трастно  заметил  мистер
Дедал.
   Тихий сдавленный смех мистера Пауэра раздался в карете.
   Колонна Нельсона.
   - Сливы, восемь на пенни! Восемь на пенни!
   - Давайте-ка мы примем более серьезный вид, - сказал Мартин Каннингем.
   Мистер Дедал вздохнул:
   - Бедняга Падди не стал бы ворчать на нас, что мы  посмеялись.  В  свое
время сам порассказывал хороших историй.
   - Да простит мне Бог! - проговорил мистер Пауэр, вытирая влажные  глаза
пальцами. - Бедный Падди! Не думал я  неделю  назад,  когда  его  встретил
последний раз и был он, как всегда, здоровехонек, что буду  ехать  за  ним
вот так. Ушел от нас.
   - Из всех, кто только носил шляпу на голове, самый достойный  крепышок,
- выразился мистер Дедал. - Ушел в одночасье.
   - Удар, - молвил Мартин Каннингем. - Сердце.
   Печально он похлопал себя по груди.
   Лицо как распаренное: багровое. Злоупотреблял  горячительным.  Средство
от красноты носа. Пей до чертиков, покуда не станет трупно-серым. Порядком
он денег потратил, чтоб перекрасить.
   Мистер Пауэр смотрел на проплывающие дома со скорбным сочувствием.
   - Бедняга, так внезапно скончался.
   - Наилучшая смерть, - сказал мистер Блум.
   Они поглядели на него широко открытыми глазами.
   - Никаких страданий, - сказал он. - Момент, и кончено. Как  умереть  во
сне.
   Все промолчали.
   Мертвая сторона улицы. Днем всякий унылый  бизнес,  земельные  конторы,
гостиница для  непьющих,  железнодорожный  справочник  Фолконера,  училище
гражданской службы, Гилл,  католический  клуб,  общество  слепых.  Почему?
Какая-то есть причина. Солнце или ветер. И  вечером  то  же.  Горняшки  да
подмастерья.  Под  покровительством  покойного  отца  Мэтью.  Камень   для
памятника Парнеллу. Удар. Сердце.
   Белые лошади с белыми султанами галопом вынеслись из-за  угла  Ротонды.
Мелькнул  маленький  гробик.  Спешит  в   могилу.   Погребальная   карета.
Неженатый. Женатому вороных. Старому холостяку пегих. А монашке мышастых.
   - Грустно, - сказал Мартин Каннингем. - Какой-то ребенок.
   Личико карлика, лиловое, сморщенное, как было у  малютки  Руди.  Тельце
карлика, мягкое, как замазка, в сосновом гробике с белой  обивкой  внутри.
Похороны оплачены товариществом. Пенни в неделю  за  клочок  на  кладбище.
Наш. Бедный. Крошка. Младенец. Несмышленыш. Ошибка природы.  Если  здоров,
это от матери. Если нет, от отца. В следующий раз больше повезет.
   - Бедный малютка, - сказал мистер Дедал. - Отмаялся.
   Карета медленно взбиралась на холм Ратленд-сквер. Растрясут его  кости.
Свалят гроб на погосте. Горемыка безродный. Всему свету чужой.
   - В расцвете жизни, - промолвил Мартин Каннингем.
   - Но самое худшее, - сказал мистер Пауэр, - это когда человек кончает с
собой.
   Мартин Каннингем быстрым движением вынул часы, кашлянул,  спрятал  часы
обратно.
   - И это такое бесчестье, если у кого-то в  семье,  -  продолжал  мистер
Пауэр.
   - Временное умопомрачение, разумеется,  -  решительно  произнес  Мартин
Каннингем. - Надо к этому относиться с милосердием.
   - Говорят, тот, кто так поступает, трус, - сказал мистер Дедал.
   - Не нам судить, - возразил Мартин Каннингем.
   Мистер Блум, собравшись было заговорить, снова  сомкнул  уста.  Большие
глаза Мартина Каннингема.  Сейчас  отвернулся.  Гуманный,  сострадательный
человек. И умный. На Шекспира похож. Всегда найдет доброе слово. А  у  них
никакой  жалости  насчет  этого,  и  насчет  детоубийства   тоже.   Лишают
христианского погребения. Раньше загоняли в могилу кол, в сердце ему.  Как
будто и так уже не разбито. Но иногда  те  раскаиваются,  слишком  поздно.
Находят на дне реки вцепившимися в камыши. Посмотрел на меня. Жена у  него
жуткая пьянчужка. Сколько раз он заново обставит квартиру,  а  она  мебель
закладывает чуть ли не каждую субботу. Жизнь как у  проклятого.  Это  надо
каменное сердце. Каждый понедельник все заново. Тяни лямку. Матерь  Божья,
хороша же она была в тот вечер. Дедал рассказывал, он там был. Как есть  в
стельку, и приплясывает с мартиновым зонтиком:

   На Востоке слыву я первейшей
   Ах, первейшей
   Красавицей гейшей.

   Опять отвернулся. Знает. Растрясут его кости.
   В тот день, дознание. На столе  пузырек  с  красным  ярлыком.  Номер  в
гостинице, с охотничьими картинками. Духота.  Солнце  просвечивает  сквозь
жалюзи. Уши следователя крупные, волосатые. Показания коридорного.  Сперва
подумал, он спит. Потом увидал на лице вроде как желтые потеки. Свесился с
кровати. Заключение: чрезмерная доза. Смерть в результате  неосторожности.
Письмо. Моему сыну Леопольду.
   Не будет больше мучений. Никогда не проснешься. Всему свету чужой.
   Лошади припустили вскачь по Блессингтон-стрит. Свалят гроб на погосте.
   - А мы разогнались, я вижу, - заметил Мартин Каннингем.
   - Авось, он нас не перевернет, - сказал мистер Пауэр.
   - Надеюсь, нет, - сказал Мартин Каннингем. - В Германии завтра  большие
гонки. Кубок Гордона Беннета.
   - Да, убей бог, - хмыкнул мистер Дедал. - Это бы стоило посмотреть.
   Когда они свернули на Беркли-стрит,  уличная  шарманка  возле  Бассейна
встретила и проводила их разухабистым скачущим мотивчиком мюзик-холла.  Не
видали Келли? Ка - е два эл - и. Марш  мертвых  из  "Саула".  Этот  старый
негодник Антонио. Меня бросил без всяких резонио. Пируэт! Скорбящая  Божья
Матерь. Экклс-стрит. Там дальше мой дом. Большая больница. Вон там  палата
для  безнадежных.  Это  обнадеживает.  Приют  Богоматери  для   умирающих.
Мертвецкая тут же в подвале, удобно. Где умерла старая миссис Риордан. Эти
женщины, ужасно на них смотреть. Ее кормят из  чашки,  подбирают  ложечкой
вокруг рта. Потом обносят кровать ширмой, оставляют умирать.  Славный  был
тот студент, к которому я пришел с  пчелиным  укусом.  Потом  сказали,  он
перешел в родильный приют. Из одной крайности в другую.
   Карета завернула галопом за угол - и стала.
   - Что там еще?
   Стадо клейменого скота, разделившись, обтекало  карету,  тяжело  ступая
разбитыми копытами, мыча, лениво обмахивая хвостами  загаженные  костлявые
крупы. По бокам и в гуще гурта трусили меченые овцы, блея от страха.
   - Эмигранты, - сказал мистер Пауэр.
   - Гей! Гей! - покрикивал голос скотогона, бич его щелкал по их бокам. -
Гей! С дороги!
   Конечно, четверг. Завтра же день забоя. Молодняк. У Каффа шли в среднем
по двадцать семь фунтов. Видимо, в Ливерпуль. Ростбиф для  старой  Англии.
Скупают самых упитанных. И потом пятая четверть теряется: все  это  сырье,
шерсть, шкуры, рога. За год наберется очень порядочно.  Торговля  убоиной.
Побочные продукты с боен идут кожевникам, на мыло, на маргарин. Интересно,
еще действует этот трюк, когда можно было мясо с душком покупать  прямо  с
поезда, в Клонзилле.
   Карета пробиралась сквозь стадо.
   - Не могу понять, почему муниципалитет не  проложит  линию  трамвая  от
ворот парка к набережным, - сказал мистер Блум. - Можно было бы весь  этот
скот доставлять вагонами прямо на пароходы.
   - Чем загораживать движение, -  поддержал  Мартин  Каннингем.  -  Очень
правильно. Так и надо бы сделать.
   - Да, - продолжал мистер Блум, - и еще другое я часто думаю, это  чтобы
устроили похоронные трамваи, знаете,  как  в  Милане.  Провести  линию  до
кладбища и пустить специальные трамваи, катафалк, траурный кортеж, все как
положено. Вы понимаете мою идею?
   - Ну, это уж анекдот какой-то, - молвил мистер Дедал. - Вагон  спальный
и вагон-ресторан.
   - Печальные перспективы для Корни, - добавил мистер Пауэр.
   - Почему же? - возразил мистер Блум, оборачиваясь к мистеру  Дедалу.  -
Разве не будет это приличней, чем трястись вот так парами, нос к носу?
   - Ну ладно, может, тут и есть что-то, - снизошел мистер Дедал.
   - И к тому же, - сказал Мартин Каннингем, - мы бы  избавились  от  сцен
вроде той, когда катафалк перевернулся у Данфи и опрокинул гроб на дорогу.
   - Совершенно ужасный случай! - сказало потрясенное лицо мистера Пауэра.
- И труп вывалился на мостовую. Ужасно!
   - Первым на повороте у Данфи, - одобрительно кивнул мистер Дедал. -  На
кубок Гордона Беннета.
   - Господи помилуй! - произнес набожно Мартин Каннингем.
   Трах! На попа! Гроб грохается об мостовую. Крышка долой.  Падди  Дигнам
вылетает и катится в пыли как колода в  коричневом  костюме,  который  ему
велик. Красное лицо - сейчас серое. Рот разинут.  Спрашивает,  чего  такое
творится.  Правильно  закрывают  им.  Жуткое   зрелище   с   открытым.   И
внутренности быстрей разлагаются. Самое лучшее закрыть все отверстия. Ага,
и там. Воском. Сфинктер расслабляется. Все заткнуть.
   - Данфи, - объявил мистер Пауэр, когда карета повернула направо.
   Перекресток Данфи. Стоят  траурные  кареты:  залить  горе.  Придорожный
привал. Для трактира идеальное место. Наверняка заглянем на обратном  пути
пропустить за его здоровье. Чаша утешения. Эликсир жизни.
   А допустим правда случилось бы. Пошла бы у него кровь  скажем  если  бы
напоролся на гвоздь? И да и нет, я так думаю. Смотря  где.  Кровообращение
останавливается. Но из артерии еще сколько-нибудь может  вытечь.  Было  бы
лучше хоронить в красном. В темно-красном.
   Они ехали молча по Фибсборо-роуд. Навстречу с кладбища пустой катафалк:
с облегченным видом.
   Мост Кроссганс: королевский канал.
   Вода с ревом устремлялась сквозь шлюзы. Человек стоял  на  опускающейся
барже между штабелями сухого торфа. У створа, на буксирной  тропе,  лошадь
на длинной привязи. Плавание на "Бугабу".
   Глаза их смотрели на  него.  По  медленным  тинистым  каналам  и  рекам
проплыл он в своем дощанике через всю Ирландию к  побережью  на  буксирном
канате мимо зарослей камыша, над илом, увязшими бутылками, трупами  дохлых
псов. Атлон, Моллингар, Мойвэлли, я бы мог Милли  навестить  пешим  ходом,
шагай себе вдоль канала. Или на  велосипеде.  Взять  старенький  напрокат,
никакого риска. У Рена был как-то  на  торгах,  только  дамский.  Улучшать
водные пути. У Джеймса Макканна  хобби  катать  меня  на  пароме.  Дешевый
транспорт. Малыми расстояниями.  Плавучие  палатки.  Туризм.  И  катафалки
можно. Водой на небо. А что, поехать вот так, без предупреждения. Сюрприз.
Лейкслип, Клонзилла. Спустился, шлюз за шлюзом, до Дублина.  С  торфом  из
внутренних болот. Привет. Он снял соломенную порыжелую шляпу,  приветствуя
Падди Дигнама.
   Проехали дом Брайена Бороиме. Близко уже.
   - Интересно, как там наш друг Фогарти, - сказал мистер Пауэр.
   - Спросите у Тома Кернана, - отозвался мистер Дедал.
   - Как так? - спросил Мартин Каннингем. - Я думал, он ему сделал ручкой.
   - Хоть скрылся из глаз, но для памяти дорог, - промолвил мистер Дедал.
   Карета повернула налево по Финглас-роуд.
   Направо камнерезные  мастерские.  Финишная  прямая.  На  полоске  земли
столпились безмолвные фигуры, белые, скорбные, простирая безгневно руки, в
горе пав на колени, с указующим  жестом.  Тесаные  куски  фигур.  В  белом
безмолвии  -  взывают.  Обширный   выбор.   Том.Х.Деннани,   скульптор   и
изготовитель надгробий.
   Проехали.
   Перед домом Джимми Гири, могильщика, сидел на обочине старый бродяга  и
ворча вытряхивал сор и камешки  из  здоровенного  пропыленного  башмака  с
зияющей пастью. После жизненного странствия.
   Потянулись угрюмые сады один за другим - угрюмые дома.
   Мистер Пауэр показал рукой.
   - Вон там был убит Чайлдс, - сказал он. - В крайнем доме.
   - Там, - подтвердил мистер Дедал. - Жуткая история. Братоубийство.  Так
считали, по крайней мере. А Сеймур Буш его вытянул.
   - Улик не было, - сказал мистер Пауэр.
   -  Одни  косвенные,  -  сказал  Мартин  Каннингем.  -   Таков   принцип
правосудия. Пусть лучше девяносто девять  виновных  ускользнут,  чем  один
невиновный будет приговорен.
   Они смотрели. Земля убийцы.  Зловеще  проплыла  мимо.  Закрыты  ставни,
никто не живет, запущенный сад. Все пошло прахом.  Невиновный  приговорен.
Убийство. Лицо убийцы в зрачках убитого. Про такое любят  читать.  В  саду
найдена голова мужчины. Одежда ее состояла из. Как она встретила  смертный
час. Знаки недавнего насилия. Орудием послужило. Убийца  еще  на  свободе.
Улики. Шнурок от  ботинок.  Тело  решено  эксгумировать.  Убийство  всегда
откроется.
   Теснота  тут  в   карете.   А   вдруг   ей   не   понравится   если   я
нежданно-негаданно. С женщинами надо поосторожней. Один раз  застанешь  со
спущенными панталонами, всю жизнь не простит. Пятнадцать.
   Прутья высокой ограды  Проспекта  замелькали  рябью  в  глазах.  Темные
тополя, редкие белые очертания. Очертания чаще, белые силуэты толпою среди
деревьев, белые очертания, части их, безмолвно скользили мимо с тщетными в
воздухе застывшими жестами.
   Ободья скрипнули по обочине: стоп. Мартин Каннингем потянулся к  ручке,
нажал, повернул ее и распахнул дверцу, толкнув коленом. Он вышел.  За  ним
мистер Пауэр и мистер Дедал.
   Момент переложить мыло. Рука мистера Блума проворно расстегнула  задний
брючный карман и отправила  мыло,  слипшееся  с  оберткой,  во  внутренний
карман с носовым платком. Он вышел, сунув обратно газету, которую все  еще
держала другая рука.
   Убогие похороны: три кареты  и  катафалк.  Какая  разница.  Факельщики,
золоченая сбруя, заупокойная месса, артиллерийский салют. Смерть с помпой.
У последней кареты стоял разносчик с лотком фруктов и  пирожков.  Черствые
пирожки ссохлись вместе: пирожки для покойников. Собачья радость.  Кто  их
ест? Те, кто обратно с кладбища.
   Он шел за своими спутниками, позади мистер Кернан  и  Нед  Лэмберт,  за
ними Хайнс. Корни Келлехер, стоявший у открытого катафалка, взял два венка
и передал один мальчику.
   А куда же делись те детские похороны?
   Упряжка лошадей со стороны Финглас-роуд  натужно  тащила  в  похоронном
молчании скрипучую телегу с глыбой гранита. Шагавший впереди  возчик  снял
шапку.
   Теперь гроб. Хоть мертвый, а  поспел  раньше.  Лошадь  оглядывается  на
него, султан съехал. Глаза тусклые: хомут давит, зажало ей  вену  или  что
там. А знают они что такое возят сюда  каждый  день?  Верно  что  ни  день
похорон двадцать - тридцать. Еще Иеронимова Гора для протестантов. Хоронят
везде и всюду каждую минуту по всему миру. Спихивают под землю  возами,  в
спешном порядке. Тысячи каждый час. Чересчур много развелось.
   Из ворот выходили женщина и девочка в  трауре.  Тонкогубая  гарпия,  из
жестких деловых баб, шляпка набок. У девочки замурзанное  лицо  в  слезах,
держит мать за руку, смотрит на нее снизу, надо или не надо плакать. Рыбье
лицо, бескровное, синее.
   Служители подняли гроб и понесли в ворота. Мертвый вес  больше.  Я  сам
себя чувствовал тяжелей, когда  вылезал  из  ванны.  Сначала  труп:  потом
друзья трупа. За гробом с венками шли Корни Келлехер и мальчик. А кто  это
рядом с ними? Ах да, свояк.
   Все двигались следом.
   Мартин Каннингем зашептал:
   - Я так и обомлел, когда вы при Блуме начали о самоубийствах.
   - Что-что? - зашептал мистер Пауэр. - А почему?
   - Его отец отравился, - шептал Мартин Каннингем. - Он был хозяин  отеля
"Куинз" в Эннисе. Слышали он сказал он едет в Клэр. Годовщина.
   - О Господи! - шептал мистер Пауэр. - В первый раз слышу. Отравился!
   Он оглянулся туда, где в сторону усыпальницы кардинала двигалось лицо с
темными задумчивыми глазами. Беседуя.
   - А он был застрахован? - спросил мистер Блум.
   - Кажется, да, - отвечал мистер Кернан, - но  только  он  заложил  свой
полис. Мартин хлопочет, чтобы младшего устроить в Артейн.
   - А сколько всего детишек?
   - Пятеро. Нед Лэмберт обещает устроить одну из девочек к Тодду.
   - Печальный случай, - с сочувствием  произнес  мистер  Блум.  -  Пятеро
маленьких детей.
   - А какой удар для жены, - добавил мистер Кернан.
   - Еще бы, - согласился мистер Блум.
   Чихала она теперь на него.
   Он опустил  взгляд  на  свои  начищенные  ботинки.  Она  пережила  его.
Овдовела. Для нее он мертвее, чем для меня. Всегда  один  должен  пережить
другого. Мудрецы говорят. Женщин на свете больше, мужчин меньше.  Выразить
ей соболезнование. Ваша ужасная утрата. Надеюсь, вы вскоре  последуете  за
ним. Это только вдовы индусов. Она может выйти за другого. За  него?  Нет.
Хотя кто знает. Вдовство больше не в чести, как  старая  королева  умерла.
Везли на лафете. Виктория и Альберт. Траурная церемония во Фрогморе. Но  в
конце она себе позволила парочку фиалок на  шляпку.  Тщеславие,  в  сердце
сердца. Все ради тени. Консорт, даже не  король.  Ее  сын,  вот  где  было
что-то реальное. Какая-то новая надежда, а не то прошлое, которое, она все
ждала, вернется. Оно не может вернуться. Кому-то уйти первым - в одиночку,
под землю - и не лежать уж в ее теплой постели.
   - Как поживаете, Саймон? - тихо спросил Нед Лэмберт, пожимая руку. - Не
виделись с вами целую вечность.
   - Лучше не бывает. А что новенького в нашем преславном Корке?
   - Я ездил туда на скачки на светлой неделе, -  сказал  Нед  Лэмберт.  -
Нового одно старое. Остановился у Дика Тайви.
   - И как там наш Дик, честняга?
   - Как есть ничего между ним и небом, - выразился Нед Лэмберт.
   - Силы небесные! - ахнул мистер Дедал в тихом изумлении.  -  Дик  Тайви
облысел?
   - Мартин Каннингем пустил подписной лист в пользу ребятни, - сказал Нед
Лэмберт, кивнув  вперед.  -  По  нескольку  шиллингов  с  души.  Чтобы  им
продержаться, пока получат страховку.
   - Да-да, - произнес неопределенно мистер Дедал. - Это что, старший  там
впереди?
   - Да, - сказал Нед Лэмберт, - и брат жены. За ними Джон  Генри  Ментон.
Он уже подписался на фунт.
   - Я был всегда в нем уверен, - заявил мистер Дедал.  -  Сколько  раз  я
говорил Падди, чтоб он держался за ту работу. Джон Генри - это не  худшее,
что бывает.
   - А как он  потерял  это  место?  -  спросил  Нед  Лэмберт.  -  Попивал
чересчур?
   - Грешок многих добрых людей, - со вздохом молвил мистер Дедал.
   Они остановились у входа в часовню. Мистер Блум стоял позади мальчика с
венком, глядя вниз на его прилизанные волосы и тонкую, с ложбинкой, шею  в
новеньком тесном воротничке. Бедный мальчуган! Был ли он при  этом,  когда
отец? Оба без сознания. В последний миг приходит в себя и  узнает  всех  в
последний раз. Все что он мог бы сделать. Я должен три  шиллинга  О'Грэди.
Понимал ли он? Служители внесли гроб в часовню. Где голова у него?
   Через мгновение он прошел за другими, моргая после яркого  света.  Гроб
стоял перед алтарем на подставке, по углам четыре  высокие  желтые  свечи.
Всегда впереди нас. Корни Келлехер,  прислонив  венки  у  передних  углов,
знаком указал мальчику стать на колени. Вошедшие стали там и сям на колени
у мест для молящихся. Мистер Блум стоял позади, невдалеке  от  купели,  и,
когда все стали на колени, аккуратно уронил из кармана развернутую  газету
и стал на нее правым коленом. На левое колено он осторожно  поместил  свою
шляпу и, придерживая ее за поля, благочестиво склонил голову.
   Из дверей появился служка, неся медное ведерко с чем-то внутри. За  ним
шел священник в белом, одной рукой  поправляя  столу,  другой  придерживая
маленькую книжицу у своего жабьего брюха. А кто будет нам читать?  Каркнул
ворон: я опять.
   Они стали у гроба, и священник принялся быстро каркать по своей книжке.
   Отец Гробби. Я помню, как-то похоже на гроб.  Dominenamine  [Господиимя
(искаж.  лат.)].   Здоровенная   морда.   Заправляет   спектаклем.   Дюжий
христианин. Горе тому, кто на него косо глянет: священник.  Ты  еси  Петр.
Отъел бока, как баран на клевере, сказал бы Дедал. И брюхо раздулось,  как
у дохлого пса. Где он такие выражения находит, диву  даешься.  Пуфф:  бока
лопаются.
   - Non intres in judicium cum servo tuo, Domine [не осуди  раба  твоего.
Господи (лат.)].
   Дает им чувство собственной важности, когда над ними молятся по-латыни.
Заупокойная месса. Все в трауре, рыдают. Бумага с  траурной  каймой.  Твое
имя в поминальном листе. Как зябко тут. Его и тянет  поесть,  когда  сидит
уныло все утро притопывает ногами да ждет  следующего  мил