слово моей  жес  тянке, я  был  бы
разнесчастный  человек  без  документально  удостоверенных деда  и бабки. Во
всяком случае барабан мой  говорит следующее:  в  тот октябрьский день  года
девяносто девятого, покуда дядюшка Крюгер  в  Южной Африке  с помощью  щетки
взбивал  свои  кустистые  англофобские  брови,  между  Диршау и  Картхаусом,
неподалеку от кирпичного завода в Биссау, под четырьмя одноцветными юбками в
чаду, страхах,  стонах, под косым  дождем и громким поминанием всех  святых,
под скудоумные расспросы и затуманенные дымом  взоры  двух полевых жандармов
короткий,  но широкий Йозеф Коляйчек зачал мою мать Агнес. Анна Бронски, моя
бабушка,  успела еще  под черным  покровом  той же ночи переменить  имя: она
позволила  стараниями  щедро расточающего святые  дары  патера переименовать
себя в  Анну Коляйчек  и последовала  за  своим Йозефом хоть и не  совсем  в
Египет, но  все же  в центральный город провинции, что на реке  Моттлау, где
Йозеф нашел работу плотогона, а  вдобавок --  правда, на время -- укрылся от
жандармов.  Лишь  с тем,  чтобы несколько усилить напряжение, я покамест  не
называю город  в устье Моттлау  -- хотя  он вполне заслуживает упоминания по
меньшей мере как  то место, где родилась моя матушка. Под конец  июля в году
ноль-ноль  --  тогда как  раз  было  принято  решение  удвоить  кайзеровскую
программу  по строительству военного флота  --  ln матушка под  знаком  Льва
явилась  на  свет.  Вера в  себя и мечтательность, великодушие  и тщеславие.
Первый дом, именуемый также Domus vitae', асцендент: впечатлительные

   1 Дом жизни (лат.).

   рыбы.  Констелляция такая: Солнце в оппозиции к  Нептуну, седьмой  дом,
или Somus  matrimonii  uxoris1,  судит  осложнения.  Венера  в  оппозиции  к
Сатурну,   который,  насколько  известно,   вызывает  заболевания  печени  и
селезенки,  именуется "кислой"  планетой,  властвует  в Козероге и празднует
поражение во Льве, который  потчует Нептуна угрями, а взамен получает крота,
который любит красавку, лук  и свеклу, изрыгает лаву  и подбавляет кислоты в
вино;  совместно  с Венерой он обитал в восьмом доме, доме  смерти,  навевал
мысли  о  беде,  в  то  время  как  зачатие  на  картофельном   поле  сулило
дерзновеннейшее  счастье под покровительством Меркурия в доме родственников.
Здесь  я  не  могу  не  вставить протест  матушки,  которая  во  все времена
решительно отрицала, что была зачата на картофельном  поле.  Правда, ее отец
-- это она не  могла не признать --  уже  там  предпринял первые попытки, но
само  его  положение, равно как и поза  Анны Бронски, были слишком  неудачно
выбраны, чтобы создать Коляйчеку необходимые условия для оплодотворения.
   -- Думаю, это случилось в  ночь бегства или на  возу у дяди Винцента, а
то и вовсе  на  Троиле,  когда мы нашли  у сплавщиков  прибежище и  кров. --
Такими  речами  матушка  обычно датировала  свое зачатие,  и бабушка,  кому,
казалось бы, следует это лучше знать, кротко кивала и сообщала миру: -- Само
собой,  донюшка, твоя правда, не  иначе на возу это  было, а  то  и вовсе на
Троиле, только уж никак не на  поле, тогда и ветер дул, и дождь лил  как  из
ведра.  Винцентом  звали  брата  моей   бабки.  Рано  овдовев,  он  совершил
паломничество в Ченстохову, и Матка Боска Ченстоховска повелела ему признать
ее будущей королевой Польши. С  той поры Винцент только и делал, что рылся в
диковинных книгах, отыскивал в каждой фразе под-

   1 Дом семейный/супружеский (лат.).

   тверждение прав  Богоматери на польский престол, а  сестре  передоверил
все хлопоты по двору  и полю.  Сын Винцента Ян, в  то время  четырех лет  от
роду, хилый, плаксивый мальчишка, пас гусей, собирал  пестрые картинки и--на
удивление  рано  -- почтовые марки.  Вот на этот самый  двор, благословенный
небесной королевой Польши, бабка доставила корзины с картофелем, а заодно --
и Коляйчека, таким  образом,  Вин-цент тоже узнал, что произошло,  а  узнав,
помчался  в Рамкау и там  принялся барабанить  в дверь к  патеру,  дабы тот,
вооружась святыми дарами, вышел и  обручил девицу Анну Йозефу. Не  успел еще
заспанный   служитель   Бога   преподать   свое   благословение,   чрезмерно
затянувшееся из-за неудержимой зевоты,  и,  воз награжденный хорошим  шматом
сала, обратить  к  публике  свою  священную спину,  как Винцент  запряг свою
кобылу,  разместил новобрачных на соломе и пустых мешках,  усадил озябшего и
хнычущего Яна возле себя на козлы, после чего сказал лошади, чтобы та ехала,
никуда не сворачивая, прямо,  в ночь: новобрачные  торопились. Среди все еще
темной, но уже изрядно поистраченной ночи наши ездоки достигли лесоторгового
порта,  что  лежал в главном  городе  провинции.  Дружки,  которые,  подобно
Коляйчеку, сплавляли плоты, приняли  парочку беглецов. Винцент мог повернуть
и  гнать свою  конягу  назад в  Биссау;  корова,  коза, свинья с поросятами,
восемь гусей и дворовая собака ждали, когда им зададут корм,  а сын Ян ждал,
когда его уложат в постель, потому  что у него  была небольшая  температура.
Йозеф Коляйчек скрывался три недели, приучил свои  волосы к другой прическе,
с пробором, сбрил усы, обзавелся безупречными бумагами и получил работу  как
плотогон  Йозеф   Вранка.   Но  зачем  понадобилось  Коляйчеку   предъявлять
лесоторговцам  и  хозяевам лесопилок документы на имя сброшенного  -- о  чем
власти не были  проинформированы  -- во время драки с  плота  и утонувшего в
Буге пониже  Модлина Йозефа  Вранки? А затем, что Коляйчек, некоторое  время
назад  покинувший сплавное  дело,  работал на лесопильне  под  Швецем и  там
вовздорил  с  мастером из-за вызывающе размалеванного.  в бело-красный  цвет
его,   Коляйчека,   рукой  забора.   И   чтобы  некоторым   образом  придать
убедительность своим забористым ругательствам, хозяин  выломил из забора две
планки,  одну  красную,  другую  белую, измочалил  сугубо  польские планки о
кашубскую хребтину  Коляйчека,  отчего возникло такое  количество щепок  для
растопки, что  избитый  счел себя совершенно  вправе в следующую  же, скажем
так, яснозвездную ночь  пустить красного  петуха на свежевыстроенную и чисто
выбеленную лесопильню, во славу  хоть и разделенной, но именно из-за раздела
единой Польши. Итак, Коляйчек был поджигатель, поджигатель-рецидивист, ибо в
последовавший затем период  лесопильни и  дровяные  склады  по всей Западной
Пруссии служили  отличной растопкой  для двухцветья  национальных чувств. И,
как всякий раз, когда речь идет о будущем Польши, Дева Мария была и во время
этих  пожаров на  стороне  поляков,  есть  даже очевидцы, причем  некоторые,
возможно, живы  и  по сей  день, своими  глазами видевшие увенчанную короной
Богома терь на горящих стропилах многих лесопилен.  А толпа,  которая всегда
собирается  при больших пожарах, якобы запевала  хорал  во славу Богородицы,
Матери Божией, -- отсюда нетрудно предположить, что на Ко-ляйчековых пожарах
царила  торжественная  обстановка  и  приносились  клятвы. И сколь  отягощен
прошлым   был  разыскиваемый   поджигатель   Коляйчек,   столь   беспорочен,
бесприютен,  безобиден, слегка ограничен,  никем  на свете  не  разыскиваем,
почти никому не известен был плотовщик Йозеф Вранка, регулярно деливший свой
жевательный табак  на ежедневные  порции, покуда река Буг  не  приняла его в
свои  воды, а три дневные пайки  табака  остались у  него в куртке  вместе с
документами.  Поскольку  утонувший Вранка  никак  не  мог объявиться вновь и
никто не задавал заковыристых вопросов по поводу его исчезновения, Коляйчек,
имевший примерно  ту же стать и такой же круглоголовый,  как  и  утопленник,
залез  поначалу  в его  куртку,  потом  в  его  официально-документальную  с
незапятнанным прошлым  шкуру, отучился курить трубку, перешел на жевательный
табак, позаимствовал даже сугубо личные черты Вранки, дефекты произношения к
примеру,  и все последующие  годы изображал надежного,  бережливого, малость
заикающегося плотогона, который пускал  вплавь  по воде целые леса с берегов
Немана, Бобра,  Буга и Вислы.  Остается  лишь  добавить,  что  этот Вранка у
лейб-гусар jpnmophmv`,  возглавляемых Маккензеном, дослужился до  ефрейтора,
поскольку  настоящий  Вранка  на службе  еще  не  был,  тогда как  Коляйчек,
четырьмя годами старше, чем утонувший, уже успел очень плохо проявить себя у
артиллеристов  под Торном. Наиболее опасная часть  всех грабителей, убийц  и
поджигателей,  еще не  перестав грабить, убивать  и  под жигать, ждет, когда
подвернется возможность заняться  делом более  почтенным.  И многим выпадает
шанс --  иногда отысканный, иногда случайный:  Коляйчек, став  Вранкой, стал
одновременно  хорошим и  настолько  исцеленным  от  своего  огневого  порока
супругом,  что  его  приводил  в дрожь  даже  вид обычной  спички. Спичечные
коробки, свободно и безмятежно лежавшие на кухонном столике, никогда не были
застрахованы  от  его посягательств,  хотя, казалось бы, именно  он способен
изобрести спички. Подобное искушение он выбрасывал в окно. Бабке приходилось
очень стараться, чтобы  вовремя подать на стол  теплый обед.  Порой семья  и
вовсе сидела  в потемках, потому  что керосиновая лампа осталась без огня. И
однако, Вранка вовсе  не был тираном. По  воскресеньям он  водил свою Анну в
Нижний город и при  этом  позволял ей, обрученной  с ним также и официально,
надевать, как тогда,  на картофельном поле, четыре юбки, одну поверх другой.
Зимой,  когда  реки  затягивались  льдом  и для  плотогонов наступали  тощие
времена, он  исправно сидел в Троиле, где жили  лишь плотогоны, грузчики  да
рабочие  с  верфи,  и  присматривал  за  своей дочкой  Агнес,  которая  явно
уродилась в отца, потому  что  если и не залезала под кровать, то уж, верно,
забиралась в платяной шкаф, а когда приходили  гости, забивалась под стол, и
вместе  с  ней ее тряпичные куклы. Итак, девочка Агнес любила  укрываться от
глаз и в этом укрытии чувствовала себя столь же надежно, как и Йозеф, хоть и
находила  там иные радости, нежели  те, которые нашел  он под юбками у Анны.
Поджигатель Коляйчек был достаточно опытен, чтобы понять тягу своей дочери к
укрытиям, и  поэтому на  заменяющем  балкон выступе,  которым завершалась их
полуторакомнатная квартира, он, когда мастерил закут для кроликов, пристроил
к нему еще и конурку  как раз  по ее росту.  В  этой пристройке матушка  моя
ребенком сидела, играла в  куклы  и тем временем  подрас  тала. Позднее, уже
школьницей,  она,  по  рассказам,  за  бросила  своих  кукол  и,  забавляясь
стеклянными бусинами  и  пестрыми шариками, впервые проявила тягу к  хрупкой
красоте.   Надеюсь,  мне,  горящему  желанием  поскорее  обозначить   истоки
собственного бытия, будет дозволено снять наблюдение с семейства Вранка, чей
супружеский плот спокойно скользит по  течению, вплоть до тринадцатого года,
когда  под  Шихау  сошел  со  стапелей  "Колумб", ибо именно  в  тринадцатом
полиция,  которая  никогда ничего не  забывает,  напала на след  лже-Вранки.
Началось с того, что Коляйчек, как  на исходе каждого  лета, так и в августе
тысяча девятьсот тринадцатого,  должен был перегонять большой плот  из Киева
по  Припяти, через канал по Бугу  до Модлина, а  уж  оттуда вниз  по  Висле.
Дюжина плотогонов вышла на  буксире "Радауна",  который  дымил по велению их
лесопильни, от Западного Нойфера на Мертвую Вислу до Айнлаге. Потом вверх по
Висле мимо Кеземарка, Лецкау, Чат-кау, Диршау и  Пикеля и вечером пристала к
берегу в Торне.  Там на борт  поднялся новый  хозяин, который  должен был  в
Киеве  проследить за  onjsojni  древесины.  Когда  "Радауна" в  четыре  утра
отчалила,  стало известно, что на борту  хозяин. Коляйчек впервые увидел его
за  завтраком на  баке.  Они  сидели  как раз  друг  против  друга, жевали и
прихлебывали  ячменный  кофе,  Коляйчек  сразу  его  узнал.  Кряжистый,  уже
облысевший человек  велел  подать  водки и  разлить  ее  по пустым  кофейным
чашкам.  Не переставая  жевать, когда в конце бака еще  разливали  водку, он
представился: -- Чтоб вы знали: я  новый  хозяин, звать меня Дю-керхоф, и  я
требую  от  всех   порядка!   По   требованию  хозяина   плотогоны   в   той
последовательности,  в какой сидели за  столом, называли себя и опрокидывали
свои чашки, так что кадыки подпрыгивали. Коляйчек же сперва опрокинул, потом
сказал "Вранка",  пристально  глядя на  Дюкерхофа. Тот кивнул, как  кивал  и
предыдущим, и повторил "Вранка", как повторял  и имена других  сплавщиков. И
все   же  Ко-ляйчеку  почудилось,  будто  Дюкерхоф  выделил  имя  утонувшего
плотогона не то чтобы резко, скорее задумчиво. Искусно уклоняясь от песчаных
отмелей при помощи сменяющих друг друга лоцманов, "Радауна" одолевала мутно-
глинистую струю,  знающую лишь одно  направление.  По левую и правую руку за
валами лежала одна и та же плоская либо чуть всхолмленная земля,  с  которой
уже  собрали  урожай.  Живые  изгороди, овраги, котловина,  поросшая дроком,
равнина  между   хуторами,  прямо  созданная  для  кавалерийских  атак,  для
заходящей  слева на  ящике  с  песком  уланской дивизии, для  летящих  через
изгородь гусар, для  мечтаний  молодых  ротмистров, для  битвы, которая  уже
состоялась  и повторится вновь  и вновь, и для полотна: татары,  припавшие к
луке,  драгуны,  выпрямясь,  рыцари-меченосцы,  падая  на  скаку,  орденские
магистры  в   цветных   плащах,  на   кирасе  целы   все   застежки,   кроме
одной-единственной, которую отсек  герцог Мазовецкий, и кони,  кони --  ни в
одном цирке не сыщешь таких арабских скакунов, -- нервные, под великолепными
темляками, все жилки натянуты, как по  линеечке, ноздри раздуты, карминовые,
из них облачка, пронзаемые копьями, на копьях перевязь, пики опущены и делят
небо, вечернюю зарю, еще  .сабли, а  там,  на заднем плане  -- ибо  у каждой
картины есть свой задний план, -- прочно прильнув к горизонту, мирно курится
деревенька между задними ногами вороного, приземистые хатки, обросшие мохом,
крытые  соломой,  а  в  хатках  --  танки,  красивые,  законсервированные, в
ожидании грядущих дней,  когда им тоже дозволят возникнуть на этом  полотне,
на  этой  равнине,  за дамбами  Вислы,  подобно легконогим  жеребятам  среди
тяжелой  кавалерии.  У  Влоцлавека  Дюкерхоф  ткнул  Коляйчека  пальцем:     И  они, сурово-дружески и смущенно  улв1баясь, чуть  не  со слезами  на
глазах поглядели  бы друг на друга  как мужчины и  обменялись  бы робким, но
мозолистым рукопожатием.
   Эта  сцена  превосходно  нам  знакома  по  снятым с  умо помрачительным
мастерством фильмам, когда режиссеру вдруг  втемяшится превратить упоительно
актерствующих  братьев-  врагов  в  друзей-соратников,  которым  еще суждено
пройти огонь и воду в тысяче совместных приключений.
   Но Коляйчеку так  и не представился ни  случай дать Дюкерхофу пойти  на
дно,  ни  случай  вырвать  его из когтей накатывающейся смерти  под балками.
Внимательно, радея о ak`ce  родной фирмы,  Дюкерхоф  закупил в  Киеве партию
леса,  проследил,  как вяжут  и спускают  на воду  девять плотов, по  обычаю
разделил  между  плотовщиками  изрядную  толику русских  денег на  карманные
расходы для обратной дороги, после чего сам уселся в поезд,  доставивший его
через  Варшаву-- Модлин--Дойч-Эйлау--Мариенбург--Диршау на фирму, лесопильни
которой   располагались  вдоль  дровяной  пристани  между   Клавиттерской  и
Шихауской верфями.
   Прежде   чем  дать  плотогонам  возможность  после   нескольких  недель
серьезнейшей работы пройти через все реки, каналы и, наконец, вниз по Висле,
я  задаюсь  вопросом:  а точно ли Дюкерхоф  был  уверен,  что Вранка и  есть
поджигатель  Коляйчек? И хочу  сказать, что, пока  хозяин  лесопилки  плыл с
безобидным, добродушным и, несмотря на известную ограниченность,  снискавшим
всеобщую  любовь Вранкой,  он  надеялся, что его попутчик никак не Коляйчек,
способный  на любой дерзкий проступок. От этой надежды он отрекся, лишь сидя
на подушках  железнодорожного купе. Но пока поезд  достиг конечной  станции,
въехав  под  своды главного вокзала в  городе Данциге  -- теперь  я  наконец
произношу  это название, -- Дюкерхоф  пришел к своим дюкерхоф-ским  выводам,
приказал перенести свои чемоданы  в экипаж, а экипажу ехать  домой,  сам  же
бойко -- благо уже без багажа -- помчался к близлежащему президиуму полиции,
на  Вибенвалл,  там вприпрыжку  взбежал по ступеням главного  портала, нашел
после  недолгих,  но тщательных поисков  ту комнату,  где  царила обстановка
достаточно  деловая,  дабы выслушать  короткий,  приводящий лишь факты отчет
Дюкерхофа. Из этого не следует, что хозяин лесопильни сделал заявление. Нет,
он  просто попросил заняться  делом  Коляйчека-Вранки,  что  и  было обещано
полицией. За последующие недели, покуда  плоты из закупленного лесоматериала
с  камышовыми шалашами и  плотогонами медленно скользили  вниз  по реке,  во
множестве управлений  исписали  множество бумаги. Взять, к  примеру, военное
дело  Йозефа Коляйчека,  рядового канонира  в западнопрусском полку  полевой
артиллерии под  номером таким-то  и таким-то.  Дважды по три дня  умеренного
ареста отсидел  дурной  канонир  за  громогласно выкрикиваемые  в  состоянии
алкогольного опьянения анархистские лозунги отчасти  на немецком, отчасти на
польском  языке.  Словом, позорные пятна,  которых не  удалось  обнаружить в
бумагах  ефрейтора  Вранки,  служившего  во  втором лейб-гусарском  полку  в
Лангфуре.  Напротив, ефрейтор  Вранка проявил себя  с хорошей  стороны,  при
маневрах  произвел  приятное   впечатление  на  кронпринца   и   получил  от
последнего, всегда носившего в кармане талеры, кронпринцев талер. Однако сей
талер не  был  зафиксирован  в  военных бумагах  ефрейтора Вранки,  о  чем с
громкими рыданиями поведала моя бабка Анна, когда  ее  допрашивали  вместе с
братом  Винцентом. Но не только с помощью  этого талера сражалась  моя бабка
против словечка "поджигатель". Нет,  она могла предъявить документы, которые
многократно подтверждали,  что  Йозеф Вранка  уже  в  одна тысяча  девятьсот
четвертом году вступил в добровольную пожарную дружину Данцига-Нидерштадта и
зимними месяцами, когда у плотогонов мертвый сезон, боролся против множества
малых   и   больших  пожаров.   Была   среди  бумаг   и   грамота,   которая
свидетельствовала, что  по  жарный Вранка  в  большом  железнодорожном  депо
Троила в году тысяча девятьсот девятом не просто тушил  пожары, но и спас из
огня двух учеников слесаря. Точно  так же  высказался и вызванный в качестве
свидетеля  брандмейстер Хехт. Для протокола  он  показал  следующее: --  Как
может быть поджигателем тот, кто сам тушит пожары! Да я до сих пор вижу, как
он  стоит  на  пожарной лестнице,  когда  горит  церковь в  Хойбуде! Феникс,
возникающий из пепла и огня, гасящий не только огонь, но  и пожар этой земли
и  жажду Господа  нашего  Иисуса Христа! Истинно говорю  я вам: кто обзывает
поджигателем этого великолепного феникса, человека в пожарной каске, который
пользуется  правом  преимущественного   проезда,  которого  любят  страховые
компании,  который всегда носит  в кармане горстку  золы как символ или  как
знак  профессии,  тому бы  лучше повесить на  шею  мельничный  жернов... Вы,
верно, уже  заметили,  что брандмейстер Хехт, капитан  добровольной пожарной
дружины,  был красноречивый патер,  из воскресенья в воскресенье он стоял на
кафедре приходской  церкви Святой Барбары в Ланггартене и не упускал случая,
покуда шло расследование против Коляйчека-  Вранки, в подобных же выражениях
вбивать  в   головы  своей  паствы  притчи  о  небесном  пожарном  и  адском
поджигателе. Но поскольку чиновники уголовной полиции  не посещали церковь в
приходе  Святой Барбары  да  вдобавок  усмотрели в словечке  "феникс" скорее
оскорбление  его  королевского   величества,   нежели   оправдание   Вранки,
деятельность  последнего  в  добровольной  дружине   была   воспринята   как
отягчающее   обстоятельство.   Собирали   показания   различных   лесопилен,
свидетельства  родных  общин: Вранка  у