"Кто такой Савонарола?"
		"Вероятно, сокращенье".
		"Где сортир, прошу прощенья?"

        Входит Пушкин в летном шлеме, в тонких пальцах - папироса.
	В чистом поле мчится скорый с одиноким пассажиром.
	И нарезанные косо, как полтавская, колеса
	с выковыренным под Гдовом пальцем стрелочника жиром
	оживляют скатерть снега, полустанки и развилки
	обдавая содержимым опрокинутой бутылки.

		Прячась в логово свое
		волки воют "і-моЈ".

                "Жизнь - она как лотерея".
		"Вышла замуж за еврея".
		"Довели страну до ручки".
		"Дай червонец до получки".

        Входит Гоголь в бескозырке, рядом с ним - меццо-сопрано.
        В продуктовом - кот наплакал; бродят крысы, бакалея.
	Пряча твердый рог в каракуль, некто в брюках из барана
	превращается в тирана на трибуне мавзолея.
	Говорят лихие люди, что внутри, разочарован
	под конец, как фиш на блюде, труп лежит нафарширован.

		Хорошо, утратив речь,
		встать с винтовкой гроб стеречь.

		"Не смотри в глаза мне, дева:
		все равно пойдешь налево".
		"У попа была собака".
		"Оба умерли от рака".

        Входит Лев Толстой в пижаме, всюду - Ясная Поляна.
	(Бродят парубки с ножами, пахнет шипром с комсомолом.)
        Он - предшественник Тарзана: самописка - как лиана,
	взад-вперед летают ядра над французским частоколом.
        Се - великий сын России, хоть и правящего класса!
	Муж, чьи правнуки босые тоже редко видят мясо.

		Чудо-юдо: нежный граф
		превратился в книжный шкаф!

		"Приучил ее к минету".
		"Что за шум, а драки нету?"
		"Крыл последними словами".
		"Кто последний? Я за вами".

	Входит пара Александров под конвоем Николаши.
	Говорят "Какая лажа" или "Сладкое повидло".
	По Европе бродят нары в тщетных поисках параши,
	натыкаясь повсеместно на застенчивое быдло.
	Размышляя о причале, по волнам плывет "Аврора",
	чтобы выпалить в начале непрерывного террора.

		Ой ты, участь корабля:
                скажешь "пли!" - ответят "бля!"

		"Сочетался с нею браком".
		"Все равно поставлю раком".
		"Эх, Цусима-Хиросима!
		Жить совсем невыносимо".

	Входят Герцен с Огаревым, воробьи щебечут в рощах.
	Что звучит в момент обхвата как наречие чужбины.
        Лучший вид на этот город - если сесть в бомбардировщик.
        Глянь - набрякшие, как вата из нескромныя ложбины,
	размножаясь без резона, тучи льнут к архитектуре.
	Кремль маячит, точно зона; говорят, в миниатюре.

		Ветер свищет. Выпь кричит.
		Дятел ворону стучит.

		"Говорят, открылся Пленум".
		"Врезал ей меж глаз поленом".
		"Над арабской мирной хатой
		гордо реет жид пархатый".

	Входит Сталин с Джугашвили, между ними вышла ссора.
	Быстро целятся друг в друга, нажимают на собачку,
	и дымящаяся трубка... Так, по мысли режиссера,
	и погиб Отец Народов, в день выкуривавший пачку.
	И стоят хребты Кавказа как в почетном карауле.
	Из коричневого глаза бьет ключом Напареули.

		Друг-кунак вонзает клык
		в недоеденный шашлык.

		"Ты смотрел Дерсу Узала?"
		"Я тебе не всЈ сказала".
		"Раз чучмек, то верит в Будду".
		"Сукой будешь?" "Сукой буду".

	Входит с криком Заграница, с запрещенным полушарьем
	и с торчащим из кармана горизонтом, что опошлен.
	Обзывает Ермолая Фредериком или Шарлем,
	придирается к закону, кипятится из-за пошлин,
	восклицая: "Как живете!" И смущают глянцем плоти
        Рафаэль с Буонаротти - ни черта на обороте.

		Пролетарии всех стран
		Маршируют в ресторан.

		"В этих шкарах ты как янки".
		"Я сломал ее по пьянке".
		"Был всю жизнь простым рабочим".
		"Между прочим, все мы дрочим".

	Входят Мысли о Грядущем, в гимнастерках цвета хаки.
	Вносят атомную бомбу с баллистическим снарядом.
	Они пляшут и танцуют: "Мы вояки-забияки!
	Русский с немцем лягут рядом; например, под Сталинградом".
	И, как вдовые МатрЈны, глухо воют циклотроны.
	В Министерстве Обороны громко каркают вороны.

                Входишь в спальню - вот те на:
                на подушке - ордена.

                "Где яйцо, там - сковородка".
		"Говорят, что скоро водка
		снова будет по рублю".
		"Мам, я папу не люблю".

        Входит некто православный, говорит: "Теперь я - главный.
	У меня в душе Жар-птица и тоска по государю.
	Скоро Игорь воротится насладиться Ярославной.
        Дайте мне перекреститься, а не то - в лицо ударю.
        Хуже порчи и лишая - мыслей западных зараза.
        Пой, гармошка, заглушая саксофон - исчадье джаза".

		И лобзают образа
		с плачем жертвы обреза...

                "Мне - бифштекс по-режиссерски".
		"Бурлаки в Североморске
		тянут крейсер бечевой,
		исхудав от лучевой".

	Входят Мысли о Минувшем, все одеты как попало,
	с предпочтеньем к чернобурым. На классической латыни
	и вполголоса по-русски произносят: "ВсЈ пропало,
	а) фокстрот под абажуром, черно-белые святыни;
	б) икра, севрюга, жито; в) красавицыны бели.
        Но - не хватит алфавита. И младенец в колыбели,

		слыша "баюшки-баю",
		отвечает: "мать твою!" ".

		"Влез рукой в шахну, знакомясь".
                "Подмахну - и в Сочи". "Помесь
		лейкоцита с антрацитом
		называется Коцитом".

        Входят строем пионеры, кто - с моделью из фанеры,
        кто - с написанным вручную содержательным доносом.
	С того света, как химеры, палачи-пенсионеры
	одобрительно кивают им, задорным и курносым,
	что врубают "Русский бальный" и вбегают в избу к тяте
	выгнать тятю из двуспальной, где их сделали, кровати.

		Что попишешь? Молодежь.
		Не задушишь, не убьешь.

		"Харкнул в суп, чтоб скрыть досаду".
		"Я с ним рядом срать не сяду".
		"А моя, как та мадонна,
		не желает без гондона".

	Входит Лебедь с Отраженьем в круглом зеркале, в котором
	взвод берЈз идет вприсядку, первой скрипке корча рожи.
	Пылкий мэтр с воображеньем, распаленным гренадером,
	только робкого десятку, рвет когтями бархат ложи.
	Дождь идет. Собака лает. Свесясь с печки, дрянь косая
	с голым задом донимает инвалида, гвоздь кусая:

		"Инвалид, а инвалид.
		У меня внутри болит".

		"Ляжем в гроб, хоть час не пробил!"
                "Это - сука или кобель?"
		"Склока следствия с причиной
		прекращается с кончиной".

	Входит Мусор с криком: "Хватит!" Прокурор скулу квадратит.
	Дверь в пещеру гражданина не нуждается в "сезаме".
	То ли правнук, то ли прадед в рудных недрах тачку катит,
	обливаясь щедрым недрам в масть кристальными слезами.
	И за смертною чертою, лунным блеском залитою,
	челюсть с фиксой золотою блещет вечной мерзлотою.

		Знать, надолго хватит жил
		тех, кто головы сложил.

		"Хата есть, да лень тащиться".
		"Я не блядь, а крановщица".
		"Жизнь возникла как привычка
		раньше куры и яичка".

	Мы заполнили всю сцену! Остается влезть на стену!
	Взвиться соколом под купол! Сократиться в аскарида!
	Либо всем, включая кукол, языком взбивая пену,
	хором вдруг совокупиться, чтобы вывести гибрида.
	Бо, пространство экономя, как отлиться в форму массе,
	кроме кладбища и кроме черной очереди к кассе?

		Эх, даешь простор степной
		без реакции цепной!

		"Дайте срок без приговора!"
		"Кто кричит: "Держите вора!"?"
		"Рисовала член в тетради".
		"Отпустите, Христа ради".

	Входит Вечер в Настоящем, дом у чорта на куличках.
	Скатерть спорит с занавеской в смысле внешнего убранства.
        Исключив сердцебиенье - этот лепет я в кавычках -
	ощущенье, будто вычтен Лобачевский из пространства.
	Ропот листьев цвета денег, комариный ровный зуммер.
	Глаз не в силах увеличить шесть-на-девять тех, кто умер,

		кто пророс густой травой.
		Впрочем, это не впервой.

		"От любви бывают дети.
		Ты теперь один на свете.
		Помнишь песню, что, бывало,
		я в потемках напевала?

                Это - кошка, это - мышка.
                Это - лагерь, это - вышка.
                Это - время тихой сапой
		убивает маму с папой".

				1986

___+
			Примечание к прогнозам погоды

	Аллея со статуями из затвердевшей грязи,
	похожими на срубленные деревья.
	Многих я знал в лицо. Других
        вижу впервые. Видимо, это - боги
	местных рек и лесов, хранители тишины,
        либо - сгустки чужих, мне невнятных воспоминаний.
        Что до женских фигур - нимф и т. п. - они
	выглядят незаконченными, точно мысли;
	каждая пытается сохранить
	даже здесь, в наступившем будущем, статус гостьи.

	Суслик не выскочит и не перебежит тропы.
	Не слышно ни птицы, ни тем более автомобиля:
	будущее суть панацея от
	того, чему свойственно повторяться.
	И по небу разбросаны, как вещи холостяка,
	тучи, вывернутые наизнанку
	и разглаженные. Пахнет хвоей,
	этой колкой субстанцией малознакомых мест.
	Изваяния высятся в темноте, чернея
	от соседства друг с дружкой, от безразличья
	к ним окружающего ландшафта.

	Заговори любое из них, и ты
	скорей вздохнул бы, чем содрогнулся,
	услышав знакомые голоса, услышав
	что-нибудь вроде "Ребенок не от тебя"
	или: "Я показал на него, но от страха,
        а не из ревности" - мелкие, двадцатилетней
	давности тайны слепых сердец,
	одержимых нелепым стремлением к власти
	над себе подобными и не замечавших
	тавтологии. Лучшие среди них
	были и жертвами и палачами.

	Хорошо, что чужие воспоминанья
	вмешиваются в твои. Хорошо, что
	некоторые из этих фигур тебе
	кажутся посторонними. Их присутствие намекает
        на другие событья, на другой вариант судьбы -
	возможно, не лучший, но безусловно
        тобою упущенный. Это освобождает -
	не столько воображение, сколько память
        - и надолго, если не навсегда. Узнать,
	что тебя обманули, что совершенно
        о тебе позабыли или - наоборот -
        что тебя до сих пор ненавидят - крайне
	неприятно. Но воображать себя
	центром даже невзрачного мирозданья
	непристойно и невыносимо.
		 Редкий,
	возможно, единственный посетитель
	этих мест, я думаю, я имею
	право описывать без прикрас
	увиденное. Вот она, наша маленькая Валгалла,
	наше сильно запущенное именье
	во времени, с горсткой ревизских душ,
	с угодьями, где отточенному серпу,
	пожалуй, особенно не разгуляться,
	и где снежинки медленно кружатся, как пример
	поведения в вакууме.

				1986

___+
			Реки

	Растительность в моем окне! зеленый колер!
        Что на вершину посмотреть что в корень -
	почувствуешь головокруженье, рвоту;
	и я предпочитаю воду,
        хотя бы - пресную. Вода - беглец от места,
	предместья, набережной, арки, крова,
        из-под моста - из-под венца невеста,
        фамилия у ней - серова.
	Куда как женственна! и так на жизнь похожа
	ее то матовая, то вся в морщинках кожа
	неудержимостью, смятеньем, грустью,
	стремленьем к устью
	и к безымянности. Волна всегда стремится
	от отраженья, от судьбы отмыться,
        чтобы смешаться с горизонтом, с солью -
	с прошедшей болью.

				1986

___+

	Только пепел знает, что значит сгореть дотла.
	Но я тоже скажу, близоруко взглянув вперед:
	не все уносимо ветром, не все метла,
	широко забирая по двору, подберет.
	Мы останемся смятым окурком, плевком, в тени
	под скамьей, куда угол проникнуть лучу не даст.
	И слежимся в обнимку с грязью, считая дни,
	в перегной, в осадок, в культурный пласт.
	Замаравши совок, археолог разинет пасть
	отрыгнуть; но его открытие прогремит
	на весь мир, как зарытая в землю страсть,
	как обратная версия пирамид.
	"Падаль!" выдохнет он, обхватив живот,
	но окажется дальше от нас, чем земля от птиц,
        потому что падаль - свобода от клеток, свобода от
	целого: апофеоз частиц.

				1986

___+
			Элегия

		   А. А.

	Прошло что-то около года. Я вернулся на место битвы,
	к научившимся крылья расправлять у опасной бритвы
        или же - в лучшем случае - у удивленной брови
	птицам цвета то сумерек, то испорченной крови.
	Теперь здесь торгуют останками твоих щиколоток, бронзой
	загорелых доспехов, погасшей улыбкой, грозной
	мыслью о свежих резервах, памятью об изменах,
	оттиском многих тел на выстиранных знаменах.
        ВсЈ зарастает людьми. Развалины - род упрямой
	архитектуры, и разница между сердцем и черной ямой
        невелика - не настолько, чтобы бояться,
	что мы столкнемся однажды вновь, как слепые яйца.
	По утрам, когда в лицо вам никто не смотрит,
	я отправляюсь пешком к монументу, который отлит
	из тяжелого сна. И на нем начертано: Завоеватель.
        Но читается как "завыватель". А в полдень - как "забыватель".

				1986

___+
			Рождественская звезда

	В холодную пору, в местности, привычной скорей к жаре,
	чем к холоду, к плоской поверхности более, чем к горе,
	младенец родился в пещере, чтоб мир спасти:
	мело, как только в пустыне может зимой мести.

	Ему все казалось огромным: грудь матери, желтый пар
        из воловьих ноздрей, волхвы - Балтазар, Гаспар,
	Мельхиор; их подарки, втащенные сюда.
	Он был всего лишь точкой. И точкой была звезда.

	Внимательно, не мигая, сквозь редкие облака,
	на лежащего в яслях ребенка издалека,
	из глубины Вселенной, с другого ее конца,
	звезда смотрела в пещеру. И это был взгляд Отца,

				24 декабря 1987

___+

	Кончится лето. Начнется сентябрь. Разрешат отстрел
	утки, рябчика, вальдшнепа. "Ах, как ты постарел"
	скажет тебе одна, и ты задерешь двустволку,
	но чтоб глубже вздохнуть, а не спугнуть перепелку.
	И легкое чутко дернется: с лотков продают урюк.
	Но и помимо этого мир вокруг
	меняется так стремительно, точно он стал колоться
	дурью, приобретенной у смуглого инородца.

	Дело, конечно, не в осени. И не в чертах лица,
	меняющихся, как у зверя, бегущего на ловца,
	но в ощущении кисточки, оставшейся от картины,
	лишенной конца, начала, рамы и середины.
        Не говоря - музея, не говоря - гвоздя.
	И поезд вдали по равнине бежит, свистя,
	хотя, вглядевшись как следует, ты не заметишь дыма.
	Но с точки зренья ландшафта, движенье необходимо.

	Это относится к осени, к времени вообще,
	когда кончаешь курить и когда еще
	деревья кажутся рельсами, сбросившими колеса,
	и опушки ржавеют, как узловые леса.
        И в горле уже не комок, но стопроцентный Јж -
	ибо в открытом море больше не узнаешь
	силуэт парохода, и профиль аэроплана,
	растерявший все нимбы, выглядит в вышних странно.

	Так прибавляют в скорости. Подруга была права.
	Что бы узнал древний римлянин, проснись он сейчас? Дрова,
	очертания облака, голубя в верхотуре,
	плоскую воду, что-то в архитектуре,
        но - никого в лицо. Так некоторые порой
	ездят еще за границу, но, лишены второй
	жизни, спешат воротиться, пряча глаза от страха,
	и, не успев улечься от прощального взмаха,

	платочек трепещет в воздухе. Другие, кому уже
	выпало что-то любить больше, чем жизнь, в душе
        зная, что старость - это и есть вторая
	жизнь, белеют на солнце, как мрамор, не загорая,
	уставившись в некую точку и не чужды утех
	истории. Потому что чем больше тех
	точек, тем больше крапинок на проигравших в прятки
	яйцах рябчика, вальдшнепа, вспугнутой куропатки.

				1987

   * Датировано 1989 в SF. - С. В.

___+
			Назидание

		I

	Путешествуя в Азии, ночуя в чужих домах,
        в избах, банях, лабазах - в бревенчатых теремах,
	чьи копченые стекла держат простор в узде,
	укрывайся тулупом и норови везде
	лечь головою в угол, ибо в углу трудней
        взмахнуть - притом в темноте - топором над ней,
	отяжелевшей от давеча выпитого, и аккурат
	зарубить тебя насмерть. Вписывай круг в квадрат.

		II

	Бойся широкой скулы, включая луну, рябой
	кожи щеки; предпочитай карему голубой
        глаз - особенно если дорога заводит в лес,
        в чащу. Вообще в глазах главное - их разрез,
	так как в последний миг лучше увидеть то,
        что - хотя холодней - прозрачнее, чем пальто,
	ибо лед может треснуть, и в полынье
	лучше барахтаться, чем в вязком, как мед, вранье.

		III

	Всегда выбирай избу, где во дворе висят
	пеленки. Якшайся лишь с теми, которым под пятьдесят.
	Мужик в этом возрасте знает достаточно о судьбе,
	чтоб приписать за твой счет что-то еще себе;
        то же самое - баба. Прячь деньги в воротнике
        шубы; а если ты странствуешь налегке -
	в брючине ниже колена, но не в сапог: найдут.
        В Азии сапоги - первое, что крадут.

		IV

        В горах продвигайся медленно; нужно ползти - ползи.
	Величественные издалека, бессмысленные вблизи,
	горы есть форма поверхности, поставленной на попа,
	и кажущаяся горизонтальной вьющаяся тропа
        в сущности вертикальна. Лежа в горах - стоишь,
        стоя - лежишь, доказывая, что, лишь
	падая, ты независим. Так побеждают страх,
	головокруженье над пропастью либо восторг в горах.

		V

	Не откликайся на "Эй, паря!" Будь глух и нем.
	Даже зная язык, не говори на нем.
        Старайся не выделяться - в профиль, анфас; порой
	просто не мой лица. И когда пилой
	режут горло собаке, не морщься. Куря, гаси
	папиросу в плевке. Что до вещей, носи
        серое, цвета земли; в особенности - бельЈ,
	чтоб уменьшить соблазн тебя закопать в нее.

		VI

	Остановившись в пустыне, складывай из камней
	стрелу, чтоб, внезапно проснувшись, тотчас узнать по ней,
	в каком направленьи двигаться. Демоны по ночам
	в пустыне терзают путника. Внемлющий их речам
        может легко заблудиться: шаг в сторону - и кранты.
        Призраки, духи, демоны - до'ма в пустыне. Ты
	сам убедишься в этом, песком шурша,
	когда от тебя останется тоже одна душа.

		VII

	Никто никогда ничего не знает наверняка.
	Глядя в широкую, плотную спину проводника,
	думай, что смотришь в будущее, и держись
	от него по возможности на расстояньи. Жизнь
        в сущности есть расстояние - между сегодня и
        завтра, иначе - будущим. И убыстрять свои
	шаги стоит, только ежели кто гонится по тропе
	сзади: убийца, грабители, прошлое и т. п.

		VIII

	В кислом духе тряпья, в запахе кизяка
	цени равнодушье вещи к взгляду издалека
	и сам теряй очертанья, недосягаем для
	бинокля, воспоминаний, жандарма или рубля.
	Кашляя в пыльном облаке, чавкая по грязи,
	какая разница, чем окажешься ты вблизи?
	Даже еще и лучше, что человек с ножом
	о тебе не успеет подумать как о чужом.

		IX

	Реки в Азии выглядят длинней, чем в других частях
        света, богаче аллювием, то есть - мутней; в горстях,
	когда из них зачерпнешь, остается ил,
	и пьющий из них сокрушается после о том, что пил.
	Не доверяй отраженью. Переплывай на ту
	сторону только на сбитом тобою самим плоту.
	Знай, что отблеск костра ночью на берегу,
	вниз по реке скользя, выдаст тебя врагу.

		X

	В письмах из этих мест не сообщай о том,
	с чем столкнулся в пути. Но, шелестя листом,
        повествуй о себе, о чувствах и проч. - письмо
	могут перехватить. И вообще само
	перемещенье пера вдоль по бумаге есть
	увеличенье разрыва с теми, с кем больше сесть
        или лечь не удастся, с кем - вопреки письму -
	ты уже не увидишься. Все равно, почему.

		XI

	Когда ты стоишь один на пустом плоскогорьи, под
	бездонным куполом Азии, в чьей синеве пилот
	или ангел разводит изредка свой крахмал;
	когда ты невольно вздрагиваешь, чувствуя, как ты мал,
	помни: пространство, которому, кажется, ничего
	не нужно, на самом деле нуждается сильно во
	взгляде со стороны, в критерии пустоты.
	И сослужить эту службу способен только ты.

				1987

___+
			Ария

		I

	Что-нибудь из другой
	оперы, типа Верди.
	Мало ли под рукой?
        Вообще - в круговерти.
	Безразлично о ком.
	Трудным для подражанья
	птичкиным языком.
	Лишь бы без содержанья.

		II

	Скоро мене полста.
	Вон гоношится бобрик
	стриженого куста.
	Вон изменяет облик,
	как очертанья льдин,
	марля небесных клиник.
        Что это, я - один?
	Или зашел в малинник?

		III

	Розовый истукан
	здесь я себе поставил.
        В двух шагах - океан,
	место воды без правил.
	Вряд ли там кто-нибудь,
	кроме солнца, садится,
	как успела шепнуть
	аэроплану птица.

		IV

	Что-нибудь про спираль
	в башне. И про араба
	и про его сераль.
	Это редкая баба
	если не согрешит.
	Мысль не должна быть четкой.