не говорит, не шепчет, не кричит,
	прислушиваясь к возгласам других,
	не совершая действий никаких.
	Я попытаюсь вас увлечь игрой:
	никем не замечаемый порой,
        запомните - присутствует герой.

		2

	Вот шествие по улице идет.
	Вот ковыляет Мышкин-идиот,
	в накидке над панелью наклонясь.
        - Как поживаете теперь, любезный князь,
	уже сентябрь, и новая зима
	еще не одного сведет с ума,
        ах милый, успокойтесь наконец. -
	Вот позади вышагивает Лжец,
	посажена изящно голова,
	лежат во рту великие слова,
	а рядом с ним, окончивший поход,
	неустрашимый рыцарь Дон Кихот
	беседует с торговцем о сукне
	и о судьбе. Ах, по моей вине
	вам предстает ужасная толпа,
	рябит в глазах, затея так глупа,
	но все не зря. Вот книжка на столе,
	весь разговорчик о добре и зле
	свести к себе не самый тяжкий труд,
	наверняка тебя не заберут.
	Поставь на стол в стакан букетик зла,
	найди в толпе фигуру Короля,
	забытых королей на свете тьма,
	сейчас сентябрь, потом придет зима.
	Процессия по улице идет,
	и дождь среди домов угрюмо льет.
	Вот человек, Бог знает чем согрет,
        вот человек - за пару сигарет
	он всем раскроет честности секрет,
	кто хочет, тот послушает рассказ,
        Честняга - так зовут его у нас.
	Представить вам осмеливаюсь я
        принц-Гамлета, любезные друзья -
        у нас компания - всЈ принцы да князья.
	Осмелюсь полагать, за триста лет,
	принц-Гамлет, вы придумали ответ
	и вы его изложите. Идет.
	Процессия по улице бредет,
	и кажется, что дождь уже ослаб,
	маячит пестрота одежд и шляп,
	принц-Гамлет в землю устремляет взор,
	Честняге на ухо бормочет Вор,
	но гонит Вора Честности пример
        (простите - Вор, представить не успел).
	Вот шествие по улице идет,
	и дождь уже совсем перестает,
	не может же он литься целый век,
        заметьте - вот Счастливый Человек
	с обычною улыбкой на устах.
        - Чему вы улыбнулись? - Просто так. -
	Любовники идут из-за угла,
	белеют обнаженные тела,
	в холодной мгле навеки обнялись,
	и губы побледневшие слились.
	Все та же ночь у них в глазах пустых,
	навеки обнялись, навек застыв,
	в холодной мгле белеют их тела,
	прошла ли жизнь или любовь прошла,
	стекает вниз вода и белый свет
	с любовников, которых больше нет.
	Ступай, ступай, печальное перо,
	куда бы ты меня не привело,
	болтливое худое ремесло,
	в любой воде плещи мое весло.
	Так зарисуем пару новых морд:
	вот Крысолов из Гаммельна и Чорт,
	опять в плаще и чуточку рогат,
	но, как всегда, на выдумки богат.

		3

	Достаточно. Теперь остановлюсь.
	Такой сумбур, что я не удивлюсь,
	найдя свои стихи среди газет,
	отправленных читателем в клозет,
	самих читателей объятых сном.

	Поговорим о чем-нибудь ином.
	Как бесконечно шествие людей,
	как заунывно пение дождей,
	среди домов, а Человек озяб,
	маячит пестрота одежд и шляп,
	и тени их идут за ними вслед,
	и шум шагов, и шорох сигарет,
	и дождь все льется, льется без конца
	на Крысолова, Принца и Лжеца,
	на Короля, на Вора и на Плач,
	и прячет скрипку под пальто Скрипач,
	и на Честнягу Чорт накинул плащ.
	Усталый Человек закрыл глаза,
	и брызги с дон-кихотова таза
	летят на Арлекина, Арлекин
        Торговцу кофту протянул - накинь.
	Счастливец поднимает черный зонт,
	Поэт потухший поднимает взор
	и воротник. Князь Мышкин-идиот
	склонился над панелью: кашель бьет;
	процессия по улице идет,
	и дождь, чуть прекратившийся на миг,
	стекает вниз с любовников нагих.

        Вот так всегда - когда ни оглянись,
	проходит за спиной толпою жизнь,
	неведомая, странная подчас,
	где смерть приходит, словно в первый раз,
	и где никто-никто не знает нас.
        Прислушайся - ты слышишь ровный шум,
	быть может, это гул тяжелых дум,
	а может, гул обычных новостей,
        а может быть - печальный ход страстей.

		4. Романс Арлекина

	По всякой земле
	балаганчик везу,
	а что я видал на своем веку:
	кусочек плоти бредет внизу,
	кусочек металла летит наверху.

	За веком век, за веком век
	ложится в землю любой человек,
	несчастлив и счастлив,
	зол и влюблен,
	лежит под землей не один миллион.
	Жалей себя, пожалей себя,
        одни говорят - умирай за них,
	иногда судьба,
	иногда стрельба,
	иногда по любви, иногда из-за книг.

	Ах, будь и к себе и к другим не плох,
	может, тебя и помилует Бог,
	однако ты ввысь не особо стремись,
        ведь смерть - это жизнь, но и жизнь - это жизнь. *(1)

	По темной земле балаганчик везу,
	а что я видал на своем веку:
	кусочек плоти бредет внизу,
	кусочек металла летит наверху.

		5. Романс Коломбины

	Мой Арлекин чуть-чуть мудрец,
	так мало говорит,
	мой Арлекин чуть-чуть хитрец,
	хотя простак на вид,
	ах, Арлекину моему
	успех и слава ни к чему,
	одна любовь ему нужна,
	и я его жена.

	Он разрешит любой вопрос,
	хотя на вид простак,
	на самом деле он не прост,
        мой Арлекин - чудак.
	Увы, он сложный человек,
	но главная беда,
	что слишком часто смотрит вверх
	в последние года.

	А в облаках летят, летят,
	летят во все концы,
	а в небесах свистят, свистят
	безумные птенцы,
	и белый свет, железный свист
	я вижу из окна,
	ах, Боже мой, как много птиц,
	а жизнь всего одна.

	Мой Арлекин чуть-чуть мудрец,
        хотя простак на вид, -
        нам скоро всем придет конец -
	вот так он говорит,
	мой Арлекин хитрец, простак,
	привык к любым вещам,
	он что-то ищет в небесах
	и плачет по ночам.

	Я Коломбина, я жена,
	я езжу вслед за ним,
	свеча в фургоне зажжена,
	нам хорошо одним,
	в вечернем небе высоко
	птенцы, а я смотрю.
	Но что-то в этом от того,
	чего я не люблю.

	Проходят дни, проходят дни
	вдоль городов и сел,
	мелькают новые огни
	и музыка и сор,
	и в этих селах, в городках
	я коврик выношу,
	и муж мой ходит на руках,
	а я опять пляшу.

	На всей земле, на всей земле
	не так уж много мест,
	вот Петроград шумит во мгле,
	в который раз мы здесь.
	Он Арлекина моего
	в свою уводит мглу.
	Но что-то в этом от того,
	чего я не люблю.

	Сожми виски, сожми виски,
	сотри огонь с лица,
	да, что-то в этом от тоски,
	которой нет конца!
	Мы в этом мире на столе
	совсем чуть-чуть берем,
	мы едем, едем по земле,
	покуда не умрем.

		6. Романс Поэта

	Как нравится тебе моя любовь,
	печаль моя с цветами в стороне,
	как нравится оказываться вновь
	с любовью на войне, как на войне.

	Как нравится писать мне об одном,
	входить в свой дом как славно одному,
	как нравится мне громко плакать днем,
	кричать по телефону твоему:

        - Как нравится тебе моя любовь,
	как в сторону я снова отхожу,
	как нравится печаль моя и боль
	всех дней моих, покуда я дышу.

	Так что еще, так