угнездиться  в  его
шубке.
     - Что с ним?
     - Не иначе - кто-то отравил. Или сглазил.
     - Тьфу, какая мерзость! Ну и воняет, сволочь!  Убери  его  с  лестницы,
женщина!
     Рыжик напрягся и беззвучно раскрыл рот.
     Он уже не чувствовал ни  пинков,  ни  ударов  метлы,  которыми  хозяйка
благодарила его за то, что он одиннадцать лет ловил  мышей.  Выброшенный  со
двора, он умирал в пенящейся  мылом  и  мочой  канаве.  Умирал,  желая  этим
неблагодарным людям заболеть тоже. И страдать так, как страдает он.
     Его  пожеланию  предстояло  вскоре  исполниться.  Причем  в  гигантских
масштабах. Воистину гигантских масштабах.
     Женщина, выбросившая Рыжика со  двора,  остановилась,  задрала  юбку  и
почесала ногу под коленом. Зудило.
     Ее укусила блоха.

     Звезды над Эльскердегом светились ярко. Мерцали. Искры костра блекли на
их фоне.
     - Ни цинтрийский мир, - сказал эльф,  -  ни  тем  более  проведенный  с
большой помпой новиградский парад нельзя  считать  отметинами  и  верстовыми
камнями. Что за понятия такие? Политическая власть не может творить  истории
с помощью актов  или  декретов.  Не  может  она  и  давать  истории  оценку,
выставлять баллы или раскладывать по полочкам, хотя в гордыне своей ни  одна
власть таковой истины не признает и не приемлет. Одним из pw`ixhu проявлений
вашего  человеческого  зазнайства  является  так  называемая  историография,
попытки судить и выносить приговоры, как вы говорите, "делам минувших дней".
Для вас, людей, это  типично  и  проистекает  из  того  факта,  что  природа
наделила вас эфемерной, муравьиной, мотыльковой, смешной жизнью  однодневок,
не дотягивающей и до сотни лет.  Вы  же  к  своему  существованию  насекомых
пытаетесь подстраивать весь мир. А меж тем история - процесс  непрерывный  и
бесконечный. Невозможно поделить историю на кусочки - отсюда и досада  -  от
даты до даты. Историю нельзя декретировать и тем более изменить королевскими
указами. Даже выиграв войну.
     - Я философствовать не стану, - сказал пилигрим. - Как было сказано,  я
человек простой, прямой и некрасноречивый. Однако осмелюсь заметить вот что:
во-первых,  короткая  как  у  насекомых  жизнь  защищает  нас,   людей,   от
декадентства,  склоняет  к  тому,  чтобы,  ценя  жизнь,  жить  интенсивно  и
творчески, использовать  каждую  минуту  жизни  и  радоваться  ей.  А  когда
потребуется, без сожаления отдать ее за нужное дело. Я говорю  и  мыслю  как
человек, но ведь точно так же мыслили долгожители эльфы, когда шли биться  и
умирать в командах скоя'таэлей. Если я не прав, пусть меня поправят.
     Пилигрим выждал соответствующее время, но никто его не поправил.
     - Во-вторых, - продолжал он, - мне кажется, политическая  власть,  хоть
она и не способна изменить историю, может своими действиями создать вовсе не
плохие иллюзии и видимости такой способности. Для  этого  у  власти  имеются
методы и инструменты.
     - О да, - ответил эльф, отворачиваясь. - Здесь вы попали в самую  суть,
господин пилигрим. У власти есть методы и  инструменты.  Такие,  с  которыми
невозможно дискутировать.

     Галера ударила бортом по обросшей водорослями и ракушками свае. Бросили
сходни. Загремели крики, проклятия, команды.
     Кричали чайки, подхватывающие отбросы, что  покрывали  зеленую  грязную
воду порта. Побережье кишело людьми. В основном в военной форме.
     - Конец рейса, господа эльфы, - сказал нильфгаардский командир  конвоя.
- Мы в Диллингине. Выбирайтесь! Вас тут ждут!
     Их действительно ждали.
     Ни один из эльфов - и уж конечно, не Фаоильтиарна, - ни на  секунду  не
поверил заверениям  о  справедливых  судах  и  амнистиях.  У  скоя'таэлей  и
офицеров бригады "Врихедд" не было никаких иллюзий относительно ожидающей их
за Яругой судьбы. В большинстве своем они уже смирились с нею,  воспринимали
стоически, даже безразлично. Вероятно, думали, что ничто уже их не удивит.
     Они ошибались.
     Их вытолкали с галеры, звенящих и бряцающих кандалами, погнали на  мол,
потом на  набережную,  где  стояли  ряды  вооруженных  солдат.  Были  там  и
гражданские. Из тех, чьи острые глазки быстро моргали, бегая от лица к лицу,
от фигуры к фигуре. "Селекционеры", - подумал Фаоильтиарна. И не ошибся.  На
то, что его изуродованное лицо прозевают, он, конечно, рассчитывать не  мог.
И не рассчитывал.
     -  Господин  Исенгрим  Фаоильтиарна?  Железный  Волк?  Какая   приятная
неожиданность!  Извольте,  извольте!   Солдаты   вытащили   его   из   строя
кандальников.
     - Va faill! - крикнул ему Коиннеах  Да  Рео,  которого  тоже  узнали  и
вытащили другие военные, носившие ринграфы с реданским орлом.  -  Se'ved  se
caerme dea!
     - Встретитесь, - прошипел штатский, отделивший Фаоильтиарну,  -  но,  я
думаю, в аду. Его там уже ждут, в Дракенборге. А-ну постойте-ка! Да  случаем
это уж не господин ли Риордаин? Взять его!
     Всего из колонны вытащили троих. Только троих.  Фаоильтиарна  понял,  и
внезапно (он даже удивился) его охватил страх.
     - Va faill! - крикнул друзьям вытянутый из ряда  Ангус  Бри-Кри,  звеня
кандалами. - Va faill, fraeren!
     Солдат грубо толкнул его.
     Далеко их не увели. Только до одного из сараев вблизи пристани. Рядом с
гаванью, над которой покачивался лес мачт.
     Штатский подал знак.  Фаоильтиарну  толкнули  к  столбу,  к  балке,  на
которую закинули  веревку.  К  веревке  начали  привязывать  железный  крюк.
Риордаина и @mcsq` усадили на два стоящих на глинобитной площадке табурета.
     - Господин Риордаин, господин Бри-Кри, - холодно проговорил штатский. -
На вас распространяется указ об амнистии.  Суд  решил  проявить  милосердие.
Справедливость, однако, должна восторжествовать, - добавил он, не дождавшись
реакции. - А за то, чтобы так произошло, заплатили семьи тех, кого вы убили,
господа. Приговор вынесен.
     Риордаин и Ангус не успели даже крикнуть.  Сзади  им  на  шеи  накинули
петли, их стянули, повалили вместе с табуретами, потащили  по  утрамбованной
земле. Когда скованными руками они тщетно попытались сорвать  врезающиеся  в
тело  веревки,  исполнители  уперлись  им  коленями  в  грудь.  Сверкнули  и
опустились ножи, брызнула кровь. Теперь  даже  петли  не  в  состоянии  были
заглушить криков, визга, от которого волосы вставали дыбом. Это продолжалось
долго. Как всегда.
     -  В  приговоре,  вынесенном  вам,  господин  Фаоильтиарна,  -   сказал
штатский, медленно поворачивая голову, -  имеется  дополнительная  клаузула.
Нечто особенное...
     Фаоильтиарна не собирался ожидать "чего-то особенного". Замок оков, над
которым эльф трудился уже два дня и две ночи,  упал  с  его  кистей  как  по
мановению  волшебной  палочки.  Страшный  удар  тяжелой  цепи  повалил  двух
стерегущих его солдат. Фаоильтиарна в прыжке ударил третьего ногой  в  лицо,
хлестнул кандалами штатского, прыгнул  прямо  в  затянутое  тенетами  оконце
сарая, вылетел из него вместе с рамой и коробкой, оставив на гвоздях кровь и
обрывки  одежды.  С  грохотом  повалился  на   доски   мола.   Перевернулся,
перекатился и плюхнулся в воду между рыбацкими лодками и баркасами. Все  еще
прикованная к правой кисти тяжелая цепь тянула на дно. Фаоильтиарна боролся.
Изо всех сил боролся за жизнь, которая, как он считал еще совсем недавно, не
имела для него никакой ценности.
     - Хватай! - орали выскакивающие из сарая солдаты. - Хватай! Убей!
     - Там! - кричали другие, подбегая по молу. - Там, вот там он нырнул!
     - По лодкам!
     - Стреляйте! - зарычал штатский, обеими руками пытаясь сдержать  кровь,
текущую из глазницы. - Убейте его!
     Щелкнули  тетивы  арбалетов.  Чайки   с   криком   взмыли   в   воздух.
Грязнозеленая вода между баркасами закипела от бельтов.

     - Виват! - Шествие продолжалось, толпа жителей Новиграда уже хрипела  и
проявляла признаки усталости. - Да здравствуют!
     - Урррааа!
     - Слава королям! Слава!
     Филиппа Эйльхарт оглянулась, удостоверилась, что никто их  не  слушает,
наклонилась к Дийкстре:
     - О чем ты хотел поговорить?
     Шпион тоже осмотрелся,
     - О покушении на короля Визимира в июле прошлого года.
     - И что?
     - Полуэльф, совершивший это убийство, -  Дийкстра  еще  больше  понизил
голос, - вовсе не был сумасшедшим, Филь. И действовал не в одиночку.
     - Да что ты говоришь?
     - Тише, - усмехнулся Дийкстра. - Тише, Филь.
     - Не называй меня "Филь". У тебя есть доказательства? Какие? Откуда?
     - Ты удивишься, Филь, если я скажу откуда. Когда можно ждать аудиенции,
милостивая государыня?
     Глаза Филиппы Эйльхарт были словно два бездонных черных озера.
     - Вскоре, Дийкстра.
     Били колокола. Толпа хрипло орала. Армия маршировала.  Лепестки  цветов
словно снег покрывали новиградскую брусчатку.

     - Все пишешь?
     Ори Ройвен вздрогнул и посадил кляксу. Он служил Дийкстре  девятнадцать
лет, но так и не привык  к  беззвучным  движениям  шефа,  к  его  появлениям
неведомо откуда и каким образом.
     - Добрый вечер, кхе-кхе, ваше превос...
     "Люди - тени", - прочитал Дийкстра  титульный  лист  рукописи,  который
бесцеремонно  поднял  с  пола.  -  "История  секретных  королевских   служб,
Орибастусом Джиафранко Паоло Ройвеном, магистром,  написанная"...  Ох,  Ори,
Nph. Старый мужик, а такие глупости...
     - Кхе-кхе...
     - Я пришел попрощаться, Ори.
     Ройвен удивленно взглянул на него.
     - Видишь ли,  верный  друг,  -  продолжал  шпион,  не  дожидаясь,  пока
секретарь прокашляет что-нибудь путное, - я тоже  стар,  и  получается,  что
тоже глуп. Вякнул одно слово одной особе. Только одной и  только  одно...  И
оказалось, что это на одно слово и на одну особу  больше,  чем  требовалось.
Послушай как следует, Ори. Ты их слышишь?
     Ори Ройвен,  широко  раскрыв  удивленные  глаза,  отрицательно  помотал
головой. Дийкстра минуту молчал.
     - Не слышишь, значит. А я слышу. Во всех  коридорах.  Крысы  бегают  по
третогорскому граду, Ори. Идут сюда. Приближаются на мягких крысиных лапках.

     Они возникли из тени, из тьмы. Черные, в масках, проворные  как  крысы.
Стражники и охранники из вестибюля  свалились,  не  застонав,  под  быстрыми
ударами  стилетов  с  узкими  гранеными  клинками.  Кровь  текла  по   полам
третогорского замка, разливалась по  паркету,  пачкала  его,  впитывалась  в
дорогие венгербергские ковры.
     Они шли по всем коридорам, оставляя за собой трупы.
     - Он там, - указав на дверь, сказал один. Черный шарф, закрывающий лицо
до глаз, приглушал толос. - Туда  он  вошел!  Через  канцелярию,  в  которой
работает Ройвен, вечно кашляющий хрыч.
     - Оттуда нет выхода. - Глаза  другого,  командира,  горели  в  прорезях
черной бархатной маски. - Из комнаты за канцелярией другого выхода нет!  Там
нет даже окон.
     - Остальные коридоры под охраной. Все двери и окна. Он от нас не уйдет.
Он в ловушке.
     - Вперед!
     Двери поддались под ударами ног. Сверкнули стилеты.
     - Смерть! Смерть кровавому палачу!
     - Кхе-кхе? - Ори  Ройвен  поднял  над  бумагами  голову  с  близорукими
слезящимися глазами. - Слушаю вас. Чем могу, кхе-кхе, быть полезен?
     Убийцы с ходу разбили дверь в личные апартаменты Дийкстры, пробежали по
комнатам, словно  крысы  обнюхивая  закоулки.  Со  стен  полетели  гобелены,
картины и панно, кинжалы рассекали шторы и обивку.
     - Его нет! - крикнул один, влетая в канцелярию. - Нет его!
     - Где? - крикнул вожак, наклоняясь над Ори и сверля его взглядом сквозь
прорези в черной маске. - Где этот кровавый пес?
     - Нету его, - спокойно ответил Ори Ройвен. - Сами же видите.
     - Где он? Говори! Где Дийкстра?!
     - Разве, - кашлянул Ори, - сторож я, кхе-кхе, брату своему?
     - Подохнешь, старик!
     - Я человек старый, больной и страшно уставший. Кхе-кхе. Я не боюсь  ни
вас, ни ваших ножей.
     Убийцы выбежали из комнаты. Исчезли так же быстро, как и появились.
     Ори Ройвена не убили. Они были заказными убийцами. А в  полученных  ими
приказах об Ори Ройвене не было ни слова.
     Орибастус Джианфранко Паоло Ройвен, магистр права, провел шесть  лет  в
различных  тюрьмах,  его  непрерывно  допрашивали  сменяющиеся  следователи,
выпытывали о самых различных, зачастую вроде бы бессмысленных вещах и делах.
     Через шесть лет освободили. К  тому  времени  он  уже  был  совершенной
развалиной. Цинга лишила его зубов, анемия - волос, глаукома - зрения, астма
- дыхания. Пальцы обеих рук ему сломали на допросах.
     На воле он прожил неполный  год.  Умер  в  храмовом  приюте.  В  нужде.
Забытый всеми.
     Рукопись книги "Люди - тени, или История секретных  королевских  служб"
пропала без следа.

     Небо  на  востоке  посветлело,  над  взгорьями  разлился  белый  ореол,
предвестник зари.
     У костра уже долгое время стояла  тишина.  Пилигрим,  эльф  и  следопыт
молча глядели на умирающий огонь.
     Тишина стояла и  на  Эльскердеге.  Воющий  упырь  замолк,  наскучившись
напрасным воем. Воющему упырю пришлось наконец понять, что  трое  сидящих  у
костра мужчин за последнее время видели слишком много ужасов, чтобы обращать
внимание на вой какого-то там упыря.
     - Если нам предстоит странствовать вместе, - неожиданно  сказал  Бореас
Мун, глядя в рубиновые уголья  костра,  -  то  надо  кончать  с  недоверием.
Давайте оставим позади все, что было. Мир изменился.  Впереди  новая  жизнь.
Что-то кончилось, что-то начинается. Впереди...
     Он осекся. Кашлянул. Он не привык  к  таким  речам,  боялся  показаться
смешным. Но  его  случайные  спутники  не  смеялись.  О,  Бореас  чувствовал
прямотаки исходящую от них доброжелательность.
     - Впереди перевал Эльскердег, - закончил он уже более уверенно, - а  за
перевалом - Зеррикания и Хакланд. Перед нами дальний и опасный путь. Если мы
пойдем вместе... Отбросим недоверие. Я - Бореас Мун.
     Пилигрим в шляпе с широкими  полями  встал,  выпрямился  во  весь  свой
гигантский рост, пожал протянутую ему руку. Эльф встал тоже.  Его  чудовищно
изувеченное лицо странно искривилось.
     Пожав руку следопыту, пилигрим и эльф протянули друг другу правые руки.
     - Мир изменился, - сказал пилигрим. -  Что-то  кончилось...  Я  -  Сиги
Ройвен.
     - Что-то начинается. - Покрытое шрамами лицо  эльфа  искривило  что-то,
что по всем признакам было улыбкой. - Я - Вольф Исенгрим.
     Их  рукопожатия  были   краткими,   крепкими,   можно   сказать,   даже
взволнованными. Какое-то мгновение это походило более на  рукопожатие  перед
боем, нежели на жест согласия. Но всего лишь мгновение.
     Догорающее  полено  в  костре  выстрелило  искрами,  скрепляя   событие
радостным фейерверком.
     - Сожри меня черти, - Бореас Мун широко улыбнулся, - если это не начало
настоящей дружбы.


        ГЛАВА 11

                  ...как  и других Верных, так  и  св.
                Филиппу  оклеветали,  приписав   оной.
                будто    действует   она    во    вред
                королевству,  якобы подстрекает  народ
                к   беспорядкам   и   мятежам,   будто
                будоражит  люд  и  готовит  переворот.
                Вильмериус,    еретик    и    сектант,
                первосвященником    себя    самозванно
                поименовавший,     святую     схватить
                повелел  и в узилище темное и  ужасное
                бросил  и  там мучил хладом и смрадом,
                требуючи,  дабы  она  в  грехах   оных
                призналась  и  выдала  бы  тех,   коих
                поучала.  И  показал  Вильмериус   св.
                Филиппе  струментарий  различный,  для
                пыток   предназначенный,  и   грозился
                зело.  Святая  же  токмо  в  лицо  ему
                плюнула и в содомии его обвинила.
                  Повелел  тогда еретик от  одежды  ее
                освободить  и  нагую  бычьими   жилами
                сечь  без  пожаления и под ногти  иглы
                вбивать.  И  все пытал и взывал,  дабы
                от  веры своей и богини отреклася.  Но
                токмо     рассмеялася     святая     и
                присоветовала ему удалиться.
                  Повелел тогда оный еретик святую  на
                пыточную лавку укласть, по всему  телу
                железными  острогами и крючьями  рвать
                и  бока  ее  свечами палить.  Но  хоть
                была  она таковыми жестокостями  мучае
                ма,  являла  святая  в  смертном  теле
                бессмертную терпеливость.  И  ослабели
                палачи,   и   с   превеликим   страхом
                отступилися,   но  Вильмериус   грозно
                оных  сгромил и велел, дабы оне  далее
                lswhkh  и  десницы  свои  зело  крепко
                прилагали.   И  тогда  почали   святую
                Филиппу  железами раскаленными палить,
                члены  из  суставов выбивать  и  груди
                женские  клещами  рвать.  И  в   муках
                таковых,  не  признавшись  ни  в  чем,
                скончалась святая мученица Филиппа.
                  А  Вильмеруса, еретика-распутника, о
                чем  у отцов святых читай, такая  кара
                опосля   настигнула,   что   весь   он
                прогнил  и  от того издох.  И  смердел
                аки пес, так что его без погребения  в
                воды речные бросить пришлося.
                  За   то   св.   Филиппе   слава    и
                мученический   венец,  Матери   Богине
                великой  во  веки веков слава,  а  нам
                научение и предупреждение. Аминь.

                  Житие  святой  Филиппы  Мученицы  из
                Mons   Calvus,   в  старину   писарями
                мученическими       писанное,        в
                Третогорском  Требнике  собранное,  от
                многих  святых отцов позаимствованное,
                кои ее в писаниях своих восславляют.

        x x x


     Они мчались во весь опор, как  сумасшедшие.  Ехали  несколько  бурлящих
весною дней. Кони неслись галопом, а люди, распрямляя согбенные  над  землей
спины и шеи, глядели  им  вослед,  не  понимая,  что  это:  живые  люди  или
призраки.
     Они ехали и ночами, темными и влажными от теплого дождя, а проснувшиеся
в своих кроватях люди изумленно крутили головами, борясь с удушающей  болью,
вздымающейся у них в груди. Вскакивали, прислушивались к  хлопанью  ставней,
плачу разбуженных детей, вою собак. Приникали к оконным пленкам, не понимая,
что это: живые люди или призраки.
     По Эббонгу пошли рассказы о трех демонах.

     Трое конников появились неведомо как, неведомо откуда и неведомо  каким
чудом, застав Хромушу врасплох и не позволив ему  бежать.  Помощь  звать  не
было смысла. От самых последних домишек калеку отделяли  добрые  пять  сотен
шагов. И даже будь они ближе, вряд ли кто из жителей Ревности откликнулся  б
на призыв. Было время послеобеденной сиесты, начинавшейся в Ревности  обычно
ранним предполуднем и оканчивающейся ранним  вечером.  Аристотель  Бобек  по
прозвищу Хромуша, здешний нищий и философ, прекрасно знал, что в часы сиесты
обитатели Ревности не реагируют ни на что.
     Их было трое. Две женщины и мужчина.  У  мужчины  -  белые  волосы,  за
спиной меч. У женщины, той, что повзрослее,  одетой  в  черно-белое,  волосы
цвета воронова  крыла  завивались  локонами.  У  молодой  с  пепельно-серыми
прямыми волосами левую щеку уродовал  отвратительный  шрам.  Сидела  она  на
изумительной красоты вороной кобыле. Хромуше показалось, что когда-то он уже
такую кобылу видел.
     Именно молодая заговорила первой.
     - Ты местный?
     - Я не виноват! - защелкал зубами Хромуша. - Я  тута  строчки  собираю!
Помилуйте, не забижайте калеку...
     - Ты местный? - повторила пепельноволосая, и ее зеленые глаза угрожающе
сверкнули. Хромуша скуксился.