торых Оливер
видел в учебном корпусе, и все поведение Тони было каким-то нервным и даже
вызывающим. Голова его казалась большой для  худеньких  плеч,  черты  лица
стали тоньше, а нос казался слишком длинным  на  истощенном  лице.  Оливер
невольно сравнил сына  с  какой-то  странной,  запуганной  и  одновременно
опасной птицей, одинокой, взъерошенной и не знающей  нападать  ли  ей  или
спасаться бегством.
   Разглядывая мальчика, Оливер ощущал раздвоенность его образа. В длинном
носе, в светлых волосах и огромных серых глазах он  видел  черты  Люси,  а
широкий, слегка  выпяченный  лоб,  большой  упрямый  рот,  напоминали  ему
собственные школьные фотографии. Но все это существовало  как-то  само  по
себе. И вызов и подозрительность, которые просто излучал мальчик при своем
появлении, не давали всем его чертам слиться в нечто единое.
   И тут Тони увидел отца. Десять минут они просто болтали, обсуждали, что
заказать, Оливер задавал обычные  вопросы  о  здоровье  сына,  о  школьных
делах, спрашивал Тони, что ему привезти. Тони отвечал без интереса,  паузы
становились, как обычно, все длительнее и невыносимее для обих. Оливер был
уверен, что для них обих было бы лучше, если  бы  они  больше  никогда  не
виделись. Но это исключено, хотя трудно сказать почему именно.
   Глядя на Тони через стол, Оливер отметил про себя  почтительные  манеры
сына, его аккуратность, точность движений рук, которые перемещались  ловко
и четко, ничего не проливая и не роняя. Мальчик не поднимал глаз, но  один
или два раза,  когда  Оливер  отворачивался,  а  потом  резко  возвращался
взглядом к сыну,  то  ловил  наблюдательные  и  задумчивые  взгляды  Тони,
смотревшего на него без злости и без любви. Встретившись взглядом с отцом,
он опускал глаза и неспеша, спокойно  и  тихо  продолжал  есть.  И  только
перейдя к дессерту, Оливер понял, что что-то во внешности ребенка не давло
ему покоя с того самого момента, как они пожали друг  другу  руки.  Густой
длинный светлый пушок покрывал верхнюю губу и подбородок Тони, и на скулах
неравномерно  блестели  светлые  тонкие  волоски.   Это   придавало   Тони
неопрятный и взъерошенный вид, как у щенка, который только что выбрался из
лужи.
   Оливер не сразу решился  завести  этот  разговор,  он  некоторое  время
разглядывал неравномерную  тонкую  поросль  на  лице  сына,  Ну,  конечно,
подумал он, Ему ведь уже почти шестнадцать.
   - Мистер Холлис сказал мне, что собирается пригласить тебя  на  обед  в
День Благодарения.
   Тони кивнул, не выказав ни малейшего удовольствия.
   - Если будет время, я пойду, - ответил Тони.
   - Он неплохой парень, этот мистер Холлис, -  доброжелательно  продолжал
Оливер, радуясь тому, что нашел тему для разговора, которая позволяла ему,
несмотря  на  угрызения  совести,  избежать  обсуждения  планов  Тони   на
предстоящие каникулы.  -  Он  очень  внимательно  наблюдал  за  тобой.  Он
говорит, что у тебя много  талантов.  Я  имею  в  виду  твои  рисунки  для
газеты...
   - Я их рисую чаще всего в классе,  -  сказал  Тони,  аккуратно  набирая
ложечкой шоколадное мороженное. - Чтобы не заснуть на уроке.
   -  А  что  он  преподает?   -   спросил   Оливер,   стараясь   избегать
напрашивающегося вопроса об отношении Тони к мистеру Холлису.
   - Историю Европы. Он помешан на Наполеоне. Сам он ростом в пять футов и
четыре дюйма, но с ума сходит по Наполеону.
   А  я  сам  был  таким  злым,  таким  наблюдательным,  когда  мне   было
пятнадцать?
   - Мне бы хотелось взглянуть на твои рисунки, если ты прихватил с  собой
кое-что, - попросил Оливер.
   - Да ничего в них нет. - Тони поковырялся в своем мороженном. - Если бы
в школе появился кто-то по-настоящему талантливый, они бы и  не  взглянули
бы на мои рисунки.
   Что этому  мальчишке  действительно  удается,  так  это  отбить  всякое
желание к разговору, с горечью подумал Оливер.  Он  оглядел  зал,  избегая
смотреть на пробивающуюся бородку сына, которая непонятно почему  начинала
раздражать его. В зале было несколько детей,  которые  обедали  со  своими
родителями. Прямо напротив их столика, за которым сидели  Оливер  с  Тони,
сидела красивая блондинка, которой на вид было не более тридцати пяти.  Ее
руки были унизаны золотыми браслетами, которые звенели  на  весь  зал  при
малейшем движении. Она сидела рядом  с  высоким  ширококостным  мальчиком,
вероятно сыном, с таким же как у нее  прямым  носом,  с  таким  же  прямым
счастливым взглядом, выдающим здоровье и любовь к собственной  персоне.  У
сына были светлые  очень  коротко  подстриденные  волосы,  красивой  формы
голова была посажена на крепкую толстую шею,  растущую  из  широких  плеч.
Оливер заметил, что мальчик был очень вежлив с матерью, часто  улыбался  и
внимательно слушал ее, быстро подавал ей масло, подливал воды, не смущаясь
поглаживал ее руку, лежащую на столе.  Их  голоса  сливались  в  спокойной
дружеской беседе. Прямо рекламная картинка - Амриканская молодежь, подумал
Оливер.
   И он тут же болезненно ощутил, какой контраст  этой  паре  они  с  Тони
должны были представлять -  Тони  с  длинной  немодной  прической,  хилыми
плечами, в очках, с худенькой шеей и этим смешным пушком на  подбородке  и
щеках, да  и  сам  Оливер,  такой  неловкий,  явно  не  в  своей  тарелке,
пытающийся (и это наверняка  всем  понятно)  завязать  разговор  со  своим
замкнутым и недружелюбно настроенным сыном. Словив на себе взгляд Оливера,
женщина в другом конце зала приветливо улыбнулась ему,  как  члену  некоей
родительской ассоциации, к  которой  они  оба  принадлежали.  У  нее  были
белоснежные сверкающие зубы, и эта улыбка делала ее моложе.
   Оливер ответил улыбкой и кивком головы. Он снова кивнул, когда мальчик,
вслед за молчаливым приветствием матери, повернулся к Оливеру, привстал  и
сдержанно, но почтительно поклонился.
   - Кто это? - полюбопытствовал Оливер.
   Тони бросил взгляд на соседний столик.
   Сандерс  и  его  мама.  Он  капитан  хоккейной  команды,   но   страшно
дрейфливый.
   - Зачем ты так? - Оливер чувствовал, что должен протестовать,  хотя  не
был уверен, был ли это протест мальчика или его мамы.
   - Я видел его игру, - объяснил Тони. - Он дрейфит. Все это знают. Но он
самый богатый в школе.
   - Да? - Оливер еще  раз  взглянул  на  парочку  за  соседним  столиком,
пристальнее  приматриваясь  к  увешанным  золотом  рукам  женщины.  А  чем
занимается его отец?
   - Увиливает за хористками, - сказал Тони.
   - Тони!
   - Да это всем  известно.  -  Тони  методично  очищал  свою  тарелку  от
остатков мороженного. - Его отец не так уж богат. Не в этом дело.  Сандерс
сам зарабатывает деньги.
   - Неужели? - Оливер обратил на красавчика взгляд полный уважения.  -  И
как же?
   - Он дает в долг под проценты, - сказал Тони. - И у него есть еще копия
последней главы "Улисса" и он дает ее  почитать  за  доллар  на  ночь.  Он
президент шестого класса.
   Оливер не сразу ответил. Он со смущением вспоминал, как он  читал  Тони
"Алису в стране чудес" и "Вот такие истории", когда сыну было  шесть  лет.
По главе каждый вечер. Когда Тони выходил из ванны после ужина, в тапочках
и халатике, готовый ко сну,  пахнущий  мылом,  он  усаживался  на  краюшке
кресла, положив ноги на колени Оливера, так чтобы  при  свете  лампы  были
видны иллюстрации.
   - Что такле последняя глава?" спросил Оливер в полной уверенности,  что
речь идет о каких-то детстких секретах или желании шокировать старших.
   - Сам знаешь, - терпеливо объяснял Тони. - Миссис Блум в постели, а  ее
тенор и солдат на Гибралтаре. Да,да,да. Все эта ерунда.
   - И ты читал это?
   - Конечно, - признался Тони. - Всего один доллар.
   - Что за чертова школа, - Оливер на мгновение  забыл  впервые  за  весь
обед то напряжение, с которым ему давался этот разговор.  -  Может,  лучше
поставить в известность мистера Холлиса?
   - Ну и что с того? - пожал плечами Тони. -  Все  равно  вся  школа  уже
прочитала это.
   Оливер ошарашенно уставился на сына, который сидел в двух футах от него
- неопрятный, с юношеским пушком и прыщами, усыпавшими все  лицо.  Мальчик
смотрел холодным безраличным взглядом, оценивая отца отчужденными, полными
загадочности и нахальства глазами.
   - Ну, - произнес Оливер даже громче, чем намеревался, - первое  что  мы
сделаем, перед тем как я уеду - это сбреем эту нелепую бородку.
   Когда они покидали зал, миссис Сандерс  снова  улыбнулась  и  блестнула
своими золотыми  браслетами.  Сам  Сандерс-младший,  огромный  с  гладкими
щеками и  бычьей  шеей  одарил  их  улыбкой  юного  сенатора,  привстал  и
церемонно серьезно поклонился.
   Отце  с  сыном  направились  в  аптеку,  где  Оливер   купил   тяжелую,
золотистого металла, безопасную бритву, самую дорогую в магазине,  и  пену
для бритья. Тони безразлично  наблюдал  за  отцом,  ничего  не  спрашивая,
просто неуклюже держа рисовальную доску под мышкой и,  время  от  времени,
поглядывая на обложки журналов, разложенных у автоматов с  содовой.  Потом
они шли в комнату Тони, шагая плечо к пелечу как другие отцы с  сыновьями.
Они ступали по умирющей осенней траве, влагу и холод которой Оливер ощущал
через  тонкую  подошву  своих   городских   туфель.   Некоторые   родители
приветствовали их легким поднятием шляпы, на что Оливер отвечал тем же, но
он при этом отметил про себя, что приветствия  Тони,  адресованные  другим
детям - с родителями или без - всегда  были  сухими  и  безразличными.  О,
Боже, подумал Оливер, следуя за сыном по узкой лестнице дома, что я  здесь
делаю?
   У Тони была собственная комната, походившая на мрачный куб  с  зелеными
стенами, одним  окном,  узкой  кроватью,  маленьким  письменным  столом  и
истрепанным деревянным шкафчиком. Комната была аскетически чистой.
   На  письменном  столе  стояла  открытая  деревянная  коробка  с  пачкой
педантично скрепленных бумаг. Книги  на  столе  были  расставлены  ровными
рядами на двух гранитных подставках.На кровати не  было  ни  морщинки.  Ни
одной вещички не было на виду. Оливер автоматически заметил про себя,  что
стоило бы прислать сюда Люси поучиться ведению хозяйства.
   Над кроватью на стене висела большая карта мира, в которую  там  и  сям
были вколоты маленькие цветные булавочки. Прямо  перед  шкафом  с  потолка
свисал  на  веревке  пожелтевший  скелет  без  некоторых  важных   костей,
остальные  части  которого  были  скреплены  проволокой.  На  столе  лежал
телескоп Тони.
   Это был первых визит Оливера в комнату сына, и  вид  скелета  несколько
шокировал его. Но он не решился сразу заговорить об этом, уговаривая  себя
с  некоторым  раздражением,  что  это  должно  свидетельствовать  лишь   о
похвальном стремлении мальчика изучать медицину.
   - Я думал, что здесь все живут по два  человека  в  комнате,  -  сказал
Оливер распечатывая бритву и вставляя в нее лезвие.
   - По идее да, - ответил  Тони  стоя  в  середине  комнаты  и  задумчиво
разглядывая карту на стене. - У меня тоже был сосед,  но  он  не  выдержал
моего кашля.
   - Кашля? - удивился Оливер. - Я не знал, что ты кашляешь.
   - Я не кашляю, - ухмыльнулся Тони. - Но он мне надоел, и мне захотелось
пожить одному. Ну я начал просыпаться в два часа ночи и по  часу  кашлять.
Он продержался немного больше месяца.
   О, Господи, в отчаянии подумал Оливер,  и  Холлис  зарабатывае  деньги,
воспитывая ЭТОГО МАЛЬЧИКА.
   - Сними рубашку, а то намочишь ее, - приказал он Тони,  открывая  тюбик
крема для бритья.
   Не отрывая глаз от карты, Тони  начал  медленно  расстегивать  рубашку.
Оливер повнимательнее присмотрелся  к  карте.  Булавочками  были  отмечены
Париж, Сингапур, Иерусалим, Константинополь, Калькутта, Авиньон и Бейрут.
   - Что это за булавочки? - полюбопытствовал он.
   - Я собраюсь прожить в каждом из этих городов по три месяца, после того
как закончу медицинский колледж, спокойно объяснил мальчик. Я хочу  десять
лет поработать судовым врачом. -  Он  снял  рубашку,  подошел  к  шкафу  и
приоткрыл дверцу. При этом скелет  закачался  и  кости  издали  неприятный
мертвенный звук. Тони аккуратно повесил рубашку и закрыл дверцу.
   Судовой доктор, подумал Оливер. Что за идея! Он старался не смотреть на
сына, сосоредоточенно разглядывая карту - Париж, Калькутта, Бейрут.
   Ну и расстояния, подумал он.
   - А гда ты раздобыл скелет? - спросил Оливер.
   - В ломбарде на Восьмой Авеню, - ответил Тони. - В Нью-Йорке.
   - И вам разрешают самим ездить в Нью-Йорк? - спросил  Оливер,  чувствуя
при  этом,  что  ему  не  уследить  за  всеми  планами  и   передвижениями
собственного сына.
   - Нет, - сказал Тони и задумчиво погладил скелет. -  Я  всегда  говорю,
что еду домой на выходные.
   - О, - невпопад ответил Оливер. - Понятно.
   И на мгновение перед его глазми предстала картина: его жена и сын стоят
на перкрестке, не узнавая друг друга, стоят на противоположных углах одной
улицы и ждут,  когда  переключится  светофор,  а  потом  переходят  улицу,
проходя мимо так близко, что вот-вот прикоснутся  друг  другу,  но  так  и
продолжая идти каждый своей дорогой. И с чувством отвращения он  посмотрел
на Тони, раздетого до пояса, задумчивыми движениями трогающего скелет.
   - Сколько же он стоил? - спросил Оливер.
   - Восемьдесят долларов.
   - Что? - Оливер не мог скрыть своего удивления. - Где ты взял деньги?
   - Выиграл в бридж, - спокойно ответил Тони. - Мы играем каждый день.  Я
выигрываю три раза из четырех.
   - И мистер Холлис знает об этом?
   Тони холодно засмеялся.
   - Он ничего ни о чем не знает.
   При этом  мальчик  поднял  руку  и  коснулся  основания  черепа  своего
скелета. - Оципитальная кость, - произнес  он.  -  Я  знаю  название  всех
костей.
   Нормальный отец, имеющий нормального сына, похвалил  бы  его  за  такое
усердие.  Но  вид  этого  голого  ровного  юношеского  торса,  слабого   и
уязвимого, аккуратной и пропорциональной формы на фоне пожелтевших  костей
ломбардного скелета вызвал у Оливера острое чувство боли.
   - Подойди сюда, - резко сказал он, направляясь к  умывальнику  в  конце
комнаты. - И давай покнчим с этим. Мне нужно быть в Нью-Йорке к шести.
   Тони в последний раз нежно погладил скелет, на что  тот  ответил  сухим
стуком костей. Потом он послушно подошел к умывальнику и остановился перед
Оливером.
   - Сначала умой лицо, - сказал Оливер.
   Тони снял очки и включил воду. Он  все  делал  тщательно  и  методично.
Потом вытерев руки полотенцем, он повернулся к отцу. Пушок  на  его  щеках
потемнел от влаги и прилип к коже.
   Оливер осторожно нанес  пенку  на  юнощеские  щеки,  кончиками  пальцев
ощущая угловатость и нежность молодых скул. Тони терпеливо стоял, не мигая
и не двигаясь. Как старая лошадь, безропотно подставляющая  ногу  кузнецу,
невольно сравнил про себя Оливер.
   Оливер несколько неуверенно  мелкими  осоторжными  движениями  проводил
бритвой по лицу мальчика. Никогда раньше ему не приходилось брить кого-то,
а это оказалось совсем не то, что бриться самому. При этом он  вдруг  явно
вспомнил тот дель, когда его впервые в жизни брил  его  собственный  отец.
Это было лето, когда ему исполнилось  четырнадцать.  Он  отдыхал  тогда  в
большом дому на Уотч Хилз, из окон которого было видно море. Отец  приехал
на выходные. Сначала он несколько часов  бросал  на  сына  косые  взгляды,
точно так же, как сам Оливер разглядывал Тони за обедом.  И  только  потом
его отец разразился громким смехом и грубо потрепав Оливера  по  юношеской
щетине, повел его наверх  в  старую  ванную  комнату,  отделанную  красным
деревом, по дороге призывая всех членов  семьи  понаблюдать  за  тем,  что
должно было произойти.
   Старший брат Оливера не приехал на эти выходный,  но  его  мать  и  две
сестры - двенадцати и десяти лет, встревоженные необычной веселостью отца,
немедленно появились в дверях ванной комнаты, где стоял смущенный  Оливер,
раздетый до пояса  с  застенчивой  улыбкой  на  лице.  Отец  в  это  время
методично затачивал свою бритву  с  ручкой  из  слоновой  кости  и  прямым
лезвием.
   Оливер осторожно проводил узкие полосы на покрытом пеной лице Тони и  в
ушах его четкуо звучал тихий успокаивающий ритмичный шорох, сопровождавший
каждое движение лезвия, которым отец проводил по кожаному ремню, висевшему
рядом с мраморным умывальником в той далекой ванной на  побережье  в  1912
году. Он также  вспоминал  сухой  запах  мыльной  пены,  ощущение  жесткой
щеточки на щеках, смесь запаха отцовского рома с маминой лавандой, которая
придавала ванной комнате вечный  неуловимо  токий  загадочный  запах.  Ему
вспоминалась также океанская соль на  его  голых  плечах  после  утреннего
плавания, матьмать в легком голубом  платье,  сестры  стоявшие  на  пороге
ванны босые с серьезным выражением лиц.
   - Входите, входите,  -  сказал  тогда  отец.  -  Вы  присутствуете  при
посвящении в мужчины, дорогие дамы.
   Мать и сестры так и оставались у двери, пока отце трудился нанося  пену
на его щеки, но когда он взял бритву  и  стряхнул  ее  три-четыре  раза  о
ладонь, мать похлопала девочек по плечу и сказала:
   - Здесь нам не место, девочки. Это только для мужской половины племени.
   Она улыбалась, но очень странной улыбкой, которую Оливер никогда раньше
не видел на ее лице. Мама решительно  вывела  девочек  и  плотно  прикрыла
дверь, прежде чем отец первый раз успел провести бритвой по лицу  Оливера.
Отец Оливера молча с  самым  серьезным  видом  разглядвал  сына  несколько
мгновений, потом взял в руку его подбородок приступил  к  бритью  быстрыми
точными уверенными движениями.
   Оливер все еще хранил в памяти ощущуние отцовских пальцев  на  щеках  -
это были сильные, твердые и вместе с тем нежные  прикосновения.  И  только
гораздо позже - после смерти отца, он поняли сколько в них  было  любви  и
сожаления.
   Сейчас его рука лежала  на  подбородке  его  собственного  сына,  и  он
понимал, что ему не достает отцовской уверенности для проведения  того  же
самого ритуала. Оливера смутно подавляло ощущение  повторяемости  событий,
которые совершенно по-разному были окрашены любовью и счастьем.  Вспоминая
впрервые за долгие годы все минувшие летние каникулы, полузабытые имена  и
лица друзей, заброшенные комнаты летнего дома, пышущего здоровьем отца,  с
его уверенными руками, отца которого уже давно нет в живых, Оливеру пришло
в голову, что у сына наверняка будет повод обижаться на своего отца, когда
Тони в свою очередь оглянется назад с вершины собственной зрелости на этот
полукомичный, полуторжественный эпизод, происходящий в неуютной до предела
аккуратной комнате общежития с  нелепо  свисающим  с  потолка  скелетом  и
картой мира, утыканной отметками будущих убежищ.
   Но Оливер был уверен, что его лицо не выдавало  его  чувств  и  мыслей,
пока он обыденно соскабливал слой  пены  с  подбородка  и  скул  Тони.  Он
закончил, сняв последний пучок волос с верхней губы мальчика, и сделал шаг
назад. - Ну вот, - заключил он. - Теперь умойся.
   Тони склонился над умывальником,  и  набирая  ладонями  воду  энергично
плескался, в то время как Оливер наблюдал  за  согнувшейся  голой  спиной,
такой худеноькой,  но  выдающей  жилистый  рельеф  мышц,  который  скрывал
мешкованый пиджак. Коже, как внезапно заметил Оливер, была такой же, как и
у Люси  -  нежной,  гладкой,  белоснежной  со  здоровым  розовым  оттенком
просвечивающихся сосудов.
   Когда Тони выпрямился и  вытер  лицо,  он  впревый  раз  за  все  время
посмотрел в зеркало над умывальником. Разглядывая  себя,  он  одной  рукой
провел по непривычно гладким щекам. Оливер,  стоявший  позади,  встретился
глазами с зеркальным изображением сына. Без очков это были  глаза  Люси  -
огромные, темно-серые, умные. Вдруг, рассматривая в зеркале чистое гладкое
худощавое  лицо  юноши,  Оливер  понял,  что  Тони   будет   по-настоящему
привлекательным мужчиной.
   Как будто прочитав мысли отца, Тони улыбнулся Оливеру в зеркале.
   - Черт, - сказал он, одновременно смущ