гнул Воронцов Андрею. - Да и вправду -
отчего бы нет? Голосуем? Противников идеи  не  оказалось,  за  исключением
Ларисы, которая сослалась на известное недомогание.
     - Дело хозяйское, - словно бы даже обрадовался Шульгин. - Как  раз  и
Аней займешься. Ей по молодости лет спать пора, да и вообще...
     Анна сначала не поняла, в чем дело, и стала возражать, пока Лариса не
об®яснила  ей  смысла  предстоящего  мероприятия.  Девушка  вспыхнула   от
смущения. Для первого  раза  нагрузка  на  ее  пуритански  ориентированную
психику оказалась великовата.
     Лариса повела Анну вниз. Предложила сегодня переночевать в ее  каюте,
а уж  завтра  подобрать  собственную.  И  мгновенно  сдружившиеся  девушки
проболтали почти до утра. Ларисе пришлось трудно - каким образом об®яснить
гостье нравы и обычаи ограниченного корабельными бортами мирка, не слишком
ее шокируя, и как увязать здешнюю свободную мораль с ханжескими  порядками
"Большой земли"? Ненамного легче, чем  ввести  девушку  из  хомейнистского
Ирана в сообщество каких-нибудь амстердамских хиппи...
     Из сауны возвращались часа через  три,  распаренные,  умиротворенные,
довольные вновь вернувшимся ощущением давних уже, общинных эмоций  жителей
"фронтира", которые они испытывали на планете Валгалла, она же и  Таорэра,
когда позади были безжалостные боевики аггров, а впереди и вокруг -  чужой
неисследованный мир  и  очередные  местные  "пришельцы",  кванги,  которых
правильнее считать аборигенами. Перед тем, как разойтись в разные стороны,
Берестин, Воронцов и Новиков подзадержались на площадке трапа.
     - Так все же,  Андрей,  ты  окончательно  решил  на  Троцкого  ставку
делать? Фигура уж больно мерзостная... Может, быть, еще кого  поискать?  -
спросил Дмитрий. Отчего-то именно эта проблема его сейчас занимала,  будто
ничего важнее не было.
     - Мало ты фигур видал, - возразил ему Берестин. -  Я,  когда  в  виде
Маркова в Первой конной служил, на этого Троцкого только что не молился. И
вся армия так. Это уж потом на него  Сталин  и  компания  собак  навешали.
Жестокий он был, не возражаю, но в отличие от прочих большевистских вождей
- прагматически жестокий. В отличие от Ленина и Сталина  для  собственного
удовольствия никого не расстреливал. Потому и  пришлось  после  тридцатого
года  всю  верхушку  армии  выбивать,  что  за  исключением  Ворошилова  и
Буденного, все они были чистыми троцкистами.
     -Да и не в том еще дело, - добавил Новиков. - Нам сейчас на моральные
проблемы вообще наплевать надо. Сталин при необходимости с  Гитлером  союз
заключил,  с  Черчиллем...  На  моральный   облик   партнера   только   на
Нюрнбергских процессах внимание обращают, а так и людоеда Бокассу  Брежнев
награждал орденом Дружбы народов, и Пол  Пота  верным  ленинцем  величали.
Нормально, да?
     Распрощались, увидев, что по коридору  приближаются  задержавшиеся  в
предбаннике женщины.
     Андрей подождал Ирину, взял у нее из рук сумку с  банным  инвентарем.
Но у дверей каюты она его остановила:
     - Пойди лучше к себе. И вечер был хороший, и баня. А сейчас  половина
третьего, и я просто хочу спать. До завтра, а?
     Новиков хотел было возмутиться - чем, мол, помешает он ее  отдыху?  В
двенадцатиместной каюте всем  места  хватит.  Но  сдержался.  Наверное,  и
вправду лучше тихо, молча, спокойно отправиться в собственные апартаменты.
Набиваться в гости к женщине стоит лишь тогда, когда сама она подпрыгивает
от нетерпения. А иначе это... Он не подобрал подходящего  эпитета,  махнул
рукой, подчеркнуто галантно с Ириной раскланялся и  побрел  по  бесконечно
длинным палубам и многочисленным трапам между ними, пока  не  добрался  до
своей каюты.



        Глава 37

     Артузову  Артуру  Христиановичу,  начальнику   контрразведывательного
отдела, Новиков при  личной  встрече  вручил  короткую,  очень  продуманно
составленную докладную.
     - Это вот вы должны немедленно передать  Менжинскому  для  совершенно
срочного доклада Троцкому. Здесь сказано, что в ближайшие двое  суток  три
корпуса белых под общим командованием Слащева начнут наступление на Москву
через Орел - Калугу с решительной  целью.  Одновременно  будет  наноситься
отвлекающий удар в направлении Тамбова...
     - А на самом деле?  -  спросил,  повертев  в  руках  пакет,  Артузов.
Новиков помнил его со времен фильма "Операция "Трест", где  роль  Артузова
исполнял молодой еще Джигарханян. Внешнее сходство просматривалось, но  не
более. Киношный Артузов был  фанатиком  и  романтиком  революции,  этот  -
нормальным прагматиком, как  и  положено  международному  авантюристу.  Не
понимающим своей пользы идеалистам Андрей не верил. - На самом деле  может
быть все, что мне заблагорассудится, - ответил Новиков. -  Вас  же  должна
интересовать  совсем  другая  проблема.  Остаться  вам  в   числе   высших
руководителей  ВЧК  с  перспективами  на  будущее  или  вместе  со   своим
неуместным любопытством пополнить  ряды  ваших  же  собственных  клиентов.
Помните, как это делается?
     Андрей иногда сам поражался, как  легко  ему,  в  прошлом  достаточно
деликатному  и  даже   застенчивому   человеку,   стала   удаваться   роль
беспощадного и насмешливого циника.
     - Вы ведь уже должны были убедиться, Артур Христианович, что для  нас
нет невозможного и в практическом, и в  нравственном  плане.  Я  доходчиво
об®ясняю?
     -  Более  чем.  Я  немедленно  доложу  Менжинскому.  Как  информацию,
поступившую из абсолютно достоверных источников во врангелевском штабе.
     - Правильно поняли. Желаю успеха, Артур Христианович.
     Новиков ощущал исходящие от чекиста волны острой неприязни и с трудом
сдерживаемой агрессивности, но одновременно  чувствовал,  что  подвоха  от
Артузова ждать не следует. Обычным здравым  смыслом  или  сверхчувственным
восприятием Артузов, как в свое время спасенный  Новиковым  из  бериевских
застенков  Главком  ВВС  Рычагов,  понимал  (или  вспоминал,  однажды  уже
расстрелянный по приказу Сталина), что опасность для него  исходит  не  от
этого человека... А некоторый ущерб для самолюбия он переживет.  Голова  и
пост дороже гонора.
     ...X с®езд РКП(б) начинался, как и положено.  Делегаты  с®езжались  и
подходили пешком к зданию Большого  театра,  украшенному  соответствующими
лозунгами и оцепленному тройным кольцом охраны. Пред®являли свои мандаты и
проходили в фойе, где без карточек и талонов старорежимного вида девушки в
фартучках и наколках угощали чаем, бутербродами с колбасой, сыром,  икрой,
красной и черной, а в полуподвальных  помещениях  работали  столовые,  где
можно было поесть и поплотнее. Щи мясные, куриная лапша, котлеты с жареной
картошкой, мясные и рыбные пироги. А хлеба, ситного и ржаного,  вообще  от
пуза. На питание делегатов  специальным  решением  было  выделено  по  три
усиленных наркомовских пайка.  Чтобы  товарищи  знали,  за  какое  светлое
будущее они сражаются.
     Правда, не все товарищи перед началом заседания сумели  добраться  до
пиршественных столов. Кое-кого из делегатов  у  стола  мандатной  комиссии
вежливо просили пройти в соседнюю комнату для уточнения чего-то неясного в
документах. А там они  попадали  в  руки  не  менее  вежливых  сотрудников
секретно-политического отдела. И, накопившись  в  достаточном  количестве,
отправлялись для дальнейшего выяснения в ту самую, заботливо очищенную для
них внутреннюю тюрьму. Большинству из них  ничего  особенно  страшного  не
грозило. Ни расстрел, ни даже допрос с пристрастием. Просто - превентивный
арест. С последующими извинениями или вручением предписания о  немедленном
отбытии в действующую армию на мелкую комиссарскую должность.
     Тщательно изучивший историю компьютер  выбрал  из  списков  делегатов
тех, кто сейчас или в следующие годы склонен был  выступать  против  линии
Троцкого  -  Ленина,  оголтело  поддерживать  Сталина,  вообще   отличался
ненужной  ортодоксальностью.  Требовались  разумные   конформисты,   люди,
которые,  не  слишком  раздумывая,  проголосуют  за   любую   предложенную
резолюцию.
     Председатель  мандатной   комиссии   торопливо   пробубнил,   сколько
делегатов избрано на с®езд, сколько не смогло прибыть  по  уважительным  и
прочим причинам. Неорганизованные выкрики из зала, что такой-то и такой-то
прибыли, но куда-то вдруг делись, во внимание приняты не были. Ленин сидел
у края длинного стола, рядом с обтянутой алым ситцем трибуной,  украшенной
серпом,  молотом  и  римской  цифрой  "X".  Как  бы  даже  юбилей.   Низко
наклонившись и опустив правое плечо,  он  быстро  писал  что-то  на  узких
полосках бумаги и, кажется, совсем не слушал ритуальных фраз и  речей.  Из
партера  был  виден  только  его  куполообразный,  поблескивающий  мелкими
каплями пота лоб. Изредка он поднимал голову от своих записей и  навскидку
простреливал   огромное   пространство   зала   настороженными,   привычно
прищуренными глазами. Наконец он взял слово. Пошел  не  на  трибуну,  а  к
рампе, постоял пару секунд, то ли  настраиваясь,  то  ли  пытаясь  уловить
настроение темного, тоже замершего перед его выступлением зала.
     Начал он с сообщения о текущем моменте. Момент оказался вроде  бы  не
таким уж трагическим, в начале девятнадцатого года было не в пример  хуже,
но и поводов для оптимизма не просматривалось. Что и понятно  -  надеялись
взять Варшаву и Крым, а получили линию фронта севернее Курска.  Неприятно.
Но на то мы  и  большевики,  чтобы  трудности  нас  сильнее  сплачивали  и
мобилизовывали. Троцкий сидел, откинувшись на спинку  стула,  скрестив  на
груди руки, поигрывая жевательными мышцами. Перед ним  лежала  только  что
полученная  сводка  с  фронта.  Беспартийный   Главком   Каменев   (Сергей
Сергеевич, а не тот, который "и Зиновьев"), на время  с®езда  поставленный
осуществлять общее руководство обороной Орла,  докладывал,  что  на  южном
направлении   вместо   ожидавшегося   генерального   наступления   Слащева
отмечаются только многочисленные вклинения подразделений противника силами
до роты, хотя и сопровождаемые  ураганным  артиллерийским  огнем.  Таковые
действия на данный момент могут быть расценены как  отвлекающие.  Или  как
разведка боем.
     Однако, исходя из данных ВЧК, на орловское  направление  были  спешно
сосредоточены  практически  все  боеспособные  части   Южного   фронта   и
Московского округа. Десять стрелковых и три кавалерийские дивизии. В то же
время  сегодня  около  восьми  часов  утра   врангелевцы   внезапно,   без
артподготовки,  перешли  в  наступление  на  тамбовском  направлении.  При
поддержке большого количества танков и бронемашин прорвали фронт в  полосе
шириной  более  десяти  километров  и  форсированным  маршем  продвигаются
вперед. Остановить их нечем.
     Далее главком просил разрешения начать переброску  войск  к  Тамбову,
одновременно извещая, что на такую перегруппировку  потребуется  не  менее
двух суток.
     Троцкий, с трудом  сдерживая  желание  вскочить,  плюнуть  на  все  и
немедленно мчаться на фронт, заставил себя сохранять внешнее  спокойствие.
Не торопиться. Подумать. Оказался ли Артузов жертвой  дезинформации  белых
или Врангель решил повторить замысел  Брусилова  в  Галицийской  операции?
Прорыв к Москве через Тамбов стратегически бессмыслен. И расстояние  почти
вдвое больше, и удобных дорог нет, а главное  -  белые  скоро  окажутся  в
охваченных антоновским восстанием районах. Ровно год назад по  аналогичной
причине сорвалось наступление Деникина. Он  оставил  в  своем  тылу  банды
Махно, которые перерезали коммуникации и  обрекли  Добровольческую  армию,
готовую триумфально  вступить  в  Москву,  на  беспорядочное  отступление.
Врангель  не  может  повторить  такую  ошибку.  Значит  -  хитрый  расчет.
Заставить Каменева перебрасывать войска к Тамбову и Рязани,  и  уже  потом
ударить на Орел! Поэтому - выдержка. В ближайшие сутки все станет ясно.
     Троцкий отодвинул телеграмму и переключился на сиюминутные дела.
     Ленин торопливо и невнятно бубнил с трибуны о назревшей необходимости
"хорошенько перетряхнуть ЦК  РКП",  "бороться  с  идейным  разбродом  и  с
нездоровыми элементами в партии, которые погубят партию скорее  и  вернее,
чем капиталисты  Антанты,  эсеры  и  белогвардейцы",  что  текущий  момент
"требует от всех больше дисциплины,  больше  выдержки,  больше  твердости.
Если мы выкинем из ЦК и  из  партии  несколько  сот  или  несколько  тысяч
полностью разложившихся "товарищей", партия не  только  не  ослабнет,  она
окрепнет...".
     Зал ничего не понимал, в президиуме началось шевеление и нечто  вроде
ропота.  Особенно  засуетились  члены  Политбюро  и  Секретариата.  Ничего
подобного они не ожидали, не обсуждали и не санкционировали. Да  вдобавок,
осмотревшись, каждый из них наконец заметил,  что  ряды  бархатных  кресел
зияют  слишком  уж  заметными  проплешинами  и  маловато  среди  делегатов
знакомых лиц.
     Ленин же словно ничего не замечал. Увлекшись собственным красноречием
и   омываемый   накатывающимися   из   партера   и   амфитеатра    волнами
разнонаправленных эмоций (возможно,  он  был  от  рождения  энергетическим
вампиром?), Предсовнаркома безостановочно перемещался по  просцениуму,  то
засовывая руки в карманы  брюк,  то  зацепляя  пальцы  за  вырезы  черного
жилета. Его, что называется, несло.
     Непонятно  как  (у  него  это  получалось  здорово),   Ильич   сменил
пластинку, и делегаты  вдруг  сообразили,  что  говорит  он  совершенно  о
другом. О необходимости мирной  передышки  в  стране,  которая  совершенно
истощена и измучена непрерывной шестилетней войной, о тяжелейшем положении
с  продовольствием  и  топливом,  о  хозяйственной  разрухе,  крестьянских
бунтах, моральной деградации пролетариата, который оказался совершенно  не
готов к своей исторической миссии, и даже вообще не  пролетариат,  а  черт
знает что. А также и о еще более  неприятных  вещах  в  государственной  и
внутрипартийной жизни. Выходило так, что вроде и успехи накануне трехлетия
Октября неоспоримы, и в то же  время  РСФСР  стоит  на  пороге  неминуемой
катастрофы. В этом Ленин обвинял сразу  всех  -  Антанту,  белогвардейцев,
пронизанных мелкобуржуазным духом крестьян, рабочих, забывших о  классовых
интересах, пробравшихся в партию классовых врагов и оппортунистов, впавших
в   комчванство   руководителей,   бездарных   красных    полководцев    и
деморализованных красноармейцев.
     Звучали убийственные характеристики  членам  ЦК  и  Политбюро,  очень
похожие по смыслу и духу на те, что  он  изобразил  в  своем  предсмертном
"Письме к с®езду".
     И сидящим в зале становилось даже непонятно, кто  они  здесь  есть  -
делегаты высшего  органа  большевистской  партии  или  сидящая  на  скамье
подсудимых банда преступников и мародеров.
     Впечатление усиливали стоящие у всех входов и выходов, на ярусах и  в
ложах вооруженные винтовками и револьверами  красноармейцы  в  щеголеватой
новенькой  форме  (изготовленной  по   эскизам   Васнецова   для   царских
гвардейских полков), в надраенных по-старорежимному хромовых сапогах. Даже
в  ватерклозет  делегатам  можно   было   пройти   только   сквозь   строй
расставленных через каждые десять метров  часовых,  следящих  напряженными
тяжелыми взглядами за каждым их движением. О том, чтобы подойти к телефону
или, упаси Бог, свернуть с предписанного маршрута в один из многочисленных
полутемных коридоров, не могло быть и речи.
     Мотивировалось  все  это  необходимостью  предотвращения  терактов  и
провокаций.  После  злодейского  убийства  Дзержинского   и   разоблачения
свившего змеиное гнездо в самом сердце партии клубка  скорпионов  и  ехидн
такое об®яснение казалось правдоподобным.
     Дождавшись окончания ленинской речи, Троцкий, не теряя темпа, вскочил
и, перемежая свою речь посулами и угрозами, начал один за  другим  ставить
на голосование "организационные вопросы", умело пресекая попытки возразить
с места или взять слово "к порядку ведения".
     Через  час  все  было  кончено.  Замороченный   ленинской   речью   и
агрессивным красноречием Троцкого с®езд открытым голосованием  принял  все
резолюции по кадровым перестановкам в ЦК и Политбюро.  Теперь  можно  было
разрешить и прения...
     После второго перерыва из-за кулис прошмыгнул  на  сцену  ад®ютант  и
положил перед Троцким четвертушку бумаги.
     "Прошу тов. Ленина и Троцкого немедленно приехать в Кремль  по  делу,
не терпящему ни малейшего отлагательства. Менжинский".
     - Что это значит? Разве Менжинский не на с®езде?  -  удивился  Ленин,
которому Троцкий передвинул по красному сукну странную записку. -  Был  на
с®езде. Очевидно, вызвали. Так едем? - А  по  телефону  нельзя  узнать?  -
недовольно  пожевал  губами  Владимир  Ильич.  Оставлять   без   присмотра
постепенно опомнившихся и начавших задавать  неудобные  вопросы  делегатов
ему очень не хотелось. Мало ли что они тут нарешают. Он не  забыл  Седьмой
с®езд,  где  ему  едва-едва  удалось  протащить  резолюцию  о   заключении
Брестского мира.
     Троцкий вышел позвонить. Вернулся встревоженный.
     - Надо ехать, Владимир Ильич. Прямо  сейчас.  А  с®езд  пусть  Фрунзе
ведет. Я  ему  скажу,  чтобы  переключился  на  чисто  военные  вопросы  и
немедленно лишал слова, если начнут болтать лишнее, пока мы  не  вернемся.
Не думаю, что надолго отлучаемся...
     Ленин подозрительно наморщил  лоб.  Фрунзе  он  тоже  вдруг  перестал
доверять. Сказали ему  "доброжелатели",  что  Арсений  накануне  всю  ночь
просидел в  номере  у  Зиновьева,  пил  с  ним  и  о  чем-то,  несомненно,
сговаривался. Кругом разврат и измена...
     - Все равно не нравится мне это. Как будто Вячеслав сам сюда  не  мог
приехать...
     - Не мог, Владимир Ильич. Нам к прямому проводу нужно, а в театре его
установить не догадались. На фронте обстановка осложнилась до крайности...
     В Кремле их вместо Менжинского встретил Агранов. И повел  по  длинным
коридорам, односложно отвечая на встревоженные  вопросы  Ильича.  На  всех
лестницах и поворотах стояли вооруженные чекисты с сумрачными лицами.  Это
несколько  успокоило  Ленина,  любившего,  чтобы  места   его   пребывания
охранялись как можно надежнее, вроде  как  Смольный  в  семнадцатом  году,
однако заставило насторожиться Троцкого, предпочитавшего видеть возле себя
преданных лично ему китайцев или мадьяр. Но все они остались в театре,  за
исключением конвоя из шести человек.
     В коридоре, ведущем к кабинету Ленина, Троцкий спохватился:
     - Куда  вы  нас  ведете?  Телеграф  на  втором  этаже...  -  Вячеслав
Рудольфович ждет  там,  в  приемной.  Агранов  распахнул  дверь  кабинета,
пропуская вождей вперед, и сразу же ее  захлопнул,  отсекая  ад®ютантов  и
охрану Троцкого.
     Тут же, возникнув словно бы ниоткуда, опешившую свиту  окружили  люди
настолько решительного и угрожающего вида, что никому  даже  в  голову  не
пришло хвататься за оружие. Покорно подняв руки, охранники  Наркомвоенмора
позволили обхлопать себя по карманам и извлечь из их кобур  парабеллумы  и
маузеры. Так же покорно они побрели в жестко (тычками прикладов) указанном
им направлении. Профессиональное чутье  подсказало  им,  что  с  подобными
"специалистами" не то чтобы драться, а и спорить смертельно опасно.
     Войдя  в  кабинет,  вожди  мирового  пролетариата  увидели,  что   за
письменным  столом,  на  ленинском  месте  сидит  неизвестный,  одетый   в
странную, зеленую в черных и желтых разводах куртку,  курит  сигару,  чего
Ленин в своем присутствии категорически  не  выносил,  и  смотрит  на  них
насмешливо  прищуренными  глазами.  Второй  человек  в  таком  же  одеянии
устроился на подоконнике, свесив ноги в высоких черных ботинках, и  держит
на коленях что-то, похожее на большой, отливающий синей  сталью  пистолет.
Или, наоборот, короткое охотничье  ружье.  Умея  почти  гениально  мыслить
стратегически, в стрелковом оружии Предреввоенсовета разбирался слабо.
     -