которые  могли  бы  быть  в  твоей
постели сегодня - и жди меня.
   Джеф не шелохнулся.
   - Ты... ты придешь туда? - недоверчиво спросил он,  настороженный  этой
внезапно произошедшей в ней переменой. - Ты не шутишь? Это не розыгрыш?
   - Не розыгрыш, - весело сказала Люси. - Я приду, не бойся.
   Джеф попытался снова поцеловать ее, но она оттолкнула его,  улыбнувшись
и покачав головой. Он быстро повернулся и  зашагал  по  лужайке,  бесшумно
ступая по мокрой от росы траве. Люси смотрела ему вслед, пока  его  фигура
не скрылась из виду.  Потом  она  снова  покачала  головой  и  задумавшись
подошла к гамаку.  Там  она  присела,  покорно  сложив  руки  на  коленях,
устремила взгляд на затянутое пеленой тумана озеро. Через несколько  минут
появился Тони в пижаме и банном халате, с книгой в руках.
   - Я принес книгу, - сказал он, появившись на пороге.
   - Хорошо, - Люси встала. - Иди в постель.
   Тони огляделся и снял халат.
   - А где Джеф?
   Люси взяла книгу и села рядом с гамаком, на самом освещенном месте.
   - Ему нужно было уйти, -  сказала  она.  -  Он  вспомнил,  что  у  него
свидание.
   - А, - разочарованно протянул Тони. Он забрался в постель, придвинув  к
себе телескоп так, чтобы он мог дотянуться до  него.  -  Странно,  он  мне
ничего об этом не говорил.
   - Он не обязан все тебе  рассказывать,  -  спокойно  возразила  Люси  и
открыла книгу. Это был "Гекельбери Финн. - Оливер  составил  список  книг,
которые нужно было прочитать Тони за лето. Эта книга шла третьим  номером.
Следующей должна быть прочитана биография Авраама Линкольна.  -  Ты  здесь
остановился? - спросила Люси.
   - Там где вложен лист, - подсказал Тони. Вместо закладки он использовал
лист клена.
   - Нашла.
   И  Люси  молча  прочитала  первые  строки,  чтобы  сориентироваться,  и
последовали  несколько  мгновений  тишины,  нарушаемой  только   суетливым
стрекотом сверчков где-то близко в лесу.
   Тони снял очки и положил их на пол рядом с телескопом. Он  поерзал  под
одеялом и сладко потянулся.
   - Разве не чудесно? - сказал он. - Хорошо  если  бы  круглый  год  было
лето.
   - Да, Тони, - согласилась Люси и начала читать. - И мы пошли туда,  где
стояла каноэ. Пока он разводил костер на траве среди  деревьев,  я  принес
еду - бекон и кофе, прихватив кофейник  и  сковороду.  Нигерро  все  время
настороженно сидел в стороне, потому что думал, что все это колдовство...



7

   Люси лежала на узкой кровати, его голова покоилась на ее  груди.  Нежно
обняв спящего юношу, она разглядывала его. Перед тем, как устало  опустить
веки, он сказал: "Разве могу я уснуть в такую ночь? Потом  он  вздохнул  и
осторожно положил голову ей на грудь, тут же погрузившись в сон.  На  лице
его было выражение  торжества,  как  у  маленького  мальчика,  которому  в
присутствии взрослых удалось совершить что-то сложное и достойное похвалы.
Это вызвало ее улыбку и она легко провела кончиками пальцев по его лбу.
   Он успел прошептать "навсегда", щекоча губами ее шею. Вспомнив это, она
подумала о том, насколько молодым нужно быть, чтобы сказать "навсегда".
   Он  был  очень  неуверен  и  нерешителен  вначале,  но   он   преодолел
мучительную неловкость,  будто  только  и  ждал  ее  прикосновения,  чтобы
высвободить из самых тайников своей души нежность  и  тепло,  которые  так
глубоко тронули Люси, как ничего не трогало ее до тех пор.
   Теперь, лежа рядом со спящим мальчиком, тесно прижавшимся  к  ней,  она
ощущала легкость и силу своих рук и  думала  о  моментах  страсти,  как  о
чем-то далеком, давно ушедшим в прошлое, о чем-то, происшедшим однажды,  и
чему не суждено больше повториться.  Наверное,  они  еще  будут  время  от
времени заниматься любовью, но это будет уже по-другому.
   Знак Деву вспомнила она. Вблизи  Евфрата  (она  почти  слышала  молодой
игривый голос Джефа) этот знак отождествлялся с Венерой... Девы застенчивы
и боятся выделиться. Они не принимают грязи и беспорядка, склонны к язве.
   Она тихо засмеялась и молодой человек зашевелился в ее  объятиях.  Лицо
его чуть нахмурилось и он откинулся на подушки, отпрянув,  будто  опасаясь
удара. Люси погладила его по плечу, сухому и  теплому,  которое  казалось,
продолжало излучать жар солнечных лучей, упавших на него за  день.  Легкое
выражение страха постепенно исчезло с его лица,  губы  расслабились  и  он
снова крепко заснул.
   Время, подумала Люси. Нужно встать  и  посмотреть  который  час.  Скоро
рассвет. Но она продолжала спокойно лежать, чувствуя,  что  сама  мысль  о
времени была чем-то вроде предательства  по  отношению  к  лежащему  рядом
мальчику.
   Ей не хотелось спать. Она боялась, что сон  разорвет  целостность  этой
ночи. Ей хотелось безмятежно лежать,  ощущая  всем  телом  каждый  звук  -
ровное дыхание Джефа, кваканье лягушат на мелководье озера,  крик  совы  в
сосновом лесу, редкий шорох ветра, теребившего занавески  пустой  комнаты,
далекий отзвук автомобильного гудка с трассы, ведущей в горы.  Она  хотела
лежать и ощущать прежде всего себя. Ее пронзила мысль о том, что сейчас  в
три часа утра она чувствовала себя более ценной,  чем  десять  ночей  тому
назад или вообще когда-либо в своей жизни.  Ценной.  Она  сама  улыбнулась
пришедшему ей в голову слову.
   Рассматривая себя в  зеркале  с  критичным  женским  удовольствием  она
почувствовала, что именно в эту ночь она наконец  повзрослела.  Будто  всю
свою долгую жизнь она занималась тем, что может делать маленький  ребенок,
если ему захочется притворяться  взрослым.  И  всегда  это  сопровождалось
тревогой от опасности,  что  этот  маскарад  в  любой  момент  может  быть
разоблачен. Она вспомнила свою мать, умирающую в возрасте шестидесяти лет.
Она  знала,  что  умирает,  лежа  в  постели,  пожелтевшая  и  истощенная,
прожившая жизнь, полную боли, тревог, нищеты и разочарований, она сказала:
"Не могу поверить. Самое сложное - это поверить,  что  я  старая  женщина.
Почему-то, если я не смотрю на себя в зеркало, я чувствую себя  точно  так
же, как и в шестнадцать. И даже теперь,  когда  приходит  доктор,  у  него
вытягивается лицо, потому что он знает, что я не  протяну  и  месяца,  мне
хочется сказать ему: "Нет, это просто ошибка. Смерть слишком мудрая  штука
для того, кто чувствует себя шестнадцатилетним.
   Оливер ничем не помог  ей,  подумала  Люси.  Уверенный  в  своей  силе,
прощающий, даже одобряющий ее покорность, он сам принимал решения, защищал
ее, на своих плечах выносил все неприятности, только изредка журя ее, и то
вскользь, по-отечески за такие пустяки, как утерянный  счет  за  гараж.  В
гостях, вспоминала она, он  всегда  чувствовал  себя  в  своей  стихии,  с
легкостью и церемонностью, никогда не смущаясь, он  всегда  был  в  центре
общества, когда вдруг замечал, что на где-то в укромном уголке, потерянная
в  водовороте  общения  или  прижатая  к  стенке  каким-то   занудой   или
старательно изображающую интерес к развешенным  по  стенам  картинам,  или
книгам на полках,  и  с  нетерпением  ожидающей  момента,  когда  все  это
кончится и можно будет уйти. Тогда он прерывал свой разговор, с кем бы  он
не общался и приближался к ней с заботливой улыбкой и умело и  ненавязчиво
вводил ее с собой в самую гущу событий.
   Она была признательна ему за все это многие годы. А теперь ей казалось,
что наверное, не стоило быть благодарной. Теперь  она  была  уверена,  что
никому больше не нужно будет ее  защищать,  потому  что  в  эту  ночь  она
совершила то, чего не делала никогда в жизни и все, что будет потом,  тоже
будет не так как раньше.
   Интересно, чтобы сделал Оливер, если бы все узнал. Наверное, он простил
бы ее с той же манерной и подавляющей  снисходительностью,  с  которой  он
сейчас без сомнения прощал ей потерянный  счет.  Думая  это,  она  заранее
затаила на него обиду, и при  этом  не  могла  не  удивиться  противоречию
собственных чувств.
   Ей пришел на ум разговор,  в  котором  они  с  Оливером  и  Петтерсоном
обсуждали их  общую  знакомую,  которая  завела  роман  с  полковником  на
Губернаторском острове.
   - Это, - вынес приговор Сэм, - непростительный адъюлтер.
   - Минутку, Сэм, - поинтересовался Оливер. - А что  по  твоему  является
простительным адъюлтером?
   Сэм надел  свою  обычную  маску  торжественности  с  поджатыми  губами,
которая всегда означала, что он собирается сказать что-то очень умное и, и
изрек: "Простительный адъюлтер - это когда ты получаешь удовольствие".
   Это заставило Оливера от души расхохотаться. Интересно, засмеялся ли бы
он теперь. Люси же и в голову никогда не приходило, что он может  изменять
ей, точно так же она  была  уверенна  в  том,  что  он  ни  на  минуту  не
сомневается в ее верности. Может, именно этого  и  не  доставало  в  нашем
браке, подумала она.
   И все же не было никакой необходимости ничего менять. И Оливеру  ничего
не надо было знать. Она так привыкла к своей невинности, что даже  теперь,
когда согрешила, инерция и привычка долгих лет  будут  поддерживать  ее  в
этой лжи. Ей время от времени приходилось лгать Оливеру, и всегда успешно.
Все  это  мелкие  обманы,  что-то  насчет  отсрочек  в  банке,   намеренно
спрятанных приглашений на вечера, которые она не хотела посещать,  забытые
встречи.  Но  большие  или  маленькие,  эти  хитрости  всегда   оставались
нераскрытыми, и Люси прощала их сама себе и оправдывалась тем, что все это
часть смазки, необходимой для того6 чтобы  семейная  жизнь  текла  гладко.
Теперь же, когда речь шла о более серьезных вещах, она  не  сомневалась  в
том, что сможет лгать не смущаясь, и что в этом  случае  обман  будет  как
нельзя более оправданным. Сегодня она чувствовала, упиваясь  своей  силой,
что может справиться со всем.
   Это не будет слишком сложным. В  конце  концов,  миллионам  женщин  это
удается. Миссис Уэльс, например, проводит свои тайные  выходные  в  горах,
или же урывает два-три дня в неделю в Нью Йорке. Клаудила Ларкин со  своим
профессиональным тренером в гольф, который каждую субботу обучает ее мужа.
Эдит Браун, глупее женщины и не придумаешь, но и ей удается спокойно лгать
мужу,  хотя  уже  всем,  кроме  этого  бедняги,  известна  ее  история   с
преподавателем химии в Нью Гаверне.
   И единственное, в чем она была уверена, это то, что никогда и ни за что
на  свете,  она  не  подвергнет  Оливера  подобному  позору.   Она   будет
непогрешимо аккуратна, и, конечно же, заставит молчать Джефа.  Что  бы  ни
произошло, Оливер не пострадает - ни явным, ни скрытым  образом.  В  любом
случае она считала, что станет Оливеру еще лучшей женой,  чем  когда-либо,
хотя сама не могла убедительно  объяснить  себе  основания  для  подобного
вывода. Ну, успокаивала  себя  Люси,  нечего  делать  из  этого  трагедию.
Пятнадцать лет - большой срок.  Да  и  нет,  наверняка,  ни  единой  пары,
которая бы не пережила подобного со стороны одного из супругов...
   Что касается Джефа... Она перевела взгляд вниз на  копну  черных  волос
разбросанных на ее груди. "Навсегда", подумала она.  Ладно,  примирительно
сказала она себе, время все рассудит.
   Она  лежала  неподвижно,  довольная  собой.  Никогда  не  случалось  ей
рассуждать так целостно и разумно. Никогда я еще  так  не  владела  собой,
подумала она.
   И в следующий раз, пришла ей в голову  радостная  озорная  мысль,  если
молодой человек будет наблюдать за мной все лето, я уж обязательно  обращу
на него внимание.
   Джеф шевельнулся в ее объятиях, напрягся и по его телу пробежала томная
дрожь. Голова его потянулась к ее лицу,  губы  открылись,  будто  готовясь
издать крик. Она поцеловала его в щеку, разбудив его.
   - Что случилось? - прошептала она. - В чем дело?
   Он внимательно посмотрел на Люси, не сразу понимая где он, и не узнавая
ее.
   - Что с тобой, Малыш? - тихо повторила она, крепче прижимая его к себе.
   И юноша расслабился.
   - Ничего. - Он улыбнулся, подвинулся  и  улегся  на  подушку,  устремив
взгляд в потолок. - Кажется, мне что-то снилось.
   - Что?
   Он не сразу ответил:
   - Так, ничего, - и провел пальцами по ее волосам.  -  В  любом  случае,
спасибо, что ты меня разбудила.
   - Так что снилось? - с любопытством настаивала Люси.
   - Война, - сказал он, снова подняв глаза к потолку.
   - Какая война? - спросила Люси, озадаченно, потому что  Джефу  было  не
больше двух лет, когда кончилась война.
   - Война, на которой меня убьют, - спокойно ответил Джеф.
   - О, нет, - воскликнула Люси, подумав:  "Так  вот  что  снится  сегодня
молодым людям. А я тут лежала и поздравляла себя с победой.
   - Повторяется один и тот  же  проклятый  сон,  -  сказал  Джеф.  -  Все
происходит в городе, в котором я никогда не бывал, и вывески магазинов  на
непонятном языке, а я бегу, бегу по улице и не могу понять,  откуда  летят
пули, а они все ближе и ближе, и я знаю, что если не проснусь  сейчас  же,
то меня убьют.
   - Ужасно... - прошептала Люси.
   - Да не так уж все и плохо,  -  сказал  юноша.  -  Мне  всегда  удается
вовремя проснуться. - И в темноте сверкнула его улыбка.
   Вдруг  вся  ночь,  казалось,  изменилась  для  Люси,   приобрела   вкус
предчувствия, окуталась туманом снов, и мальчик, лежащий рядом с ней, стал
внезапно  чужим  и  одновременно  печально  желанным.  Она  наклонилась  и
поцеловала его.
   - Не нужно больше видеть снов, -  попросила  она  и  дальше  последовал
первый упрек. - Это нечестно.
   Он засмеялся и хоть на этот миг, по крайней  мере,  она  почувствовала,
что спасла его.
   - Ты права, - сказал он. - Буду воздерживаться от сновидений.
   Она села.
   - Нужно посмотреть, который час, - сказала она. - Где твои часы?
   - На столе, - сказал Джеф, - возле окна.
   Она встала с  постели  и  босиком  пошла  по  деревянному  полу  сквозь
рассеянный лунный свет. Нащупав часы, она поднесла их к глазам. Светящийся
циферблат показывал почти четыре.
   - Мне пора, - сказала Люси, наклоняясь, чтобы надеть туфли.
   Юноша сел на кровати, наблюдая за ней.
   - Еще рано, - попросил он. - Не уходи еще.
   - Пора, - сказала Люси.
   - Какое? - она встала в напряженном ожидании.
   - Пройдись еще раз, - тихо сказал он. - По лунному свету.
   Люси бесшумно сняла туфли, неподвижно постояла  и  медленно  пошла,  ее
высокое обнаженное тело матово блестело на фоне темной комнаты.



8

   Тони разбудил крик совы. Он скинул во сне одеяло, потому что спал очень
беспокойно и ему было холодно. Он  нагнулся  и  поднял  одеяло  обратно  в
гамак, так и оставшись лежать с  кипой  покрывал,  нагроможденных  сверху,
дрожа согреваясь и прислушиваясь к крикам совы. Теперь сов было  уже  две.
Одна рядом, прямо за домом, другая где-то возле  озера,  приблизительно  в
ста пятидесяти ярдах от крыльца. Они перекликались друг с другом, снова  и
снова, в темноте  ночи,  монотонно  и  угрожающе,  как  индейцы,  подающие
последний предупредительный сигнал перед тем, как начать осаду жилища.
   Он не любил сов. Он не любил все, что издает громкие звуки ночью.  Если
им так уж нужно поговорить, то почему бы не слетать  друг  к  другу  и  не
договориться? Но не тут то было. Они просто сидели, спрятавшись  в  кронах
деревьев, трусливо подавая друг другу голоса. Тони не нравилось  даже  как
они летали. Как-то тяжеловесно неуклюже и  подозрительно,  и  мальчик  был
уверен, что и пахнут они отвратительно, если подойти к ним поближе.
   Луна опустилась ниже и стало очень темно. Он уже  немного  даже  жалел,
что не остался спать в доме, в своей комнате. И  не  то  чтобы  он  боялся
темноты. Если бы не совы, никаких сомнений бы не было. Просто  жутко  было
лежать в  кромешной  темноте  и  слушать  эти  звуки,  будто  предвещающие
какую-то беду.
   Он уже думал было встать и вернуться в  дом,  посмотреть  который  час.
Должно быть уже четыре часа, потому что он знал, что в ту ночь Луна должна
была зайти в три пятьдесят семь. Тони мог с уверенностью сказать,  что  ни
один мальчишка во всем лагере, который бы знал, что Луна в ту ночь  должна
зайти именно в три пятьдесят семь.
   Зайдя в дом, он может заглянуть к маме. Но она может проснуться, и  что
он скажет? Что испугался сов? Или что боится темноты?  Она-то  ничего,  но
она обязательно напишет отцу, и папа пришлет  длинное  письмо,  подшучивая
над его детскими страхами. Тони не был против шуток как таковых,  но  были
некоторые вещи, над которыми он предпочитал бы не смеяться.
   Конечно, мама может и не проснуться. Однажды он зашел к ней в комнату в
середине ночи и застал ее спящей так глубоко, что  даже  дыхания  не  было
слышно. Она просто лежала неподвижно  и  даже  одеяло  не  вздымалось  при
вдохе. Его пронзила страшная мысль. Он подумал, что она не спит,  что  она
умерла. Это было невыносимо и Тони не  удержался  и,  подойдя  к  кровати,
склонился над матерью и пальчиком приподнял ей  одно  веко.  Она  даже  не
шелохнулась. Она продолжала лежать и глаз казался чужим. Это был вовсе  не
глаз, а что-то пустое. Он ничего не видел, он не светился. Ничего страшнее
в своей жизни  Тони  еще  не  видел.  Глаз  был  мертв  как  сама  смерть.
Испуганный,  мальчик  опустил  веко,  оно  опустилось,   мама   при   этом
зашевелилась и начала дышать глубже. Это снова была его мать. Он ничего не
сказал ей об этом происшествии. Много было вещей, о которых Тони никому не
говорил. Например, сама мысль  о  смерти.  Когда  ему  случалось  зайти  в
комнату в момент подобного разговора, как было  после  похорон  их  соседа
Уоткинса, взрослые замолкали и меняли тему на обсуждение погоды, школы или
прочей чепухи. Он притворялся,  что  ничего  не  понял,  но  до  него  все
прекрасно доходило. Когда ему было четыре года, в доме тетки в  Хаверфорде
умерла его бабушка. Его повезли туда попрощаться с ней в ее большом старом
доме, позади которого была теплица. Он запомнил запахи этого дома.  Запах,
царивший здесь при жизни  бабушки  -  смесь  всех  яблочных,  тыквенных  и
ананасовых пирогов, которые постоянно пеклись бабушкой, и запах  умирающей
- лекарства, дым сигарет, которые  курили  внизу  печальные  и  испуганные
люди. В самый последний момент, бабушка решила  поспешить,  и  ребенка  не
успели отвезти в гостиницу. Дом заполнился людьми,  и  Тони  затолкнули  в
крошечную комнатушку, примыкающую к прихожей, и он слышал,  как  всю  ночь
ходили люди, они шептались и плакали, и он  запомнил  чьи-то  слова:  "Она
обрела покой".
   Мальчик много размышлял над этим, хотя  никому  ни  слова  не  говорил,
потому что знал, что взрослые не одобрят его разговоров на эту тему. И  он
самостоятельно пришел к выводу, что бабушка решила умереть  ночью,  потому
что днем люди увидели бы это и ей было бы стыдно. И долгое время он хранил
убеждение, что люди умирают, когда решают, что пора уйти  из  жизни.  Если
решить не умирать, то будешь жить. Это ты сам, думал  он,  сам  делаешь  с
собой  все,  что  хочешь.  И  только  случай  помог  ему   изменить   свое
представление. Пытаясь словить бейсбольный мяч, он сломал палец. Тогда ему
было около восьми лет. После этого палец так  и  остался  кривым.  Верхний
сустав причудливо изогнулся. Через некоторое время палец перестал  болеть,
но не выравнялся. Тони мог выпрямить его, прижать к столу, но потом  палец
упрямо принимал свою уродливую форму. Мальчик смотрел на него,  и  говорил
сам себе: "Это мой палец, и если я скажу  "выровняйся",  он  должен  будет
выровняться. Но ничего подобного. И тогда ребенок начал понимать, что если
приказать своему организму "не умирай",  это  ничего  не  изменит,  смерть
придет все равно.
   Много есть вещей, о которых никому не скажешь.  Например,  школа.  Отец
спрашивал Тони, хочет ли он пойти в школу следующей осенью, и сказал,  что
хочет, потому что знал, что это желание отца и он не хотел  разочаровывать
его. Когда отец был разочарован, он ничего не говорил, но это было  и  так
очевидно, как  запах  или  шепот  в  соседней  комнате,  когда  не  слышно
отдельных слов, но смысл понятен. Л