дых
мальчиков не проходят комиссию. Юношей. Можно было бы подумать, что они  в
самом отличном состоянии, а на деле просто букет болячек. Городская жизнь.
Беспечность. Белый хлеб. Отсутствие физического труда.
   - Даже если бы я имел сдложение Джо Люиса, меня бы не взяли в армию,  -
спокойно возразил Тони, стараясь уйти от этой темы.
   - Конечно, конечно, - поспешно согласился Оливер. - Я не  имел  в  виду
тебя.  Я  говорил  вообще.  Я  не  беру  особые   случаи   -   последствия
автокатастроф и тому подобное.
   Оливер смутился,  и  Тони  испытал  настоящее  облегчение,  когда  отец
поставил свой бокал на стойку бара и можно было  сменить  тему  разговора.
Тони поднял бокал.
   - За победу, - торжественно произнес Оливер.
   Тони предпочел бы, чтобы отец пил  за  что-то  другое,  но  он  все  же
чокнулся  с  ним,  ощущая  всю  мелодраматичность  своего  положения  -  в
гражданском костюме в этом полуосвещенном баре, полном красивых  женщин  в
мехах и с пианистом в углу.
   - Слышао здесь есть одно  местечко,  где  подают  бифштексы,  -  сказал
Оливер. - На Третьей Авеню. Ближе к черному рынку. - Он осклабился. - Но к
черту! Для армии самое лучшее! Там, куда куда я собираюсь, будет чертовски
мало бифштексов.
   - Ты едешь за океан? - спросил Тони.
   Оливер застенчиво огляделся.
   - Не могу сказать ни  да  ни  нет.  -  Он  похлопал  сына  по  плечу  и
рассмеялся. - Во всяком случае, могу намекнуть тебе.  Посмотри  на  своего
старика повнимательнее. Ты его еще очень долго не увидишь.
   Он не был таким, подумал тогда Тони устало. Как бы молод я ни  был,  не
мог я настолько ошибаться.
   - Может скоро все закончится, - сказал Тони.
   - Не тешь себя иллюзиями, сынок, - ответил Оливер. Голос  его  упал  до
шепота и он поближе склонился к Тони. Его дыхание сильно отдавало виски. -
Это долгое, долгое дело, сын. Ты не видел  того,  что  видел  я.  Если  ты
кое-что слышал... - Он многозначительно покачал головой с явной гордостью,
что он владеет такой  секретной  информацией  о  длительности  и  грядущих
тяготах войны. - Официант, - крикнул он. - Еще два.
   - Один, пожалуйста, - обратился Тони к бармену. - Я еще  буду  допивать
вот это.
   - Когда я был в колледже, - сказал Оливер, - мы отказывались от выпивки
только когда, уже валились о стойку бара.
   - У меня много работы на завтра.
   - Конечно, конечно, - Оливер  нервным  движением  вытер  губы  ладонью,
вдруг смутившись от запаха своего дыхания. - Я  пошутил.  Я  рад,  что  ты
такой серьезный. Серьезно говорю. Я думаю, что при всех своих  ошибках,  я
не так-то плохо воспитал тебя. Слишком многие молодые люди в наши дни....
   Тут Оливер остановился, потому что Тони наклонил голову и начал вертеть
в руках бокал.
   - Я хотел сказать, что слишком многие молодые люди в  наши  дни...  Ну,
они только и думают, что о  выпивке,  бабах  и  развлечениях,  и  к  черту
будущее.
   Каждый раз, когда мы встречаемся,  он  произносит  это  слово,  подумал
Тони. Если он еще раз повторит его, я встану и уйду. И мне наплевать, куда
он отправляется.
   - Я ничего против не имею, пойми, - продолжал Оливер, -  делая  широкий
жест рукой. - Более того. Это приносит мальчикам  пользу.  В  своем  роде.
Надо же отгулять свое.
   Он рассмеялся и залпом выпил свой бокал, бармен тут же подал следующий.
- Я в свое время был одним из  главных  гуляк.  Можешь  себе  представить.
Молодой лейтенант во Франции после  перемирия.  -  Он  покачал  головой  и
захихикал. Потом вдруг стал серьезным, будто где-то подсознательно, сквозь
пары  виски  в  голове,  сквозь  настоящую  реальность  и  воспоминания  о
барраках, мелькнул проблеск.  -  Но  скажу  одну  вещь  -  о  себе  лично.
Большинство мужчин отгуляют пока молодые, и привыкают к этому, а потом уже
умирая, не приминут ущипнуть сиделку. Я не такой. Я все  прошел,  не  буду
отрицать, и не стану утверждать, что стыжусь этого. Но я остановился. -  И
он щелкнул пальцами. - Запросто. Раз и навсегда.
   Оливер опустил глаза и уставился на свой бокал, не выпуская его из рук,
держа его двумя ладонями,  глаза  его  были  задумчивыми,  серьезными  без
всякой клоунады, щеки его были впавшими и совсем  не  соответствовали  его
бравой выправке.
   Пианист затянул другую песню: "Я много мест других увижу и много  новых
..."- тихо напевал он.
   - Твоя мать, - продолжал Оливер, вертя хрупкий бокал в своих огрубевших
руках. - Ты получал от нее известия?
   - Нет, - сказал Тони.
   - Она сейчас занимается важным делом...
   - Правда? - вежливо отреагировал Тони, желая прекратить этот разговор.
   - Она работает в лаборатории госпиталя в Форт-Диксе, - пояснил  Оливер.
"Разные анализы крови и работа с тропическими лихорадками и тому подобное.
Когда началась война, она решила, что его образование может пригодится,  и
я  поддержал  ее.  Она  многое   подзабыла,   и   ей   пришлось   работать
круглосуточно, чтобы восстановить это, но она  справилась,  теперь  у  нее
шесть ассистентов. Ты мог бы гордиться ею.
   - Конечно, - согласился Тони.
   - Знаешь, - сказал Оливер, - мы пожем позвонить ей и она  приедет  сюда
через два-три часа...
   - Нет, - отрезал Тони.
   - В такой вечер, - продолжал Оливер, не глядя на сына. -  Я  знаю,  она
была бы очень рада.
   - Почему бы нам не пойти поесть эти бифштексы? - спросил Тони.
   Оливер бросил на него короткий взгляд и отхлабнул свой бурбон.
   - Я еще не допил, - ответил он. - Не надо спешить.  -  Затем  он  снова
посмотрел на Тони. - Ты жестокий мальчик, не правда ли? - тихо сказал  он.
- Ты выглядишь как подросток  с  четырнадцатым  размером  вовротничка,  но
наверное, ты самый жестокий в нашей семье. - И он едва заметно усмехнулся.
- Ну, - сказал он. - В каждой семье есть такой человек. Кстати, я  говорил
тебе, что случайно встретился с Джефом во время своего последнего  приезда
в Нью-Йорк?
   - Нет, - сказал Тони.
   - Он лейтенант флота, - сказал  Оливер.  -  Прямо  с  Гвадалканала  или
Филипсвиля или что-то соленое в этом роде. Я увидел его в баре, и подумал,
какого черта, мы сели и выпили с ним вместе. Он спрашивал, как твои глаза.
   - Правда? - О, Боже, подумал Тони,  это  будет  самый  страшный  вечер,
действительно самый.
   - Да, я даже подумал, что  у  него  все  хорошо  получилось.  Успокойся
немного. Мы решили - кто старое помянет тому глаз вон. И пожали друг другу
руки. В конце концов, все это было так давно. А мы вместе воюем  на  одной
войне.
   - Кроме меня, - сказал Тони. - Пойдем,  отец,  нам  действительно  пора
пойти перекусить.
   - Конечно. Конечно. - Оливер вытащил свой кошелек и положил  на  стойку
бара пятидолларовую бумажку. - Так давно. - Он рассмеялся своим словам.  -
Кто помнит? С тех  пор  рухнуло  десять  держав.  Ладно,  ладно.  -  И  он
успокаивающим жестом сдержал руку Тони. - Я же должен получить сдачу.
   Но они не успели уйти, так как  два  лейтенанта  со  своими  девушками,
вошедшие в бар, оказалось, служили в  том  же  штабе  в  Виржинии,  что  и
Оливер, и они были отличныыми парнями, по словам Оливера, самыми  лучшими,
которых он только встречал, и с ними нужно было  выпить,  потом  еще  раз,
потому что они были самыми лучшими, которых только можно было найти, и все
разъезжались по разным засекреченным направлениям, потом вспомнили Свонни,
который был переведен в другую часть и который по слухам пропал без  вести
на Сицилии, и надо было выпить за Свонни, и к этому моменту Тони словил на
себе прямой и недвусмысленный взгляд одной из  девушек,  которая,  положив
руку ему на плечо, сказала:
   - Посмотри-ка, какой гражданский,  -  и  Оливер,  как  обычно  бросился
раасказывать всем о больных глазах сына и о  его  шумах  в  сердце,  потом
Тони, которого заставили выпить еще один бокал в порыве  общего  братания,
сказал в сердцах:
   - Я нарисую табличку и повешу себе  на  грудь  "Не  презирайте  бедного
больного. Он отправлял добровольцем своего отца на все войны."
   Все рассмеялись, хотя смех Олливера не звучал таким искренним, и  через
минуту он сказал:
   - Я обещал угостить мальчика бифштексом.
   Он оставил еще пять долларов и они ушли.
   Ресторан был заполнен, и им пришлось ждать у бара и Оливер выпил еще, в
взгляд у него стал тупой и неосмысленный, но он  уже  ничего  не  говорил,
только пробормотал, глядя на обедающих:
   - Проклятые спекулянты.
   Перед тем, как они заняли  места  за  столиком,  Тони  увидел  девушку,
которую несколько раз приглашал  на  свидания.  Она  вошла  в  ресторан  с
сержантом авиации в очках. Ее  звали  Элизабет  Бартлет,  она  была  очень
красива,  ей  было  не  более  восемнадцати  лет,  родителли  ее  жили   в
Сент-Луисе.  Она  работала  на  какой-то  не  слишком  тяжелой  работе   в
Нью-Йорке. Она извлекала из войны как можно больше удовольствий. И  каждый
раз свидания с ней заканчивались, когда  солнце  начинало  освещать  крыши
небоскребов, потому что ее основным времепровождение в военные  годы  было
ночный развлечение четыре-пять раз в неделю. Сержант был не очень молод  и
производил впечатление человека, который неплохо преуспевал  до  войны,  и
который искренне страдал всякий раз,  когда  склонив  голову  видел  перед
глазами армейские нашивки на рукаве.
   Тони пришлось представить девушку отцу. Элизабет гортанно сказала:
   - Майор Краун, - и  пожала  ему  руку.  Затем  она  представила  своего
сержанта, который просто поприветствовал их: "Привет", явно намекая на то,
что он не на службе сейчас. Оливер  настоял  на  том,  чтобы  угостить  их
напитками, говоря при этом девушке по-отечески:
   - Вы чертовски  очаровательная  девушка,  -  и  бросив  сержанту:  -  Я
признаю, сержант, что именно сержанты - душа армии.
   Сержант не слишком лююбезно ответил:
   - А я думаю, что идиоты - душа армии.
   Оливер демократично засмеялся, а Элизабет сказала.
   - Он был промышленным химиком, а попал в авиацию.
   - Ненавижу самолеты, - вставил сержант. Он мрачно оглядел зал и сказал:
- Мы здесь не дождемся свободного столика, пойдем куда-то в другое место.
   - Я весь день мечтала о бифштексе, - возразила Элизабет.
   - Ладно, - мрачно кивнул сержант. - Если уж ты мечтала о бифштексе весь
день.
   Потом подошел официант и сказал Оливеру, что освободился столик в углу.
Оливер пригласил  сержанта  и  Элизабет,  отчего  у  сержанта  еще  больше
исказилось лицо.
   Но оказалось, что столик слишком мал для четверых. Тогда Оливер и Тони,
взяв свои бокалы, оставили парочку у бара. Уходя Тони слышал, как Элизабет
сказала своему спутнику:
   - Боже, Сидни, ты действительно зануда.
   Усевшись за стол, Тони пожалал, что они с отцом остались один на  один.
Не то чтобы его интересовало общество сержанта или  Элизабет,  но  ему  не
хотелось оставаться наедине с отцом весь вечер. Позади было так много лет,
отмеченных этими отрывочными и неуютными обедами с Оливером, в гостиничных
столовых маленьких  городов  во  время  каникул,  когда  Оливер  повинуясь
родительскому долгу возил сына по  заповедникам,  потом  здесь  в  городе,
когда Оливер приезжал в отпуск.  Иногда  были  совсем  неудачные  встречи,
особенно когда Оливер выпивал, но не было ни одной встречи,  о  которой  у
Тони  сохранились  бы  приятные  воспоминания.  А  в   этот   раз   Оливер
основательно выпил. Он настаивал на том, чтобы заказать виски к обеду.
   - Я понимаю, что и Черчиль так обедает, -  оправдывался  он,  предлагая
Тони вина. - А что хорошо для Черчиля, то  хорошо  для  меня.  -  И  он  с
гордостью посмотрел на Тони взглядом исполненным этой мимолетной связью  с
великим мира сего.
   В этот вечер Оливер пил как-то странно. Он не  был  алкоголиком,  и  те
несколько раз, когда он казалось хватал лишнего,  были  просто  единичными
случаями.  Но  в  тот  вечер  он   хватался   за   бокал   с   настойчивой
целенапрвленностью, будто что-то должно произойти до конца этого вечера, и
это что-то зависит от количества выпитого. Тони, который  переключился  на
воду, устало смотрел на него, надеясь, что сможет ускользнуть до того, как
Оливер окончательно свалится. Деуторономия, вспомнил он,  это  когда  отцы
боятся появиться обнаженными перед своими сыновьями. Но это было  до  того
как изобрели бурбон.
   Отец шумно жевал, заглатывая слишком большие куски, спешил куда-то.
   - Это лучший бифштекс во всем городе, - сказал он. - Они жарят  его  на
оливковом масле. И не верь тому, что говорят об итальянцах. Они прекрасные
ребята. - Он уронил салат на форму и небрежно смахнул его  рукой,  оставив
жирный след. Когда он был мальчиком, когда еще жил дома, припоминал  Тони,
его злила придирчивая аккуратность отца за столом.
   Оливер  ел  молча  некоторое  время,  одобрительно   кивая,   жевал   с
конвульсивной поспешностью, заглатывая целые бокалы виски, смешивая еду  и
алкоголь во рту. Он энергично двигал челюстями, издавая  щелкающие  звуки.
Внезапно, он опустил вилку.
   - Прекрати смотреть на меня так, - резко  бросил  он.  -  Я  никому  не
позволил бы так смотреть на меня.
   - Я не смотрел на тебя, - смутился Тони.
   - Не ври, - сказал Оливер. -  Ты  осуждаешь  меня,  можешь  осуждать  -
только не сейчас. Не сегодня. Понял?
   - Да, отец, - покорно ответил Тони.
   - Низкая раболепная тварь, - непонятно к чему сказал Оливер,  -  тварь,
пожирающая свои кости. - Он  посмотрел  на  Тони  долгим  взглядом,  потом
легким движением руки коснулся его. - Прости, - сказал он. - Я не  в  себе
сегодня. Не обращай внимания. Последняя ночь... - И он замолк, не докончив
фразу. - Может когда-то тебе неплохо было бы написать "Мои воспоминания об
отце". - Он улыбнулся. - Отец пьяный, трезвый и заблудший. Что-то  в  этом
роде. И ничего не пропускай. Это может быть полезно нам  обоим.  Тогда  ты
избавишься от этого напряженного выражения лица. Боже, ты выглядишь  таким
несчастливым. Даже если бы у тебя было хорошее зрение, тебя все  равно  не
взяли бы в армию из-за твоего пессимизма. Ты можешь  заразить  меланхолией
целый полк. Что это? Что это? А, не надо говорить. Кому это надо знать?  -
Он мутным взглядом обвел зал. - Нужно было  пойти  в  музыкальную  комедию
сегодня. Покинуть  страну  поющей  и  танцующей.  Только  вот  все  билеты
проданы. Ты хочешь что-то мне сказать?
   - Нет, -  ответил  Тони,  надеясь,  что  их  не  слушают  за  соседними
столиками.
   - Тебе никогда нечего сказать, - сказал  Оливер.  -  Ты  произнес  одну
большую речь в возрасте тринадцати лет, поразил слушателей  своим  умом  и
зрелостью мысли и закрыл рот до конца своей жизни. Эта девушка не спускает
с тебя глаз, она улыбается тебе...
   - Что? - смущенно переспросил Тони.
   Оливер широким жестом показал на дверь.
   - Девушка сержанта, - пояснил он. - Она направляется в гальюн  и  машет
тебе как юнга с мачты.
   Элизабет стояла в двери зала и делала Тони  знак  пальчиком.  Зал  имел
Г-оразную форму, и сержант сидевший  за  углом,  не  мог  видеть  ее.  Он,
сгорбившись, сидел на своем месте, упорно доедая свой бифштекс.
   - Прости, - сказал Тони, обрадовавшись предлогу выйти из-за стола. -  Я
сейчас.
   - Из-за меня можешь не спешить, - сказал Оливер, когда Тони встал. - Мы
не отчалим, пока не поменяется ветер.
   Тони пересек комнату и подошел к Элизабет. Она  рассмеялась  и  утащила
его в вестибюль.
   - Ты готов пошалить? - спросила девушка.
   - А сержант?
   -  У  него  увольнение  только  до  одиннадцати,  -  беспечно  ответила
Элизабет. - Ты можешь избавиться от папаши?
   - Если удасться уйти живым, - мрачно пошутил Тони.
   Элизабет снова хихикнула.
   - Они просто восторг. Наши отцы.
   - Восторг, - согласился Тони.
   - Но он у тебя ничего, - признала Элизабет. - В этой военной форме.
   - Точно, - сказал Тони.
   - Ну что, в Деревушке? - спросила Элизабет.
   - Ладно.
   - Я буду в первом баре в четверть двенадцатого,  -  сказала  она.  -  И
будем праздновать.
   - Что именно?
   - Мы  будем  праздновать  то,  что  оба  гражданские  люди,  -  сказала
Элизабет, улыбнулась и вытолкнула его обратно в зал. - Иди к папочке.
   Тони вернулся за столик в  более  приподнятом  настроении.  По  крайней
мере, не весь вечер потерян.
   - Когда ты встречаешься с ней? - спросил Оливер. Он открыто улыбнулся в
сторону двери, за которой исчезла девушка. - Сколько ей? Двадцать?
   - Восемнадцать.
   - Они начинают рано сейчас, правда? - сказал Оливер. - Бедняга сержант.
   Оливер посмотрел на сержанта, который, ничего не подозревая,  сидел  за
углом, и беспощадно расхохотался. - Заплатить пять долларов за бифштекс  и
отдать девушку молодому красавчику у двери туалета. - Оливер откинулся  на
стлу и серьезно начал изучать лицо сына, в то время  как  Тони  предвкушал
встречу в четверть двенадцатого.  -  Тебе  это  легко  дается,  правда?  -
спросил Оливер. - Держу пари, они так и липнут к тебе.
   - Пожалуйста, отец, - остановил его Тони.
   -  Может,  красота  лучшее  что  есть  в  мире.  Это  половина  успеха.
Несправедливо, но это не твоя вина, и ты должен  воспользоваться  этим.  Я
тоже был красив в молодости, но у меня не было чего-то, что есть  у  тебя.
Женщины могли сдержать себя в  моем  присутствии.  Когда  станешь  старше,
напиши мне об этом. Мне всегда было интересно, как это будет.
   - Ты много выпил, - сказал Тони.
   - Конечно, - кивнул головой Оливер. - Хотя  это  не  совем  вежливо  по
отношению к отцу, который отправлется на войну. Когда я был молодым,  отцы
никогда не напивались. Это было до сухого  закона,  конечно.  Совсем  иной
мир. Да... - неожиданно продолжил он. -  У  тебя  есть  то,  что  у  твоей
матери....
   - Пожайлуйста, отец, не надо, - сказал Тони. - Выпей кофе.
   - Она была красивой женщиной, - театрально произнес Оливер,  употребляя
прошедшее время, как будто говорил о человеке, которого знал пятьдесят лет
назад. - Когда она входила в комнату, все на нее обращали внимание. У  нее
была какая-то извиняющаяся манера входить. Потому что она  была  испугана,
старалась не обращать на себя внимания, но получалось  все  наоборот.  Она
привлекала. Испуг... - Он уставился на Тони. -  Правда?  -  спросил  он  с
вызовом.
   - Я не знаю.
   - Она была запугана. Многие годы. Долгие, долгие годы... -  Оливер  уже
почти распевал во весь голос.  Люди  за  соседними  столика  приумолкли  и
слушали его. - Долгие, долгие гооды. Я бывало смеялся над этим. Я  говорил
ей, какая она красивая, чтобы вселить в нее немного уверенности в себе.  Я
думал, что у меня ее столько, что я могу поделиться с кем-то.  Уверенность
в себе... Никто не может тебе это дать. У тебя она есть, и я  счастлив  за
тебя. У тебя она есть, и знаешь, как ты получил ее?  -  Оливер  агрессивно
наклонился вперед. - Потому что ненавидишь всех. И это хорошо, - сделал он
неожиданный вывод. - Это тебе повезло - уметь ненавидеть всех  в  возрасте
двадцати лет. Ты далеко пойдешь. Если не будут бомбить Нью-Йорк.
   Он яростным взглядом обвел зал, людей за столиками, которые  все  время
слушали их разговор, но  поймав  его  полный  ненависти  взгляд,  внезапно
возобновили громкие разговоры.
   - Вот было бы смеху, - сказал он. - Все эти  толстяки,  сидящие  здесь,
вдруг услышат свист снаряда и на на них  обваливается  потолок.  Бог  мой,
хотел бы я видеть это.
   Он оттолкнул от себя тарелку.
   - Хочешь сыру?
   - Нет.
   - А я хочу, сказал Оливер. - Хочу все, что только могу получить.  -  Он
помахал официанту, но не стал заказывать кофе. Он настаивал еще на виски.
   - Папа... - протестовал Тони. - Остановись.
   Оливер отмахнулся с добродушным нетерпением.
   - Спокойно, спокойно, - сказал он. - Я стал скромнее  в  своих  вкусах.
Вся эта ерунда по поводу коктейлей перед обедом, двух сортов  вина,  потом
бренди...  Мы  живем  при  чрезвычайном  положении.  Обтекаемость  -   это
требование дня. Даже в армии так. Обтекаемая дивизия. Треугольная. Бригады
отменили, так как я отменил ликеры и вина. Большой шаг вперед к победе. Не
смотри так осуждающе. Это.. это