и  необычно.  А что  означает  бесполое
"надлежит"?
     "Надлежит немедленно"!
     Волков  раздраженно  набрал номер диспетчера.  Телефон  не  ответил  --
трубку не взяли.
     Он повторил набор. То же самое: длинные безответные гудки.
     Волков даже слегка растерялся. Все это было крайне странно, даже, можно
сказать, выходило из ряда вон. Потому что такого не могло быть. Поскольку не
могло быть никогда.
     Он  еще раз  набрал  номер диспетчера, ждал  не меньше  минуты. Тот  же
эффект. Отчетливо  понимая нелепость собственных действий, все-таки прошел в
гостиную,  согнал  с телефона дочь,  великовозрастную  дурищу, которая могла
часами болтать с подругами  и -- как их? -- бой-френдами, одновременно глядя
по телевизору  какую-нибудь  очередную  "Марию".  Набрал  номер  Управления.
Гудки. Бросил трубку на колени дочери, потрепал  по плечу в знак извинения и
вернулся в кабинет.
     Позвонил в свою приемную. Длинные гудки.
     Заму. То же самое.
     Ну, правильно. Воскресный вечер, все дома сидят.
     Да работает ли этот проклятый аппарат? Хоть в "Точное время" звони!
     И набрал "100".
     Из трубки донеслось:
     "Точное  время  двадцать часов три  минуты  пятнадцать  секунд.  Только
Московская городская телефонная сеть  владеет официальной и самой актуальной
информацией. Хотите в этом убедиться? Купите телефонный справочник "Москва".
     Работает. Кому еще можно позвонить? Вспомнил: на вахту.
     Трубку подняли после первого же гудка:
     -- Бюро пропусков.
     -- Это Волков.
     -- Слушаю вас, Анатолий Федорович.
     Волков  замялся.  Что он  мог  сказать  охраннику?  Почему  не отвечает
диспетчер?  Он не сможет ответить.  Диспетчерская находится в информационном
центре, туда его даже не пустят.
     -- Нет, ничего, -- сказал Волков и положил трубку.
     По-идиотски получилось. Просто дичь какая-то!
     Он  еще  раз  набрал  номер диспетчера.  Длинные гудки:  один,  второй,
третий...
     "Вам надлежит немедленно явиться..."
     "Да что я дергаюсь? -- остановил себя Волков. -- Нужно просто поехать и
разобраться".
     Он вызвал машину, прошел в спальню и быстро переоделся. Когда завязывал
перед зеркалом галстук, заглянула жена:
     -- Уезжаешь?
     Вопрос не требовал ответа. У него вертелось на языке напомнить, что  за
двадцать восемь лет  семейной жизни пора бы отвыкнуть от пустых вопросов. Но
сумел  сдержаться. Хоть  и не без труда. Ни к черту стали нервы, просто ни к
черту!
     --  Если задержусь,  позвоню,  --  пообещал  он.  Эти  слова  тоже были
пустыми,  ненужными,  но она  поняла, что  он  хочет сгладить  ими  едва  не
вырвавшуюся наружу резкость, и с сочувствием улыбнулась.
     -- Тебе бы в отпуск. Очень  трудный был год. Анатолий Федорович  только
отмахнулся:
     -- Какой отпуск!..
     Он вышел из дома,  спустился с невысокого крыльца  и в ожидании  машины
медленно  прошел по дорожке, проложенной от ворот вдоль  просторного газона,
за которым  следили два солдата. Они были по  должности положены Волкову для
охраны,   но  на  деле,  как  всегда  велось,  выполняли  все  хозяйственные
обязанности.
     Дача  у  Волкова  была  своя.  Ему  не  раз  предлагали  перебраться  в
Архангельское или в Барвиху -- на госдачу  с охраной и спецобслуживанием. Он
отказывался. Не из опасения,  что в случае  слома  его карьеры  будет в день
выселен  оттуда, как не раз бывало с  деятелями куда крупнее его. Нет, чужое
-- это чужое. А этот крепкий, на высоком каменном фундаменте,  хоть с виду и
неказистый дом,  построенный  отцом незадолго  до начала войны, --  это было
свое.  Здесь он  вырос, здесь выросли его дети, здесь с  больной  матерью  и
двумя старшими сестрами он пережил самые трудные годы, когда отец, чем-то не
угодивший Берии,  был расстрелян как  японский шпион, а его семью вышвырнули
из   "дома  на  набережной".  Но  дачу  почему-то   не  отобрали  --  то  ли
бюрократическая машина дала сбой, то ли просто не до того было: умер Сталин,
у Берии появились другие заботы.
     В пятьдесят седьмом отца посмертно реабилитировали,  семье дали хорошую
квартиру  в Москве, но для  десятилетнего Анатолия  Волкова, не понимавшего,
что с ними происходило, но ощущавшего, что происходит  что-то страшное, этот
подмосковный дом  так  и остался  единственным  и настоящим домом.  Здесь он
чувствовал себя в безопасности.
     С  улицы посигналили. Волков сел в свою "Волгу", приказал  водителю: "В
Управление". Удобно устроился на заднем сиденье, в углу -- чтобы голова была
поменьше видна в просвете лобового и заднего стекол.
     Это было профессиональной привычкой.
     Профессию Волков не  выбирал, она сама  выбрала  его. Протекция  старых
друзей отца, в свое время слова не сказавших в его защиту, открыла ему двери
в Академию КГБ, а дальше он пробивался сам.
     К началу афганской кампании  молодой полковник Волков считался одним из
самых  талантливых  работников  "конторы".  Его  разработки  часто  вызывали
недовольство   начальства   многоходовостью,   переусложненностью,   обилием
запасных  вариантов,  но практика  всякий  раз  доказывала  его  правоту.  И
наоборот: операции  не достигали  своей конечной цели, когда  изначально его
план корректировался начальственным пером.
     Афганистан показал, что Волков умеет работать не только тщательно, но и
быстро,  в  условиях  мгновенно  меняющейся обстановки. Оттуда  он  вернулся
генерал-майором,  а следующий толчок его карьере  дал путч девяносто первого
года.
     Волков  сразу усомнился  в  успехе  ГКЧП.  Но  он был не  политиком,  а
офицером, его обязанностью  было не обсуждать стратегические замыслы высшего
руководства,  а  выполнять приказы.  Так  он действовал в  Афганистане,  так
намерен был  действовать и теперь.  Но  приказов  не поступало. Ни  накануне
путча, ни  в первый, имеющий решающее значение, день. К  вечеру этого дня он
прорвался к председателю КГБ Крючкову и заявил:
     --    Владимир    Александрович,   нужно    действовать.   Время    для
пресс-конференций еще будет. А сейчас нужны только действия, очень быстрые и
очень решительные!
     -- Да, Анатолий Федорович, ты  прав,  -- согласился Крючков, глядя вяло
куда-то в сторону. -- Ты прав, нужно действовать!.. Так что иди к себе и жди
приказа!
     Волков круто развернулся и вышел.  Прямо от Крючкова он поехал  в Белый
дом, окруженный молодой и словно бы праздничной толпой, доложился Руцкому:
     -- Прибыл в ваше распоряжение!
     -- Понял.  Слушай приказ: блокировать  все подходы  к Белому дому. Ни с
воздуха, ни из-под земли -- никаких "альф", никаких "вымпелов". Выполняй!
     Волков выполнил этот  приказ по  максимуму  своих возможностей.  Штурма
Белого дома не было.  Путч провалился.  Он  провалился по одной-единственной
причине: у ГКЧП не было воли к власти. А у  Ельцина она была. Волков и мысли
не  допускал,  что  он  кого-то  предал  или к  кому-то перебежал.  Нет,  он
оставался  на своем месте,  просто руководство страной перешло к  тому,  кто
доказал свое право на власть.
     Разгон  КГБ Волков  воспринял  без скрежета  зубовного,  как многие его
коллеги.  Это должно  было  произойти.  В  эпоху  атомных  подводных лодок и
авианосцев нет места махинам дредноутов. Такой махиной и был КГБ. Слишком он
был  громоздким,  слишком  инерционным. Просто  обреченным рухнуть.  На  его
обломках, из уцелевших  балок  и сохранивших свою прочность кирпичей, должно
было   создать  нечто   принципиально   новое  --   организацию   мобильную,
высокопрофессиональную, способную быстро выполнить любой приказ.
     Центром такой  организации и  видел Волков  свое Управление,  созданное
после  подавления  первого путча. Он  не форсировал  его  рост,  не пробивал
увеличение финансирования. Знал: это само  придет.  Так и происходило. Но по
мере того как росли  авторитет и возможности Управления, происходил и другой
процесс, наводивший  Волкова на нелегкие размышления. Из  практика он помимо
своего желания  и воли превращался  в политика.  Причем  в самом  невыгодном
варианте.  Преимущества   практика:  он  не  обязан  думать  о  политических
последствиях порученной ему  акции. Преимущества политика:  его  не заботит,
кто и каким образом реализует его идеи. Волков же должен был  заботиться обо
всем. И за все отвечать.
     Дело  Назарова   и   программа   "Помоги  другу"  были   хорошим   тому
подтверждением.  Волков был  уверен,  что  он правильно понял указание взять
Назарова  в оперативную  разработку, внедрить в  его окружение своих людей и
регулярно докладывать о ходе наблюдения за его деятельностью, в  том числе и
за политическими выступлениями. Сообщение о вербовке Розовского и  внедрении
в экипаж яхты "радиста" вызвало явное  удовлетворение. Но  совсем  в  другом
тоне был отдан приказ  взорвать яхту "Анна" в тот момент,  когда на ее борту
будут находиться сам Назаров и его сын, закончивший обучение в Гарварде. Это
был настоящий армейский приказ, после которого подчиненный обязан вытянуться
в  струнку и  ответить:  "Слушаюсь!"  Примерно так,  разве  что  без  стойки
"смирно", Волков на него и ответил. Но быстро хорошо не бывает. Двух человек
потеряли,  а Назаров  уцелел по дикой, совершенно  сумасшедшей  случайности.
Волков ожидал начальственного разноса, но его доклад был воспринят спокойно,
даже отмечена  четкость в  проведении операции. Из чего Волков заключил, что
одна  из  целей  была  все-таки  достигнута.  Цель эта была --  убрать  сына
Назарова. И за  всем  этим мог быть единственный резон: наследник, причем --
взрослый, дееспособный, он мог взять на себя продолжение дела отца.
     Вот тогда Волков и стал догадываться, что подоплека у  дела Назарова не
политическая. И  окончательно убедился в  этом, когда получил приказ сначала
срочно выслать  полковнику Вологдину сильную  группу поддержки, а затем,  не
прошло и полутора недель, другой приказ: произвести физическую нейтрализацию
об®екта любыми способами. Немедленно.
     Больше всего на свете ненавидел  Волков эти слова:  срочно, немедленно.
Это  всегда  --  глупость,  риск  и  ненужные  жертвы.  Так и  на  этот  раз
получилось, хоть цель и была достигнута. Ну что ж, повезло.
     Волков не  был в претензии на своего непосредственного руководителя. Он
понимал, что эта непоследовательность -- не его прихоть, он лишь транслирует
разноречивые импульсы, исходящие из высших эшелонов власти. А источники этой
власти,  как  давно догадался  Волков,  вовсе  не  обязательно  находятся  в
кабинетах Кремля или Белого дома.
     Примерно  то же  самое получилось и с  программой  "Помоги другу". Идею
подал один из  молодых сотрудников аналитического  отдела Управления. Волков
доложил о ней при очередной встрече с куратором. Тот, подумав, решил: "Стоит
попробовать". Через месяц, когда были получены ткани и органы, пригодные для
трансплантации,  и переданы  в  ставропольские  военные  госпитали, поступил
приказ  расширить  программу,   добытый  материал  доставлять  в   Москву  и
передавать  лицам,   ответственным  за  его  дальнейшее  использование.  Так
продолжалось несколько месяцев до того дня, когда  капитан спецназа Пастухов
передал  командарму Гришину фотографии и  видеозаписи, сделанные отрядом Исы
Мадуева. Гришин немедленно  связался  по  телефону с Волковым  и  потребовал
об®яснений.  Через  час Волков  вылетел в  Грозный, имея  совершенно  четкий
приказ  прекратить   реализацию  программы   и   обеспечить  ее   абсолютную
секретность всеми необходимыми средствами...
     "Волга"  остановилась  перед  чугунными  воротами  особняка, в  котором
размещалось Управление.
     -- Приехали, -- сказал водитель и коротко посигналил.
     Ворота открылись  -- машину Волкова все охранники хорошо знали. "Волга"
обогнула  клумбу  с  облупившимся  купидоном  в  чаше давным-давно иссякшего
фонтана и притормозила  у  парадного входа. В холле горел  неяркий свет. При
появлении   Волкова  дежурный   в  штатском  открыл  ему   тяжелые  двери  и
предупредил:
     -- Вас ждут.
     И этот дежурный, и охранники на вахте были  незнакомы Волкову, но своим
наметанным глазом --  по сдержанности их  движений,  ощущению  уверенности и
силы, исходящих от  их молодых  тренированных тел, в®евшейся в саму их  суть
офицерской выправки  -- Волков машинально, специально об этом даже не думая,
определил: свои. "Альфа".
     Он взбежал по широкой мраморной  лестнице, покрытой  ковровой дорожкой,
на второй этаж, пересек пустую приемную и распахнул дверь своего кабинета.
     Первое, что бросилось ему  в глаза, был штатив с видеокамерой и большой
черной шишкой микрофона, окантованного белым квадратом  с фирменной надписью
"Си-Эн-Э-н".  За  столом  для  совещаний  сидели  три  человека.  Два  явных
иностранца -- судя по свободе, с  какой  они  развалились в  креслах. Лет по
тридцать  пять. Один высокий,  рыжеватый. Второй  маленький, смуглый. Третий
был  помоложе,  русский: в  светло-сером костюме  с аккуратным галстуком, со
спокойным жестким лицом.
     -- Что это значит? -- резко спросил Волков.
     Все трое повернулись к нему.
     Иностранцы смотрели с нескрываемым интересом, русский -- спокойно, даже
словно бы безразлично.
     -- Проходите, Анатолий Федорович, -- сказал он. -- Садитесь.
     От прихлынувшей к лицу крови у Волкова заболела жилка на левом виске.
     Это был Пастухов.
     VII
     Этого не могло быть.
     Ну, просто  не могло. Мог не  отвечать  телефон диспетчера  Управления,
могло  сгореть само Управление, наводнение могло затопить Москву,  Рязанская
область  могла  начать войну  за отделение  от  России. Все что угодно могло
быть. Но только не это. Потому что мертвые не оживают.
     А  Пастухов был мертв. Он был застрелен из снайперской винтовки "Зауэр"
в ночь с двадцать шестого на двадцать седьмое августа на польско-белорусской
границе и его труп  находился в морге районной больницы под Гродно. Вместе с
трупами других пятерых из его команды. Вместе с трупом полковника Голубкова.
Вместе с трупами трех исполнителей.
     Рапорт начальника погранзаставы, копию которого Волков получил по факсу
на утро следующего дня,  подтверждал доклад майора Васильева до  деталей. До
возраста, до внешних примет. До роста. Семь человек, вооруженные  автоматами
Калашникова и пистолетом Макарова с глушителем, пытались осуществить переход
границы.  На белорусской  стороне  они  были  встречены  тремя снайперами  с
винтовками германского производства "Зауэр" калибра 5,6. Шестеро нарушителей
границы  были застрелены  снайперами. Сами снайперы погибли  от выстрелов  в
затылок, произведенных  с близкого расстояния из  пистолета ПМ с глушителем.
Из этого же пистолета был застрелен седьмой нарушитель -- выстрелом в упор в
левый  висок.   Сделана   попытка   последнее   убийство   представить   как
самоубийство. Но следы автомобиля на белорусской стороне  свидетельствуют об
участии в перестрелке третьих лиц.
     Причины происшествия устанавливаются. У одного из нарушителей границы к
запястью левой руки бьш прикован дюралевый атташе-кейс, в котором находилось
около  пяти  килограммов  белого  порошка,  по внешнему  виду  напоминающего
героин. Однако это оказался не героин, а сахарная пудра. Возможно, произошло
столкновение конкурирующих банд, действующих в сфере наркобизнеса.
     Дело принято к производству генпрокуратурой Белоруссии.
     Первое упоминание  о "Зауэрах",  обнаруженных  у  снайперов,  заставило
Волкова нахмуриться. Майор Васильев не выполнил приказа утопить все оружие в
болоте. Но сообщение  об  автоматах Калашникова поставило все на свое место.
Он правильно решил. Если те  оказались с "калашами",  отсутствие у снайперов
винтовок лишало возможности следователей хоть как-то свести  концы с концами
в версии о столкновении  наркобанд. Дело так и зависнет в числе нераскрытых,
но это Волкова меньше всего волновало. Для него главное было: Пастухов и его
команда мертвы.
     Да, Пастухов был мертв.
     И Пастухов был жив.
     Картина  мироздания,  существовавшая  в  сознании  Волкова,   покрылась
тысячью мелких трещин, как автомобильный триплекс при сильном лобовом ударе;
потом стекло словно бы лениво осыпалось, и взгляду открылась иная картина.
     Совсем иная.
     В ней Москва-река оставалась в своих берегах.
     И Рязанская область -- в составе России.
     В  ней  живой  Пастухов,  спокойный, в хорошо  сидящем на нем  костюме,
повернулся к иностранцам и спросил:
     -- Почему вы не снимаете? Ответил высокий, рыжеватый:
     -- Ждем. Ты обещал нам сенсацию.
     -- Человек  увидел  оживший  труп  -- разве это не  сенсационные кадры?
Скажу по-другому: живой труп увидел сам убийца.
     -- Труп -- кто?
     -- Я.
     -- А убийца?
     -- Разрешите представить: генерал-лейтенант Анатолий  Федорович Волков.
Начальник одной  из  самых  секретных  спецслужб  России. Она  называется --
Управление по планированию специальных мероприятий.
     Маленький метнулся  к камере и  приник  к об®ективу.  Зажглась  красная
контрольная лампочка. Высокий все еще не понимал.
     -- Он -- убил тебя?
     -- Да. С неделю назад. Естественно, не своими руками.
     -- Но ты -- жив?
     --  Анатолий Федорович, не лучше ли вам присесть? -- Пастухов подождал,
пока Волков пройдет по кабинету и займет место за своим письменным столом, и
продолжал, обращаясь к нему: -- Познакомьтесь. Арнольд Блейк, самый тупой из
стрингеров Си-Эн-Эн.  Его  оператор  -- Гарри  Гринблат.  Не  нужно  путать.
"Стингер" -- это ракета. А стрингерами  называют журналистов,  работающих  в
горячих точках. Не понимаю, как он умудряется зарабатывать на жизнь.
     Блейк вопросительно взглянул на Волкова:
     -- То, что сказал Серж, -- правда?
     --  Никаких  комментариев, -- отрезал  Волков. --  Предлагаю немедленно
покинуть мой кабинет.  Вы незаконно проникли в правительственное учреждение.
Вы рискуете лишиться аккредитации.
     -- Сколько  раз  нас  лишали  аккредитации,  Гарри?  -- спросил  Блейк,
обращаясь к телеоператору.
     -- Раз двадцать, наверное. Начиная с Анголы.
     -- Ты спутал. В Анголе нас расстреливали.
     -- Может быть, -- равнодушно согласился Гринблат.
     Пастухов вынул из кармана радиопередатчик, бросил в микрофон:
     -- Зайдите на минутку, все... Арни,  даю тебе еще один шанс... Анатолий
Федорович,   оставьте  в  покое   кнопки.  Сигнализация  отключена,   охрана
нейтрализована.
     -- Вы... убили тридцать человек охраны?!
     -- Мы не  убийцы. Мы попросили их временно прекратить  исполнение своих
обязанностей. Они согласились.
     -- Вы не могли сделать этого вшестером!
     -- А кто вам сказал, что нас только шестеро?
     Дверь  кабинета  открылась.  Волков уже знал, кого он увидит.  И увидел
тех, кого ждал.
     Он помнил, как они представлялись ему в кабинете командарма Гришина:
     -- Капитан медицинской службы Перегудов.
     -- Старший лейтенант Хохлов.
     -- Старший лейтенант Ухов.
     -- Лейтенант Злотников.
     -- Лейтенант Мухин.
     Сейчас они не представились.  Да и  как  они  стали бы  представляться?
"Санитар".  "Охранник  в  пункте  обмена валюты". "Саксофонист  в  подземном
переходе". "Артист-недоучка". "Продавец газет в электричках"?..
     Они вошли  в кабинет  свободно,  молча остановились по  обе стороны  от
двери,  как на  милицейском опознании. Но не он опознавал их, а они его. Они
смотрели на  Волкова  без  любопытства,  без  интереса,  без  ненависти, без
презрения, без вражды. Просто смотрели.
     -- Это -- тоже трупы? -- догадался Блейк.
     -- Да, -- подтвердил Пастухов.
     Дверь оставалась  открытой. Лицо  Волкова исказило  невольное выражение
ужаса. Он не мог взять себя в руки. Он знал, кто сейчас войдет.
     -- Генерал ждет появления седьмого трупа, -- прокомментировал Пастухов.
     -- Прайм-тайм! -- восхитился Блейк.
     Но  вместо  полковника  Голубкова  в  кабинет вошел  незнакомый Волкову
молодой человек в элегантном темн