Карибском море зимой, у него было тело танцора, и
он многому научился у леди, которые развлекались в теплых водах. И однажды
в постели с ним мне даже показалось, что я нашла то, что  искала  все  это
время... Но когда он встал и собрался уходить, я заметила, как он любуется
собой,  надевая  перед  зеркалами   галстук,   я   посмотрела   на   него,
насвистывающего, улыбающегося, курносого и потного после  дешевой  мужской
победы, и поняла, что больше мы не встретимся, потому что он унизил  меня.
Это был не любовник перед  расставанием  с  женщиной,  а  профессиональный
спортсмен, салютующий  толпе,  проходя  мимо  трибун.  И  после  этого,  -
подавлено сказал Люси. - Я поняла, что все это не для меня.  Чувственность
для чувственных, и здесь я переоценила себя.
   - Потом, конечно, - безжалостно продолжала она, -  потом  пошли  армия,
флот,  авиация.  Только   я   уже   ничего   не   искала,   я   занималась
благотворительностью, но и для этого нужно  иметь  талант,  и  в  конечном
итоге, как и следовало ожидать, моя любительская доброта  принесла  больше
вреда,  чем  пользы...  Я   ранила   раненных   и   оставляла   безутешных
неутешенными. Я была продажной девкой  из  жалости  и  оскорбляла  мужчин,
которые шли на смерть, потому что им не нужны были  продажные  девки.  Они
искали нежности и поддережки, а  я  могла  им  предложить  только  быстрое
профессиональное удовольстие. Я унижала и себя,  потому  что  это  не  мое
призвание, и я стала ненавидеть себя. Я стала жестокой, хитрой, я лгала по
телефону и кокетничала в постели. Я как  фальшивомонетчик  подменяла  свои
истинные ценности фальшивыми чеками, которые никогда кто не примет.
   - И наконец, - Люси не давала возможности Тони вставить слово, перебить
ее. Они как будто складывала длинную  колонку  цифр,  намереваясь  вывести
сумму, прежде чем перейти к дургим делам. - Наконец, пришло время  принять
важное решение, спасительное решение, которое могло спасти твоего  отца  и
меня саму только одним словом. И этот шаг я тоже сделала неправильно. Да и
неудивительно.  Нужно  готовить  себя  годами,  познавать  себя,  чтобы  в
кризисную минуту найти нужное слово. А  я  не  знала  чего  хочу,  я  была
неготова. Он ждал меня в темной комнате,  чтобы  попрощаться  и  уехать  в
Англию. Было три часа ночи, и он только что приехал после встречи с тобой,
и должно быть, слышал часть  моего  разговора  с  молодым  лейтенантом  на
крыльце, не все, но кое-что наверняка услышал.  И  он  задал  мне  вопрос,
занималась ли я любовью с этим мальчиком, и я сказала  "Да".  Он  спросил,
были ли у меня другие, и я сказала "Да". Он спросил, будут ли другие, и  я
сказала "Да." Я была так горда собой, потому что считала  себя  достаточно
сильной, чтобы говорить правду. Но это была не правда, это  была  месть  и
самоутверждение. Во всяком случае, нам с твоим отцом тогда нужно  было  не
честное "да", а благотворительное "нет". Но только к тому времени  у  меня
уже закончилась вся доброта, и твой отец избил меня, и  правильно  сделал.
Он уехал и не вернулся.
   Люси замолчала и на несколько секунд на веранде ресторана  было  слышно
только жужжание пчелы, отчаяно кружившей над сливами во фруктовой корзине,
стоявшей на столике. Люси облизнула губы, взяла свой бокал и допила вино.
   - Ну, вот, - заключила она. - Вот так твоя мать  стала  свободной.  Мне
пришлось долго размышлять над всем этим, и никому никогда  я  об  этом  не
говорила, ты первый. И если хочешь знать, с того самого  утра  ко  мне  не
прикоснулся ни один мужчина. Это далось довольно легко, потому что  только
один раз я испытала соблазн, но и то слишком слабый.
   Люси салфеткой отогнала пчелу, которая метнулась от слив  к  солнечному
свету, просачивающемуся сквозь листву.
   - Когда я  получила  известие  о  гибели  твоего  отца,  и  ты  прислал
телеграмму, что не приедешь на похороны, я сама прошла все  это.  И  после
похорон я сидела одна в том проклятом доме в Нью-Джерси, где  мы  с  отцом
довели себя до состояния крайней  ненависти  и  отчаяния,  и  решила,  что
должна восстановить себя, обязана суметь найти себе прощение. Единственным
способом сделать это было через полезность и любовь. Но  я  была  уверена,
что не смогу полюбить мужчину, я устала от этого, поэтому  сосредоточилась
на мыслях о детях. Может, это было и ради тебя. Я не справилась с тобой, и
мне хотелось доказать себе, что смогу исправить и  эту  ошибку.  Я  решила
взять на воспитание двоих детей - мальчика и дувочку, и пока я ждала своей
очереди, то бродила по паркам, заглядывалась на детей, играла с ними, если
позволяли их мамы или няни. Я строила планы, как  следующие  двадцать  лет
своей жизни посвящу воспитанию великолепных, жизнерадостных людей, любящих
жизнь, и никогда не совершающих ошибки, которые всю свою зрелость  пройдут
с великодушием, отвагой и мудростью, которые не  изменят  им  ни  в  какой
ситуации. Но те, кто решал вопросы усыновления, думали иначе. Им не так  -
то уж и понравилась мысль о том, что одинокая женщина, которой уже  далеко
за сорок, возьмет двоих детей, обо мне навели справки, и  кое-что  узнали,
не все, но этого оказалось достаточно.  Мне  отказали.  В  день,  когда  я
получила ответ, я побрела по аллеям центрального  парка,  Я  наблюдала  за
маленькими мальчиками, бегающими  по  траве,  за  девочками,  играющими  с
воздушными шариками. Я почувствовала, что должно быть испытывают те бедные
женщины, которые крадут чужих детей из колясок на улице. Я не таила зла на
работников комитета. События последних десяти  лет  моей  жизни  не  могли
пройти беследно.  Нельзя  надеяться,  что  тебе  сразу  же  поверят,  если
прийдешь и скажешь: "Я изменилась. Я другая женщина.  Со  дня  на  день  я
стану святой." Им есть о чем думать, кроме  вдовы,  которой  нужно  помочь
исправить свою репутацию и простить себя.
   Люси протянула руку и взяла бутылку, вылив остатки вина в  свой  бокал.
Вина было мало, и она не сразу выпила его, а некоторое время сидела  глядя
на клетчатую скатерть.  Люси  не  хотела  и  не  ждала  ответа  Тони,  она
использовала его просто ради горького и мучительного удовольствия  вовлечь
слушателя в свой монолог самооотречения.
   - И все же, -  задумчиво  размышляла  она,  поворачивая  в  руке  ножку
бокала,  -  именно  тогда  у  меня  появилась  надежда.  Ты  помнишь  Сэма
Пэттерсона? - вдруг спросила она.
   - Да, - ответил Тони, - конечно.
   - Я не видела его много лет, прежде чем он приехал на похороны и  после
этого он, время от времени, навещал меня, приглашал на обед, когда бывал в
Нью-Йорке. Он развелся с женой еще до начала войны,  они  оба  опоздали  с
этим разводом лет на пятнадцать. Мне с ним было легко, потому что он  знал
обо мне все, и не  нужно  было  притворяться.  Однажды,  очень  давно,  на
какой-то вечеринке он обнял меня и чуть было не признался в любвипри  этих
словах на губах Люси мелькнула печальная улыбка. - Это был субботний вечер
в сельском клубе.  Но  выяснилось,  что  это  было  серьезно.  И  когда  я
рассказала ему о том, что мне отказали с детьми, он предложил мне выйти за
него замуж. Он сказал, что нам как  супружеской  паре  наверняка  разрешат
взять на воспитание детей. И сказал, что с самого начала любил меня,  хотя
только один раз проговорился... И я  уже  было  согласилась.  Он  был  мне
верным другом, наверное, даже единственным моим другом, мне он нравился, я
восхищалась им с нашей самой первой встречи. И дело не только в детях. Это
была надежда на  избавление  от  одиночества.  Ты  не  знаешь,  что  такое
одиночество стареющей женщины, без мужа, без  семьи,  в  таком  город  как
Нью-Йорк. Может это и есть настоящее одиночество, неприкрытое,  обнаженное
и страшное одиночество двадцатого  века.  Но  я  отказала  Сэму.  Отказала
потому, что он любил меня, а  я  чувствовала,  что  могу  полюбить  только
ребенка, и мне хотелось быть  одной,  кроме  того  за  всю  свою  жизнь  я
принесла разочарование стольким мужчинам. Когда я сказала  нет,  он  ушел.
Вот тогда я поняла, что наконец смогу  простить  себя.  Не  думай,  что  я
пожалела об этом, что я дестяки раз не собиралась позвонить ему в  течение
следующих месяцев, чтобы сказать, что я передумала, но я не сделала этого.
Один раз, правильно рассудила я, мне удалось  сдержать  свое  слово  перед
собой. И все равно получилось, что спас  меня  именно  Сэм  Пэттерсон.  Он
прослышал, что при ООН организуют  комиссию  для  оказания  помощи  детям,
оставшимся без крова и родителей после  войны,  и  Сэм  добился  для  меня
интервью и похлопотал, чтобы меня взяли, потом
   он заставил меня остаться, не уйти с этой работы, когда я потеряла веру
и перестала видеть смысл в том, что делаю. Ведь это совсем разные  вещи  -
заботиться о миллионах детей, которых  никогда  не  увидишь,  хлопотать  о
тоннах пшеницы и упаковках пеницилина и сухом молоке, и видеть, как у тебя
на глазах растет ребенок. Все твои победы в первом случае кажутся мертвыми
и абстрактными. А я не абстрактная женщина. Но я  продолжала  работать  по
двенадцать  часов  в  сутки  и  вложила  немало  своих  денег,  и  если  я
по-прежнему  не  находила  удовлетворения,   если   все   еще   испытывала
одиночество и душевный глод, ну  что  можно  сделать?  Но  есть  и  другие
радости. Я не удовлетворена, но я приношу пользу. Для одного года это  уже
не мало. Я благодарна миллионам неизвестных детей, которых я  не  люблю  и
которые не любят меня.
   Люси подняла бутылку и критически посмотрела на нее.
   - Боюсь, уже поздно заказывать еще одну, - сказала она.
   Тони посмотрел на часы.
   - Да,-ответил он. Он был ошеломлен и уже не находил в себе  сил  судить
женщину, которая выплеснула перед ним столько  своей  боли  за  этот  час.
Потом, он знал наверняка, ему придется судить ее,  потому  что  теперь  он
знает все. Но сейчас это невозможно. Ему только остается взглянуть на часы
и сказать: - Мы не вернемся в Париж сегодня, если не отправимся сейчас же.
   Она кивнула и накинула на голову шарф, чтобы ветер не растрепал волосы,
и в тени ресторана ее черты казались мягкими  и  спокойными.  Теперь  мать
напомнила Тони тех девушек, которых он подвозил  на  пляж  летом  в  своих
открытых машинах, Тони вытащил бумажник и  потянулся  к  счету,  лежавшему
перед ним на подносе, но Люси наклонилась и взяла листок.  Чуть  близоруко
прищурившись она вгляделась в цифры и сказала:
   - Я заплачу. Спасибо за приятно проведенное время.



21

   Они ехали молча сквозь длинные послеполуденные  тени.  Машина  мчалась,
огибая повороты ухабистой дороги, на которых жалобно скрипели  шины.  Тони
напряженно вел ее, а Люси казалось, что он  специально  так  гонит,  чтобы
сосредоточиться полностью на летящих мимо автомобилях и опасных  поворотах
и не думать ни о чем другом.
   Люси не пыталась заговорить с сыном. Я  вывывернула  себя  на  изнанку,
устало подумала она. Больше мне нечего сказать.
   Они приближались к поселку. Оставалось  еще  где-то  четверть  мили  до
небольшой долины, где вокруг церковного купола сгрудились  серые  каменные
домики с голубоватыми крышами.
   - Вот, - сказал Тони.
   Люси  посмотрела  вперед.  Городок  спокойно  раскинулся  на  солнце  в
окружении зеленых полей с дорогой, врезавшейся прямо в самое  его  сердце.
Он был похожж на  десятки  других  гоородков,  которые  они  проезжали  по
дороге.
   - Ну, - сказал Тони, - что ты собираешься делать?
   - Это случилось на перекрестке дорог,  -  сказал  Люси.  -  Я  получила
письмо от человека, который был с ним. Он писал, что они шли  с  севера  и
прямо у входя в город было пересечение дорог.
   - Север с другой стороны, - сказал Тони.
   Они молча проехали поселок. Улочка была узкой и извилистой, дома стояли
вплотную к дороге и под окнами можно было  разглядеть  горшки  с  геранью.
Ставни на всех окнах были  закрыты,  и  Люси  сразу  же  представила  себе
жителей  городка,  спрятавшихся  в  своих   домах,   тайно   наблюдая   за
пришельцами,  мчащимися  через  город  в  грохочущем  автомобиле,  нарушая
вековой покой этого местечка, лишний раз напоминая обитателям об их нищете
и трудной крестьянской жизни.
   Люси вспоминала письмо сержанта и как-то нестати подумала:
   - Он пересек океан, чтобы занять этот пустынный  городок,  до  которого
ему и не суждено было дойти.
   Машина пересекла почти весь городок, но по  дороге  не  встретилось  ни
души. Покосившиеся ставни окон поглошали солнечный  свет,  и  единственная
заправочная станция в самом конце поселка была  закрыта  и  безлюдна.  Как
будто ради нее самой город принял именно тот облик - сонный и затаившийся,
в котором он был одиннадцать лет назад, когда ее муж появился на дороге  с
белым полотенцем на ветке, отломанной от изгороди.
   Проезжая через город, Тони хмурился, будто не одобрял это место. Но это
может быть просто  из-за  солнца,  отражавшегося  от  каменных  стен.  Они
медленно  приблизились  к  другому  концу  поселения,   и   Люси   увидела
перекресток. Глядя на две узенькие деревенские  дороги,  покрытые  толстым
слоем пыли, пересекающиеся крошечных бессмысленным  узлом,  чуть  шире  их
самих, Люси ощутила почти приятное чувство узнавания, будто  нашла  что-то
давно утерянное, мучившее ее много лет.
   - Вот, - сказала она. - Останови здесь.
   Тони подъехал к обочине поближе к перекрестку, хотя  он  все  равно  не
смог бы больше  съехать  с  дороги  из-за  придорожного  рва  фута  в  три
глубиной, заросшего травой и заполненного придорожной пылью.  Деревьев  не
было, только ряд живой изгороди в нескольких ярдах от дороги.
   Тони откинулся на сиденье, потягиваясь и расправляя плечи.
   - Вот это место, - сказала Люси и вышла из  машины.  Ноги  ее  затекли.
Нещадно  палило  солнце,  и  теперь,  когда  машина  остановилась,   стало
по-настоящему жарко. Люси сняла шарф  и  провела  рукой  по  волосам.  Она
направилась к перекрестку, вздымая каблуками  крошечные  фонтанчики  пыли.
Вокруг простиралась земля - пустая,  безкрайняя,  безликая,  бесстрастная,
издающая тонкий аромат зеленой травы.
   Вдалеке виднелись гроздья крыш с церковными куполами посредине - другие
городки,  затерянные  под  открытым  небом.  И  только  к  северу   пейзаж
прерывался. В сотне футах от дороги местность вздымалась и  сверху  полого
спускались покрытые деревьями склоны, и Люси сразу же представила себе  из
письма сержанта, как джиипы были повернуты в  другом  направлении,  именно
под этим пригорком, и четыре  человека  в  шлемах  лежали  там  с  ружьями
наготове, не  сводя  глаз  с  вершины,  наблюдая  за  городком,  за  тремя
фигурами, идущими по раскаленной залитой солнцем пыльной дороге,  Вот  они
приблизились к перекрестку, их силуэты на мгновенье четко вырисовались  на
пустой  возвышенности,  потом  они  пошли  по  направлению  к  затаившимся
стенам...
   Люси медленно подошла к середине дороги, думая:
   "Я ступаю по этому месту. Именно этого он  искал,  сюда  он  стремился.
Зачем я приехала  сюда?  Обычное  место,  каких  много.  Сельская  дорога,
изрытая следами повозок,  такую  дорогу  можно  увидеть  где  угодно  -  в
Мериленда, в Мейне, в Делавере. До самого горизонта не видно следов войны,
ничто не говорит о произошедшей здесь трагедии.
   Люси покачала головой. Она ощутила  пустоту  и  горечь  утраты.  Нечего
почтить памятью на этой невыразительной, пустынной земле, нет ничего,  что
соответствовало бы значимости момента. Ни знаков, ни обелисков, просто две
бессмысленные тропинки без всякой  истории.  Люси  чувствовала  за  спиной
присутствие сына, хмурого и неумолимого, и вдруг  он  стал  лишним  здесь.
Будь она  одна,  или  с  кем-то  другим,  подумалось  ей,  можно  было  бы
прочувствовать это, дать волю своей тоске,  найти  облегчение.  Не  с  ним
нужно было ехать сюда, думала она.
   И невольно ей в голову пришел вопрос: И сколько  же  я  должна  пробыть
здесь? Прилично ли будет уехать через десять минут?  А  через  пятнадцать?
Оставить цветок, проронить слезу, нацарапать имя на камне?
   Она оглянулась на Тони. Он по-прежнему сидел за рулем, надвинув на  лоб
шляпу, чтобы  защитить  глаза  от  солнца.  Он  не  смотрел  на  мать,  он
безразлично оглядывал местность. Люси пришло в голову,  что  он  похож  на
шофера, ждущего свою хозяйку у двери магазина, безучастный к тому, что она
покупает, сколько пробудет там, и  куда  они  поедут  дальше.  Он  ждал  с
отчужденным оплаченным  безликим  терпением,  отрабатывая  свою  зарплату,
мечтая о конце рабочего дня, когда он будет наконец свободен.
   Люси подошла к автомобилю. Тони повернулся к ней лицом.
   - Ну, и местечко для смерти, - сказал он.
   Люси не ответила. Она подошла к машине  с  другой  стороны,  осторожно,
чтобы не упасть в ров. Открыв сумочку, лежавшую  на  сиденье,  она  вынула
письмо  сержанта  и  аккуратно  извлекла  его  из  конверта.  Края  листка
потрескались и истрепались, развернув  письмо,  она  заметила  ,  что  оно
начачло рваться на сгибах.
   - Вот, - сказала она. - Может, тебе захочется прочитать.
   Тони бросил на нее подозрительный взгляд. Водителю не хотелось  вникать
в тайны господ. Но он взял письмо, разложив его на руле, и начал читать.
   Люси подошла к автомобилю сзади  и  облокотилась  на  багажник.  Ей  не
хотелось видеть, как Тони  читает,  не  стоило  заставлять  его  ради  нее
изображать на лице жалость, недоумение по  поводу  неграмотности  сержанта
или горе по поводу событий  далекого  прошлого.  Люси  болезненно  ощущала
тишину, которая так отличалась от  шумной  толкотни  американских  сел.  И
вдруг она поняла, что  не  хватает  пения  птиц.  Ну  да,  вспомнила  она,
французы все убивают - птиц либо перестреляли, лиюо научили молчать.
   Она слышала шелест бумаги -  Тони  складывал  письмо  в  конверт,  Люси
повернулась . Он бережно обращался с хрупким листком, аккуратно  заправляя
края. Потом Тони задумчиво похлопал несколько  раз  конвертом  по  рулю  и
молча устремил взгляд на дорогу. Положив письмо  в  карман,  он  вышел  из
машины и направился к середине дороги.  Остановившись  он  начал  ковырять
носком туфля дорожную пыль.
   - Он делал ошибки до последней минуты, да? - сказал Тони,  разрыхляя  и
потом разравнивая землю ногой. - Он всегда был уверен,  что  другой  готов
сдасться.
   - Это все, что ты можешь сказать?
   - А чего ты ждала от меня? Мне  нужно  произнести  речь  о  героической
смерти? Он просто прогуливался. - Тони вернулся к матери. - Ему нужно было
оставаться в части, как писал сержант.
   - Сержант этого не писал.
   - Но имел в виду. Все остальные, те, что поумнее  -  остались.  Они  не
были бесстрашными оптимистами и демократами, - мрачно  сказал  Тони.  -  И
вернулись домой.
   Он рывком повернулся  и  посмотрел  на  перекресток.  Потом  подойдя  к
багажнику, порылся под брезентовым покрытием и  вытащил  тонкий  перочиный
ножик, открыл его и закрепил лезвие. Оно имело загнутый конец  и  походило
не палочку в его руках. Тони снова наклонился и на этот раз извлек бутылку
в соломенном футляре, под которым оказалось запечатанное бренди.
   - На случай холодных ночей и  жажады  в  пути,  -  пояснил  он,  бросая
соломенный футляр в канаву. - У тебя есть штопор?
   - Нет, - Люси наблюдала за сыном удивленным и недоумевающим взглядом.
   - Это неправильно с твоей стороны, - сказал Тони. - Во  Франции  всегда
нужно иметь при себе штопор. - Он вернулся к середине дороги и внимательно
посмотрел под ноги. Затем ножиком начал медленно  и  старательно  выводить
что-то на земле. Люси заинтересовавшись подошла к нему сзади и посмотрела,
что он делает.
   - ОЛИВЕР КРАУН, - писал Тони широкими и ровными  печатными  буквами.  -
МУЖ* ОТЕЦ.
   Он помедлил, держа навесу нож и  добавил  "ТОРГОВЕЦ".  Закончив  работу
Тони немного отступил, склонив голову набок, как художник любующийся своим
произведением. Потом сделал шаг вперед и рамкой очертил надпись.
   - Вот, так лучше, - сказал он, подошел к