даже   от
дарованного ему права расстрелять почти любого  гражданина  республики  по
собственному усмотрению.
     Теперь, возможно, все будет иначе. Он  не  читал  пока  что  записных
книжек Ильфа, который десятью годами позже напишет: "В такое утро  хочется
верить, что простокваша на самом деле вкуснее и полезнее  белого  хлебного
вина", но ощущал нечто подобное.
     Однако прошло десять или пятнадцать  минут,  солнце  вынырнуло  из-за
деревьев Покровского бульвара, и очарование  утренней  зари  исчезло,  как
туман над рекой. Загремели железные шины водовозных бочек, под®езжающих  к
фонтану посередине площади,  донеслись  снизу  отчетливые  матерные  слова
ломовиков, треньканье  трамваев  и  гудки  направляющихся  во  Второй  Дом
советов. Наркомат иностранных дел и ВЧК автомобилей.
     Агранов затворил окно, задернул  штору  и  лег  на  диван,  укрывшись
шинелью. Пусть все они как хотят, а у него болит голова.  Пару  часов  еще
можно поспать, позже видно будет.
     ...Трилисссра  он  сумел  поймать  только  после   обеда.   Начальник
иностранного отдела уставился на его повязку и отливающее багровой синевой
подглазье с нескрываемой иронией. Но промолчал. Спросил ровным голосом:  -
Успехи имеются? Или?
     - Более чем. А у тебя? Сумел выйти на связь?, - О чем ты, Яков?  Тебе
нужно на пальцах об®яснить, что даже самый быстрый курьер не  обернется  и
за две недели?
     - Ты думаешь, нам эти две недели  дадут?  А  если  белые  перейдут  в
наступление завтра? Мы успеем нагнать твоего курьера в Ревеле? Или  только
в Лондоне?
     Трилиссер встал и по длинной вытертой дорожке пошел  к  двери  своего
огромного кабинета. Во времена страхового общества "Россия" здесь был  зал
заседаний правления. Пятиметровой высоты потолки, ряд стрельчатых  окон  и
два десятка стульев вдоль стола, в торце которого стояло  кресло  хозяина.
Очевидно, он страдал клаустрофобией.
     Резко открыв дверь, Трилиссер выглянул в приемную,  сам  себе  кивнул
удовлетворенно и вернулся на место.
     Агранов наблюдал за его действиями с любопытством. У всех в этом доме
с головой непорядок.
     -  Ты   что-нибудь   узнал?   Действительно   готовится   генеральное
наступление? - А что, если да?
     Не обратив внимания на  нарочитую  интонацию  собеседника,  Трилиссер
ответил серьезно:
     - Тогда нам нужно внушить Феликсу  и  через  него  Старику,  что  все
обстоит еще хуже, чем на самом деле. Заставить их поверить, что  эвакуация
правительства экстренно необходима. Лучше  всего  -  в  Вологду.  Надежные
крепости-монастыри, недалеко до моря и не так наглядно, как Архангельск. В
Москве оставить чисто военное командование и особую группу ВЧК. Во главе с
одним из нас. Лучше всего - с Ягодой.
     "Оказывается, - удивился Агранов, - Михаил уже тоже все  продумал.  И
излагает свой план как решенное дело".
     - Мы это сумеем, надеюсь, - сказал он. - Но какова цель?
     - Уверен, что две-три недели мы город удержим. А  к  тому  времени...
Врангеля смогут убедить остановиться.  Пусть  даже  под  Тулой.  Чего  еще
желать? Россия от Польши до Тихого океана - чересчур  большая  страна.  На
ней поместится штук двадцать Франции. А нам с тобой хватит  одной-двух.  И
глупости  про  мировую  революцию  можно  оставить  Старику  и  Лейбе.  Я,
например, ничего не имею против,  если  Врангель  возьмет  себе  все,  что
захочет -  или  что  ему  позволят,  -  оставив  нам  кусочек  с  Москвой,
Петроградом и тем, что между, с выходом к Балтике и  Белому  морю.  Вполне
цивилизованный вариант...
     -  Умный  ты,  Михаил,  только  неужели  думаешь,   что   мы   сумеем
продержаться на таком вот кусочке  земли,  с  враждебным  населением,  без
единственно  понятной  народу  идеи  о  всемирной  республике  рабочих   и
крестьян? Да они через полгода нас  сметут,  увидев,  что  грабить  больше
некого, а надо просто работать...
     - Так уж и сметут... Поработать, конечно, придется. Нам. Чтобы  народ
поверил, будто только так и надо. Высовываться мы с тобой не будем. Найдем
какого-нибудь Калинина или Ворошилова, плоть от плоти трудового народа.  И
чем теснее капиталистическое окружение, тем крепче они будут цепляться  за
"свободу" и "власть трудового народа".  Продразверстку  отменим,  конечно,
какую-нибудь "новую экономическую политику" придумаем, вроде  как  в  ДВР.
Ничего, проглотят. Зря, что ли, кровь три года  проливали?  И  Советы  без
коммунистов подойдут, и "анархия - мать порядка", если  угодно...  Что  ты
так на меня смотришь,  -  вдруг  прервал  свой  монолог  Трилиссер.  -  Не
нравится? Может, предпочитаешь "как один умереть за власть Советов"?
     - Нет, Миша, нет. Просто все, что ты сейчас наговорил, прошлой  ночью
уже сформулировал мне тот  человек,  которого  я  так  старательно  ловил.
Получилось немножко наоборот, но это неважно. Именно на этих  условиях  он
предложил мне всемерную помощь и поддержку от имени своей организации.
     Трилиссер снова добежал до двери, выглянул, как будто ему  не  давала
покоя мысль о толпах  соглядатаев,  заполняющих  коридоры  ВЧК  и  ловящих
каждый звук, доносящийся из его кабинета.
     "Да у него же мания преследования, -  догадался  Агранов.  -  Укатали
Сивку крутые горки. Закончим дело, надо  будет  его  лечиться  послать.  С
билетом в один конец".
     - Давай, давай,  рассказывай...  Агранов  рассказал  то,  что  считал
возможным и нужным. Это произвело на Трилиссера  должное  впечатление.  Он
словно бы понял, что сейчас инициатива перешла от него  в  чужие  руки.  -
Так. Это меняет все наши расчеты...



        Глава 31

     Ленин пригласил к себе Троцкого, только сегодня утром вернувшегося  с
фронта. Он его боялся и  ненавидел.  И  одновременно  считал  единственным
человеком, способным в безвыходной ситуации найти приемлемое решение.  Как
в октябрьские дни, когда сам предпочел спрятаться с Зиновьевым в  Разливе,
доверив Льву Давыдовичу руководить захватом власти.
     Троцкий вошел, весь  сияя,  как  новый  гривенник.  Похрустывающая  и
блестящая антрацитом кожаная  куртка,  сверкающие  синим  огнем  скрипучие
сапоги, широкий ремень перетягивает гимнастерку фрачного сукна,  на  ремне
миниатюрная  кобура,  скрывающая  никелированный,  отделанный  перламутром
пистолет. И еще вдобавок он сразу  же  начал  вертеть  в  руках  громадный
золотой портсигар, усыпанный алмазами.
     Ленин с трудом сдержал раздраженную реплику, когда  жирный  солнечный
зайчик от полированной крышки попал ему в глаз.
     Троцкий прочел на лице  Предсовнаркома  обуревающие  того  чувства  и
самодовольно усмехнулся.  Он  тоже  имел  собственное  мнение  о  друге  и
соратнике. На "проститутку" и "ренегата" он  не  обижался,  ради  красного
словца и сам не пожалел бы родителей,  его  больше  задевала  определенная
инерционность мышления Владимира Ильича.  Обычно  тот  вникал  в  ситуацию
несколько позже, чем требовалось, и многое на этом проигрывал.
     Троцкий  взял  толстый  красный  карандаш  и   развернул   на   столе
собственную карту, проигнорировав ту, что висела на стене напротив.
     Докладывая обстановку,  Наркомвоенмор  и  Председатель  Реввоенсовета
откровенно злоупотреблял полной неосведомленностью Ленина  в  стратегии  и
его неумением внимательно читать карту.  И  вдохновенно  обманывал  вождя,
повествуя, как неимоверными усилиями воли не только остановил  наступление
белых, но кое-где сумел их потеснить с захваченных позиций. (Как раз  там,
где Берестин отвел свои полки на удобные для обороны рубежи.)
     - Вы видите, Владимир Ильич, уже третий день ни на одном  направлении
они не в силах продвинуться ни на метр! Более того,  сейчас  мы  планируем
развернуть Одиннадцатую армию фронтом на север  и  нанести  сокрушительный
удар под Ростовом. Уверен,  успех  будет  полный.  Почти  пятьдесят  тысяч
штыков при десяти бронепоездах. Наступая вдоль берега Азовского  моря,  мы
сможем отрезать  Белую  армию  от  Крыма  и  впоследствии  разгромить  ее,
преследуя по сходящимся направлениям.
     На карте это выглядело  красиво.  Особенно  для  такого  дилетанта  в
военном деле, как Ленин.
     - Да, вот именно, Лев  Давыдович!  Как  раз  об  этом  я  говорил  на
заседании  Совнаркома.  Добровольческие  полки,   полные   негодования   и
бешенства, исчерпали свои последние силы. Здесь мы видим то же, что видели
на примере Колчака, одержавшего вначале огромные победы. Но чем дальше шли
бои, тем более редели  ряды  офицеров  и  кулачества,  которые  составляли
главную силу Колчака, и тем больше ему приходилось брать в армию рабочих и
крестьян.
     Они умеют воевать лишь чужими руками, они не любят жертвовать собой и
предпочитают, чтобы рабочие рисковали головой ради их интересов.  И  когда
Колчаку пришлось расширять свою армию, это расширение привело к тому,  что
сотни тысяч его солдат перешли на нашу сторону.  Так  кончил  Колчак,  так
кончит и Врангель. Я знаю, в тылу  у  Врангеля  начинаются  восстания.  Мы
имеем сообщения, что местное население, доведенное до отчаяния, отнимает у
белых оружие и снаряжение. Наступает момент, когда Врангель бросит все  на
карту. Он теряет в боях  наиболее  обученных,  наиболее  бешеных  в  своей
ненависти   к   рабочим   и   крестьянам   офицеров,   защищающих   прямое
восстановление своей  помещичьей  власти.  Перелом  наступает!  Готовьтесь
переходить в наступление. Нам надо, чтобы мелкие успехи были превращены  в
массовые, огромные, доводящие победу до конца...
     "Невероятно, - подумал Троцкий, - как же он глуп! Такую ерунду  можно
нести с балкона перед уходящими на фронт солдатами. Но  мне-то  зачем?  Он
что, действительно верит в магию своих заклинаний?"
     Троцкий удивлялся зря. Ленин не только верил, он умел превращать свою
веру  в  материальную  силу.  Просто  сейчас  он  впервые   столкнулся   с
эффективным противодействием. Ни Николай, ни Колчак, ни Деникин не  смогли
подкрепить наступательный порыв  своих  войск  соответствующей  астральной
энергией. И потеряли все. Первые два - вместе с  головами.  А  вот  сейчас
вождь  мирового   пролетариата   произносил   привычные   заклинания,   но
чувствовал, что прежнего влияния на события они не имеют. И видел это даже
по глазам своего собеседника.
     - Лев Давыдович, вы должны добиться перелома. Бросьте на  фронт  все.
Курсантов военных школ, делегатов с®езда, пленных офицеров из концлагерей.
Мобилизуйте еще тысяч 20-30 питерских и московских рабочих плюс  тысяч  20
буржуев. Поставьте позади  них  пулеметы,  расстреляйте  несколько  сот  и
добейтесь настоящего массового напора на Врангеля. Хотите,  я  обращусь  к
немцам?  Мы  можем  попытаться  перебросить  пароходами  из  Гамбурга   на
Петроград несколько дивизий их рейхсвера. Генерал фон Сект наш человек, он
не должен отказать в помощи. И еще  там  есть  фон  дер  Гольц,  он  давно
предлагал мне помощь.
     Троцкий снял пенсне, подышал на стекла, протер их  пахнущим  лавандой
платком.
     - Обратитесь, Владимир Ильич. Только одновременно придется обратиться
и к Черчиллю, чтобы он  вывел  из  Балтики  свои  крейсера.  Они  вряд  ли
пропустят пароходы с немецкими войсками. Тогда уж лучше просить  о  помощи
Маннергейма. В обмен на Петроград. Не знаю  почему,  но  финнам  он  очень
нравится... - Вы надо мной издеваетесь?
     - Увы, нет. Я просто подумал, что эта идея того же плана...
     Ленин несколько раз пробежал по кабинету от окна к двери  и  обратно,
наклонив голову и громко дыша носом,  чтобы  успокоиться.  -  Вы  меня  не
любите, Лев Давыдович? - А разве вы девушка, чтобы вас  любить?  В  данный
момент мы единомышленники, вам этого мало?
     - Да, да, да... Вот это сейчас архиважно.  Мы  единомышленники.  Друг
без друга нам не выжить. Больше мне положиться не на кого. Победим,  тогда
и будем разбираться в  тонкостях  наших  разногласий.  А  кстати,  что  за
стрельба была вчера в городе? Я слышал, будто бы активизировались какие-то
банды. Это опасно?
     -  Не  думайте  об  этом.  Пустяки.   Десяток   уголовников   затеяли
перестрелку с патрулями. Все уничтожены.
     - Правильно. Так и следует поступать. Систематически.  С®езд  откроем
завтра? Вы готовы выступить с речью?
     - Всегда готов. Только следует согласовать позиции.  Я  настаиваю  на
необходимости  немедленно  отменить   продразверстку,   принять   меры   к
освобождению из концлагерей всех бывших офицеров, а потом уже призывать их
в армию, безусловно запретив их притеснение  со  стороны  политкомиссаров,
дать им очень приличное жалованье, обеспечить приемлемые условия жизни для
членов их семей... Этим мы значительно укрепим фронт и тыл...
     - Ни за что! Тут я непреклонен, Лев  Давыдович!  Прекратив  репрессии
против классовых врагов, мы утратим доверие трудящихся масс и одновременно
потеряем единственную гарантию лояльности ваших военспецов. Они немедленно
перебегут  к  Врангелю.  Может  быть,  лучше   наоборот,   заблаговременно
расстрелять всех заложников?
     - Тогда я снимаю  с  себя  всякую  ответственность  за  происходящее.
Воюйте с  вашими  самородками  сами.  Кухарка,  конечно,  может  управлять
государством,  но  самый  преданный  идее  слесарь  не  может  командовать
дивизией или корпусом.
     - Ну как же, как же... А товарищ Буденный, товарищ Ворошилов,  многие
другие талантливые коммунисты, которых мы выдвинули на руководящие посты?
     Троцкий чуть было не сплюнул на ковер от возмущения.
     - Как только ваши самородки почувствовали волю, они  немедленно  и  с
треском проиграли польскую войну.  Двести  тысяч  убитых  и  триста  тысяч
пленных, по-вашему, недостаточный довод в нашем споре?
     Ленин  физически  не  выносил  споров,  в  которых  партнер  начинают
оперировать цифрами и фактами. Больше всего  ему  нравилось  обращаться  к
толпе, настроения и желания которой были заранее известны.  И  исключалась
возможность диалога.
     -Допустим, - с неохотой кивнул он. - В конце концов, я вам  полностью
доверяю. Делайте что хотите. Можете поставить  на  все  руководящие  посты
царских генералов, если найдете достаточное их количество Судьба революции
важнее. Но предупреждаю,  рано  или  поздно  нам  все  равно  придется  их
расстрелять.
     Слово  "расстрелять"  он  произносил  с   особенным   чувством,   как
влюбленный юноша при каждом удобном случае произносит имя  предмета  своей
страсти.
     - А пока я  считаю  -  нам  нужно  немедленно  обратиться  к  странам
Антанты. Предложить им заключение полноценного мирного договора  на  любых
условиях. Возврат царских долгов (но потом мы все равно  их  не  отдадим),
предоставление  концессий,  право  беспошлинной  торговли,   может   быть,
возвращение  бывшим  иностранным  владельцам  контрольных  пакетов   акций
находящихся на занятой белыми территории заводов. Совершенно неважно,  что
мы им пообещаем. При сохранении командных высот  в  политике  и  экономике
всегда  можно  пересмотреть   любые   договоры   и   соглашения.   Давайте
шантажировать Антанту возможностью союза с Германией...
     Троцкий кивал, соглашался, смотрел в пол, отходил к окну  и  разминал
папиросу, но закурить ее не решался, чтобы не прервать  течения  ленинской
мысли. То, что говорил вождь, начинало ему нравиться.
     -Да вы  курите,  Лев  Давыдович,  не  стесняйтесь.  Я  сам  покуривал
когда-то, запах хорошего табака мне нравится. Но главное, нужно придумать,
как нам быть с партией.  Давайте  введем  пост  Генерального  секретаря  и
назначим на него вас, Лев Давыдович...
     - А зачем нам это? Есть ЦК... И не совсем  правильно  политически,  с
учетом  моей  национальности.  Лишний  довод  антисемитам.  Хотя...  -  Он
рассмеялся и пересказал дошедшие до него слова одного казака Первой конной
(переданные, кстати, служившим в той же армии Бабелем): -  "Троцкий  -  не
жид! Троцкий - боевой. Наш, русский. А вот Ленин - тот коммунист,  жид.  А
Троцкий  -  наш...  Он  есть  отчаянный  сын  тамбовского  губернатора   и
вступился, хотя и другого звания, за трудящийся класс..."
     Ленин вежливо хихикнул и вернулся к прежней теме:
     - ЦК мне надоел. Собираются, говорят, спорят. Попробуйте их  убедить.
Надо сделать иначе. Расширить ЦК до ста, даже ста  пятидесяти  человек  за
счет рабочих от станка, собирать их четыре раза в год, чтобы одобряли  уже
принятые решения и выслушивали отчетные доклады  бюро...  Вы  же  помните,
сколько трудов  нам  стоило  проводить  нужные  решения  на  тех,  прежних
с®ездах? А так вы будете все координировать. Назначим  десять  секретарей,
отвечающих  за  конкретный  участок  работы,  и  будем  с  них  беспощадно
спрашивать! В ваших руках сосредоточится власть, и  военная  и  партийная,
что может быть лучше?
     Троцкий  почувствовал  смутную  угрозу  в  столь  вроде  бы   лестном
предложении Ленина. - А вы, Владимир Ильич?
     - Я буду почетным председателем партии и председателем Совнаркома.  И
мы с вами будем  все  решать  только  вдвоем.  По-моему,  это  великолепно
придумано. Надо это немедленно воплотить, пока еще не поздно.  Я  предвижу
огромные потрясения, к ним  нужно  быть  готовыми.  Вспомните  французскую
революцию. Что вам  предпочтительнее,  оказаться  в  роли  Робеспьера  или
Наполеона?
     - Наполеона, пожалуй, лучше, - сверкнул великолепными зубами Троцкий.
     - Вот-вот. Настоящий коммунист должен всегда диалектически  подходить
к теории и практике. Я,  например,  на  днях  полностью  пересмотрел  свои
взгляды на социализм. Хотя об этом позже. Я задумал цикл статей,  прочтете
и все узнаете. Вы мне вот что скажите, Лев Давыдович, пресловутый  Антонов
действительно так силен,  что  Антонов-Овсеенко  ничего  с  ним  не  может
сделать? Смешно, правда, фамилия у второго длиннее, а воюет хуже...
     - Воюет он, наверное, не хуже, но у первого Антонова такая армия, что
разгромить ее в  открытом  бою  почти  невозможно.  Или  нужно  сжечь  всю
Тамбовщину  целиком,  не  останавливаясь  перед  использованием   ядовитых
газов...
     Ленин, постукивая пальцами по столу, смотрел  на  Троцкого  со  своим
знаменитым прищуром.
     - А что вы скажете, Лев Давыдович, на такую  идею?  Чтобы  прекратить
Тамбовское восстание, можно либо дать Антонову и повстанцам все,  что  они
просят...
     - Это абсолютно невозможно. Это просто ликвидация советской власти!
     Лицо Ленина лучилось уже совершенно радостной и лукавой улыбкой.
     - ..Либо - сдать Тамбовщину белым! И пусть Врангель сам  думает,  что
делать с двухсоттысячной армией голодных и озлобленных крестьян. Он  может
с ними воевать или снабжать их продовольствием, как хочет...  А  мы  будем
смотреть и смеяться!
     "А вот это он здорово придумал, - признался сам себе Троцкий. - Это -
сильный ход. Рано списывать Старика со счетов. В  тактике  он  по-прежнему
гений".
     ...Троцкий возвратился в свое маленькое экстерриториальное  владение,
возникавшее везде, где Предреввоенсовета приходилось остановиться хоть  на
час.
     В Кремле ему было  неуютно.  Толстые  стены,  напоминающие  о  тюрьме
зарешеченные окна, а главное - не подчиняющийся ему гарнизон  из  чекистов
Дзержинского и курсантов  школы  ВЦП  К.  То  ли  дело  в  поезде.  Четыре
броневагона, стоящий под парами локомотив,  сто  человек  непосредственной
охраны, еще один состав с двумя батальонами латышей и мадьяр, прикрывающие
под®ездные  пути  спереди  и  сзади  тяжелые  пушечные  бронепоезда...   И
оцепление по окружности со стометровым радиусом.
     Кортеж автомобилей остановился на задах Курского вокзала,  охранявшие
подходы к временной  деревянной  платформе  бойцы  взяли  на  караул.  Лев
Давыдович взбежал по ступенькам в тамбур салон-вагона. Отстранил  властным
движением  попытавшегося  отрапортовать  дежурного  ад®ютанта  -   бывшего
поручика-конногвардейца (к этим  высоким,  лощеным,  непроницаемо-вежливым
молодым людям он испытывал откровенную слабость. Ему  хотелось  бы,  чтобы
именно  так  выглядели  и  так  себя