Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
- Великолепен! - прошептала Гильдегарда. - Пан Файташко, я признательна
вам до гроба...
- Я с первого взгляда разгадал в нем незаурядный ум, - ответил Диоген,
нежно сжимая пальчики своей восхитительной подруги.
В эту минуту доктор философии, выйдя из задумчивости, снова поднял
голову и, глядя в потолок, быстро проговорил:
- Тут, вероятно, много воров...
Все переглянулись, а пан Диоген спросил:
- Вы спрашиваете, доктор, об общем моральном уровне здешних мест или
же...
- Что касается морали, - прервал его Эдзик, - то по этому вопросу я
могу поделиться сведениями: в текущем году в нашем городе было тридцать
краж, два поджога, пять попыток изнасилования, из которых только три
увенчались успехом...
- Пан Эдгард... - с упреком прошептала добродетельная Гильдегарда.
- Пожалуйте ужинать! - неожиданно объявила горничная, прервав таким
образом, к великому неудовольствию Эдзика, продолжение перечня
статистических данных.
В конце ужина, длившегося часа два, так как и старая дама, и тщедушный
Эдзик, и не менее тщедушный Файтусь оказали большое внимание кухне
прекрасной Гильдегарды, а пленительная хозяйка дома собственноручно
накладывала двойные порции своему знаменитому гостю, молчавший до сих пор
доктор философии стал беспокойно ерзать и вздыхать.
- Вам что-нибудь нужно? - спросила Гильдегарда.
- Покой, - ответил занятый своими мыслями философ.
- Покой и бумага? Понимаю... Пан Файташко, будьте любезны, зажгите
свечу. Пан доктор хочет писать... Думаю, что мой будуар будет самым
подходящим местом: там вы найдете все необходимое.
Доктор философии кивнул головой, и через минуту его проводила в будуар
сама хозяйка; весьма тонко выполнив эту миссию, пылая румянцем, сияющая,
вернулась она в гостиную со словами:
- Пан Файташко, мой друг, приношу вам стократную благодарность!.. Этот
знаменитый человек, несомненно, создаст в моем доме нечто возвышенное...
- Несомненно! - восторженно воскликнул Диоген.
- Если только он нас не надувает, - добавил Эдзик.
- Как он рассеян! - удивлялась старая дама.
- Как всякий гений, - сказала Гильдегарда.
- В минуту зарождения великой мысли, - докончил Файтусь.
- Действительно, пан Диоген, - нежно сказала пани Гильдегарда, - лишь
сравнив вас с ним, я поняла, что все знаменитые люди похожи друг на друга и
что я поистине должна гордиться таким другом, как вы.
- Пани Гильдегарда, - ответил Файтусь, - я польщен вашей дружбой, а
сравнение, приведенное вами, наполняет сердце мое восторгом. Хотя, -
прибавил он, вздыхая, - я знаю, что недостоен даже завязать ремни у сандалий
нашего нового друга.
- Хотела бы я знать, однако, что он там делает? - неожиданно спросила
старая дама, видимо не понимая, сколько блаженства кроется во взаимных
излияниях благородных и чувствительных душ.
Прекрасная Гильдегарда, игриво погрозив пальчиком гостям, легко, как
небесное видение, подлетела к двери будуара и заглянула в замочную скважину.
- Темно... - протянула она в величайшем изумлении.
К ней подошел Диоген и приотворил дверь.
- Темно!.. - повторил он.
Услышав это, ехидный Эдзик взял лампу, и через минуту вся компания
очутилась в будуаре прекрасной женщины.
За письменным столом не было никого, в амбразуре окна также не было
никого, зато, укрывшись за пологом от взглядов невежд, кто-то храпел на
постели пленительной девы.
- Ну, это уже, пожалуй, слишком! - прошептала Гильця.
- Какая эксцентричность! - удивился Диоген.
- Бахвальство! - буркнул Эдзик.
В эту минуту полог сильно заколыхался, и все услышали сдавленный голос,
бормотавший:
- Верно, воры... Надо быть настороже!..
- Лунатик или болтун, - проворчал Эдзик.
- Уйдем отсюда, - сказала Гильдегарда.
- Вот увидите, он проснется и, несомненно, извинится перед нами, -
уверял Файтусь, осторожно пятясь назад.
Полог заколыхался еще сильнее, все попятились еще стремительнее, а
гневный голос закричал:
- Воры! Разбойники!.. Где мой револьвер? Клянусь, я уложу на месте по
крайней мере шестерых!..
Одновременно в будуаре послышался грохот. Эдзик поставил лампу на стол
и вдруг скрылся где-то в его окрестностях. Диоген бросился собирать ноты на
рояле и куда-то пропал. Прекрасная Гильдегарда и почтенная дама хотели сесть
на диван, но тоже исчезли. В течение одной секунды казалось, что в гостиной
нет ни живой души, кроме доктора философии: с горящими глазами и сжатыми
кулаками он быстро расхаживал посредине комнаты и бормотал:
- Где же Чеслав?.. Оставил вещи без присмотра, и все куда-то черти
унесли! Вот тоже!..
Вдруг дверь из прихожей отворилась, и вошел врач Коцек с неразлучным
Дрындульским (с левой стороны).
- Что ты тут делаешь? - вскричал Коцек, обращаясь к возбужденному
философу.
- Ничего... Соснул немножко, но меня разбудили воры... Я им голову
размозжу!.. Почему Чеслав не идет спать? Чего он шатается по ночам?
- Полно, полно! - уговаривал его врач. - Чеслав просит, чтоб ты шел к
нему, пан Дрындульский тебя проводит.
- Люблю я эти ночные прогулки, - проворчал доктор философии и, уже
заметно успокоившись, покинул гостиную... навсегда!
- Кто его сюда привел, пан Диоген? - спросил Коцек, заглядывая под
рояль.
- Я, дорогой доктор, по требованию пани Гильдегарды, - весь дрожа,
ответил Диоген и, внезапно вынырнув из-под рояля, с чувством пожал руку
врачу. - Молчите, ради бога! - прибавил он тише.
- Необыкновенный, однако, доктор философии! - громко вскричал Эдзик,
показавшись возле стола, который до сих пор надежно скрывал его.
- Пан Эдгард, пан Диоген, протяните нам руки, - раздались из-под дивана
два женских голоса, и через минуту в гостиной появилась, словно из-под
земли, прекрасная Гильдегарда в сопровождении перепуганной старушки.
- Ах, доктор! - воскликнула соблазнительная хозяйка дома. -
Вообразите... мужчина на моей постели! Ох! Он, как видно, минутами бывает не
в себе?
- Это от чрезмерной умственной работы, - объяснил Диоген, снова сжимая
руку врача.
- А случаются у него минуты, когда он приходит в себя? - продолжала
допытываться Гильдегарда.
- О, очень часто! - снова ответил Файтусь, еще сильнее сжимая руку
врача.
- Какой же он чудак! Ах, боже мой!..
- Не забывайте, дорогая пани, - взволнованно сказал Диоген, - что у
каждого великого человека бывают подобные минуты за... затмения. Один мудрец
на званом обеде брал с блюда пальцами шпинат...
- Ужасно! Любопытно, когда он пишет свои знаменитые философские труды:
в те ли минуты, когда приходит в себя, или же...
- По-разному, это зависит от темы, - ответил врач.
После этого разъяснения Коцек простился со всеми и ушел. Услужливый
Диоген не мог удержаться, чтоб не проводить его со свечой до самых ворот.
- Хотел бы я знать, - сказал по дороге врач, - на кой черт вы вытащили
из гостиницы этого сумасшедшего?.. Чеслав сердится, мы избегались, а вы
залезли под диваны и рояли...
- Ах, доктор, - ответил Диоген, - если б вы знали, как меня замучила
эта баба! Сплетник Дрындульский наговорил ей, что приехало несколько
Клиновичей, докторов философии, которые желают с ней познакомиться, и,
представьте себе, эта старая ведьма целый день надоедала мне, чтобы я хоть
одного привел к ней. Ну, думаю, пеняй на себя... ты хочешь Клиновича, я тебе
его доставлю, но не моя вина, что у него в голове не все в порядке.
- А когда же свадьба? - спросил врач уже в воротах.
- Сегодня она сказала, что если я приведу к ней Клиновича, то через
месяц. Кстати... сжальтесь, доктор, повлияйте на Дрындульского, чтобы он не
проболтался!..
- Будьте спокойны, - ответил врач и скрылся на улице.
Через несколько дней Коцек, вернувшись вечером домой, застал два
письма; приводим их содержание.
"I"
"Уважаемый доктор, лучший наш друг!
В четверг, в восемь часов вечера, в квартире пани Гильдегарды...
состоится моя помолвка с этой несравненной женщиной. Мы ни минуты не
сомневаемся, что вы, бесценный друг, удостоите своим присутствием в качестве
свидетеля это торжество, на котором, кроме вас, дорогого Дрындульчика и
нескольких других наших доброжелателей, больше никого не будет.
Ваш до гроба Д.Файташко".
"II"
"Милостивый государь!
Вы привели ко мне в дом мнимого доктора философии, позволив себе, равно
как и уважаемый Каэтан Дрындульский, недостойную шутку, после которой ваши
посещения, сударь, равно как и вышеупомянутого господина, считаю
неуместными.
С глубоким уважением Пастернаковский".
Прочитав это, Коцек взглянул на часы и помчался в город, в знакомую
лавочку, торговавшую вином и бакалеей, где он надеялся встретить пана
Пастернаковского, к которому ни на минуту не терял чувства глубокого
уважения. Предчувствие не обмануло его: в указанном месте он действительно
застал обиженного приятеля раздумывающим за какой-то обросшей плесенью
бутылкой над тщетой мира сего.
- Пан Пастернаковский, - начал врач, - я изумлен...
- А-а-а! Милый Коцек!.. - прервал его Пастернаковский. - Вы насчет
письма? Пустяки! Забудьте о нем. Хотя, по правде говоря, вы устроили мне
каверзу. Весь город издевается надо мной.
- Но...
- Постойте, не прерывайте! Скажу в двух словах. Вы обещали привести к
нам ученого и писателя, а главное - философа с головы до пят, а кого вы
привели? Ни то ни се! Спросили его о Гейдельберге, а он стал говорить о вине
и немках; ел он (чего я отнюдь не ставлю ему в вину), как батрак, танцевал,
как студентик, декламировал... и так далее, и так далее... Что же это за
философ? Вот тот, что был у пани Гильдегарды, это настоящий человек! Молчит,
размышляет, глубокий ум... Говорил он только о просвещении и морали, потом
потребовал бумагу, перья, отдельную комнату и, кажется, написал там нечто
весьма замечательное...
- Но, пан Пастернаковский! Тот, что был у пани Гильдегарды, вел себя уж
очень эксцентрично!
- Вот именно! Вот это и нужно! Мы все ждали, что ваш философ выкинет
что-нибудь эксцентричное, но где там!.. Он даже не представляет себе, что
такое эксцентричность! Откровенно говоря, мои дамы совсем охладели к
философии. Ну, да все равно! Выпейте стаканчик, если меня любите, а в другой
раз так не поступайте с нами.
- Но уверяю вас, даю честное слово, что Чеслав Клинович самый подлинный
доктор философии и автор многих трудов...
- Я верю вам и понял это с первого же взгляда, но что поделаешь с
женщинами? Для них человек без соответствующей внешности, без так
называемого паспорта, ничего не стоит. Только нас, глубже постигающих
сущность вещей, удовлетворяет само звание!..
"ПРИМЕЧАНИЯ"
"ДОКТОР ФИЛОСОФИИ В ПРОВИНЦИИ"
Рассказ впервые опубликован (частично) в 1875 году в журнале "Кольце",
полностью - в сборнике "Мелочи" ("Drobiazgi") в 1891 году.
Болеслав Прус.
Затруднения редактора
---------------------------------------------------------------------
Книга: Б.Прус. Сочинения в семи томах. Том 1
Перевод с польского В.Ивановой. Примечания E.Цыбенко
Государственное издательство художественной литературы, Москва, 1961
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 5 октября 2002 года
---------------------------------------------------------------------
Что стерлось на скрижалях прошлого,
Пусть воскреснет в песне или шутке.
- Да натопи ты хоть раз как следует эту чертову печку, разрази тебя
гром! - крикнул довольно солидный мужчина в собачьей, под медвежью, шубе. -
Ну, что ты торчишь здесь, разиня?
- Жду корректуру.
- Осел, как же я буду тебе править корректуру, если у меня пальцы
окоченели?.. Натопи печку, тогда сделаю.
- Да печка же дымит.
- Чтоб вас всех тут продымило, растяпы! - продолжает ругаться мужчина,
по-извозчичьи хлопая себя озябшими руками по бокам. - Разогрей мне хотя бы
чернила, а то и они замерзли!
Парень отправляется с замерзшими чернилами в более теплые места,
мужчина в шубе, отогрев руки, принимается тереть уши ярко-клерикального
цвета, а тем временем в дверях этого храма остроумия появляется метранпаж.
- Пан редактор, - говорит он, - на заглавном рисунке стерся нос.
- А что я могу сделать? Не отдам же я свой нос. Идите к художнику.
- Художник тоже не отдает, у него у самого его нет; да и поздно уже.
- Я замечаю, что вы день ото дня становитесь все остроумнее, пан, как
вас...
- Все мы здесь острим понемногу, пан редактор. Вместо рисунка придется
дать текст.
- А где я возьму вам текст, если сотрудники не прислали рукописей?
- Но вы же собирались дать... этот... скелет... или как его там...
- Ага!.. "Скелет и дева", фантазия! Дам, но пусть кто-нибудь пишет под
мою диктовку; есть у вас подходящий человек?
- Найдется. Здесь наверху живет один, он писцом у адвоката, так я
приведу его к вам.
- Хорошо. Ну, а тебе что? - спрашивает редактор вошедшего в эту минуту
мальчика. - Принес рукопись?
- Какое там, пан редактор! Пан Охватович страшно болен и прислал вам
только записку.
- Давай ее сюда!.. - Читает: - "Весь мир мне опротивел... голова
тяжелая... умираю без надежд и сожаления... Пришлите мне несколько рублей.
Охватович.
Постскриптум. Велите вашему мальчишке купить мне по дороге несколько
лимонов".
- Ах, чтоб ты скис! - кричит редактор, снова принимаясь отогревать
руки. - Чтоб тебя!.. Видел ты пана Охватовича?
- Видел. У него голова обмотана платком.
- А что с ним?
- Не знаю, пан редактор. Прислуга сказала, что вчера его привезли в
первом часу ночи и из саней на руках внесли в комнату. Кажется, он был на
именинах.
- Ах! - вздыхает редактор, падая в кресло и закрывая лицо руками.
В это время входит метранпаж в сопровождении лысого человека средних
лет, физиономия которого отличается спокойствием, граничащим с полнейшим
равнодушием ко всему окружающему миру.
- Вот, пан редактор, пан Дульский пришел писать.
- Хорошо, садитесь и пишите, - отвечает редактор, не отнимая рук от
лица.
- Добрый день! - говорит Дульский все с тем же безразличным видом.
- Туда! - указывает метранпаж; затем усаживает равнодушного писца задом
к спине редактора, подвигает к нему перо и чернила и подкладывает какую-то
газету под бумагу.
- А сколько вам нужно полос "Скелета и девы"? - спрашивает редактор,
обращаясь к метранпажу.
- Две с половиной.
- Какой сегодня холод, - замечает пан Дульский.
- Давайте писать, - говорит редактор, - даже не взглянув на своего
ближнего, взявшего на себя роль каллиграфической машины.
- Я уже лет десять не припомню такой зимы, - уверяет Дульский.
- Заглавие "Скелет и дева", - диктует редактор. Перо Дульского начинает
скрипеть.
"Беспредельная степь (многоточие), ужасная (многоточие), пустынная
степь (многоточие). Вместо зеленой травы белеет снег. Вместо щебета птиц -
зловещее карканье ворон и завывание ветра. (Абзац.)
На лице девы, подобном мраморному изваянию, застыло выражение ужаса:
все ближе и ближе вслед за ее гордым скакуном мчится стая волков, зловеще
высунувших кровавые языки и яростно щелкающих белыми, как фарфор, зубами..."
Вдруг редактор умолкает, словно холод описываемой степи заморозил и
каскад его слов. В приоткрывшихся дверях показывается острая бородка,
крючковатый нос и коротко остриженная голова.
- А-ааа... пан Йосек! Что скажете?
- Нижайший поклон, пан редактор. Я пришел за теми семью рублями... ну,
вы знаете...
- Теперь у меня нет. Пан Дульский, пишите дальше!
- Как это нет? Я должен сегодня же заплатить хозяину.
- Не мешай! "Из глаз и ноздрей ретивого скакуна сыплются искры; он
несется как вихрь, но вдруг волчица подскакивает к нему и вырывает у него
хвост. Кровь хлещет потоками..."
- Ну, что же будет, пан редактор?
- Теперь ты ничего не получишь; не мешай!
- Так я подожду.
- Не жди, говорят тебе!
- Но я же не могу... Сегодня я должен получить мои семь рублей.
Мрачный редактор вдруг принимает величественный вид.
- Йосек, - говорит он, - через час ты получишь полтинник, а теперь
убирайся отсюда, не то...
Йосек исчезает.
- Погоди же, постой! Постой! Принеси-ка мне еще коробку папирос.
- Дайте денег.
- У меня нет мелких; купи на свои и оставь папиросы в типографии.
- С какой это стати? Я и денег не получил, да еще должен покупать вам
папиросы?
- Можешь за это выпить рюмку водки.
- Тоже за свой счет?
- Разумеется. Пока что...
- Ну и ну!..
- Пан Дульский, пишите дальше, - говорит редактор, поглядывая через
плечо на сидящую за ним машину. - "Эта ничтожная добыча лишь на мгновение
задержала стаю бегущих волков, быстро догоняющих свою жертву..."
- Пан редактор! - кричит, вбегая с озабоченным видом, какой-то господин
в старой бурке и измятой шляпе. - Пан редактор, ради бога, дайте мне
пятнадцать рублей!
- Пятнадцать рублей? - с изумлением спрашивает редактор, притопывая
ногами и крепко растирая руки. - А статью вы принесли?
- Боже мой! Оставьте меня в покое с этой статьей по крайней мере
сегодня. Вы же знаете, моя жена...
- Ааа... поздравляю!
- Ну, вот видите сами, можно ли в такую минуту думать о статье?
- Милостивый государь, подобная причина могла бы с полным основанием
послужить оправданием для вашей жены, - сурово возразил редактор, - но никак
не для вас.
- Ах, пан редактор, не терзайте меня! Мне до зарезу нужны пятнадцать
рублей, а вы...
- Через час мы сможем предложить вам пять рублей, а теперь... Пан
Дульский, пишите дальше.
- О, чтоб вас!.. - буркнул автор и хлопнул дверью.
Перо скрипело, редактор диктовал:
- "В это мгновение самый крупный волк подскочил к несущемуся вскачь
коню и сорвал у него копыто с левой ноги; однако благородное животное,
чувствуя, какой драгоценный груз оно несет, продолжало мчаться вперед, не
касаясь снега ногами... Поток крови, хлынувший из хвоста, замерз..."
Но тут редактор струхнул, увидев в открытых дверях некое важное лицо в
шубе с енотовым воротником.
- А... уважаемый пан Гольдфиш!.. Что привело вас ко мне так рано?
- Добрый день! Вы, вероятно, шутите, - ведь еще вчера вы должны были
отдать мне эти сто двадцать рублей.
- Прошу вас, пан Гольдфиш, садитесь, пожалуйста! Надеюсь, сынок ваш
получил хороший табель?
- Ничего... Но, видите ли, у меня нет времени, а вы всегда как-то
умеете заговорить мне зубы.
- Так, пан Гольдфиш, если у вас нет времени сейчас, мы сможем уладить
наши счеты через несколько дней.
- Через несколько дней?.. Разве уж через суд, - с оскорбленным видом
ответил Гольдфиш, собираясь уходить.
- Минуточку, пан Гольдфиш!.. Вы знаете "Венецианского купца" Шекспира?
- А почему бы мне не знать? Я всего Шекспира чуть не наизусть знаю.
- Вы помните, что в этой трагедии фигурирует ростовщик Шейлок?
- Ну да... Шей... Помню, помню...
- Так