одобрительно, не то насмешливо  протянул
Басманов и хлестко, открытой ладонью ударил артиллериста по щеке так,  что
голова у него мотнулась к плечу и он еле удержался на ногах.
     - Смирно! Смирно стоять перед офицером! В старой  армии  кем  служил?
Бомбардиром, фейерверкером?
     -  Старший  фейерверке?  Новогеоргиевского   крепостного   гаубичного
дивизиона Иван Петелин.
     - Слава Богу, опомнился. До конца  боя  будешь  старшим  на  батарее.
Сумеешь себя показать - про службу у красных забудем... Петелин  помолчал,
глядя в землю. - По своим стрелять не  стану...  -  Не  станешь?  -  опять
удивился Басманов. - По своим? Красные тебе свои, а мы кто? Может,  немцы?
Не в одной армии  четыре  года  воевали?  Смотри,  мне  с  тобой  возиться
недосуг, Иван Петелин. Я сейчас прикажу тебя верхом на  ствол  посадить  и
пальну для пристрелки. Знаешь, что с тобой будет? Не человек, а  бурдюк  с
дерьмом. Кожа целая останется, а все, что внутри, - в  мелкие  дребезги...
Кости,  мышцы,  внутренности  -  все  в  кисель.  Пять  секунд   тебе   на
размышление...
     Под дулами коротких автоматов и рядовые бойцы, и их командиры  дружно
начали ворочать тяжелые  лафеты,  подносить  снаряды,  рассчитывать  новые
установки для стрельбы. Еще через десять минут восемь шестидюймовых гаубиц
опустили свои кургузые толстые стволы и, подпрыгнув на окованных железными
шинами деревянных колесах, выбросили первую очередь  двухпудовых  фугасных
снарядов по готовящимся к маршу полкам вторых эшелонов 15-й, 51-й  и  52-й
дивизий. Остальные две батареи  Басманов  начал  спешно  разворачивать  на
север.
     Ничего особенно  странного  в  недопустимо-предательском,  по  меркам
более позднего времени, поведении артиллеристов не было. Гражданская война
- война особая, и красные и белые широко практиковали зачисление  в  строй
пленных солдат противника. В разгар боев другого способа пополнения  войск
зачастую просто не было. А иным "счастливцам" довелось по три-четыре  раза
менять красную звездочку на погоны и обратно.
     Тем не менее половину своих офицеров Басманову  пришлось  отвлечь  на
роль надсмотрщиков  и  конвоиров  -  приглядывать,  чтобы  не  разбежались
ездовые и подносчики снарядов, проверять, верно  ли  телефонисты  передают
команды корректировщиков, а наводчики устанавливают  прицел.  Сам  капитан
взял на себя  командование  дивизионом  -  больше  некому  было  доверить.
Стрельба  одновременно  по  нескольким  целям,  с  постоянно   меняющимися
установками целика и  угломера  требовала  особой  квалификации.  Берестин
знал, что максимум через  полчаса  штаб  правобережной  группы  опомнится,
сообразит, что происходит, и бросит все наличные силы  против  захваченных
позиций. А в его распоряжении едва полсотни автоматчиков и четыре БТРа.
     ...От тяжелого грохота бьющих  беглым  огнем  гаубиц  Берестин  почти
оглох, хотя до огневых было  больше  сотни  метров.  Повернув  стереотрубу
вправо,  он  видел,  что  укрепления  красных  войск  на  окраине  Каховки
затянулись дымом и пылью. Горит и хутор Терны, где, по его данным,  должен
был находиться штаб Латышской дивизии. Одной батареей Басманов обстреливал
дорогу, служившую главной коммуникацией наступающих войск,  а  второй  вел
огонь по площадям на подходах к переправам. В масштабах фронтовой операции
- что такое две батареи, пусть и  тяжелые,  однако  эффект  их  внезапного
удара оказался несоизмерим с реальными потерями красных дивизий.
     А со стороны Берислава второй час  малоприцельно,  но  сосредоточенно
били полевые трехдюймовки красных. С  закрытых  позиций  они  стрелять  не
умели, а на прямую  наводку  выдвигаться  опасались,  поэтому  Берестин  с
Басмановым и могли держаться на  захваченном  рубеже.  Однако  шрапнели  и
осколочные снаряды время от времени до них  все  же  долетали,  и  расчеты
несли потери. Удивительное дело, но бывшие красные батарейцы, ввязавшись в
бой, перестали думать о том, на чьей стороне они воюют. И под огнем  своих
бывших соратников вели себя неплохо. Два  взвода  рейнджеров,  на  которых
была возложена задача обороны дальних подходов  к  левофланговой  батарее,
держались только за счет боевой выучки и огневого превосходства.  Конечно,
на тридцать пять человек, находящихся в линии  боевого  охранения,  у  них
было  шесть  станковых  "ПК"  и  двенадцать  ручных   "РПК",   значительно
превосходящих по своим тактическим возможностям пресловутые  "максимы",  и
почти неограниченное количество патронов. Но психологически  было  трудно.
Известно,  что   финские   пулеметчики   на   линии   Маннергейма   теряли
самообладание от количества убитых ими  советских  солдат.  Когда  каземат
дота выше щиколоток завален стреляными гильзами,  и  плавится  уже  третий
запасной ствол "гочкиса", а эти сумасшедшие все идут и идут густыми цепями
по пояс в снегу, выставив перед собой штыки никчемных винтовок, даже  люди
с сильным скандинавским характером начинали с®езжать  с  катушек.  Есть  в
любой войне предел, который нормальный, цивилизованный человек  преодолеть
почти не может. Здесь, правда, до такого  пока  не  дошло,  хотя  заросшее
желтеющим бурьяном поле, сколько видел глаз,  было  покрыто  застывшими  в
разнообразных позах телами красных бойцов.
     Эйдеман    (Роберт    Петрович,     латыш,     царский     прапорщик,
двадцатипятилетний командующий Правобережной группой  войск  Юго-Западного
фронта, в сорок лет комкор, в сорок два расстрелян как враг народа) еще не
успел до конца понять сути происходящего,  однако  бросил,  как  это  было
принято в Красной  армии,  для  отражения  внезапной  угрозы  с  тыла  все
наличные резервы, включая подготовленную для  развития  успеха  стрелковую
бригаду, охрану штаба группы и тыловиков из обоза второй очереди.
     Несколько  батальонов  пехоты  и  два  эскадрона  кавалерии,  отважно
бросившиеся в  атаку,  были  полностью  вырублены  внезапным  и  шквальным
пулеметным огнем в упор.
     Следующий полк, увидев печальную судьбу авангарда, попытался  отойти,
неся чудовищные потери от беспощадно-снайперской стрельбы  рейнджеров,  но
получил положенное изменникам пролетарского дела  предостережение  в  виде
длинных  очередей  заградотрядовских  "МГ-18",   изобразивших   пунктирами
пыльных фонтанчиков черту, переходить которую не рекомендуется.
     Если кто-нибудь из зарывшихся носом в пыль красных  бойцов  еще  имел
способность соображать, то ситуация  для  размышлений  об  исторических  и
классовых предпосылках данной войны была самая подходящая.
     Однако  нашлись  еще  и  еще  вооруженные  трехлинейками  энтузиасты,
которые, подчиняясь приказу и мечте об  "экспроприации"  последних,  нагло
засевших  в  Крыму  со  своими  богатствами  "экспроприаторов",  надеялись
пробежать версту по душной полынной степи и вцепиться в горло  ненавистным
"кадетам". (Причем никто из них, даже и умирая, не  знал,  что  имеется  в
виду под этим словом -  ученики  среднего  военно-учебного  заведения  или
члены партии конституционных демократов.)
     Басманову пришлось (а может быть -  довелось)  еще  раз  использовать
лично им разработанный способ стрельбы на рикошетах,  не  применявшийся  с
шестнадцатого года ввиду того, что маневренный характер гражданской  войны
и отсутствие в его распоряжении орудий подходящих калибров не предоставили
капитану соответствующих возможностей.
     Смысл же приема был в том, что у пушки (или, как сейчас, у гаубицы) с
опущенным до предела стволом лафет  поднимался  на  упор,  хотя  бы  и  из
наскоро  заполненных  камнями   патронных   ящиков.   Точка   прицеливания
определялась  на  два  деления  угломера  меньше  необходимой.   И   тогда
двухпудовый осколочно-фугасный снаряд врезался в землю  под  очень  острым
углом, разбивая ударный взрыватель, успевал вновь, неестественно медленно,
подняться в воздух и лопнуть как  раз  там,  где  требовалось.  На  высоте
трех-четырех метров над головами атакующей пехоты.
     Эффект был удивительный. Иногда  одним  снарядом  сдувало  в  небытие
целую роту штатного состава.
     Сейчас, в отличие от мировой войны, по причине резкой убыли пушечного
мяса, пехота ходила в атаки гораздо более редким строем и по фронту,  и  в
глубину,   но   полсотни   выпущенных   Басмановым   снарядов   отбили   у
красноармейцев охоту наступать как минимум на час. И  позволили  Берестину
перебросить  два  взвода  рейнджеров  на   крайний   правый   фланг,   где
обозначилось еще одно опасное направление.
     Около батальона арьергарда  15-й  дивизии,  заканчивавшей  переправу,
каким-то начальником, самостоятельно понявшим  смысл  происходящего,  было
развернуто фронтом на запад  с  задачей  уничтожить  прорвавшегося  в  тыл
неприятеля.
     Удивительно, но Алексею, вроде  бы  полностью  осознавшему  себя  как
чистого  профессионала,  вдруг   стало   искренне   жаль   этих   дураков,
карабкающихся вверх  по  крутой,  ограниченной  справа  откосом,  а  слева
глубоким оврагом дороге.
     О  чем  думали  взводные  и  ротные  командиры  заведомо  обреченного
батальона? Что против их сотни штыков у белых не  найдется  ничего,  кроме
нескольких наганов? И, стреляя из  пушек,  они  понятия  не  имеют  о  так
называемом боевом охранении?
     Со стометровой  дистанции  залп  пяти  пулеметов  производит  тот  же
эффект, что и хорошо отбитая коса на росистом лугу.
     "Карма, - сказал себе Берестин, сняв фуражку и вытирая ладонью потный
лоб. -  Любой  из  них  имел  выбор.  Пойти  не  к  красным,  а  к  белым.
Дезертировать, стать махновцем... Как и я, впрочем".
     У них с Басмановым нашлось время покурить, выпить полуостывшего  кофе
из термоса.
     И снова с окраин  Берислава  начали  выдвигаться  пехотные  цепи,  на
гребнях холмов завиднелись группы  кавалеристов.  Зашелестели  в  покрытом
редкими облаками небе очередные шрапнели. Алексей сказал капитану:
     -  Я  думаю,  пусть  те  батареи  продолжают  беспокоящий  огонь   по
левобережью. А главная опасность  здесь  намечается.  И  стрельба  от  вас
потребуется снайперская. Красные пошли ва-банк. Сейчас нас сбить не успеют
- труба им. Хоть один-то грамотный офицер у Эйдемана в штабе должен быть?
     - Сделаем. Только снаряды кончаются.  Штук  по  пятнадцать  на  ствол
осталось...
     - Прикажите паузу сделать, стволы остудить. Нам  еще  штурм  переправ
поддерживать придется...
     - Если доживем, - блеснул зубами на пыльном лице Басманов.
     ...Из  наскоро  отрытых  по  склонам  холмов  ячеек  остававшиеся  на
западном фасе обороны и возвратившиеся  с  днепровского  откоса  рейнджеры
вели редкий, но точный пулеметный огонь по приблизившимся на  километр,  а
кое-где и ближе цепям красной пехоты. Басманов,  расстреляв  все  фугасные
снаряды, приказал вскрыть передки и подавать к орудиям картечь - последнее
оружие самообороны тяжелой артиллерии.
     - Не пора, господин генерал? - спросил, спрыгивая в окоп, капитан.
     - Сейчас. Свяжусь с Шульгиным, что он скажет. Отвлекаясь  на  секунду
от реалий  ближнего  боя,  Бе-рестин  подумал,  что  интереснейшее  у  них
получается сражение. Вполне сравнимое с Курской  битвой  по  значению  для
судьбы не только летней кампании, но и всей войны. И удивительное смешение
стилей. На правом фланге сосредоточен для  сабельной  рубки  с  кавалерией
красных конный  корпус  Барбовича,  на  левом  -  готовится  к  атаке  при
поддержке самоходок времен  второй  мировой  корниловская  дивизия,  здесь
вместе с гаубицами прошлого века стреляют пулеметы и автоматы  семидесятых
годов. Он нашел в эфире волну Шульгина: - Ну, что там у вас, Саш? Мы тут с
полчасика еще продержимся, и все...
     - Я только что приказал Скоблину начинать. От его позиции до  окраины
Каховки десять километров. Будут атаковать с ходу,  на  "уралах"...  Через
пятнадцать минут увидишь.
     - Тогда и я пошел! - Воткнул в зажим телефонную трубку, повернулся  к
Басманову: - С Богом, Михаил Федорович! Берестин поднял вверх ракетницу  и
нажал спуск.
     Взревев моторами, из капониров начали выбираться  БТРы.  Сначала  они
двинулись  вдоль  линии  стрелковых  ячеек,  подбирая  на  ходу  уцелевших
десантников,  потом  развернулись  и,  набирая  скорость,  подпрыгивая  на
рытвинах, пошли на сближение с как раз поднявшейся в рост  для  очередного
броска пехотой.
     На башнях засверкали  вспышки  тяжелых  "КПВТ",  из  бортовых  бойниц
потянулись отчетливо видимые даже при  полуденном  солнце  трассы  "ПК"  и
автоматов.
     - Ну вот и все, судари мои, - процитировал Берестин любимую книгу.  -
Лишь бы на шальной снаряд не нарвались... - и отвернулся.
     Вновь, как и при сцене  расстрела  в  упор  атакующего  по  каховской
дороге батальона, он не захотел быть очевидцем.
     Не слишком приятное зрелище даже для военного  человека.  Чрезвычайно
похожее на то,  что  бывает,  когда  стая  осатаневших  от  голода  волков
настигает в степи овечью отару. Пехотинцу на ровном месте от стремительной
и верткой машины не убежать, а трехлинейка броню не берет...
     Но и офицеров, водителей и стрелков он осуждать не мог. Это их  война
и их право.
     С дивизионного НП они с Басмановым направили бинокли на левый  берег.
Со стороны Больших Маячков, таща за собой гигантские  шлейфы  рыжей  пыли,
показались мчащиеся на семидесятикилометровой скорости "уралы". Корниловцы
теснились в кузовах, лежали на крыльях, облепили подножки. В километре  от
линии красных  окопов  машины  начали  тормозить.  Остановились  с  крутым
разворотом, сбросили десант и так же стремительно понеслись обратно.
     Первый полк, на ходу примыкая  к  винтовкам  длинные  ножевые  штыки,
разворачивался в ротные колонны.
     - Ах, черт, красиво! -  выдохнул  Басманов,  наблюдая,  как  быстрым,
переходящим  в  бег  шагом   корниловцы   сближаются   с   полуразрушенным
проволочным заграждением. С фланга длинными очередями  застучал  "максим",
нестройные  хлопки   винтовочных   выстрелов   показали,   что   и   после
артподготовки гаубичными снарядами в окопах кое-кто уцелел.
     Но это уже было, как принято говорить в ультиматумах,  "бессмысленное
сопротивление".
     Ничего страшнее штыкового удара корниловского полка Алексей  в  своей
жизни не видел. Четыреста тех самых, обрекших  себя  на  смерть  офицеров,
юнкеров и  вольноопределяющихся  отчаянным  броском  преодолели  последнюю
сотню метров. За две версты  был  слышен  слитный,  ничем  не  похожий  на
хрестоматийное  "ура"  рев.  На  позициях  первой  линии  они   почти   не
задержались. Красноармейцы из окопов основной и предмостной полос обороны,
бросая оружие, кинулись к переправе.
     Берестин наблюдал за боем в полевой бинокль,  стереотруба  не  давала
возможности видеть его во всей полноте.
     Да и можно ли было назвать то, что творилось на  переправе  и  вокруг
нее, боем?
     Искаженные яростью  лица  корниловцев,  взмахи  штыков  и  прикладов,
торопливый  перестук  выстрелов.   Безжалостная   мясорубка,   в   которой
профессионалы высшей пробы столкнулись с неорганизованной, едва  обученной
держать в  руках  винтовку  массой  насильно  мобилизованных  новобранцев.
Каждый из корниловцев знал, как и что  он  должен  делать,  и  мастерство,
помноженное  на  ненависть,  в  считанные  минуты  сломило  даже   подобие
организованного сопротивления.
     Красные бойцы готовы были бежать или сдаваться, но бежать было больше
некуда, а пленных здесь не брали.
     Спаслись только те, кто успел перевалиться через  перила  мостов,  да
вдобавок умел плавать.
     И одновременно Слащев бросил в  бой  трехтысячный  корпус  Барбовича,
развернувшийся в лаву за левым флангом 15-й стрелковой и Латышской дивизий
красных, наиболее глубоко вклинившихся в оборону 2-го армейского  корпуса.
Пути отхода к Днепру отрезали самоходки с десантом на броне.
     К исходу дня победа была полной. Каховку заняли  передовые  батальоны
тринадцатой дивизии генерала  Ангуладзе.  Первый  и  подошедшие  второй  и
третий корниловские полки выбили  неприятеля  из  Берислава  и  перешли  к
преследованию разрозненных и потерявших управление частей четырех  красных
дивизий, отходящих на Херсон. Окруженные на правобережье войска рассеялись
по степи и сопротивления  практически  не  оказывали.  По  предварительным
данным, число пленных превысило 12 тысяч человек, и их колонны под конвоем
казаков Терско-Астраханской бригады тянулись в сторону Перекопа. Который и
был недавно их главной целью.
     Возглавляемый Басмановым штурмовой отряд  на  трех  БТРах  (четвертый
провалился в глубокую промоину и вышел из строя) в районе села  Шлагендорф
перехватил и полностью уничтожил спешно снявшийся с места  штаб  армейской
группы Эйдемана. Самого командующего среди убитых и пленных обнаружить  не
удалось.
     Берестин туда не поехал. Измотанные жарой и  боем  полки  слащевского
корпуса нашли в себе силы продвинуться километров на пятнадцать  на  север
вдоль Днепра и на десять по херсонской дороге, после чего остановились. Не
участвовавшая в дневном бою 4-я Кубанская кавдивизия (500 сабель)  выслала
дозоры  еще  на  десять  километров  к  северу  и  западу,  но  в   боевое
соприкосновение   с   арьергардами   вступать    не    стала,    увлекшись
инвентаризацией сотен брошенных повозок дивизионных и полковых обозов.
     В целях дальней разведки и бомбометания по отступающим колоннам  были
подняты в воздух все семнадцать исправных самолетов.
     За час до заката Слащев приказал  войскам  прекратить  наступление  и
вызвал к себе командующих  корпусами,  начальников  дивизий  и  командиров
бригад. А сам сел на крыльце мазанки со снесенной снарядом  крышей  писать
победную реляцию Врангелю. Потери его корпуса за день  боя  составили  619
человек убитыми и более двух тысяч ранеными. Батальон Басманова  похоронил
шестнадцать офицеров.
     Когда Слащев  сообщил  Берестину  эти  данные,  Алексей  вздохнул:  -
Многовато все-таки...
     - Но мы ведь практически выиграли летнюю кампанию!
     - Мало ли... Евреи за всю шестидневную  войну  потеряли  чуть  больше
пятисот.
     Арабо-израильская  война  шестьдесят  седьмого  года,  как  уже  было
сказано, еще с училища оставалась  для  него  образцом  стратегического  и
тактического искусства. Там  небольшая,  но  великолепно  обученная  армия
вдребезги  разгромила  соединенные  силы  трех  государств,  вдесятеро  ее
превосходящие численно и вдобавок поддерживаемые  военной  и  политической
мощью СССР.
     - Какие еще евреи? - с недоумением вскинул голову Слащев.
     -  Самые  обыкновенные.  Иосифа  Флавия  читать   нужно.   "Иудейская
война"...
     Шульгин поливал Басманову на голую спину  теплую  воду  из  канистры,
капитан фыркал, отплевывался и радостно ухал. Берестин  подошел  к  ним  и
начал расстегивать свой пропотевший китель.



        Глава 8

     За три следующие недели обстановка в  России  изменилась  разительным
образом. Даже удивительно, сколь мало усилий для этого потребовалось.
     Впрочем, почему же удивительно? На шахматной доске ведь не  требуется
вводить какие-то новые фигуры, даже  не  нужно  бить  партнера  доской  по
голове,  всего-то  и  следует,  что  немного  подумать,  должным   образом
разыграть миттельшпиль, и  ситуация  изменится  сама  собой.  Алехин,  как
известно, умел и даже любил делать такие штуки - доведя  противника  почти
до  мата,  поворачивал  доску,  начинал  играть  за  него,  восстанавливал
положение, вновь ставил партнера на грань поражения и так далее... До трех
раз и больше, пока на доске просто не оставалось фигур.
     Вот и здесь получилось так же. За счет грамотных тактических  решений
и своевременной перегруппировки сил.
     К исходу вторых суток после  каховской  победы  три  корпуса  Русской
армии совершили фланговый марш, частично по железной дороге,  частично  на
автомобилях, и нанесли внезапный таранящий удар по северному фасу  фронта,
взяли Кременчуг, Славянск и Лозо-вую, в