ачала учения. В Воскресенске тогда стояла батарея ("Три сестры"),
которой командовал полковник Маевский.  С первого же появления своего в этом
городке  Иван  /85/  Павлович был  приглашен к  Маевскому давать  уроки  его
девочкам Ане и Соне, у которых был еще маленький братишка Алеша ("Детвора").
Кроме  этой  семьи,  которая давала тон  всей  жизни в  Воскресенске,  здесь
постоянно проживал  еще  известный автор  проекта  введения земских  соборов
П.Д.Голохвастов и его жена Ольга Андреевна, драмы которой шли в Малом театре
в Москве. Поручик батареи Е.П.Егоров был близким приятелем братьев Чеховых и
упомянут А.П.  в  его рассказе "Золотая Коса".  Впоследствии этот Е.П.Егоров
вышел в отставку и был земским начальником в Нижегородской губернии,  куда в
1892 году к  нему ездил А.П.,  и  оба  они принимали там участие в  борьбе с
голодом и в обеспечении крестьян рабочими лошадьми.
     Еще будучи студентом, А.П. наезжал летом в Воскресенск, где с первых же
шагов  нашел  порядочный  круг  знакомых.   Высокий,  в  черной  крылатке  и
широкополой черной шляпе,  он принимал участие в  каждой прогулке,  а гуляли
большими компаниями и  каждый  вечер,  причем  дети  гурьбой  бежали  далеко
впереди, а взрослые шли позади и вели либеральные беседы на злобы дня.
     Тогда же, начиная с 1881 года, А.П. стал участвовать в приеме больных в
Чикинской земской больнице,  находившейся километрах в двух от Воскресенска,
которою заведовал известный в то время земский врач П.А.Архангельский. Павел
Арсентьевич был очень общительным человеком,  и около него всегда собиралась
для  практики  медицинская  молодежь,  из  которой  многие  сделались  потом
врачебными светилами.  Там А.П.  познакомился с В.Н.Сиротининым, Д.С.Таубер,
М.П.Яковлевым. Часто, после многотрудного дня, вся эта молодежь собиралась у
одинокого Архангельского,  и  создавались вечеринки,  на  которых говорилось
много   либерального  и   обсуждались   выдающиеся   произведения  тогдашней
беллетристики и  научной литературы.  Салтыков-Щедрин не сходил с  уст -  им
положительно бредили. Тургеневым зачитывались.
     В  1884  году А.П.  окончил курс в  университете и  явился в  Чикинскую
больницу на практику уже в  качестве врача.  Здесь-то он и  почерпнул сюжеты
для  своих  рассказов  "Беглец",  "Хирургия"  и  др.,  а  знакомство /86/  с
воскресенским почтмейстером Андреем  Егорычем дало  ему  тему  для  рассказа
"Экзамен на чин".
     В  том же  году,  в  середине лета,  А.П.,  прихватив и  меня с  собой,
отправился в  Звенигород,  уже в  качестве заведующего тамошней больницей на
время отпуска ее врача С.П.Успенского.  Вот тут-то А.П. пришлось окунуться в
самую гущу провинциальной жизни.  Кроме лечения больных в земской лечебнице,
он исполнял еще и  должность уездного врача,  уехавшего жениться,  а  потому
обязан был выезжать с судебным следователем на вскрытия, исполнять поручения
местной администрации и  быть  экспертом в  суде.  Именно здесь был  дом,  в
котором помещались сразу все правительственные учреждения и  о  котором один
из героев Чехова говорит: "Здесь и полиция, здесь и милиция, здесь и юстиция
- совсем  институт  благородных девиц"{86}.  Звенигородские впечатления дали
Чехову темы для рассказов "Мертвое тело", "Сирена" и др.
     В двадцати пяти верстах от Воскресенска, в котором учительствовал И.П.,
находится Павловская слобода,  в  которой стояла  артиллерийская бригада.  К
этой  бригаде  принадлежала и  та  батарея  с  Маевским  во  главе,  которая
квартировала в  Воскресенске.  По какому-то случаю в  Павловской слободе был
бригадный бал, на котором, само собой разумеется, должны были присутствовать
и  офицеры из Воскресенска.  Поехал туда с  ними и  И.П.  Каково же было его
удивление,  когда  по  окончании бала  все  эти  офицеры решили заночевать в
Павловской слободе,  а  ему с утра уже нужно было открывать свое училище.  К
тому  же  была  зима  и  отправиться домой пешком было  невозможно.  На  его
счастье, из офицерского собрания вышел один из приглашенных гостей, которому
тут  же  была подана тройка.  Увидев на  крыльце собрания беспомощного И.П.,
человек этот предложил ему место около себя и  довез его до Воскресенска,  а
сам поехал далее. Это и был А.С.Киселев, живший в Бабкине, в пяти километрах
от Воскресенска,  племянник известного парижского посла и господаря Молдавии
графа  П.Д.Киселева,   основавшего  в  России  министерство  государственных
имуществ.  Алексей Сергеевич Киселев был  женат  на  дочери известного тогда
московского   красавца   и   директора   тогдашних   императорских   театров
В.П.Бегичева -  Марии /87/ Владимировне.  У них были дети - Саша (девочка) и
Сережа,  ставшие впоследствии друзьями Антона Чехова, для которых он написал
свою  шутку  с  иллюстрациями "Сапоги всмятку".  Познакомившись за  дорогу с
И.П.,  А.С.Киселев пригласил его к себе в репетиторы - так и сложилась связь
чеховской семьи с Бабкиным и его обитателями.  Началась она с того, что наша
сестра Маша познакомилась через И.П.  с  Киселевыми и,  сдружившись с Марией
Владимировной,  стала гащивать в Бабкине,  а затем, с весны 1885 года, и вся
семья Чеховых переехала туда на дачу.
     Как уже писалось не раз,  Воскресенск и Бабкино сыграли выдающуюся роль
в   развитии  дарования  Антона  Чехова.   Не  говоря  уже  о  действительно
очаровательной природе,  где  к  услугам дачников были и  большой английский
парк,  и  река,  и леса,  и луга,  а из Воскресенска,  из Нового Иерусалима,
доносился бархатный звон колокола,  - и самые люди собрались в Бабкине точно
на  подбор.  Получались решительно все толстые журналы:  Киселевы были очень
чутки ко всему,  что относилось к искусству и литературе;  В.П.Бегичев так и
сыпал  воспоминаниями,  знаменитый в  свое  время тенор М.П.Владиславлев пел
модные романсы, а Е.М.Ефремова каждый вечер знакомила с Бетховеном и другими
великими  музыкантами.  Тогда  композитор  П.И.Чайковский,  только  что  еще
начавший  входить  в  славу,  занимал  бабкинские  умы.  Мария  Владимировна
Киселева рассказывала удивительные истории.  Между прочим, рассказом "Смерть
чиновника"  Антон   Чехов  обязан  случаю,   рассказанному  В.П.Бегичевым  и
действительно имевшему место в московском Большом театре. "Налим" происходил
в натуре при постройке купальни,  "Дочь Альбиона" - мисс Матьюз, гувернантка
приезжавших в  Бабкино гостей.  "Недоброе дело" и  "Ведьма" навеяны одинокой
церковью с сторожкой, стоявшей на большой дороге в Дарагановском лесу.
     Поразительно,  что Бабкино сыграло выдающуюся роль и  в  художественном
развитии творца  школы  русского пейзажа  И.И.Левитана.  Верстах в  трех  от
Бабкина,  по ту сторону реки, на большой Клинской дороге, находилась деревня
Максимовка.  В  ней  жил  горшечник Василий,  горький  пьяница,  пропивавший
буквально все,  /88/ что добывал,  и  не было времени,  когда бы его жена не
ходила  брюхатой.   Совершенно  независимо  ни   от  кого  художник  Левитан
отправился летом на этюды и поселился у этого горшечника.  Как известно,  на
Левитана находили иногда припадки меланхолии.  В таких случаях он брал ружье
и  уходил на  неделю или  на  две  из  дому,  пропадал неизвестно где  и  не
возвращался до тех пор,  пока жизненная радость не осеняла его снова. Или же
он сидел,  мрачный и  молчаливый,  дома,  в  четырех стенах,  и  ни с кем не
общался,  или же, как дух изгнанья, окрестив на груди руки и повесив голову,
блуждал в одиночестве невдалеке.
     Случилось так,  что дождь лил несколько дней подряд, унылый, тоскливый,
упорный,   как  навязчивая  идея.   Пришла  из  Максимовки  жена  горшечника
пожаловаться на  свои болезни и  сообщила,  что ее жилец Тесак (Исаак) Ильич
захворал.  Для  Чеховых было приятным открытием,  что  Левитан находился так
близко от Бабкина,  и А.П.  захотелось его повидать. Мы уже отужинали, дождь
лил как из  ведра,  в  большой дом (к  Киселевым) мы не пошли,  и  предстоял
длинный вечер у себя во флигеле.
     - А знаете что, - вдруг встрепенулся А.П., - пойдемте к Левитану.
     Мы -  А.П., брат Иван и я - надели большие сапоги, взяли с собой фонарь
и,  несмотря на  тьму кромешную,  пошли.  Спустились вниз,  перешли по лавам
через речку, долго шлепали по мокрым лугам и затем по болоту и наконец вошли
в дремучий Дарагановский лес.  Было дико в такую пору видеть, как из мрака к
фонарю протягивались лапы столетних елей и кустов. А дождь лил как из ведра.
Но  вот  и  Максимовка.  Отыскали избу горшечника,  которую узнаем по  битым
вокруг  нее  черепкам,  и,  не  постучавшись и  не  окликнув,  вламываемся к
Левитану, чтобы сделать ему сюрприз, и направляем на него фонарь.
     Левитан вскакивает,  хватает револьвер и  наводит его на нас.  А затем,
узнавши нас, он хмурится от света и говорит:
     - Чегт  знает,   что   такое...   Какие  дугаки.   Таких  еще  свет  не
пгоизводил...
     Мы посидели у  него,  посмеялись,  А.П.  острил много,  и благодаря нам
развеселился и Левитан. /89/
     А  несколько времени спустя он  переселился к  нам  в  Бабкино и  занял
отдельный маленький флигелек.  Один из бабкинских обитателей по этому поводу
написал стихи:

                А вот и флигель Левитана,
                Художник милый здесь живет,
                Встает он очень-очень рано,
                И, вставши, тотчас чай он пьет

     А.П.  написал вывеску и прибил ее над дверью флигелька:  "Ссудная касса
купца Левитана".
     Такую  экскурсию,   какую  мы  совершили  в   Максимовку,   можно  было
предпринимать только будучи молодыми и очень веселыми.
     В Бабкине А.П.  прожил три лета подряд, в 1885, 86 и 87 годах. Здесь он
написал все свои самые веселые, самые жизнерадостные вещи, которые помещал в
"Осколках" и  в  "Петербургской газете".  Писал он  на  маленьком столике на
чугунных ножках,  сделанном из  подставки под  ножную  швейную  машину.  Его
талант развертывался во всю свою ширь,  и  Чехов шел быстрым шагом к  славе.
Между тем и  слава его как врача распространялась вокруг Бабкина по  радиусу
по меньшей мере верст в пятнадцать. К нему съезжались и сходились больные со
всех окрестных деревень,  так что у нас образовалось нечто вроде амбулатории
с  целой аптекой,  причем отпускать и развешивать лекарства,  а также варить
сложные мази лежало на  моей обязанности А.П.  как  врача не  щадили даже по
ночам.  Один раз за ним приехали из Карцева, за двенадцать верст, в грозовую
ночь,  он захватил с собой и меня,  и мы оба, в первый раз в жизни, проезжая
мимо болота, собственными глазами видели блуждающие огни.
     В  марте 1888 года у  А.П.  на Кудринской-Садовой заговорили о даче.  В
Бабкино ехать уже  не  хотелось,  ибо  ему  нужны были  новые места и  новые
сюжеты,  и он стал даже поговаривать о Святых горах Харьковской губернии и о
дачах  в  Карантине  близ  Таганрога.  Но  в  это  время  на  помощь  явился
А.И.Иваненко.  Хохол,  уроженец города Сумы, он схватился обеими ладонями за
щеки и, покачивая головою с боку на бок, стал с увлечением расхваливать свою
родину и советовать А.П.  поехать на дачу именно туда. Он указал при этом на
местных помещиков Линтваревых, живших /90/ около Сум, на Луке. А.П. попросил
его описаться с ними, и вскоре был получен от них благоприятный ответ. Таким
образом,  вопрос о поездке в Украину был решен,  хотя и не окончательно, так
как А.П.  не решался еще сразу нанять дачу заглазно и  ехать так далеко всею
семьей,  без более точных сведений как о самой даче,  так и об ее владельцах
Линтваревых.
     В это время я был студентом третьего курса. Заработав перепиской лекций
и печатанием рассказов в детских журналах, как теперь помню, восемьдесят два
рубля, я решил прокатиться на юг, в Таганрог и в Крым, и возвратиться оттуда
прямо на север. Решения ехать в Украину я не одобрял, так как очень привык к
Бабкину и нежно привязался к его милым обитателям. Когда я выезжал 17 апреля
из Москвы, то А.П. обратился ко мне с просьбою свернуть от Курска к Киеву и,
доехав до Ворожбы, снова свернуть на Сумы, побывать у Линтваревых, осмотреть
там дачу на Луке,  познакомиться, сообразить, что и как, и обо всем подробно
ему отписать.
     Эта поездка не входила в мои планы, тем не менее я туда поехал.
     После  щегольского  Бабкина  с   его   английским  парком,   цветами  и
оранжереями  Лука  произвела  на  меня  жалкое  впечатление.   Усадьба  была
запущена,  посреди двора  стояла  лужа,  в  которой с  наслаждением валялись
громаднейшие свиньи и плавали утки,  сад походил на запущенный лес, да еще в
нем  находились могилки покойников -  предков Линтваревых;  сами Линтваревы,
считавшие себя  либералами,  увидевши на  мне  студенческий мундир с  ясными
пуговицами,  отнеслись ко мне как к консерватору.  Одним словом,  мое первое
знакомство с Лукой оказалось не в ее пользу.  Так я и писал Антону с дороги,
советуя ему не очень торопиться с переездом на лето в Сумы.
     Но,  пока я гостил в Таганроге да пока ездил в Крым, А.П. все-таки снял
дачу у Линтваревых на Луке и с первых же чисел мая переехал туда с матерью и
сестрой.
     Возвратившись с юга, я застал у А.П. поэта А.Н.Плещеева. Старик приехал
к  нему гостить из  Питера,  что при его преклонных годах можно было назвать
настоящим подвигом.  Все обитатели Луки носились с ним,  как со святыней,  -
тут-то я и увидал всех Линтваревых и самую Луку в их настоящем виде. /91/
     Вот  как А.П.  сам охарактеризовал Луку:  "Живу я  на  берегу Псла,  во
флигеле старой барской усадьбы. Нанял я дачу заглазно, наугад, и пока еще не
раскаялся  в  этом.  Река  широка,  глубока,  изобильна островами,  рыбой  и
раками...  Берега красивы, зелени много... Природа и жизнь построены по тому
шаблону,  который теперь так устарел и бракуется в редакциях, не говоря уж о
соловьях,  которые поют день и ночь, о лае собак, который слышится издали, о
старых  запущенных садах,  о  забитых  наглухо  очень  поэтичных и  грустных
усадьбах,  в  которых живут души красивых женщин,  не  говоря уж  о  старых,
дышащих на ладан лакеях-крепостниках,  о  девицах,  жаждущих самой шаблонной
любви.  Недалеко от  меня имеется даже такой заезженный шаблон,  как водяная
мельница (о  16 колесах) с  мельником и  его дочкой,  которая всегда сидит у
окна и,  по-видимому,  чего-то ждет.  Все,  что я  теперь вижу и слышу,  мне
кажется давно уже знакомо по старинным повестям и  сказкам" (к А.С.Суворину,
30 мая 1888 г.).
     Семья Линтваревых состояла из  предобрейшей старушки-матери и  пяти  ее
взрослых детей:  две дочери были врачами,  третья - бестужевка; один сын был
серьезным пианистом,  другой - политическим изгнанником из университета. Все
они были необыкновенно добрые люди,  ласковые, отзывчивые и, я сказал бы, не
особенно  счастливые.   Приезд  к  ним  А.П.,   а  с  ним  вместе  и  разных
знаменитостей вроде А.П.Плещеева,  которому они  привыкли поклоняться еще  в
дни  своего студенчества,  по-видимому пришелся им  по  вкусу.  Установились
превосходные отношения,  которые пережили Луку  на  многие  годы.  Как  и  в
Бабкине,  и здесь преобладали музыка и разговоры о литературе, в особенности
когда на  Луку приехал,  тоже на дачу,  виолончелист М.Р.Семашко и  побывали
А.С.Суворин и  К.С.Баранцевич.  Ловили  рыбу  и  раков,  ездили на  челнах к
мельнице и  по  ту  сторону реки.  А.П.  много писал,  но  жизнь на  Украине
почему-то не давала ему столько тем,  как в предшествовавшие годы в Бабкине:
он интересовался ею только платонически. Если не считать старого крепостного
лакея  Григория Алексеевича,  который навеял ему  собою  Фирса  в  "Вишневом
саду",  да  двух-трех  заметок в  записной книжке,  вроде  "Липовая аллея из
пирамидальных тополей",  и "Черкесский князь ехал /92/ в малиновом шербете в
открытом фельетоне", какими подарила нас гостившая на Луке учительница Лидия
Федоровна,  то Лука в литературном отношении не дала Чехову ничего. Он писал
здесь на уже готовые,  привезенные им с собою с севера темы и окружавшую его
жизнь наблюдал только этнографически.
     В первый же год пребывания на Луке,  в середине лета,  А.П.  отправился
гостить к  А.С.Суворину в  Феодосию.  Там,  совместно с  его  сыном Алексеем
Алексеевичем, он разработал обширный план поездки в Среднюю Азию и в Персию,
и в июле оба они отправились в путь. Они поехали вдоль кавказского побережья
до Батума,  и А.П.  писал оттуда восторженные письма:  "Я в Абхазии"{92},  и
т.д.  Именно по пути в Батум чуть не случилось столкновение двух пароходов -
"Дира",  на  котором ехал Чехов,  и  английского "Твиди".  Но  путешествию в
Среднюю Азию не  суждено было осуществиться,  так как по  пути получилась из
Феодосии  телеграмма,  что  неожиданно  скончался  другой  сын  Суворина,  и
попутчику А.П.  необходимо было  спешно  вернуться домой.  Доехав  только до
Баку, оба путника вернулись в Тифлис, затем отправились по Военно-Грузинской
дороге на север,  расстались в  Тихорецкой,  и далее А.П.  уже один поехал в
Сумы,  на Луку.  Но как ни малорезультатна была эта поездка Чехова, она дала
тем не менее ему хотя и отдаленный материал для будущей повести "Дуэль".
     В это же лето А.П. совершил две поездки в самую глубь Украины, в июне и
в августе, с целью купить себе там хутор. Он отправился в Миргородский уезд,
туда,  "где неистовствовал Ноздрев и  где Иван Иванович поссорился с  Иваном
Никифоровичем".  Обе  эти  поездки были совершены на  лошадях четвериком,  в
большом старинном экипаже,  через  Межиричи,  Рашевку,  Сары  и  Бакумовку в
Сорочинцы,  где  родился  Гоголь  и  где  наводила  на  всех  ужас  "красная
свитка"{92}.  Во второй поездке участвовал и я,  и она никогда не изгладится
из моих воспоминаний.  На А.П. она произвела тоже сильное впечатление, о чем
он  тогда же  писал А.Н.Плещееву{92}.  Вернулись мы  обратно на  Луку уже по
железной дороге, через Кременчуг, Полтаву и Люботин.
     Приезжал на  Луку гостить П.M.Свободин -  тогда артист Александринского
театра.  Он сразу же завоевал всеобщие симпатии и  стал там своим человеком.
Он  был /93/ неистощим на выдумки,  и  случалось даже видеть,  как на берегу
Псла он стоял с удочкой и ловил рыбу или раков, нарядившись во фрачную пару,
крахмальные воротнички,  белые перчатки и цилиндр.  Целой компанией ездили в
соседний  городишко  Ахтырку,  где,  чтобы  смутить  прислугу  в  гостинице,
П.М.Свободин  разыгрывал графа,  а  А.П.  его  камердинера и  подобострастно
называл его "вашим сиятельством".
     Следующее лето (1889 года) Чеховы опять провели на Луке,  но уже не так
весело и  жизнерадостно,  как  это  было  до  сих  пор.  Их  семью  посетило
несчастье:  умер брат А.П.  - художник Николай, и до сих пор лежит на мирном
Лучанском кладбище.  Смерть его застала А.П. врасплох, когда вместе с братом
Иваном он  опять,  в  третий раз,  отправился на  лошадях в  те же Сорочинцы
смотреть продававшийся хутор. Едва он приехал туда, весь промокший от дождя,
как ему уже подали мою телеграмму о смерти брата, так что пришлось сразу же,
не отдохнувши,  ехать обратно на похороны.  И  в этот второй год приезжал на
Луку П.М.Свободин,  но  чувствовалось уже не то,  и  ясно было,  что в  А.П.
происходило что-то роковое. Он спешил с покупкой хутора, а между тем и в его
здоровье произошла перемена к худшему,  и когда мы вернулись затем к осени в
Москву,  то  я  стал  слышать  через  дощатую перегородку,  разделявшую наши
спальни, тяжелые припадки утреннего кашля.
     В  этом году я  кончил курс в университете,  и,  отчасти благодаря моим
лекциям по  уголовному праву и  судопроизводству,  А.П.  стал  собираться на
Сахалин.  Он готовился к этой поездке осень,  зиму и часть весны и 20 апреля
1890 года отправился на Дальний Восток. Мы остались сиротами, одни.
     Таким образом, 1890 год прошел для Антона Чехова вовсе без каникул.
     В его отсутствие я получил место в городе Алексине,  Тульской губернии,
на высоком берегу Оки.  Это был жалкий городишко,  всего только с семьюстами
жителей,  но окрестности вокруг него