лаз с телефона. - Как обидно.
   - Спокойной ночи, папа, - сказал Тони.
   Оливер не  шелохнулся.  Он  стоял,  глядя  на  телефон  с  серьезным  и
задумчивым  выражением  лица,  не  слишком   печальным,   но   далеким   и
отвлеченным.
   - Я сказал, спокойной ночи, папа, - повторил Тони.
   Оливер поднял глаза.
   - Да, - ровно произнес он и протянул руку. Тони пожал ее. В его пожатии
не было силы.
   - Ну... - Тони колебался, внезапно  ощутив  всю  тяжесть  и  неловкость
прощания с неродным членом семьи, который отправляется на войну. - Удачи.
   - Конечно, конечно, сын, - Оливер улыбнулся с  отсутствующим  видом.  -
Это был прекрасный вечер.
   Тони сурово посмотрел на отца, но тому явно  нечего  было  сказать.  Он
будто исчерпал весь свой интерес. Тони вышел, оставив отца возле телефона.
   Он взял такси и направился в первый бар, надеясь, что Элизабет  еще  не
ушла.
   В баре ее не было, и Тони решил, что выпьет  что-то  и  подождет  минут
пятнадцать, если она не появится, он пойдет домой.
   Заказав себе виски, Тони опусти руку в карман и нащупал часы. Он  вынул
их и начал разглядывать. Казалось, что в его руках был весь  1900  год.  В
луче света возле пианино стоял толстяк и пел песню о любви к жизни.
   Тони перевернул часы. В баре  было  довольно  темно,  он  опустил  руку
пониже в луч света, льющийся от  маленькой  лампы  возле  бутылок.  Золото
блестнуло гравировкой. На одной стороне часов был замочек, и Тони нажал на
кнопку. Крышка со  щелчком  открылась.  Внутри  была  фотография,  и  Тони
склонился, чтобы разглядеть ее.  Это  был  портрет  матери  в  очень  юном
возрасте. Волосы собраны в смешной узел, но все равно она была красива. Со
старой фотографии смотрели  широко  поставленные,  открытые,  но  довольно
застенчивые глаза, на которые падал слабый свет со стойки бара, где бармен
готовил коктейли во время выступления певца.
   "О, Боже," подумал Тони. "Зачем он сделал это?"
   Тони огляделся, ища глазами, куда бы  бросить  фотографию,  но  в  этот
момент  увидел  Элизабет,  пробирающуюся  к  нему  между  столиками.  Тони
захлопнул крышку часов и положил их обратно  в  карман,  подумав:  "Сделаю
это, когда прийду домой,"
   - Шалун, шалун, - прошептала Элизабет  и  сжала  его  руку.  -  Папочка
спокойно спит?
   - Да, - ответил Тони. - Жив-здоров папочка.



19

   Дорога мягко убегала из-под  колес,  машина  мчалась  между  мерцающими
лентами теней деревьев, растущих по обочинам дороги. Придорожные  знаки  с
нормандскими  названиями  мелькали  мимо.  Тони  сидел  за  рулем   прямо,
вспоминая Нью-Йорк, понимая, что  многие  годы  он  только  и  делал,  что
старался забыть эту последнюю встречу.
   Когда видишь отца в последний раз перед его смертью,  -  подумал  Тони.
Нужно знать это, нужно, чтобы был какой-то знак, предупреждение, некое  "в
последний раз", так чтобы успеть сказать нужное слово,  чтобы  не  рваться
прочь из гостиничного номера,  боясь  опоздать  на  свидание  с  девушкой,
которая приехала в восемнадцать лет в город, чтобы  получить  удовольствие
от войны.
   Он помнил, что рядом сидит мать, ее глаза прикрыты, ветер теребит концы
шарфа. А что было бы, думал он, что изменилось бы, если бы она была дома в
ту ночь, если бы взяля трубку и если бы он услышал ее  голос,  после  того
как Оливер сказал: "Вот и хорошо. Заметано."
   Люси сидела на неудобном маленьком кресле, в полудрме, ветер свистел  в
ушах, она мчалась к  могиле,  которую  никогда  не  видела,  и  значимость
которой она так до конца и не осознавала. Люси  тоже  размышляла  о  своей
последней встрече с Оливером. Было три часа ночи, и она знала, что  Оливер
до этого виделся с Тони, и что пытался дозвониться ей, потому что  он  сам
рассказал ей об этом потом, в холодном, пустом доме  в  Нью-Джерси,  после
того как она вернулась, усталая и неудовлетворенная, расставшись  у  двери
дома с молодым солдатом...
   - Нет, - сказала она лейтенанту, преграждая ему путь и поворачивая ключ
в замке. - Вы не можете зайти. Слишком поздно.  И  не  отправляйти  такси.
Идите домой. Будьте паинькой. Завтра новый день.
   - Я люблю вас, - сказал юноша.
   О, Боже, подумала она. Он кажется искренне говрит это. Это война.  пара
печальных часов в тесном убогом гостиночном номере, просто  чтобы  утешить
раненого, и он сразу же признается в любви. Зачем я это все делаю?  думала
она устало вспоминая, что завтра надо быть в лаборатории в девять утра.  Я
должна и себя пожелеть тоже.
   - Не надо так говорить, - попросила Люси.
   - Почему? - мальчик обнял ее и попытался поцеловать.
   - Потому что это все осложняет.
   Люси позволила ему легко поцеловать себя и тут же оттолкнула его.
   - Завтра вечером? - спросил он.
   - Позвоните завтра после обеда, - сказал Люси.
   - Я уезжаю через три дня, - умолял молодой человек. - Пожалуйста...
   - Ладно, - сдалась Люси.
   - Это было великолепно," прошептал он.
   Расплата, безжалостно подумала Люси.  Вежливый  воспитанный  юноша,  не
растерявший своих благородных манер даже во время войны.
   - Вы уверены, что не хотите, чтобы я вошел?
   Она рассмеялась  и  махнула  рукой,  он  ответил  печальной  улыбкой  и
спустился с крыльца, туда  где  у  обочины  ждало  такси.  Юноша  выглядел
подавленным и одиноким,  довольно  хрупким  и  слабым  даже  в  шинели,  и
слишкоми молодым для того, что ждало его впереди. Наблюдая  за  ним,  Люси
чувствовала смятение и неуверенность, стоило ли делать то,  что  произошло
этой  ночью,  и  что  до  настоящего  момента  она  считала  только  актом
великодушия и  сочувствия.  Может,  думала  она,  это  только  еще  больше
расстроит его.
   Люси включила свет в прихожей и направилась к лестнице,  спеша  лечь  в
постель. Тут ее остановил неожиданно сильный  запах  сигаретного  дыма  из
гостинной. Нужно поговорить с прислугой, подумала она раздраженно.  Нельзя
курить на работе. Потом она вспомнила, что прислуга приходила два  раза  в
неделю - в понедельник и четверг, сегодня был не понедельник и не четверг.
   Люси помедлила, потом  вошла  в  гостинную.  С  самого  порога,  сквозь
темноту комнаты она заметила огонек сигареты и силуэт человека, сидящего в
кресле, которое было выдвинуто на середину ковра. Люси включила свет.
   Оливер сидел в кресле, в шинели. Он курил, сгорбившись  и  развалившись
на стуле. Он сидел лицом к  ней.  Люси  не  видела  мужа  пять  месяцев  и
заметила, что за это время он похудел и постарел. Его  глаза  запали,  рот
исказило выражение усталости.
   - Оливер, - сказала она.
   - Привет, Люси.
   Он не встал ей навстречу, только склонил голову набок и облизнул  губы.
И Люси поняла, что он много выпил.
   - Ты здесь давно? - спросила она, снимая пальто и бросая его  на  стул.
Она была смущена, даже немного  напугана.  Это  так  непохоже  на  него  -
появляться без предупреждения, сильно выпившим и сидеть вот так - не  сняв
пальто, размышляя с видом неясной угрозы, в  темноте,  на  стуле,  который
казалось не случайно был поставлен перед дверью.
   - Уже несколько часов, - сказал Оливер. - Точно не знаю. -  Он  говорил
медленно, напряженно растягивая слова. - Я звонил из  Нью-Йорка,  тебя  не
было дома.
   - Тебе что-то дать? - спросила Люси. - Пить? Бутерброд?
   - Не хочу ничего, - ответил Оливер.
   - Ты в отпуске? - спросила она. - Сколько у тебя времени?
   - Завтра уезжаю. За океан.
   - О, - сказала Люси и подумала: Все уезжают на этой неделе. Вся  армия.
Если бы я не была такой  усталой,  я  бы  наверняка  почувствовала  что-то
другое.
   Люси вздрогнула.
   - Холодно здесь. Надо было включить отопление.
   - Я и не заметил, - сказа Оливер.
   Люси подошла в  термостату  на  стене  и  повернула  ручку  на  отметку
восемьдесят градусов. Летняя жара. Она делала это не потому, что  ожидала,
что температура в комнате быстро поднимется, она просто должна была делать
что-то, чтобы не отвечать на прямой испытующий взгляд мужа.
   - Я голодна, - сказал Люси. - Пойду гляну, что есть в холодильнике.  Ты
действительно ничего не хочешь?
   - Действително, - подтвердил Оливер. Он опустил окурок в  пепльницу  на
подлокотнике и взглядом проводил ее из комнаты.
   В кухне она мешкала, разглядывая содержимое холодильника - ей ничего не
хотелось, но она не могла заставить себя вернуть в комнату и снова увидеть
Оливера. Она злилась на себя за то, что боится  его  после  стольких  лет,
прожитых вместе. Интересно,  если  он  останется  здесь  в  эту  ночь,  то
наверное, захочет лечь со мной в постель. До его ухода в армию у них  были
отдельные спальни и иногда он довольно долго не прикасался к ней. А  потом
внезапно без всякой видимой причины или стимула он входил в ее  комнату  и
оставался с ней три -  четыре  ночи  подряд.  И  был  при  этом  столь  же
страстным,  как  и  в  первые  годы  их  супружеской  жизни.  Только  Люси
чувствовала, что его  голод  и  наслаждение  имели  привкус  меланхолии  и
горечи.
   Когда он ушел в армию, Люси несколько раз  выражала  желание  навестить
его в разных лагерях, где его размещали, но он не  разрешал  ей  приезжать
под предлогом того,  что  она  выполняет  важную  работу,  которую  нельзя
оставлять. Писал Оливер регулярно раз в неделю. Письма его  были  теплыми,
он снова казался тем же учтивым и уверенным в себе человеком, каким был  в
первые годы их брака, в отличие от загнанного усталого бизнесмена, которым
он стал после перезда из Хартфорда.
   Время от времени после того Дня Благодарения,  когда  он  привез  домой
Тони, она думала, что уйдет от Оливера. Если бы среди знакомых  ей  мухчин
был бы кто-то, кого она смогла бы  полюбить,  развод  с  мужем  был  делом
решенным.
   Потом началась война, и Оливер уехал. Он был слишком стар для армии,  и
Люси была уверена, что он просто хотел уехать от нее и от той неразрешимой
и длительной проблемы, которую она создавала  своим  присутствием.  И  она
пустила все на самотек,  убеждая  себя,  что  после  войны  будет  принято
окончательное решение.
   Стоя перед холодильником и глядя на  полупустые  полки,  Люси  вздыхала
размышляя над своей жизнью. Не слишком удачный брак, подумала она, но  все
же какая-никакая семейная жизнь, наверное, не хуже чем у других.
   В холодильнике было несколько бутылок пива и кусок  швейцарского  сыра,
но Люси решила не брать пива, хотя очень хотелось пить. Она взяла  бутылку
молока, стакан, затем достала пачку крекеров и вместе с молоком понесла  в
комнату. Пусть он увезет с собой на войну этот последний  домашний  образ,
подумала Люси, сама поражаясь собственной  хитрости  и  с  невинным  видом
по-девичьи отпивая молоко в гостинной в три часа ночи.
   Оливер  не  поменял  позы.  Он  продолжал  сидеть   неподвижно,   низко
опустившись на стуле, уставившись взглядом  в  ковер,  очередная  сигарета
свисала с его нижней губы, ворот шинели был поднят до ушей.
   Люси села на кушетку и поставила молоко и крекеры на журнальный  столик
перед собой. С этого места она видела Оливера в профиль,  черты  его  лицо
необычно заострились и были подчеркнуты усталостью.
   - Ты должен был предупредить о своем приезде, -  сказал  она  .  сделав
глоток.
   - Я и сам не ожидал, - ответил Оливер. - У меня была всего одна ночь  в
Нью-Йорке и я решил провести ее с Тони.
   Голос его звучал тихо и хрипло, будто ему приходилось кричать на ветру.
   - Как он? - спросила Люси, потому что  знала,  что  Оливер  ждет  этого
вопроса.
   - Плохо, - ответил он. - Очень плохо.
   Она промолчала, не найдя что сказать. Сидя напряженно на краю дивана  и
разглядывая профиль мужа, усталый, острый, врезавшийся в  память  на  фоне
света лампы, Люси чувствовала в его слова двойной упрек - в ее адрес  и  в
свой собственный.
   Оливер медленно повернул голову и уставился на Люси с пьяной наигранной
нсерьезностью.
   - Красивое платье, - неожиданно сказал он. - Я уже видел его?
   - Да.
   - Ты сама выбирала его?
   - Да.
   Он одобрительно кивнул.
   - Ты всегда была великолепной  женщиной,  но  не  умела  одеваться.  Ты
недооценивала себя. Теперь ты умеешь одеваться. Мне это  нравтся.  Правда,
это уже не имеет значения, но мне это нравится.
   Оливер снова повернул голову и откинулся на спинку стула. С  минуту  он
молчал. Дыхание его было ровным, так что Люси подумала, что он заснул.
   - Мы звнонили тебе из Нью-Йорка, я и Тони, - вдруг произнес он,  так  и
не нарушая свою неподвижность. - Тони хотел  поговорить  с  тобой.  Он  бы
приехал со мной, мне кажется, если бы застал тебя дома.
   - Жаль, - сказала Люси тихим голосом.
   - Только одна ночь, - продолжал Оливер. - Почему ты не могла  оказаться
дому в эту единственную ночь.
   Оливер встал и посмотрел в глаза жене - большая бесформенная  фигура  в
измятой шинели с расстегнутым ремнем.
   - Где ты была? - спросил он сухим и ровным голосом.
   Наконец-то, подумала Люси, заставляя себя прямо смотреть ему в глаза.
   - У меня было свидание.
   - Свидание, - кивнул Оливер, пьяно соглашаясь. - Какое свидание?
   - Ну, Оливер, перестань, - сказала Люси. - Если  бы  я  знала,  что  вы
позвоните, я бы конечнон не уходила бы из дому. Просто не повезло...
   - Просто не повезло, - повторил он, опуская  руки  в  карманы,  понурив
голову, так что подбородок его уперся в грудь. - Я устал  от  невезения  -
какое свидание?
   - Обед, - спокойно произнесла Люси. - С военным, молодым лейтенантом, с
которым я познакомилась в госпитале. Он летчик.
   - Обед с летчиком, - сказал  Оливер.  -  Долго  же  вы  ели.  Было  пол
четвертого утра, когда вы расстались у двери дома. Что еще вы делали?
   - Ну, Оливер, - начала было Люси, вставая.
   - Что еще вы делали? - повторил Оливер тем же монотонным сухим голосом.
- Вы занимались любовью?
   Люси вздохнула:
   - Ты действительно хочешь знать?
   - Да.
   - Да. Мы занимались любовью.
   Оливер кивнул все так же соглашаясь.
   - Это был первый раз?
   Люси ответила не сразу, ей хотелось солгать. Затем она решила не делать
этого.
   - Нет, - сказала она.
   - Ты любишь его?
   - Нет.
   - Но тебе нравится спать с ним?
   - Честно говоря нет.
   - Честно говоря нет, - серьезно повторил Оливер. - Зачем  же  ты  тогда
сделала это?
   Люси пожала плечами.
   - Он был ранен в Африке. Сильно ранен.  Он  очень  боится  возвращаться
туда на Тихий океан...
   - А, понятно,  -  рассудительно  ответил  Оливер.  -  Это  своего  рода
проявление патриотизма.
   - Не смейся надо мной, Оливер, - сказала Люси. - Мне было жаль его. Это
можно понять, правда? Он молод и  испуган,  он  ранен.  И  для  него  это,
кажется много значит...
   - Конечно, я понимаю, - согласился Оливер тихим голосом. -  Конечно,  в
наше время  в  госпиталях  лежат  сотни  мальчиков,  молодых,  испуганных,
ранненых. Я, конечно, не молод, я не испуган. Но я думаю, что  меня  можно
считать раненным. Хочешь лечь в постель со мной?
   - Оливер... - Люси направилась к двери. - Ты не  в  состоянии  говорить
сейчас. Я иду спать. Если ты действительно хочешь копаться во  всем  этом,
то я готова ответить на все твои вопросы утром.
   Оливер остановил ее жестом руки.
   - Утром меня здесь не будет. И я в прекрасном состоянии сейчас. Я пьян,
я не сплю и я собираюсь уезжать. Завещание, память и точный  статус  своей
собственной жены. Скажи мне, - небрежным тоном продолжил он. - Ведь были и
другие, правда?
   Люси вздохнула.
   - Уже давно, - ответила она, - я говорила тебе, Оливер, что  больше  не
собираюсь лгать.
   - Именно поэтому я и спрашиваю, - сказал Оливер. - Хочу увезти с  собой
истинный счет.
   - Да, были другие. И что?
   - Когда ты оставалась ночевать в городе после  театра,  это  не  только
потому, что тебе не хотелось  возращаться  домой  одной  ночным  поездом?"
спросил он.
   - Да.
   - Ты любила кого-то из них? - Оливер всматривался в ее лицо.  потом  он
шагнул вперед.
   - Нет.
   - Это правда?
   - К сожалению, да.
   - Почему не любила?
   - Может, потому что вообще не способна никого любить. Не знаю.
   - Зачем же ты тогда делала это? - спросил он еще раз, стоя перед Люси и
преграждая ей путь к двери. - Какого черта ты делала это?
   - Может потому что это придавало мне значимость в собственных глазах, а
я с детства чувствовала себя такой незначительной.  Может,  потому  что  я
чувствовала внутри пустоту. Может, потому что каждый раз мне  на  нескольк
минут казалось, что из этого может получиться что-то серьезное, как  будто
я  находила  решение   какой-то   головоломке.   Может,   потому   что   я
разочаровалась в себе, в тебе, в Тони. Может, потому что я  никчемна,  что
моя мать оставляла меня одну, когда  мне  было  два  года.  -  Она  пожала
плечами. - Может потому, что так  сейчас  модно.  Я  не  знаю,  но  я  иду
спать...
   Люси сделала шаг к двери.
   - Еще один вопрос, - остановил ее Оливер, не повышая голоса,  поникшего
от усталости. - Ты собираешься продолжать?
   - Думаю, что да,  -  устало  произнесла  Люси.  -  Где-то  должна  быть
разгадка.
   Они стояли лицом лицом к лицу. Люси застыла в вызывающей  позе.  Оливер
стоял  сгорбившись  немного,  задумчиво,  вопросительно  и  жалко  в  свое
болтающейся грязной шинели.
   - Скажи, Люси, - голос его взучал тихо, почти как элегия  с  прощальной
темой. - Ты счастлива?
   - Нет, - ответила она.
   Оливер кивнул.
   - Вот этого простить нельзя. Нельзя не быть счастливым.
   Он подошел к жене, руки его беспомощно болтались, глазами он  впился  в
ее лицо, словно ища что-то.
   - Ты пошлая распутная женщина, - спокойно сказал Оливер.
   И ударил ее, сильно, сжатым кулаком, как бьют мужчину.
   Люси отшатнулась, ударилась о стену, но не заплакала, и  не  попыталась
защитить себя. Она выровнялась, облокотившись о стену, не мигая глядела  в
глаза мужу. Он вздохнул и сделал еще один  шаг  к  ней.  И  снова  ударил,
сильно, вынося приговор и ей, и самому себе.
   Люси почувствовала кровь на губах и свет ламп поплыл в  красной  пелене
перед глазами. Но она по-прежнему не делала  попыток  защищаться.  Стоя  с
запрокинутой головой, тупо глядя на  Оливера,  глотая  кровь,  Люси  ждала
следующего удара. Он никогда  не  бил  ее,  но  то,  что  происходило,  не
казалось ей странным или несправедливым. Даже под  его  тяжелыми  трезвыми
ударами, наносиыми с неизбежной  регулярностью  приводимого  в  исполнение
приговора, она продолжала смотреть ему прямо в глаза, прощая и понимая.
   Это неизбежно  должно  было  когда-то  случиться,  думала  Люси  сквозь
отупляющую боль ударов, все это давно запланировано.
   Когда она сползла на пол по  стене,  красивое  черное  платье  залилось
кровью и треснуло на коленях. Оливер постоял над ней, глядя сверху вниз  с
нежным  и  растерянным  выражением  лица,  обрамленного  поднятым  воротом
шинели.
   Потом он повернулся и вышел. Люси лежала долго после того, как  за  ним
закрылась входная дверь. Потом она встала и с  хозяйственной  экономностью
выключила свет в гостинной и отопление, прежде чем отправиться в спальню.
   Люси не выходила из дому десять дней, потому что раны заживали долго.



20

   Вечерело, до Озьера оставался час езды, и Тони решил сделать  остановку
и поесть. Могилы нелюбимых отцов лучше навещать на полный желудок, подумал
он.
   Притормозив машину у подъезда к небольшой гостинице,  одиноко  стоявшей
на открытой местности. В густой тени деревьев стояли столики,  у  входа  в
отель  был  обычный  набор  знаков,  рекламирующих   разные   организации,
заверяющих, что все гурманы Франции отметили своим посещением  и  одобрили
этот ресторан.
   Тони остановил мотор и некоторое время сидел, устав от долгой езды, лоб
горел от жаркого солнца и порывов ветра. Он смотрел на Люси и  ждал,  пока
она откроет глаза. Ее  лицо  было  безмятежно,  на  губах  витала  неясная
улыбка, как будто ей снились счастливые  вечера,  когда  она  танцевала  с
молодыми людьми, как будто она вновь переживала все удовольствия прошлого.
Тони почувствов