ей  драной  заднице,  покуда  не  отдадут  приказ  и  не
потрюхает он опять вкалывать ради куска хлеба.
   - Но ведь разве, - ввязывается Блум, - дисциплина не везде одинакова? Я
хочу сказать, разве у вас не было бы то же самое, если бы вы  против  силы
выставили свою силу?
   Ну что я вам  говорил?  Не  пить  мне  этого  портера,  если  он  и  до
последнего издыхания не будет вам доказывать, что черное это белое.
   - Мы выставим силу против силы, -  говорит  Гражданин.  -  У  нас  есть
великая Ирландия за океаном. Их выгнали из родного дома и родной страны  в
черном сорок седьмом году. Их  глинобитные  лачуги  и  придорожные  хижины
сровняли с землей, а в "Таймсе" радостно возвещали трусливым  саксам,  что
скоро в Ирландии останется не больше ирландцев, чем краснокожих в Америке.
Паша турецкий, и тот  прислал  нам  какие-то  пиастры.  Но  саксы  нарочно
старались  задушить  голодом  нацию,  и  хоть  земля   уродила   вдосталь,
британские гиены подчистую  скупали  все  и  продавали  в  Рио-де-Жанейро.
Крестьян наших они гнали толпами! Двадцать тысяч из  них  распростились  с
жизнью на борту плавучих гробов. Но те, что достигли земли  свободных,  не
позабыли земли рабства. Они еще вернутся и отомстят,  это  вам  не  мокрые
курицы, сыны Гранунл, заступники Кетлин-ни-Хулихан.
   - Совершенно справедливо, - снова Блум  за  свое,  -  но  я-то  имел  в
виду...
   - Да мы уж давно этого ждем, Гражданин, - Нед вставляет. -  Еще  с  тех
пор, как бедная старушка нам говорила, что французы у наших берегов, с тех
пор, как они высаживались в Киллале.
   - Верно, - говорит Джон Уайз. - Мы сражались за Стюартов, а они предали
нас, с головой выдали вильямитам. А вспомните Лимерик и нарушение договора
на камне. Наши лучшие люди проливали кровь за  Францию  и  Испанию,  дикие
гуси. Одна битва при Фонтенуа чего стоит! А Сарсфилд, а О'Доннелл,  герцог
Тетуанский в Испании, а Улисс Браун из Камуса, фельдмаршал в войсках Марии
Терезии. Но что мы хоть когда-нибудь получили за это?
   - Французы! - фыркает Гражданин. - Компашка учителей танцев! Как  будто
сами не знаете. Для Ирландии цена им всегда была грош ломаный. А нынче они
из кожи лезут, устраивают entente cordiale [сердечное согласие (франц.)] с
коварным Альбионом, вроде обедов Тэй Пэя. Первые смутьяны Европы, и всегда
ими были!
   - Conspuez les Francais  [презирайте  французов  (франц.)],  -  говорит
Ленехан, прибирая к рукам кружечку пива.
   - А взять пруссаков и ганноверцев, - Джо поддакивает, - мало, что ли, у
нас сидело этих бастардов-колбасников на троне,  от  курфюрста  Георга  до
этого немчика и старой суки со вспученным брюхом, что околела недавно?
   И, убей бог, мы все там полегли со смеху, как он изобразил нам про  эту
старушку Вик в розовых очках, мол, что ни вечер, она в  своем  королевском
дворце глушит нектар и амброзию кувшинами, а как  упьется  до  поросячьего
визга, тут ее кучер загребает в охапку и плюхает как мешок  в  постель,  а
она его дергает за баки да распевает допотопные песенки про Эрен на  Рейне
и приди туда, где выпивка дешевле.
   - Ну что ж! - говорит Дж.Дж. - Зато теперь у нас Эдуард-миротворец.
   - Сказки для дураков, - ему Гражданин на это. - У этого кобеля заботы -
не мир наводить, а триппер не подхватить. Эдуард Гвельф-Веттин!
   - А что вы скажете, - Джо ярится, - про этих святош, ирландских попов и
епископов, которые разукрасили его покои в Мануте скаковыми эмблемами  его
Поганского то бишь Британского Величества да картинками всех  лошадей,  на
которых его жокеи ездят? Как же, граф Дублинский.
   - Туда б еще картинки всех баб, на которых он сам поездил, - предлагает
малыш Олф.
   На это Дж.Дж. солидно:
   -  Их  преосвященства  были  вынуждены  отказаться  от  этой  идеи   за
недостатком места.
   - Еще одну сделаешь, Гражданин? - Джо спрашивает.
   - О да, сэр, - тот ему.
   - Ну, а ты? - это Джо мне.
   - Бесконечно признателен, -  отвечаю.  -  И  дай  тебе  бог  всяческого
прибытку.
   - Все то же повторить, - Джо заказывает.
   А Блум, в своем чернорыжегрязноболотном котелке на макушке, все мелет и
мелет языком с Джоном Уайзом, входит в раж, глаза выкатил, что сливы.
   - Преследования, - говорит, - вся мировая история полна ими.  Разжигают
ненависть между нациями.
   - А вы знаете, что это такое, нация? - спрашивает Джон Уайз.
   - Да, - отвечает Блум.
   - И что же это? - тот ему снова.
   - Нация? - Блум говорит. - Нация это все люди, живущие в одном месте.
   - Ну, уморил, - смеется тут Нед. - Раз так, тогда нация это  я,  я  уже
целых пять лет живу в одном месте.
   Тут, конечно, все Блума на смех, а он пробует выпутаться:
   - Или, возможно, живущие в разных местах.
   - Под это я подхожу, - говорит Джо.
   - А нельзя ли спросить, какова ваша нация? - Гражданин вежливенько.
   - Ирландская, - отвечает Блум. - Здесь я родился. Ирландия.
   Гражданин на это ничего не сказал,  но  только  выдал  из  пасти  такой
плевок, что, дай бог, добрую устрицу с  Редбэнк  отхаркнул  аж  в  дальний
угол.
   - Ну  как,  поехали,  Джо,  -  говорит  он  и  вынимает  платок,  чтобы
утереться.
   - Поехали, Гражданин, - тот  ему.  -  Возьмите  это  в  правую  руку  и
повторяйте за мной следующие слова.
   Древняя и бесценная, покрытая хитроумной вышивкой,  ирландская  лицевая
пелена, которую предание связывает с именами Соломона из  Дромы  и  Мануса
Томалтаха-ог-Мак-Доноха,  авторов  Книги  Баллимот,  была  с   величайшими
предосторожностями извлечена на свет и вызвала  благоговейное  восхищение.
Избегнем пространных описаний прославленной красоты ее четырех  углов,  из
коих каждый - верх совершенства;  скажем  лишь,  что  на  них  можно  было
отчетливо различить четырех евангелистов, вверяющих четырем мастерам  свои
евангельские  символы,  скипетр  мореного  дуба,  североамериканскую  пуму
(заметим вскользь, что это не в  пример  более  благородный  царь  зверей,
нежели объект британской геральдики), тельца из Керри и  золотого  орла  с
Каррантухилла. Виды же, заполняющие сморкательное  поле,  изображали  наши
древние  дуны,  раты,  кромлехи  и  гриноны  [форты,  крепости,  дольмены,
солнечные залы (ирл.)], а также обители просвещения и  каменные  пирамиды,
слагаемые в память о бедствиях, и были столь же  прекрасны,  а  краски  их
столь же тонки, как и в те незапамятные времена, в пору Бармакидов,  когда
художники из Слайго  отпустили  поводья  своего  творческого  воображения.
Глендалох, дивные озера Килларни, развалины Клонмакнойса, аббатство  Конг,
Глен  Ина  и  Двенадцать  Сосен,  Око  Ирландии,  Зеленые   Холмы   Талла,
Крок-Патрик, пивоварня фирмы Артур Гиннесс, Сын и Компания (с огр.  отв.),
берега Лох-Ней, долина Овоки, башня Изольды, обелиск Мейпса, больница сэра
Патрика Дуна, мыс Клир, долина Ахерлоу, замок Линча, Скотч-хаус,  ночлежка
Рэтдаун  в  Локлинстауне,   тюрьма   в   Толламоре,   пороги   Каслконнел,
Килбаллимакшонакилл,  крест  в  Монастербойсе,  отель   Джури,   Чистилище
св.Патрика, Прыжок Лосося, трапезная в  манутском  колледже,  Кэрлис-хоул,
три места рождения первого герцога Веллингтонского,  скала  Кэшел,  болото
Аллен, склады на Генри-стрит, Фингалова пещера,  -  волнующие  изображения
всех  этих  мест  поныне  доступны  взорам.  Со  временем  они  стали  еще
прекрасней благодаря тем потокам, что скорбно изливались на них,  а  также
обильным наслоениям.
   - Раздай-ка нам кружки, - я прошу Джо. - Какая тут чья?
   - Вот это мое, - говорит Джо, - как сказал черт мертвому полисмену.
   - И еще я принадлежу к племени, - заявляет Блум, - которое ненавидят  и
преследуют. Причем и поныне. Вот в этот день. Вот в эту минуту.
   Бог ты мой, а окурок сигары ему совсем уже пальцы жжет.
   - Грабят, - говорит он. - Обирают. Оскорбляют. Преследуют. Отнимают то,
что наше по праву. Вот в эту самую минуту, - говорит он и поднимает кулак,
- продают на рынке в Марокко, как рабов, как скот.
   - Вы что ли говорите про новый Иерусалим? - Гражданин спрашивает.
   - Я говорю про несправедливость, - отвечает Блум.
   - Хорошо, - говорит Джон Уайз. -  Но  тогда  сопротивляйтесь,  проявите
силу, как подобает мужчинам.
   Уж это будет незабываемая картинка. Мишень для разрывной  пули.  Старая
жирная морда перед дулами пушек. Вот швабру он бы собой  украсил  отлично,
только обряди его в фартук с завязочками. А потом вдруг,  в  один  миг,  у
него душа в пятки, и он  уже  накручивает  все  другое,  наоборот,  жалкий
слабак, тряпка.
   - Но все это бесполезно, - отвечает он. - Сила, ненависть, история, все
эти штуки. Оскорбления и ненависть - это не  жизнь  для  человека.  Всякий
знает, что истинная жизнь - это совершенно противоположное.
   - И что же? - Олф его спрашивает.
   - Любовь, - отвечает Блум. - Я имею в виду, противоположное  ненависти.
Мне надо сейчас идти, - это он Джону Уайзу.  -  Тут  рядом,  заглянуть  на
минутку  в  суд,  нет  ли  там  Мартина.  Если  он  придет,  скажите  ему,
пожалуйста, что я скоро вернусь. Я на одну минуту.
   Да кто тебя держит-то? И выскакивает, как жирная молния.
   - Новый апостол язычников, - бурчит Гражданин. - Всеобщая любовь.
   - А что, - говорит Джон Уайз, - разве это не то же,  что  нам  твердят?
Возлюби ближнего своего.
   - Кто, этот гусь? - Гражданин ему.  -  Да  у  него  заповедь  -  обирай
ближнего своего. Любовь, Моуа! Ромео и Джульетта, чистая копия.
   Любовь любит любить любовь. Медсестра любит нового аптекаря.  Констебль
бляха 14-А любит Мэри Келли. Герти Макдауэлл любит  парня  с  велосипедом.
М.Б. любит красивого блондина. Ли Чи Хань люби целовай  Ча  Пу  Чжо.  Слон
Джамбо любит слониху Алису. Старичок мистер  Вершойл  со  слуховым  рожком
любит старушку миссис Вершойл со вставным  глазом.  Человек  в  коричневом
макинтоше любит женщину, которая уже умерла. Его Величество  Король  любит
Ее Величество Королеву. Миссис Норман В.Таппер любит капитана Тэйлора.  Вы
любите кого-то. А этот кто-то любит еще кого-то, потому что  каждый  любит
кого-нибудь, а бог любит всех.
   - Ну ладно, Джо, - говорю, - бывай здоров  и  пой  песни.  А  тебе  еще
больше сил, Гражданин.
   - Ура! - рявкает Джо.
   - Господь, Мария и Патрик да будут с вами, - говорит Гражданин.
   И опрокидывает свою кружку, чтоб промочить пасть.
   - Знаем мы эти басни, - говорит он. - Читает благие проповеди, а сам  в
карман к тебе лезет. Как там богомольный Кромвель и его железнобокие,  что
вырезали всех женщин и детей в Дрогеде, а на пушках у них вокруг дул  было
написано из библии: "Бог есть любовь"? Библия!  Не  читали  в  сегодняшнем
"Юнайтед айришмен" фельетон про визит зулусского вождя в Англию?
   - Нет, а что там? - Джо спрашивает.
   Гражданин  вытаскивает  из  своего  личного  архива  номер   газеты   и
принимается нам читать:
   -  Делегация  крупнейших  хлопковых  магнатов  Манчестера  была   вчера
представлена Его Величеству Алаки Абеакутскому дежурным  Главой  Протокола
лордом  Процедуром  из  Процедуры-на-Пустом-Месте,   дабы   выразить   Его
Величеству горячую благодарность английских  коммерсантов  за  привилегии,
данные им в его владениях. Члены делегации присутствовали на  завтраке,  в
заключение которого темнокожий  властитель  произнес  яркую  речь,  вольно
переводившуюся  британским  капелланом,  преподобным   Ананией   Богомолом
Барбоном. В ней он выразил  благодарность  массе  Процедуру  и  подчеркнул
сердечность отношений, существующих между Абеакутой и Британской Империей,
заявив, что величайшей драгоценностью для него  является  иллюстрированная
библия,  книга,  в  которой  слово  Божие  и  секрет  могущества   Англии,
благосклонно  подаренная  ему  предводительницей   белых,   великою   скво
Викторией, с личною надписью Августейшей  Дарительницы.  На  этом  владыка
Алаки, провозгласив тост "Черное и  Белое",  осушил  чашу  дружбы,  полную
первосортного ирландского виски, из черепа своего прямого  предшественника
на троне династии Какачакачаков, носившего прозвище Сорок Чирьев. Затем он
осмотрел крупнейшую из фабрик Хлопкополиса и поставил свой крест  в  книге
посетителей,  исполнив  при  этом  древний  и  очаровательный  абеакутский
военный танец, во время которого он проглотил  множество  ножей  и  вилок,
поощряемый радостными рукоплесканиями юных работниц.
   - Царственная вдовица, - говорит Нед, -  выше  всякого  подозрения.  Но
интересно, не использовал ли он эту библию так же, как я бы на его месте.
   - Так же, и даже еще лучше, - Ленехан  уверяет.  -  Ибо  потом  на  той
плодородной земле выросло пышное манговое дерево с широкими листьями.
   - А кто написал, Гриффит? - спрашивает Джон Уайз.
   - Да нет, - отвечает Гражданин. - Там  не  подписано  "Шангана".  Стоит
только инициал: П.
   - Что же, отличный инициал, - говорит Джо.
   - Так вот они и действуют, - говорит Гражданин. - Торговля  следует  за
флагом.
   - Да, - замечает Дж.Дж., - если они ведут себя не  лучше  бельгийцев  в
Конго, хорошенькая там жизнь.  Вы  не  читали  этот  доклад,  кто  же  его
написал...
   - Кейсмент, - подсказывает Гражданин. - Он, кстати, ирландец.
   - Да-да, он самый, - продолжает  Дж.Дж.  -  Насилуют  женщин,  девушек,
молотят туземцев по животам,  видно,  чтоб  выжать  из  них  весь  красный
каучук, какой можно.
   - Знаю, куда он пошел, - вдруг говорит Ленехан и щелкает пальцами.
   - Кто? - спрашиваю.
   - Блум, - отвечает он. - Это все липа  насчет  суда.  А  он  ставил  на
Рекламу и побежал сейчас загребать сребреники.
   - Чего, этот белоглазый кафр? - Гражданин не верит. - Да он в жизни  на
лошадь не поставит, даже со злости.
   - Нет, он туда пошел, - твердит свое Ленехан. - Я тут встретил  Бэнтама
Лайонса, он как раз на  эту  лошадку  хотел  ставить,  только  из-за  меня
раздумал и он сказал мне это Блум ему подкинул намек. На что хочешь  бьюсь
об заклад, он сейчас загребает сто шиллингов на свои пять. Единственный во
всем Дублине кто сорвал куш. Поставил на темную лошадку.
   - Сам он чертова темная лошадка, - ворчит Джо.
   - Пропусти-ка, Джо, - говорю. - Где у нас тут вход на выход?
   - Туда вон, - кивает Терри.
   Прощай, Ирландия, я еду в Горт. Значит выхожу я на  задворки  отлить  и
убей бог (сто шиллингов на пять) пока  я  там  выпускал  свой  (Реклама-то
взяла двадцать к) пока выпускал свой заряд я себе говорю я ж замечал ей-ей
что его (две пинты от Джо и у  Слэттри  одна)  его  так  и  тянет  куда-то
смыться (сто шиллингов это же пять фунтов) а  когда  они  жили  в  (темная
лошадка)  Сикун  рассказывал  как  бывало   сидят   за   картами   а   они
представляются будто ребенок болен (ну сила не меньше галлона напрудил)  и
эта его вислозадая половина  сообщает  по  внутреннему  телефону  мол  _ей
лучше_ или там _ей_ (ох!) весь план к тому чтоб он мог смыться в  выгодную
минуту с выигрышем а еще (как пузырь-то не  лопнул)  торгует  без  патента
(ох!)  Ирландия  говорит  моя  нация  (перр!  пукпукпук!)  нет  уж  их  не
переплюнешь этих чертовых  (ага  последний  остаток)  иерусалимских  (уф!)
рогачей.
   Одним  словом,  я  возвращаюсь,  а  они  все  долдонят,  и  Джон   Уайз
рассказывает, это, мол, Блум подал  идею  шиннфейнерам,  чтобы  Гриффит  в
своей газете разоблачал всяческие махинации, подтасовки состава  присяжных
или там жульничества с налогами, и чтобы по всем  странам  посылали  своих
представителей, продвигать торговлю ирландскими товарами. Менять  шило  на
мыло. Тут уж, я скажу вам, густой мрачок, если эта косоглазая рожа еще нам
примется устраивать наши дела. Уж дайте нам по-нашему сдохнуть. Боже спаси
Ирландию от этого жирного пройдохи и всех подобных ему. Мистер Блум и  его
шахер-махеры. А до него еще его папаша  занимался  мошенничеством,  старый
Мафусаил Блум, бизнесмен с большой дороги, отравился  синильной  кислотой,
но только прежде всю страну завалил своим  хламом,  брильянтами  на  пенни
пара. Ссуды по почте  на  удобных  условиях.  Любые  суммы  высылаются  на
основании расписки. Расстояние не ограничивается. Гарантий  не  требуется.
Ни дать ни взять, собачка Ланти Макхейла, что каждому хвостиком виляет.
   - Это истинный факт, - говорит Джон Уайз. - И вот вам человек,  который
про это может все рассказать, Мартин Каннингем.
   И точно, подкатывает муниципальный кэб, а в нем Мартин,  Джек  Пауэр  и
еще один  тип,  Крофтер  то  ли  Крофтон,  оранжист,  получает  пенсию  от
таможенного ведомства и при Блэкберне состоит, где ему  платят  за  то,  -
или, может, Кроуфорд? - что он шляется по всей стране за казенный счет.
   Наши путники достигли постоялого двора и спешились на  землю  со  своих
скакунов.
   -  Гей,  слуги!  -  вскричал  один  из  прибывших,  чья  осанка  тотчас
изобличала предводителя. - Ленивые прохвосты! Сюда!
   И с этими словами он шумно принялся колотить рукояткою меча по открытой
оконной решетке.
   На сей призыв немедля появился хозяин, на ходу подпоясывая свой плащ.
   - Добрый вам вечер,  милостивые  господа!  -  проговорил  он,  угодливо
кланяясь.
   - Живей пошевеливайся, бездельник! - вскричал ему стучавший в  окно.  -
Вели позаботиться о наших конях. А нам подай лучшего, что только  найдется
в твоей дыре, ибо, клянусь, добрый ужин не повредил бы нашим желудкам.
   - Увы, добрые господа! - отвечал ему на это хозяин. - В моем нищем доме
и в погребе и в кладовке хоть шаром покати. Право, совсем не знаю,  что  и
предложить вашим милостям.
   - Что это  ты  там  мелешь?  -  вскричал  при  этих  словах  второй  из
прибывших, человек с весьма приятными и живыми чертами лица. -  Так-то  ты
принимаешь королевских гонцов, толстопузый мошенник!
   Лицо хозяина изменилось во мгновение ока.
   - Прошу вас, смилуйтесь, благородные рыцари! - смиренно взмолился он. -
Коль скоро вы гонцы нашего короля (да оградит бог Его Величество!), у  вас
не будет нужды ни в чем. Клянусь, друзьям короля (да благословит  бог  Его
Величество!) не придется поститься в моем доме.
   - Так живо принимайся за дело! - воскликнул прежде молчавший путник,  в
ком вся наружность выдавала любителя хорошо поесть.  -  Чего  там  у  тебя
найдется для нас?
   Вновь низко кланяясь, хозяин ему отвечал:
   - Не окажете ли вы честь, достойнейшие рыцари, моим паштетам из молодых
голубей, бифштексам из оленины, седлу теленка, утке, зажаренной с  румяным
беконом, кабаньей голове с  фисташками,  чаше  сладкого  заварного  крема,
пудингу с рябиновым соком и кувшину старого рейнского?
   - Гром и молния! - вскричал вопрошавший. - Вот это по мне! Фисташки!
   - Ага! - рассмеялся путник с приятными чертами лица. - Нечего  сказать,
нищий дом и пустая кладовка! Он славный шутник, этот негодяй.
   Стало быть, входит Мартин и спрашивает, где Блум.
   - Где ему быть? - отвечает Ленехан. - Обирает вдов и сирот.
   - Правда это или нет, - спрашивает Джон Уайз, - то, что  я  рассказывал
Гражданину про Блума и его связи с Шинн Фейн?
   - Да, это правда, - говорит Мартин, - или, по  крайней  мере,  так  про
него наушничают.
   - Это кто же наушничает? - спрашивает Олф.
   - Я, - отвечает Джо. - У меня шапка с наушниками.
   - Но, в конце концов, - рассуждает Джон Уайз, - почему еврей  не  может
любить свою родину точно так же, как и всякий другой?
   - Отчего бы нет? - Дж.Дж. на это ему. - Если только он знает,  где  его
родина.
   - Он что, еврей или же он язычник или католик или  методист  или,  черт
дери, еще что-то? - Нед спрашивает. - Кто он такой  вообще?  Я  вам  не  в
обиду, Крофтон.
   - Мы его не желаем, - говорит Крофтер, оранжист или пресвитерианец.
   - Кто такой Джуниус? - говорит Дж.Дж.
   - Он - отпавший  еврей,  -  объясняет  Мартин,  -  родом  откуда-то  из
Венгрии, и это именно он придумал все планы насчет венгерской  системы.  У
нас в муниципалитете про это знают.
   - А он не родственник дантиста Блума? - спрашивает Джек Пауэр.
   - Нет, просто однофамильцы, -  Мартин  ему.  -  Его  настоящая  фамилия
Вираг. Фамилия отца его, который отравился. Он получил разрешение  сменить
фамилию, то