ртинами на исторические и библейские мотивы. Посреди нее на столе,
несмотря на то, что было только восемь часов утра, стоял завтрак  милорда  -
кусок говяжьего филе и кружка эля. А сам он - человек гигантского  роста,  с
широкой грудью - сидел в огромном  кресле,  откинувшись  на  его  спинку.  В
отличие от сына, у  него  были  светлые  волосы  и  золотистая,  воинственно
топорщившаяся борода. Одну руку он держал  за  поясом  длинного  кафтана,  а
другая, волосатая и массивная, лежала на столе. Алан подбежал к нему и  упал
на колени:
   - Сэр, пришел мальчик, который хочет поговорить с вами.
   Фальк Монлис поднял тяжелые веки со светлыми ресницами и  перевел  взгляд
небольших голубых глаз с сына на Симона.
   - Тебе пора бы знать, что я не разговариваю  с  нахальными  беспризорными
бродягами! - недовольно загрохотал он. - Убирайся отсюда, оборванец!
   Паренек со шляпой в руках подошел к столу:
   - Я не бродяга, милорд. И не привык, чтобы меня обзывали.
   Алан так и замер на коленях, напуганный такой дерзостью. Но милорд Монлис
только расхохотался:
   - Вот как? Так кто же ты тогда, малыш?
   - Я надеюсь однажды стать человеком, равным вам, милорд, - ответил тот. -
Такова моя цель, сэр. А к вам я пришел, чтобы наняться на службу.
   Монлис откинул голову и снова захохотал:
   - И решил схватить льва за бороду в его собственном  логове?  Да  я  съем
тебя на обед, щенок!
   - Меня об этом предупредили ваши часовые, милорд, но я больше принесу вам
пользы живым, нежели мертвым.
   - Ты так думаешь? А что ты умеешь делать? разматывать пряжу?
   - И это, и многое другое, милорд, - спокойно ответил паренек.
   - Ах вот как? Ну что, например? Сможешь ухаживать за моими собаками,  или
это слишком сложная задача?
   Симон презрительно сжал губы:
   - Еще не родился зверь, которого я не смог бы укротить, милорд.
   Глаза Фалька Монлиса сверкнули, он восторженно ударил кулаком по столу:
   - Черт возьми! Мне нравится твой характер, малыш!  Ты  прекрасно  держишь
удар!
   - Я еще могу и дать сдачи!
   Хозяин замка бросил на него вопросительный взгляд:
   - Ты, кажется, даже ударил моего часового?
   Симона нисколько не смутило это замечание. Он только кивнул в ответ.
   Милорд расхохотался:
   - Какая наглость! Как ты посмел войти в мой замок через  главные  ворота?
Разве ты не знаешь, что для прислуги существует задний вход?
   - Я никогда не иду к своей цели через задний вход, милорд, я  всегда  иду
напрямик.
   - Похоже, что так, - признал Монлис. - Что тебе нужно от меня?
   - Возьмите меня в ваше войско, сэр.
   - Да ты будешь выглядеть на лошади как блоха на верблюде!
   Симон нахмурил густые брови, щеки его порозовели.
   - Я скоро вырасту, милорд.
   - Но пока ты еще слишком мал. Сколько тебе лет?
   - Четырнадцать, сэр.
   - Да ты еще дитя! Убирайся отсюда, малыш, мне не нужны такие воины.
   Паренек и не подумал двинуться с места.
   - Я готов быть вашим пажом, сэр, пока не вырасту.
   - Боже мой, ну ты и упрямец, малыш! Я не беру крестьян в пажи.
   - Я не крестьянин.
   - Вот как? Тогда кто же ты?
   - Джентльмен, как и вы, сэр.
   - Матерь Божья! Как же тебя зовут?
   - Симон, милорд.
   - Ну это просто имя, а как дальше? Парень нетерпеливо пожал плечами:
   - Я называю себя Бовалле, сэр.
   Монлис поджал губы.
   - Звучит хорошо, - кивнул он. - Это ваше настоящее имя, сударь?
   - У меня нет настоящего имени.
   - Как же так? Как звали твоего отца?
   Наступила пауза, потом Симон снова пожал плечами и поднял глаза.
   - Джеффри Мальвалле, - ответил он.
   - Святая Богоматерь! То-то мне твое лицо знакомо! Значит,  ты  внебрачный
сын Мальвалле?
   - Так сказала мне мать, милорд.
   - Кто она? Она еще жива?
   - Умерла четыре года назад, сэр. Ее звали Джоанна. Она была  служанкой  в
доме Мальвалле.
   Хозяин замка откинулся на спинку кресла.
   - Понятно. Но чем ты это докажешь?
   - У меня есть кольцо, милорд. Это, конечно, немного.
   - А ну-ка, покажи!
   Симон снял с шеи ленту, на которой висело золотое кольцо. Монлис долго  и
внимательно его рассматривал, потом задал вопрос:
   - Как оно попало к ней?
   - Я не спрашивал, милорд. Для меня не так уж важно, чей я сын. Важно, кем
я стану.
   - Отличная философия! - Тут Монлис заметил, что его сын все еще стоит  на
коленях, и сделал ему знак подняться. - Ну что скажешь,  Алан?  Ведь  он  из
рода Мальвалле.
   Алан небрежно прислонился к столу:
   - Мальвалле наш недруг, сэр. Но мальчик мне нравится.
   - Да, ему не откажешь в мужестве. Скажи мне,  малыш,  где  ты  жил  после
смерти матери?
   - У ее брата, дровосека.
   - А потом?
   - А потом, милорд, я пришел сюда.
   - А почему не к своему отцу, петушок? Симон снова дернул плечом:
   - Я видел его, милорд. Монлис снова расхохотался:
   - Тебе не понравилась его внешность?
   - С внешностью все в порядке, сэр. Но я также видел вас и много слышал  о
вас обоих.
   - Мой Бог, значит, я тебе больше понравился?
   - Вас называют львом, милорд, и к вам труднее попасть на  службу,  чем  к
Мальвалле.
   - Это верно, - надул щеки Монлис. - Значит, тебе нравится суровая служба,
малыш?
   Подумав, Симон ответил:
   - Она более достойна, милорд.
   Тот еще раз внимательно оглядел его:
   - Странный  ты  паренек.  Прорвался  силой  в  мою  крепость,  не  хочешь
уходить...
   - Не хочу.
   - Но служить мне нелегко, - предупредил его Монлис.
   - Я не ищу легкой службы.
   - Ты думаешь заслужить у меня рыцарское звание?
   Симон взглянул на него:
   - Я намерен всего добиться сам и не ищу поблажек.
   - Достойный ответ. Назначаю тебя пажом к моему сыну, пока не  найду  тебе
лучшего применения. Назло Мальвалле. Тебя это устраивает?
   Паренек преклонил колено:
   - Да, милорд. Я обещаю служить верно  и  хорошо  и  не  поддамся  никаким
соблазнам.
   Довольный Монлис хлопнул его по плечу:
   - Отлично сказано, малыш! А  теперь  иди.  Алан,  забирай  его  с  собой,
прикажи, чтобы его накормили и переодели.
   Так Симон поступил на службу к Фальку Монлису.

Глава 2
ВОЗМУЖАНИЕ

   Вскоре из пажа Алана он превратился в пажа самого милорда. Симон  отлично
выглядел в короткой красной тунике, расшитой золотом, -  цвета  Монлисов,  -
перехваченной на талии кожаным поясом.  Наряд  дополняли  штаны  золотистого
цвета, красный плащ и красная шляпа, залихватски  сидевшая  на  его  светлой
голове.  У  него  были  трудные,  многочисленные   обязанности,   и   милорд
безжалостно его гонял. Спал парень на жесткой скамье у порога  Фалька.  Рано
вставал и поздно ложился. В его обязанности входило прислуживать  милорду  и
его жене за едой, и каждое утро в десять часов Симон занимал свое  место  на
помосте позади кресла милорда, оказывая ему всевозможные услуги или сохраняя
неподвижность, пока хозяин и его гости пили и ели в  свое  удовольствие.  Он
был слуга трех господ: милорда, его жены и юного Алана. И целый  день  бегал
от одного к другому.
   Симон вырос и раздался. Он никому не уступал в соревнованиях по борьбе, и
мало кто мог выдержать его могучий  удар,  а  его  стрела  летела  дальше  и
точнее, чем у многих других. При всем при этом он  был  добродушен,  хотя  и
хмур. Его нужно было очень сильно разозлить, чтобы в нем проснулась  ярость,
сметающая все на своем пути. Тогда его глаза  загорались  таким  огнем,  что
перед ним начинали склоняться самые отъявленные  мерзавцы,  а  самонадеянные
воины - просить о пощаде еще до того, как их коснется железный кулак парня.
   Симону частенько доставались подзатыльники, особенно когда милорд  был  в
плохом настроении, а это случалось довольно часто. Но  он  оставался  к  ним
равнодушен, и в его душе никогда не просыпалось негодование.  Симон  покорно
сносил удары Фалька, не ощущая никакого унижения.  Но  слуги  опасались  его
задирать.   Однажды   слуга   милорда   Ланселот   попытался   надменно   им
покомандовать, а когда юноша ослушался, нанес ему удар,  от  которого  любой
другой свалился бы на землю. Симон зашатался, но не упал, а  начал  отвечать
ему ударом на удар с такой силой, что Ланселот,  хотя  и  был  на  пять  лет
старше его, рухнул на землю и потом долго еще ходил  с  синяками.  Узнав  об
этом, Фальк заменил Ланселота Симоном, назначив его своим слугой, и при этом
сказал, что по характеру он гораздо больше похож на  него  самого,  чем  его
собственный сын.
   Симон редко вызывал неудовольствие своих господ. Его спокойствие невольно
вызывало уважение, он был настоящим мужчиной, и  все  стремились  заручиться
его дружбой. Однако заслужить ее было нелегко. Парня не интересовало  мнение
других о нем самом, и вообще большинство людей не вызывало у  него  никакого
интереса, за исключением Фалька Монлиса и его сына, к которому он  относился
с некоторой любовью и пренебрежением одновременно.
   Несколько раз Симон видел своего отца  Джеффри  Мальвалле,  но  не  знал,
обратил ли тот на него внимание. Правда, однажды на суде в Бедфорде, который
рассматривал земельный спор между  Монлисом  и  Мальвалле,  Джеффри,  лениво
оглядываясь вокруг, немало удивился  испытующему  взгляду  вражеского  пажа,
который сидел, оперевшись подбородком на руку, и  внимательно,  спокойно  на
него смотрел. Джеффри бросил на него надменный взгляд, но,  когда  их  глаза
вновь встретились, быстро отвернулся и на его  щеках  загорелся  румянец.  А
Симон продолжал разглядывать его,  но  вовсе  не  для  того,  чтобы  вызвать
раздражение Джеффри, а просто потому, что ему очень хотелось определить, что
это за человек. И то, что он  увидел,  не  вызвало  у  него  ни  досады,  ни
неприязни.  Джеффри  был  высок  и  строен.  Франтоват  в  одежде  и  манере
поведения, а по словам Монлиса, уравновешен и горд,  как  сам  Люцифер.  Его
коротко постриженные волосы слегка поседели,  глаза  были  точно  такого  же
цвета, как у Симона, и так же глубоко посажены.  Брови  такие  же  густые  и
прямые, но рот, в отличие от Симона, - полногубый, а лоб  -  не  так  покрыт
морщинами. У Мальвалле был сын, на два года  старше  Симона,  которого  тоже
звали Джеффри, но его паж Монлиса пока еще не видел.
   Отношения  между  Аланом  и  Симоном  вскоре  переменились.  Теперь  Алан
полностью подчинялся юному пажу, испытывая к нему преданную любовь,  которую
Бовалле принимал с небрежным покровительством. Они часто  играли  вместе,  и
паж легко побеждал  во  всех  играх,  где  требовалась  физическая  сила.  В
стрельбе из лука разница между ними была особенно велика. Симон наблюдал  за
усилиями Алана натянуть лук с пренебрежительной усмешкой, которая еще больше
того расстраивала, и в результате стрела летела мимо цели. Пытался он  учить
его и бою на дубинках, действуя вполсилы, с учетом разницы  в  возрасте.  Но
Алан, хотя и не был трусом, не  любил  грубые  виды  спорта  и  избегал  эти
занятия. Ему нравилась соколиная  охота  и  охота  с  собаками,  он  проявил
большие способности в фехтовании. Турниры его также не  привлекали,  Алан  с
гораздо большим удовольствием  оставался  дома,  играя  на  арфе  и  напевая
любовные песенки, посвященные  своим  многочисленным  увлечениям.  Он  любил
рисовать  и  писал  стихи,  как  это  делали  трубадуры   прошедших   веков,
пользовался большим успехом у женщин и к пятнадцати годам постоянно ухаживал
то за одной, то за другой дамой, вызывая неудовольствие своего пажа.
   - Неужели ты никогда не любил? - жалобным тоном спросил его однажды Алан.
   Они сидели вдвоем в  комнате,  расположенной  высоко  в  одной  из  башен
крепости. Алан играл на  арфе,  а  Симон  натягивал  новую  тетиву  на  свой
огромный лук. Не поднимая головы, он презрительно скривил рот:
   - Ах, любовь! Ты все время говоришь о ней. Объясни мне, что это такое?
   Алан, продолжая тихонько наигрывать на арфе,  наклонил  красивую  голову.
Его темные глаза вспыхнули, он улыбнулся:
   - Разве ты не знаешь? Неужели ни  одна  девица  еще  не  затронула  струн
твоего сердца?
   - Ни в коей мере, - коротко отрезал Симон.
   Алан отложил арфу и скрестил стройные ноги. Он был  одет  в  длинную,  до
пола, тунику из переливчатого синего бархата, расшитую золотом. В его  левом
ухе висела серьга,  на  пальце  сверкало  кольцо,  а  туника  в  талии  была
перехвачена поясом из кованого золота,  усыпанным  драгоценными  камнями.  В
противоположность ему, на Симоне не было ни одного украшения, только длинный
кафтан темно-красного цвета да высокие сапоги. Он по-прежнему был  пострижен
кружком, хотя в моду уже вошли короткие волосы. И хотя в то время  ему  было
всего шестнадцать лет, его рост составлял  шесть  футов.  По  широкой  спине
Симона перекатывались клубки мускулов,  а  руки  обладали  медвежьей  силой.
Рядом с хрупкой фигурой Алана он казался настоящим гигантом.
   Алан с любопытством посмотрел на него.
   - Мои сестры совсем неплохо выглядят, -  сказал  он,  улыбаясь.  -  Элен,
пожалуй, симпатичнее, чем Джоан.
   - Ты так думаешь? - отозвался Симон, не отрываясь от своей работы.
   - Какая из них нравится тебе больше, Симон? - тихо поинтересовался Алан.
   - Не знаю, не думал об этом, - поднял голову тот,  и  на  лице  его  тоже
промелькнула улыбка. - Ты считаешь, что одна из них  могла  бы  растревожить
мое сердце?
   - Разве нет? Неужели у тебя не учащается пульс в их присутствии?
   Симон попробовал растянуть новую тетиву.
   - Пульс? - неторопливо переспросил он.  -  Что  за  глупости!  Мой  пульс
учащается тогда, когда я попадаю стрелой в цель, или когда кладу  противника
на лопатки, или когда сокол на лету хватает добычу.
   Алан вздохнул:
   - Симон, Симон, неужели у тебя каменное  сердце?  Неужели  ты  никого  не
любишь?
   - Я не знаю, что такое любовь. Я ее не чувствую! Думаю,  это  всего  лишь
фантазии слезливых юнцов.
   Его собеседник рассмеялся:
   - У тебя ядовитый язык, Симон.
   - Может быть, мой  язык  заставит  тебя  заниматься  серьезными  мужскими
делами, вместо любовных стенаний?
   - Вряд ли. Любовь - это все. Когда-нибудь ты убедишься, что я прав.
   - Сомневаюсь! - возразил паж.
   Алан снова вздохнул:
   - У тебя просто нет сердца. Вместо него кусок гранита. Неужели ты  никого
не любишь - ни меня, ни милорда?
   Симон отложил лук и принялся полировать стрелу.
   - Ты как плаксивое дитя, Алан, - упрекнул он юношу. - Вы же мои господа -
ты и твой отец!
   Алан в отчаянии взмахнул руками.
   - Но этого мне мало! - воскликнул он. - Я люблю  тебя,  почему  же  я  не
вызываю в тебе ответного чувства? Неужели у тебя нет даже искорки любви  для
меня, Симон?
   Тот взял другую стрелу и любовно провел ладонью  по  ее  оперению.  Затем
задумчиво посмотрел на Алана. Юноша, покраснев, вскочил на ноги:
   - Эта стрела интересует тебя больше, чем я!
   - Ну, это глупости, - холодно возразил слуга - Что я могу сказать тебе  о
моих чувствах, если сам о них ничего не знаю?
   - Неужели, например, завтра  ты  сможешь  покинуть  Монлис  безо  всякого
сожаления? - удивился Алан.
   - Нет, - возразил Симон. - Но однажды это случится. Я пробуду  здесь  еще
несколько лет, пока не стану совсем взрослым. Если хочешь знать, я  счастлив
здесь. Мы с тобой друзья, милорд Фальк прекрасно меня понимает. Оставим  эту
глупую женскую болтовню.
   Алан сел на прежнее место, взял на арфе несколько фальшивых аккордов.
   - Ты такой странный и холодный, Симон. И почему я тебя так люблю?
   - Потому что ты слабак, -  отрезал  тот.  -  И  тебе  нравится  слезливая
болтовня.
   - Возможно. - Алан пожал плечами, потом добавил:
   - Ты-то уж точно не слабак.
   - Верно, - согласился Симон примирительным тоном. - Я не слабак  и  вовсе
не странный. Попробуй-ка натянуть этот лук, Алан.
   Тот смутился:
   - Я и так знаю, что не смогу.
   - Тогда тебе надо тренироваться. И милорд будет доволен.
   - Это мне не нужно. Это скучное занятие.  Ты  сам  все  время  стараешься
доставить ему удовольствие, за это он тебя и любит.
   Положив стрелу поперек пальца, Симон проверил ее баланс.
   - Что общего у милорда с любовью? Для нее нет места в его сердце.
   - Ты так думаешь? - не согласился Алан. - Я знаю, что он  всегда  смотрит
на тебя с восторгом. Наверняка скоро сделает тебя рыцарем.
   - Этого пока я не заслужил, - коротко ответил Симон.
   - Все равно он тебя сделает рыцарем или выдаст за тебя замуж одну из моих
сестер, если ты захочешь, Симон.
   - Вот уж чего я не хочу! В моей жизни нет места для женщин, так же, как и
в моем сердце.
   - Но почему? Что же будет тогда с твоей жизнью? - удивился юноша.
   Тут в глазах Симона вспыхнул холодный, но яркий огонек.
   - Что будет с моей жизнью? - переспросил он и замолчал. Потом сообщил:
   - С ней будет то, что я захочу.
   - А чего же ты хочешь?
   -  Когда-нибудь  я  тебе  скажу,  -  пообещал  Симон  редким   для   него
проникновенным голосом. Потом  собрал  стрелы  и  ушел,  ступая  тяжело,  но
бесшумно, как огромное животное.
   Фальку и в самом деле он нравился больше,  чем  его  собственный  сын.  В
Алане совсем не было львиного духа. С годами они с отцом все меньше понимали
друг друга. Грубоватая жизнерадостность  Фалька,  его  неукротимая  энергия,
частые судебные процессы вызывали  у  Алана  отвращение  И  в  то  же  время
возвышенные вкусы юноши  служили  поводом  для  шуток  и  раздражения  отца.
Старшему Монлису гораздо больше нравился Симон, и  он  повсюду  брал  его  с
собой, подвергая тяжелым испытаниям и  наблюдая  за  железной  неутомимостью
своего слуги почти с восхищением. Странное взаимопонимание  и  привязанность
их друг к другу крепли с каждым днем, хотя никак не  выражались  на  словах.
Фальк не нуждался ни в раболепии, ни в сентиментальной любви, а Симон не был
склонен ни к тому, ни к другому. Прямую дорогу к сердцу милорда прокладывали
сила и бесстрашие, а его слуга  обладал  и  тем  и  другим.  Они  не  всегда
сходились во взглядах, и это нередко служило причиной для ссор. Но тогда  ни
один из них не отступал ни на  шаг.  Фалька  охватывало  бешенство  раненого
буйвола, а Симон стоял  на  своем,  как  скала,  не  сгибаясь  перед  гневом
хозяина, с глазами, полными ледяной  ярости,  упрямо  выпятив  подбородок  и
хмуря прямые брови над орлиным носом.
   - Я защищаю то, что имею! - рявкнул однажды милорд,  указывая  на  девиз,
написанный на его щите.
   - Я ничего не имею, но защищаю мою позицию, - отозвался Симон.
   Глаза Фалька налились кровью, на губах показалась пена.
   - Черт побери! - рявкнул он. - Ты будешь учить меня, щенок? А вот я угощу
тебя кнутом или посажу в темницу!
   - Все равно я останусь при своем мнении, - ответил слуга,  скрестив  руки
на могучей груди.
   - Клянусь, я проучу тебя, тигренок! - воскликнул  Фальк,  стиснув  кулак,
чтобы ударить  упрямца,  но  сдержался  и  тут  же  успокоился,  а  потом  и
расхохотался, повторяя:
   - "Я ничего не имею, но защищаю мою  позицию!"  Ха-ха-ха!  "Я  ничего  не
имею, но..." Ха-ха-ха! - Вдоволь  насмеявшись,  он  так  хлопнул  Симона  по
плечу, что от этого дружеского удара юноша послабее упал бы. Затем попытался
добиться своего уговорами:
   - Ну хорошо, парень, я прошу тебя, послушайся меня!
   Однако уговоры не действовали на Симона, так же, как и угрозы. Он  упрямо
тряхнул светловолосой головой:
   - Нет, я думаю иначе.
   Глаза Фалька снова покраснели.
   - Как ты смеешь мне возражать? - заревел он, ухватившись огромной ладонью
за плечо Симона. - Я разорву тебя на мелкие кусочки!
   Слуга бросил на него острый, как рапира, взгляд:
   - Все равно я прав.
   Рука Фалька со страшной силой стиснула его плечо.  Острая  боль  пронзила
парня. Но он не мигая продолжал смотреть в глаза хозяина. Постепенно  захват
ослабел.
   - Ну ты и смельчак! - удивился  милорд.  -  Я  же  могу  сломать  тебя  о
собственное колено.
   - Конечно, - согласился Симон. - Только я все равно не уступлю.
   Тут Монлис рассмеялся и отпустил его:
   - Ну ладно, иди своей дорогой, малыш, но не вздумай и  меня  перетягивать
на свою с