-  Кстати,  это  не  ваш
грамофон?
   - Мой, - подтвердил молодой человек.
   - Вам лучше забрать его, - продолжил Оливер. -  Здесь  есть  еще  вещи,
принадлежащие вам?
   - Нет, больше ничего, - сказал Джеф.
   Оливер подошел к грамофону  и  выдернул  вилку  из  розетки.  Аккуратно
завернув шнур вокруг аппарата и плотно закрепил вилку под шнуром. - И  вам
лучше отныне держаться подальше отсюда, не так ли?
   - ничего не обещаю.
   Оливер пожал плечами.
   - Мне-то все равно. Я забочусь о вашем душевном покое. - Он похлопал по
инструменту. - Ну вот и все. - И застыл с выжидательной улыбкой  на  лице.
Джеф с каменным лицом подошел к грамофону, взял его под мышку и направился
к выходу. Открыв дверь, он столкнулся лицом к лицу с Люси, появившейся  на
пороге.
   После того, как Люси вышла из дома, она не видя дороги побрела к озеру.
Остановившись у кромки  воды,  она  застыла  не  сводя  глаз  с  блестящей
поверхности. Облака  немного  рассеялись,  и  верхушки  деревьев  отражали
бледный лунный свет, который слабо освещал кипы  ящиков  на  заднем  дворе
гостиницы, мачту маленькой лодочки, пришвартованной в нескольких футах  от
края пристани.
   Возле воды было прохладно, Люси пробирала дрожь. Она не надела свитер и
не решалась вернуться в дом за чем-то теплым.
   Она пыталась представить себе,  что  говорили  друг  другу  те  двое  в
гостиной, но воображение изменяло ей. В другие времена  в  других  странах
мужчины убивали друг друга в подобных ситуациях.  И  не  только  в  другие
времена. Ей вспомнилась история, прочитанная в газете где-то месяц  назад.
Моряк неожиданно вернулся домой и, застав жену с другим, застрелил  обоих.
Потом он покончил собой. Эта драма не сходила с  первых  страниц  газет  в
течение двух дней.
   Но здесь никто никого не собирается убивать. Может,  в  этом-то  вся  и
беда, подобные вещи стоят внимания и сил, только если  люди  готовы  убить
друг друга за это.
   Она повернулась и посмотрела в сторону дома. Ничего не изменилось в нем
ни с прошлого лета, ни с прошлой ночи. Свет мирно струился сквозь занавесы
гостиной, заставляя блестеть мокрую траву  перед  домом.  Через  несколько
окон  был  виден  затемненный  свет  настольной  лампы  в  комнате   Тони.
Интересно,  что  делает  Тони.  Читает?  Рисует  лошадей,  кораблики   или
мускулистых спортсменов? А может, укладывает вещи, чтобы  сбежать  отсюда?
Может, подслушивает?
   Она содрогнулась при этой мысли. И вдруг она поняла, что самое страшное
- это посмотреть сейчас сыну в глаза - не  важно,  слушает  ли  он  сейчас
разговор в гостиной или нет. Люси отвернулась  от  дома  и  посмотрела  на
озеро. Как легко было сейчас пойти вперед и идти, идти вперед в  бездонную
темноту... Но она знала, что этого она тоже не осмелится сделать...
   С доков доносился плеск воды, тихий монотонный и  такой  знакомый,  как
прошлым летом, как все предыдущие годы. Жаль, что сейчас не прошлое  лето.
Жаль, что не любая другая ночь, кроме этой, когда все можно  было  бы  еще
изменить,  сделать  лучше,  мудрее,  без   всякой   безумной,   мгновенной
импровизации, без механической покорности полета в бездну. Или  пусть  это
будет следующее лето, когда все уладится, забудется, будет отмщено.
   Она даже была бы согласна вернуться на полчаса назад, когда она вошла в
гостиную и увидела Оливера и поняла,  что  все  кончится  плохо,  что  она
боится его, и в то же время ощутила ту знакомую радость и теплоту, которые
охватывали  ее  после  долгой  разлуки  с   мужем.   Это   было   ощущение
стабильности, глубокой  близкой  привязанности,  налагаемой  одиночеством.
Интересно, может ли когда-либо Оливер понять это чувство, можно  ли  будет
объяснить ему, что чувство это может сосуществовать с ее изменой, с ложью,
с ее притворным негодованием и наигранной невинностью.
   Когда Оливер попросил Джефа выйти и бросил ей  в  лицо  обвинение,  она
должна была сказать: "Пожалуйста, оставь меня на  пятнадцать  минут  одну.
Мне нужно все разложить по полочкам, упорядочить в голове, потому что  все
это слишком серьезно, чтобы выносить поспешные решения".  Затем  ей  нужно
было пойти к себе в комнату и  наедине  с  собой  обдумать  все  спокойно,
вернуться к мужу и попросить прощения.
   Но она не сделала этого. Она пошла на поводу у инстинкта, как виноватый
ребенок,  в  порыве  бездумной  женской  изворотливости,  думая  только  о
собственном спасении, не заботясь о последующих потерях. Инстинкт,  думала
она. Да, никуда мои инстинкты не годятся.
   И возвращаясь в дом,  она  была  настроена  исправить  все.  Она  будет
спокойной и рассудительной, она скажет:  "Пожалуйста  забудь  все,  что  я
наговорила сегодня. Я расскажу тебе все, как было...
   И она поклянется никогда больше не видеться  с  Джефом.  И  обязательно
сдержит свое слово. Это будет так легко сделать,  она  поняла  это  сразу,
когда  увидела  Оливера  и  Джефа  рядом  в  одной  комнате,  когда   Джеф
растворился, исчез, превратился снова в того славного мальчишку,  которого
она наняла, чтобы научить сына плавать и  чтобы  отвлечь  его  от  всякого
баловства на эти несколько летних недель.
   Если бы только Оливер не  был  таким  упрямым,  думала  она,  с  легкой
злостью, если бы он забрал ее домой, когда она умоляла его об этом,  тогда
в июле, этого бы не случилось. Если бы он не затеял эту ссору по  телефону
из-за пропавшего счета. Пусть он тоже признает свою ошибку, пусть  поймет,
что нельзя безнаказанно заставлять людей делать всегда только то,  что  он
хочет, пусть увидит, что она тоже живой человек, а не  материал,  которому
можно придать какую угодно форму, что ее  чувства  -  это  знаки,  сигналы
опасности, с которыми придется считаться.
   А может,  все  это  к  лучшему,  подумала  Люси,  -  это  событие,  эта
неприятность. Может, оптимистично заключила она, это встряхнет их, придаст
их браку окончательно совершенную форму. Может, начиная с  этого  момента,
все права, привилегии и решения будут распределяться более справедливо.
   За шторами гостиной  были  видны  движущиеся  тени,  и  ей  было  очень
интересно узнать, что эти двое говорили о ней  сейчас,  кто  обвинял,  кто
защищал ее, к какому выводу они пришли, какие  там  рождались  откровения,
критика, планы, которые изменят ее будущее. И вдруг  ей  стало  невыносимо
больно при мысли о том, что они сейчас вдвоем обсуждают ее, разоблачают  и
решают ее судьбу. Что бы ни происходило, наконец, решила она,  это  должно
происходить в моем присутствии.
   По мокрой лужайке она поспешила к дому.
   Открыв  дверь,  она  увидела  Джефа,  стоящего  в  середине  комнаты  с
грамофоном под мышкой, готового к отступлению. Он казался таким маленьким,
проигравшим и утратившим всю свою важность,  что  сразу  было  видно,  что
Оливер получил все, чего добивался.
   Оливер стоял в другом конце комнаты, бесстрастный и неизменно вежливый.
   Люси бросила короткий взгляд на Джефа и повернулась к Оливеру:
   - Уже все?
   - Полагаю, что да, - ответил он.
   - Люси... - начал Джеф.
   - Иди, Джеф, - сказала она, намеренно не закрывая за собой дверь.
   Подавленный с покорным видом Джеф вышел,  неуклюже  ступая  от  тяжести
грамофона.
   Оливер смотрел ему вслед.  Затем  он  неспеша  размеренными  движениями
закурил сигарету, ощущая присутствие жены, которая  застыла  возле  двери,
наблюдая за каждым его жестом.
   - Приятнейший молодой человек, - наконец  нарушил  молчание  Оливер.  -
Очень даже.
   Я не справлюсь, поняла Люси. Не сегодня. Не под  этим  его  насмешливым
взглядом. Не перед лицом такой снисходительности  и  самоуверенности.  Она
ощутила дрожь и уже даже не могла вспомнить, что намеревалась  делать  там
стоя у озера. Все чего она хотела сейчас - это как-то  пережить  ближайшие
несколько минут, перетерпеть.
   - Ну? - спросила Люси.
   Оливер устало улыбнулся в ответ:
   - Он кажется... слишком привязался к тебе.
   - Что он сказал? - настаивала она.
   - О... ну что обычно говорят, - иронизировал Оливер. - Что я не понимаю
тебя, что ты чистая и хрупкая. Что во всем виноват он сам.  Что  он  хочет
жениться на тебе. Что ничего подобного  с  ним  еще  не  случалось.  Очень
рыцарский поступок. Но ничего нового.
   - Он лжет, - сказала Люси.
   - Ну, Люси, - Оливер сделал усталый едва заметный жест рукой.
   - Он лжет, - упрямо повторила Люси. - Он  безумный  мальчишка.  Он  был
здесь все прошлое  лето.  Я  его  не  встречала,  но  он  следил  за  мной
из-подтишка, следовал за мной повсюду. Никогда ни словом  не  обмолвившись
со мной, он просто  наблюдал.  Все  лето.  -  Она  затараторила,  стараясь
потоком слов захлестнуть мужа, не дать ему вставить слово. - И теперь этим
летом он приехал, только потому что узнал, что я буду здесь. И  однажды  я
совершила  ошибку.  Я  признаю  это.  Это  было  глупо.  Я  позволила  ему
поцеловать себя. И все вылезло наружу. Как он влюбился в  меня  с  первого
взгляда. Как преследовал меня. Как всю зиму писал мне десятками  письма  и
не отправлял их. Как невыносимо ему  не  видеть  меня.  И  прочие  детские
глупости. Я хотела позвонить тебе и все рассказать. Но я  думала,  что  ты
будешь нервничать. Или устроишь сцену. Или подумаешь, что это моя  уловка,
чтобы избавиться от него. Или посмеешься надо мной за то, что  я  сама  не
могу справиться с таким мальчишкой. Или еще скажешь - ну вот  как  всегда,
она нуждается в помощи и не  может  сама  о  себе  позаботиться,  как  все
взрослые люди. Я уговаривала себя, это всего на  шесть  недель,  всего  на
шесть недель. Я старалась не подпускать его  к  себе.  Чего  я  только  не
придумывала. Я высмеивала его. Я не скрывала  свою  скуку,  я  злилась,  я
предлагала ему обратить внимание на других девушек.  Но  он  настаивал  на
свое. И возвращался со словами  "И  все  равно...".  Но  ничего  не  было.
Ничего.
   - У него совсем другая версия, Люси, - спокойно возразил Оливер.
   - Естественно. Он хочет скандала. Он сам сказал мне.  Однажды  он  даже
пригрозил, что напишет тебе и скажет, что мы любовники, чтобы ты вышвырнул
меня из дома и чтобы я осталась с ним. Что мне сделать, чтобы ты поверил?
   - Ничего, - сказал Оливер. - Потому что ты лгунья.
   - Нет, - сказала Люси. - Не смей говорить такие вещи.
   - Ты лжешь, - повторил Оливер. - И ты мне противна.
   Все  ее  сопротивление  было  мгновенно   сломлено,   все   притворство
улетучилось, и она вытянув вперед руки как слепая шагнула вперед:
   - Не надо... пожалуйста, Оливер.
   - Не подходи ко мне, - отрезал  Оливер.  -  Это  еще  хуже.  Ложь.  Это
непростительно. Со временем,  я  наверное,  смогу  забыть  твоего  летнего
студентика. Но ложь! Особенно ложь по  отношению  к  Тони.  Боже,  что  ты
пыталась сделать? Что ты за женщина?
   Люси опустилась на стул, уронив на грудь голову.
   - Я сама не знала, что я делаю, - почти беззвучно произнесла она. - Мне
страшно, Оливер. Мне так страшно. Мне так хочется спасти нас,  нас  обоих,
нашу семью.
   - К черту такую семью, - сказал Оливер. - Ты  лежала  в  его  объятиях,
смеялась надо мной, жаловалась, А твой сын стоя снаружи наблюдал  за  вами
через окно, потому что вам так не терпелось прыгнуть  в  постель,  что  не
заботились даже о том, чтобы плотно задернуть шторы.
   Люси застонала:
   - Все было совсем не так.
   Оливер стоял над жней, яростно выкрикивая:
   - Так это нашу семью ты собиралась спасать?
   - Я люблю тебя, - прошептала она, не поднимая  голову  и  не  глядя  на
Оливера. - Я люблю тебя.
   - Предполагается, что здесь я должен растаять? - спросил Оливер.  -  Ты
ожидаешь, что я скажу, что все в порядке, что это нормально, что лгала мне
все пятнадцать лет, и что  собираешься  лгать  еще  пятнадцать?  И  только
потому что когда обман раскрылся, у тебя хватило наглости сказать, что  ты
любишь меня?
   - Это первый раз, - без всякой надежды  в  голосе  сказала  Люси.  -  Я
никогда раньше не лгала тебе. Клянусь. Не знаю просто, что на меня  нашло.
Мне нельзя было оставаться одной. Я же умоляла тебя. Ты обещал приехать  и
так и не приехал. Я сказала ему, что больше не  хочу  видеть  его.  Можешь
спросить у него.
   Оливер резко взял в руки свою шляпу, пальто и походный чемоданчик. Люси
испуганно подняла глаза.
   - Ты куда?
   - Не знаю, - ответил он. - Подальше отсюда.
   Люси встала, протягивая ему руку.
   - Я пообещаю тебе все, что  захочешь.  Я  сделаю  все,  что  угодно,  -
взмолилась она. Только не уходи. Не уходи. Не оставляй меня, пожалуйста.
   - Я еще не оставляю тебя. Мне просто нужно побыть одному и решить,  что
делать дальше.
   - Ты позвонишь? - спросила она. - Ты вернешься?
   Оливер сделал глубокий вдох будто ужасно устал.
   - Посмотрим, - сказал он и вышел. Через несколько секунд Люси услышала,
как завелся мотор. Она так и осталась стоять посреди  комнаты,  без  слез,
опустошенно прислушиваясь к реву мотора. Дверь в коридор распахнулась и на
пороге появился Тони.
   - Где папа? - резко спросил он. - Я слышал шум машины. Куда он уехал?
   - Не знаю, - сказала Люси. Она протянула  руку,  чтобы  дотронуться  до
плеча сына, но он отпрянул и бросился на  крыльцо.  Она  слышала,  как  он
побежал по дороге, зовя отца, голос его  все  удалялся  и  удалялся  вслед
исчезающему шуму мотора, который наконец полностью растворился в ночи.



12

   Следующие десять  суток  Оливер  старался  как  можно  больше  избегать
всяческого общения, он мало появлялся на  работе,  сторонился  друзей.  Он
отпустил темнокожую прислугу, сказав6 что собирается  питаться  в  кафе  и
ресторанах, и она отправилась в Вирджинию  к  своим  родным,  оставив  его
одного в пустом доме.
   Каждый вечер, прийдя домой из офиса, Оливер сам готовил обед  и  съедал
его в столовой его с суровой  ритуальной  безучасностью.  Потом  тщательно
вымыв посуду он отправлялся в гостиную и садился перед камином и замирал в
этом положении до часу или двух часов ночи, не открывая книгу, не  включая
радио, просто  сидел  не  сводя  глаз  с  холодного  пустого  очага,  пока
усталость не брала верх и не заставляла его лечь.
   Он не звонил Люси и не писал ей. Перед тем, как наконец  встретиться  с
ней, он хотел точно определить, что именно он  собирается  делать  дальше.
Всю жизнь решения давались ему нелегко, после  длительного  и  тщательного
обдумывания. Он не был тщеславен, но не отличался и излишней  скромностью.
Он верил в свой разум  и  умение  прийти  к  правильному  выводу,  который
выдержит  испытание  временем.  Теперь  ему  предстояло  принять   решение
относительно своей жены и сына и себя самого, и он не спеша в  одиночестве
предавался раздумьям.
   Принятие решения на этот  раз  оказалось  более  длительным  и  трудным
процессом, чем  он  ожидал,  потому  что  вместо  того,  чтобы  обдумывать
проблему, он то и дело представлял себе Люси в объятиях Джефа,  слышал  их
шепот, тихий смех в темноте комнаты  и  невыносимые  жесты  любви.  В  эти
мгновения, одиночество и пустота дома подталкивали  его  написать  Люси  и
сказать, что между ними все кончено, что он больше не желает видеть ее. Но
он  не  поддавался  соблазну.  Может  через  неделю  другую  письмо  будет
написано, но оно должно  быть  результатом  серьезных  размышлений,  а  не
самоистязания. Он дал себе передышку, чтобы прийти в себя; и только  когда
он полностью овладеет собой и своими чувствами, он будет действовать.
   Ревность, если это была ревность,  принесла  ему  больше  мучений,  чем
любому другому  мужчине,  привыкшему  постоянно  испытывать  это  чувство.
Ревнивец всегда рассчитывает на то,  что  его  предадут.  Он  находится  в
состоянии осады, он убежден, рано или поздно  в  его  крепости  образуется
брешь, и нужно заранее подготовиться к поражению. Оливеру никогда в  жизни
не приходила в голову мысль о возможной измене, он был не  готов  к  этому
удару и почувствовал себя беззащитным и безоружным.
   Он с любопытством пытался  представить  себе,  что  делают  в  подобных
случаях другие мужчины. В  конце  концов,  это  довольно  распространенное
явление. Как это там у Леонти?

   "И были из покон веков и есть,
   Немало рогоносцев, женами своими обманутыми бесчестно,
   И в час сей с нами рядом немало ходят простаков наивных и доверчивых.
   Слова  мои  тем  самым  подтверждая,  они  сейчас  своих  неблаговерных
лобызают,
   И думают, что жены их все время верность сохраняли..."

   Дальше он не помнил, но знал, что эти строки весьма точно соответствуют
его собственной  ситуации.  Оливер  встал,  достал  с  полки  толстый  том
Шекспира и открыл "Зимнюю сказку", и  пролистав  страницы,  он  нашел  это
место.

   "И если все мужья неверных жен
   Отчаянию безумства предадутся,
   Из человечества уйдут мильоны человек,
   Покончив счеты с жизнью. И нет лекарства от болезни сей;
   В развратном похотливом мире", - читал он.

   Оливер  захлопнул  книгу.  Шекспир  почему-то  принес  ему  облегчение.
"Развратная похотливая планета", как сказал поэт. Звучит  высокопарно,  но
вполне убедительно. Оливеру пришло в голову,  что  за  пятнадцать  лет  их
совместной жизни, он так и не понял  Люси.  Он  пытался  разобраться,  что
именно он думал о своей жене. Она сдержана, предана, умерена  в  желаниях,
перечислял он, и всеми силами старается годить ему, получить  одобрение  с
его стороны. И в целом, она довольно покорна. При  этой  мысли  он  горько
ухмыльнулся, вспоминая далекое эхо их свадебного марша. Ну, есть  конечно,
незначительные  недостатки   -   сентиментальность,   некоторая   лень   и
застенчивость.
   Она нужна ему.
   После десятидневных размышлений, мрачно подумалось ему, именно к  этому
выводу я и пришел. Она нужна мне.
   Я слишком легко к ней относился, вспоминал он  как  об  умершем  друге,
значение которого в своей жизни начинаешь понимать только после его ухода.
Я не был достаточно внимателен к ней.
   И он представил себе, какова будет его жизнь, если они останутся в доме
вдвоем с Тони. Тони, с глазами  матери,  с  такими  же  как  у  нее  мягко
выдающимися скулами, со множеством жестов, таящих черты сходства с ней, но
в то же время уже по  мужски  грубоватые  и  немного  комичные  из-за  его
юношеской неуклюжести. Что бы не случилось, этого я не перенесу.
   И он рисовал себе их жизнь сейчас там на озере. Тони и Люси день и ночь
вместе ведут скрытую войну с той самой дождливой ночи десять  дней  назад.
Оливера не покидала мысль о том, что ему следовало  взять  Тони  с  собой,
ради самого же Тони. Если бы он  не  обратился  в  бегство,  как  раненный
торреодором бык, он, конечно, бы именно так  и  поступил.  Только  в  этом
случае еще сложнее было бы прийти к правильном решению. Ладно,  успокаивал
он себя, пусть потерпит недельку-другую  -  в  конце  концов,  это  время,
отведенное мне на спокойное размышление, не пропадет даром для всех нас.
   Оливер встал, решив наконец идти спать. Он  выключил  свет  и  поднялся
наверх в спальню, которую всегда делил с Люси. Это была  довольно  большая
комната с широким окном на всю стену, из которого была видна листва дубов,
растущих внизу на улице. Оливер каждое утро застилал  постель  так,  чтобы
вечерние приготовления ко сну не  занимали  много  времени.  Комната  была
аккуратнее, чем когда здесь хозяйничала  Люси,  и  именно  поэтому  она  и
казалась Оливеру чужой и неестественной.
   Люси всегда оставляла на туалетном столике  свой  набор  с  серебряными
ручками, и начав в одиночестве убирать дом, Оливер первым  делом  разложил
все эти мелочи - щетки, расчески, пилочки для ногтей, зеркальце  с  резной
ручкой -  в  строгом  геометрическом  порядке  на  стеклянной  поверхности
столика. Теперь это было похоже на витрину магазина,  хозяин  которого  не
отличался особым воображением. Оливер  подошел  к  столу  и  взял  в  руки
зеркальце. Оно было довольно тяжелое, и серебряная ручка отдавала  холодом
металла, и сразу вспомнились минуты, когда  он  не  сводил  глаз  с  жены,
которая с